Текст книги "Мозаика судьбы (СИ)"

Автор книги: Марина Друзь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

  – Мы взрослые люди, Саша. Очень давно взрослые. Пора научится называть вещи своими именами. Тебе нужна не я... Разве что – тело. Да и тело – вряд ли... Скорее, вечное проклятие мужчин – покорить не покоренное – может, это не дает покоя? Ты, Саша, расслабься и живи спокойно. В мире есть еще много непокоренных вершин. А меня, пожалуйста, обойди стороной. И иди вперед. Пусть я останусь той горой, которая не пришла к Магомеду...

  Дверь кафе хлопнула и к их столику стремительно подлетела Катька:

  – Привет, ма! Здравствуйте, Александр Евгеньевич! Как поживаете?

  – Замечательно! Катя, знаете, а вы очень похожи на маму – я как-то раньше не замечал...

  – Знаю, – девушка улыбнулась, – Александр Евгеньевич, а можно вам вопрос задать? Почему вас все зовут "Мага"?

  Саша усмехнулся:

  – Я в юности занимался крав-магой. Это израильская система самозащиты и рукопашного боя. Тогда я был так увлечен, что говорил об этом, не умолкая. И, в конце концов, стал "Магой". Правда, сейчас уже все навыки растерял. Пропускаю удары, – и Саша снова взглянул на Ольгу.

  Но та поставила чашку на стол:

  – Нам пора. Рада была повидаться. – Она встала из-за стола, подхватив пакет и сумочку. – Знаешь, мы недавно "Гарри Поттера" пересматривали. Дамблдор там, в одной из серий, хорошо сказал: "Всегда есть выбор между тем, что легко и тем – что правильно"... Да, и еще я забыла сказать – мы закончили твой проект. И продолжать сотрудничество в дальнейшем – не собираемся.

  Ольга повернулась и вышла из кафе. Уже на улице, садясь в машину, Катя спросила.

  – Мам, а почему ты с ним не будешь больше работать?

  Ольга закурила и запустила двигатель:

  – Потому, что однажды наступает такой момент, когда надо уйти навсегда. – Она выжала сцепление. – Всегда наступает...

  "...явиться или кануть без следа,

  быть полубогом или полугадом

  для женщины, что спит с тобою рядом -

  всегда есть выбор. Выбор есть всегда..." ?

  Шторм

  – Оль, слава богу, ты приехала, – Петрович махнул рукой выходящей из машины Ольге.

  – Что? Очередная любовная лодка разбилась о рифы непонимания?

  – Разберешься, – Петрович, лукаво улыбаясь, затянулся и протянул Ольге пачку сигарет, – по крайней мере, теперь я уверен, что сырный суп не будет снова пересолен, а курица будет в меру промаринована. Да и девочки перестанут искать несуществующие пятна на скатертях и по сто раз перестилать столы.

  – Нет, я – свои. Интересно, что ж у нее там? Вчера была еще такая счастливая. Вся радостью переливалась. Ладно. Разберемся, утешим, успокоим. Ты прав, не впервой.

  Докурив, Ольга вошла в зал через служебный ход. Картина не блистала замысловатостью. Надюха расхаживала взад-вперед по залу, перед ней стайкой сбились ее "ненаглядные девочки", с обреченным видом переживающие очередную "бурю в стакане".

  – Надежда Васильевна, Вас можно отвлечь? – Надюха обернулась, а девочки мгновенно заулыбались. Всё! Для них гроза закончилась. Они любили свою хозяйку. В обычное время она была улыбчивой и всегда понимала, когда людям нужна ее помощь. И накрывало ее нечасто. Но, каждый раз – феерично, поэтому "девочки и мальчики", работавшие с ней со дня открытия, знали – бурю надо пережить.

  – Надежда Васильевна, Вы меня обедом не угостите? В своем кабинете? – Ольга подмигнула и повернулась в сторону подсобных помещений.

  – А что, как обычно, за столиком, тебя не утраивает? – протянула Надька. Она была похожа на, вставшую листом перед травой и удивленно косившую глазом, Сивку-Бурку.

  Встряхнув головой, опять же – как лошадь гривой, Надюха уже спокойным голосом изрекла:

  – Петрович, нам как обычно. И сырный суп не забудь!

  – Так он же пересолен!

  – Кто сказал? – и Надежда Васильевна величественно понесла свое шикарное тело в сторону кабинета. А тело у нее было действительно шикарное. Случайно забредя в ее ресторан, и однажды разглядев ее умопомрачительный бюст, мужчины становились постоянными посетителями. Некоторых это не устраивало, и они начинали "штурм цитадели". Кто-нибудь помнит не взятую штурмом или длительной осадой цитадель?

  – Ну? По какому поводу построение на плацу? Только мне не вкручивай про то, что клиент должен быть потрясен и ошеломлен.

  – И клиент – тоже, – Надя, присев в кресло напротив Ольги, протянула руку к сигаретнице, отщелкнула сигаретку и прикурила. Откинувшись на подголовник, устало закрыла глаза, и выдохнула струйку дыма.

  – Уставший дракон на отдыхе, – рассмеялась Ольга, – ну, колись, что? Из-за работы ты бы так не искрила.

  – Конечно, нет...

  В кабинет зашла девочка с подносом и быстро сервировала журнальный столик, по обе стороны которого сидели подруги.

  – Может? – Надя выразительно повела глазами в сторону барной стойки, видимой в проеме двери.

  – Нет. Я за рулем. Рассказывай, давай!

  – Оль, кажется, мне Федька мозг парит.

  – То есть – парит? Пообещал жениться и не женится? Пообещал круиз по Средиземноморью и не везет? Или? Ты, по-моему, ни на что подобное и не рассчитывала. Или рассчитывала?

  – Ты чё, дура? Какой – замуж? Какое – Средиземноморье? Я же не вчера родилась! Да и не пойду я больше замуж! Оль, ты вот, когда с Магой встречалась, ты как к его жене относилась? – вдруг спросила Надька, пристально вглядываясь в лицо подруги. На какое-то мгновение Олино лицо стало похоже на посмертную маску, потом ресницы дрогнули, возвращая жизнь лицу.

  – Что ты хочешь знать? – голос остался спокойным, вот только каким-то безжизненным, как звук игры ветра бамбуковой занавеской.

  – Оль, ты ревновала Магу?

  – Нет.

  – Нет?

  – Нет, – Ольга вытряхнула из своей пачки "кентушку" и прикурила, – Надь, понимаешь, когда ты любовница... – да не перебивай, я помню, он всегда говорил – любимая женщина, но это ничего не меняет в сути. Если женщина занимается сексом с мужчиной, который не является ей мужем, в глазах общества – она ... да что я тебе рассказываю, ты это сама многократно проходила...

  – Ты не ответила, – Надя заерзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Туфли отлетели в сторону и, поджав ноги, она наконец-то затихла, – ты ревновала к жене?

  – Нет.

  – Но, ты же не могла не представлять, как он с ней... Ну – живет.

  – Зачем? Там, где нет меня – то их мир, я никогда не хотела его разрушать. Там, где я и он, это – наш мир. И я не хочу его разрушать.

  – Ты говоришь в настоящем времени, – брови Надюхи удивленно поползли вверх.

  – Оговорилась – он разрушил этот мир. Пока они не пересекались, оба мира были живы. Если пересеклись, то кто-то должен уйти. Я выбрала себя... Так что там у тебя? Что Федька?

  – Да, ну его! Одна там ему названивает постоянно... А у него даже голос меняется! Весь такой – мурлыкающий мартовский кот! Мур-мур-мур!.. И глазки так, аж светятся! А я спрашиваю: "Кто?", он глаза закатывает и что-то там про налоговую нести начинает.

  – Надя, ты себя видела, когда ты с Ростехнадзором общаешься? Ты же похлеще мартовской кошки выгибаешься.

  – Я? Так я же для дела!

  – Так и он, может – для дела.

  – Но я, как кошка, не выгибаюсь же при нем...

  – Значит он честнее тебя и не ханжа. Ты вот, скольким посетителям в день своим бюстом перед носом водишь с одной целью – чтобы он стал постоянным посетителем твоего ресторана? Ты же на клиента смотришь так, будто обещаешь ему райское блаженство! Прямо здесь и сейчас! А отворачиваешься, и вся благодать с твоего лица сползает рваным чулком...

  Она помолчала.

  – Да и не верю я, что ты все это затеяла сегодня только из-за банального "Ему там звонит какая-то..." – передразнивая интонации Надькиного возмущенного голоса, добавила Ольга, – так в чем дело, подруга? Мне-то можешь "по ушам не ездить"...

  Надька, как-то сразу расслабилась и закрыла глаза. На ее лице разлился покой и губы тронул легкий намек на улыбку. Бывает у людей такой выражение лица. За мгновение до момента раскрытия тайны... Когда сознание, распираемое изнутри тщеславием от знания чего-то неведомого остальным, больше не в силах сдерживать себя и предвкушает этот сладкий миг...

  "Сейчас!.. Время тайны истекло! Сейчас..."

  – Оля, я – беременна. Это – случилось. Я буду матерью. Понимаешь, Оль, столько лет, столько попыток, столько мужчин и ...ничего. Мне – сорок три. Первая беременность. Я – буду матерью...

  Ольга встала, открыла форточку и села в свое кресло.

  Надежда молча провожала ее передвижения взглядом, пока та, наклонившись к Надькиному лицу, строгим голосом не произнесла:

  – Конечно – будешь. И я за этим прослежу!

  Кто дура? Я – дурр-ра? Да... я -дура...

  – Ты когда собираешься сказать Федьке?

  – Не знаю... Оль, правда, не знаю. Может быть никогда. Я не знаю, как ему сказать. Ведь у него есть жизнь без меня. Та в которой мне нет места. И я тоже, как и ты, не хочу ничего разрушать.

  – Но, он – отец! Он имеет право знать, что у него будет ребенок, Надь, так нельзя.

  – Оль, да я понимаю. Но я, как представлю, что я скажу – и всё! Конец! Ему надо будет что-то решать, что-то делать, предпринимать какие-то шаги. А если он просто – не обрадуется? Что тогда? Вначале я тянула, чтобы срок стал таким, когда аборт уже невозможен.

  – Ты что, Надь? Ты же всегда мечтала о детях! Ты же безумно любишь Катьку и Сеньку! Ты бы не смогла!

  – Оль, поэтому и не сказала ему сразу. Испугалась, что смогла бы... Если бы он сказал... Или я, или – он. Оль, я как-то к нему приросла. Я не лезу в его жизнь, не задаю вопросов, не взваливаю на него свои. Он звонит – я еду, или он приезжает. Не прошу задержаться, не уговариваю остаться. Я же понимаю, что там, за моим порогом у него другая жизнь. Жизнь без меня... И еще. Ты знаешь, мне кажется, что будет мальчик. Я хотела его всегда в честь папы назвать, а теперь я думаю пусть будет Федька. Когда он уйдет, то все равно останется.

  – Может не уйдет, Надюш? А может, будет девочка!

  – Если девочка, то будет Олюшка.

  – Ооооллююшка!

  – Да, именно так, нараспев. Сеня твой всегда так говорил... Ооооллююшка... Ты так больше никому себя не позволяла называть.

  – Позволяла. Саше. В минуты страсти. У него даже интонации те же. Мне иногда казалось, что я Сенин голос слышу.

  – Ой!

  Ольга мгновенно подхватила подругу под руки.

  – Ну, ты что? Надюш, ты под ноги смотри, тебе теперь все время надо смотреть под ноги. Падать нам совсем нельзя. Беречь наше чудо надо, мамаша! Скользко! Семените девушка, некому на вас здесь смотреть. В перинатальном все в таком положении, здесь это никого не удивит.

  Ольга была неправа. Сидя в машине на стоянке за ними пристально наблюдал Мага. Все Ольгины маневры вокруг машины с открыванием дверей и подаванием руки Надьке не остались незамеченными. Да и то, что подруги шли до странности медленно, а потом и вовсе пошли под руку, вызвало легкое недоумение. Первой была мысль, что они приехали, кого-то навестить, но... гололед его Ольгу не заставил бы сменить аллюр. Гарцевание было не в ее стиле. Обычно она неслась в стремительном галопе и ее волосы трепал ветер. Что-то было не так! И не с ней! Надька? А, что может случиться с Надькой? Упала? Идут в «травму»? Только, когда подруги стали подниматься по ступенькам крыльца его вдруг осенило! «Не может быть! Ну, Федор дает! И молчит!». Выудив из кармана сотовый, он нажал кнопку вызова.

  – Привет! И что же ты не хвалишься?

  – Чем? Вроде все, как всегда. Чем хвалиться, Саш?

  – Да я понимаю, не время еще хвалиться. Когда родится – будешь!

  – Кто родится? Сань, ты там пьян, что ли?

  – Не понял. Так ты не в курсе? Надька не сказала? Они с Ольгой только, что в перинатальный приехали. А здесь, брат, бывают с визитами только по одному поводу. Ольга не беременна. Я точно знаю. У нее никого после меня не было. Я присматриваю за ней. Да и суетится она вокруг Надежды. Значит Надька. А Надька с тобой спит и больше ни с кем. Барышни у нас с принципами.

  – Теперь я не понял. Она ничего не говорила. У перинатального говоришь? Я не далеко. Я сейчас подъеду. Подожди меня.

  Минут через пятнадцать машина Федора плавно припарковалась рядом с Сашкиной. Друзья совершив ритуальные похлопывания друг друга по спине и перекурив сели в одну машину.

  – Как думаешь, правда? Ей же уже за сорок. Как думаешь, выносит?

  – Они крепкие девочки, Федь, выносит. Я был бы счастлив, если Ольга родила бы от меня. Но ты же ее знаешь.

  – Что? Так и не позвонила ни разу?

  – Нет. Не позвонила. Один раз случайно встретились в администрации. "Здравствуйте, Александр Евгеньевич! Извините, я спешу!" – и все! Была такова. Даже мускул ни один не дрогнул, в глазах, показалось, что тоска мелькнула на мгновение и все.

  – Идут! Смотри, хохочут! Все, видимо, хорошо!

  Федор решительно вышел из машины.

  – Надя!

  – Федь? Ты что тут делаешь?

  – А ты? И когда ты мне собиралась сказать?

  – Никогда, Федь... Я... Я не хочу, чтобы ты из-за меня разводился.

  – Разводился? С кем?

  – Ну, с женой. С кем же разводятся?

  – Только такая дура, как ты, Надь, может полгода спать с мужчиной и ни разу поинтересоваться, а женит ли он.

  – Дура? Я – дура? – Надька рванула к машине, в которой уже сидела Ольга, прогревая движок, – Поехали. Быстро!

  – Как скажешь, – Ольга выжала сцепление и тронулась, – что он тебе сказал?

  – Он сказал, что я – дура, – Надька заревела, по-детски всхлипывая и растирая кулаком слезы, – Оль, я – дура! Он не женат!

  День рождения

  – Оль, открой, пожалуйста, я стою у твоей калитки и звоню, в твой чертов звонок, уже минут десять.

  – Сейчас, Надь, – Ольга отложила сотовый и потерла глаза рукой.

  "Подъем!" – скомандовала себе и встала.

  – Надюш, ты, что код замка забыла?

  – Забыла. А звонок что?

  – Батарейка села. Мы же им не пользуемся. Некому нам звонить в звонки. Что случилось-то? Тебе уже нельзя за руль. Счет пошел на дни.

  – Я думала ты ко мне заедешь сегодня...

  – Да, я знаю – мой день рождения. Прости, дорогая, что тебе пришлось тащиться ко мне. Я просто уснула... хотя, да, ты права, я не хотела никого видеть. Хотелось просто темной комнаты, теплого одеяла и спать. Прости меня. Как ты себя чувствуешь? Как малыш?

  – Нормально. Доехали! Корми нас! Снова хотим есть! – рассмеялась Надька.

  – Ну, пошли! Будем праздновать. Нет! Праздновать не будем! Нечего праздновать. Будем ужинать.

  – Почему нечего? День рождения.

  – Надь, это не праздник. Это – очередное подведение итогов. А итоги неутешительные – "Одын. Савсэм одын..."

  – Да, брось ты! Ты – одна? У тебя Катька! У тебя – Сенька! У тебя мама с папой!

  – У меня – работа, работа, работа! Я полдня улыбалась приклеенной улыбкой, слушала бред о том какая я замечательно-исключительная. Слушала слова, в которых не было ни одного звука искреннего.

  Поздравляли потому, что надо поздравить! Начальство, заказчики, подрядчики, подчиненные. А праздник? Где праздник? Почему каждый год ждешь чуда? А чуда нет! От детства осталось? Это безумное ожидание чуда?

  – Сашка звонил?

  – Нет. Сашка не звонил. И почему он должен позвонить? В память о том, чего нет, и не может быть? Знаешь, как хочется чуда? Хочется, чтобы в дверь позвонили и сказали: "Это Вам!" – и протянули...

  – Извините, пожалуйста, у вас открыто, а звонок не работает, наверное, я звонил, – обе подруги повернулись на звук голоса. На пороге кухни стоял паренек и держал в руках корзину белых роз.

  – Ты кто?

  – Я вот цветы привез для Ольги Викторовны Васниной. Кто из вас – Ольга Викторовна?

  – Я. От кого цветы?

  – Я не знаю. Я только развожу. Вот, возьмите... и распишитесь, пожалуйста.

  – Пожалуйста. Спасибо, – Ольга быстро черкнула в протянутой бумажке, – калитку захлопни.

  – Аббалдеть! – протянула Надька, – так что там тебе должны были протянуть? – улыбаясь, проговорила Надюшка.

  – Надь, твоя работа? Протянуть должны были корзину белых роз...

  – Не моя. Точно – не моя. Я бы с собой приволокла, если б знала ,что ты об этом мечтаешь.

  – Да не мечтаю я. Просто пришло в голову. У меня ощущение нереальности. Бред какой-то! Помнишь "Тутси", когда Дастин Хоффман с ней впервые заговорил. Героиня, стояла и говорила о том, как она устала от постоянных игр, как ей хочется, чтобы к ней подошел парень и просто сказал то, что он от нее хочет... А когда он подошел и сказал ей те слова, она... она выплеснула на него вино. Вот и у меня сейчас такое же чувство. Только не знаю я кому в лицо плеснуть холодной водой. Разве, что себе. Ладно-пустое. Куда бы теперь эту погребальную красотишшу пристроить?

  – А давай из нее цветов надергаем и в вазы расставим. И знаешь, я, пожалуй, поеду.

  – С ума сошла? Никуда ты не поедешь. Иди, приляг. Что Федор? Так и молчит?

  – Молчит. Сказал, что ребенка признает, но меня не простит. Я его потеряла, Оль.

  – Ну, что ты, дорогая, он любит тебя. Он просто очень сильно рассердился. Это пройдет, точно, поверь мне. Простит. И все у вас будет хорошо... Честное слово, я знаю.

  – Знаешь, Оль, мне его так не хватает. Прежнего. Позвонит, спросит, как я себя чувствую, и трубку кладет, и голос отстраненный какой-то. Пустой. Без красок. А мне так хочется, чтобы он, как раньше – обнял, взял за подбородок и в глаза посмотрел. Давай, что ли, правда спать? Что-то мне сегодня тяжко.

  – Давай, давай, солнышко. Пойдем. Ты у Катьки ляжешь или со мной?

  – У Катьки. Мне теперь все время тесно. Буду вертеться и тебе мешать.

  – Это я буду вертеться и тебе мешать, Надюш...

  Телефон зазвонил, как всегда именно в тот момент, когда сон, мягким кошачьим боком прилег рядом и начал свое тихое урчание.

  – Да, слушаю, – слегка хриплым от сна шепотом ответила Ольга.

  – Оль, с днем рождения тебя.

  – Спасибо, Саш, но он был вчера.

  – Сегодня, Оль. Еще 10 минут – сегодня... Оля, выйди , пожалуйста. Я хочу тебя поздравить.

  – Саш, я не приму подарка.

  – Я знаю. Выйди. Поговорить надо о Надьке и Федоре.

  – Хорошо. Жди.

  "Да что ж за день такой!" – проворчала Ольга, натягивая джинсы. Тихонько, чтобы не разбудить Надюшку, она спустилась вниз и вышла на крыльцо. Рука скользила по стене в поисках выключателя, когда ее накрыла другая, горячая и чужая рука, вторая скользнула под футболку, и в ухо выдохнул Сашкин голос:

  – С днем рождения, желанная.

  – Отпусти.

  – Нет, – его лицо зарылось в ее взлохмаченные волосы, – нет. Я скучаю по тебе. Мне тебя так не хватает.

  Сашка развернул Ольгу и прижал к стене.

  – Не отпущу. Больше никогда. Ты нужна мне... Скажи: "Да".

  – Я пожалею об этом уже утром.

  – Хорошо. Но сейчас скажи: "Да". А утро вечера мудренее...

  – Да, – и ее руки сомкнулись на его шее. Сашка довольно заурчал, подхватил ее подмышки, и сделал движение в сторону улицы. Оля замотала головой, не отрываясь от его губ, и потянула за воротник по направлению к двери.

  Поднявшись в Ольгину спальню и тихонько притворив дверь ногой, Саша осторожно уложил Ольгу поверх одеяла и стянул футболку. В дверь осторожно поскреблись и она распахнулась.

  – Ребята, извините меня, но у меня воды отошли. Позвоните Феде. Мне страшно...

  Надежда.

  – ...Федор, привет! У Нади воды отошли. Она сейчас у Ольги. Оля помогает ей одеться. Ты, давай, собирайся. Она очень боится.

  – А ты – как там? В смысле, ты-то, что там делаешь?

  – У Ольги день рождения. Приехал поздравить. Мы выезжаем.

  – Куда?

  – Черт, да ты проснешься или нет? Надя рожает! Мы – в перинатальный.

  – Уже? Что-то, я, брат... Я быстро. Вы поаккуратнее...

  Сашка сунул телефон в задний карман брюк и снова вошел в дом. Дом звенел тишиной, изредка нарушаемой какой-то возней за дверью Катиной комнаты и редкими то ли вздохами, то ли стонами Надюшки.

  – Оль, вы готовы?

  – Да, Саш, помоги, – Ольга вышла за дверь Катькиной комнаты, в которой она одевала Надьку, – Саш, мне не нравится она, что-то. Какая-то она вялая. Ты, может быть, отнесешь ее в машину?

  – Конечно, Надюш, – Саша, широко улыбаясь, решительно открыл дверь, – поехали? Держись за мою шею, не бойся, я – сильный...

  И осторожно понес Надю вниз по лестнице.

  – Оля, ты там все найдешь, дома. Я приготовила все, – тарахтела Надя, выворачивая голову из-за Сашкиного плеча и, не отрываясь, глядя на подругу, – сумка в детской стоит. Это, в чем из роддома забирать...

  – Конечно, дорогая, я все найду. Ты только не волнуйся, все будет хорошо.

  – Оль, ты же тоже рожала ночью? Знаешь, я вот думаю, а почему дети почти всегда ночью на белый свет просятся? Саш, постой минутку, я хочу на небо посмотреть.

  – Надюш, ну, какое небо? Нам торопиться надо. Спорим, Сашка не сумеет роды принять?

  – Ничего-ничего, Надюшка, смотри на небо, я постою пока, а ты, давай, машину подгони. Я ее за углом оставил. Не в ваших же игрушках ехать? Наде лечь надо.

  – Спасибо, Саш. Яркие какие. И почему мы так редко смотрим на звезды?

  – Спим мы, Надь, когда звезды яркие.

  – Саш, только ты ее не бросай больше, пожалуйста, – зашептала Надюшка Маге на ухо, – она тебя любит. Я знаю. Я ее всю жизнь знаю. И я знаю, когда она любит. Она Сеньку любила очень. Всю жизнь любила, он всегда рядом был с ней. И когда она замуж выходила и детей рожала, и жила с отцами детей, и когда убеждала всех, что любит их. Но держалась только за память о Сене. Это он ей не дал с ума сойти от горя. А сейчас он ушел. Память о нем – нет, а он ушел. И ты же ее любишь. Я вижу. Она ведь – единственная, да? Единственная и желанная, да? Не потеряй ее. Она гордая очень. Она не скажет...

  – Да, Надюш, она – единственная. Я тоже это понял. Я ведь развелся, Надь...

  – Я знаю. Федя сказал. Но она не знает. Я хотела, чтобы ты сам ей сказал.

  – Сегодня хотел.

  – Ты ей скажи. Скажи. Не о том, что развелся. Ты о любви ей скажи. Ей очень нужна любовь.

  – Ты дыши, Надь, дыши глубже. Больно, наверное?

  – Я потерплю, Саш. Немного осталось терпеть.

  Оля затормозила у калитки, и Саша бережно переложил Надюшку на заднее сиденье. Закрыл дверцу и обернулся к Оле. Та топталась у закрытой двери и смотрела на Надежду сквозь стекло.

  – Олюшка, поехали. Ты врачу позвонила?

  – Да, Саш, поехали. Ты только аккуратненько езжай. А, врачу?.. Да, позвонила. Она уже выехала. Операционную готовят.

  – Не волнуйся, поехали.

  Машина плавно затормозила у приемного покоя перинатального центра. Машина Федора уже стояла на стоянке, а он сам кинулся к подъехавшему автомобилю.

  – Надюш, ты как? Больно? Ты не волнуйся, я рядом. Саш, отойди, я сам. Держись, малышка. Все будет хорошо.

  – Федя, я договорилась. Тебя пустят на роды. Ты пойдешь со мной.

  – Пойду, конечно, родная. Это же наш первый ребенок.

  – Шутишь, я больше не смогу...

  – Сможешь, родная, сможешь, – сказал он, перекладывая ее на каталку. – Куда везти?..

  – Подождите, надо оформить карточку.

  – Девушка, некогда нам карточки оформлять. Нам рожать пора!

  – Откуда Вам знать, папаша, пора или не пора? Доктор сейчас посмотрит и скажет.

  Оля взяла готового взорваться Федора за руку.

  – Федь, ты не волнуйся, сейчас Наталья спустится и вас заберет, я уже позвонила. Надюш, ты как?

  – Нормально, Оль... Я, правда, не знаю – как это?..

  – Ну, если шутишь, то значит, действительно – нормально. Ты держись. Вон Наталья идет.

  Действительно, от лифта по коридору, стремительно приближалась женщина лет сорока:

  – Ксюша, переодень молодого отца. Он – с нами. Надюш, мы тебя сейчас тоже переоденем быстренько. Ты как? – Она привычно взяла лежащую женщину за запястье и высвободила часы на левой руке, – частит. Но ничего. Ты не волнуйся. Поехали переодеваться.

  – Оля, ты помнишь наш разговор, когда мы сюда приезжали первый раз?

  – Помню, конечно. А что?

  – Ничего. Потом скажу.

  – Ну, давай! Ни пуха, ни пера, – Оля быстро наклонилась с Надюшке и поцеловала, – с богом, милая.

  – Ну, вот... И что я должна сказать? Ты уж меня куда-нибудь в одно место определи. Или к черту, или к богу.

  – Это меня, Надь – к черту... А тебя – к богу.

  – Девушка, Вас, кажется, Ксюша зовут? Где у вас руки помыть можно? – и Сашка вытянул ладони, с засохшей уже кровью, вперед.

  – Саша, а что у тебя с руками?

  – Это Надина. Мне бы ополоснуть...

  – Надина? У нее, что – кровотечение?

  – Ну, у нее же воды отошли... А что? Что-то не так? Так не должно быть?

  – Не должно, Саш. У тебя сигареты есть?

  – Вы же бросили?

  – Откуда ты знаешь?.. Так есть или нет?

  – Есть. Пойдем на улицу. Девушка, обычно кесарево сколько делают?

  Девчонка оторвала глаза от прикрытой журналом регистрации книжки, и с гордым видом отличницы продекламировала:

  – Обычно, операция длится 20 минут. Если нет осложнений. Но, учитывая подготовительный период: осмотр, подключение систем, вывод из наркоза, то – от часа до двух.

  – Пойдем, покурим. А потом я организую нам кофе.

  – Нет, иди руки мой, а сигареты мне дай. Я на улице тебя подожду.

  – Хорошо, иди. Только не уходи больше, – он наклонился и чмокнул ее в нос, – я скоро.

  ...Ольга мерила шагами коридор, а Сашка, уставший время от времени ловить ее и пытаться успокоить, сел в кресло и стал ждать. Больше ничего не оставалось. Только ждать.

  Двери лифта распахнулись, из него вышел Федор и прислонился к стене.

  Ольга мгновенно бросилась к нему:

  – Что? Федя, что? Кто родился?

  – Девочка. Оля, а о каком разговоре шла речь? Что Надя тогда сказала?

  – Сказала, что если девочка будет, то она хочет назвать ее Олюшка. А если мальчик – Федор. Федь, ты что-то не о том. Надя – как?

  Федор поднял на нее глаза, в которых не было ничего кроме пустоты.

  – Оля, можно я назову ее – Надежда?

  – Федь, я думаю – вы с Надей это потом решите. Как прошло?

  – Не решим, Оль – Надя умерла. У нее оказалась аллергия на наркоз. Мгновенная остановка сердца...

  Утро следующего дня.

  Ночь заливала щедро выплеснутыми чернилами окна. Изредка в окно заглядывал молодой месяц, вырвавшись из плена туч, еще с утра затянувших небо. Он, будто спрашивая, заглядывал в глаза Ольге: «Ты как?»– и снова, потеряв бдительность, тонул во мгле. А Ольга продолжала стоять в окна, забыв отдернуть тюль. Видимо так проще, не видеть своих глаз, наполненных болью. Боли было через край и ее надо было отдать ночи. Но весь сегодняшний день прокручивался и прокручивался в голове, вырывая застывшие черно-белые снимки...Ветер, рвущий ленты на венках и корзинах цветов...Раскисшую землю, лежащую унылым холмом рядом с ямой – последним приютом Надьки...Надюшки...Заплаканные и испуганные лица Надюшкиных девочек...Уныло курящего Петровича. Одну за одной...Фигуру Федора , прижимающего Надежду с своей груди и ежеминутно: то открывая угол одеяла , закрывающего ее мордашку, то спохватывающегося , что ветер ее разбудит , и вновь бережно накрывая ее...Руку Сашки, держащую за локоть... И раздражение. Хотелось стать рядом с Федором, закрыть собой Надежду от порывов ветра, но эта рука, прижавшая ее локоть к своему боку, удерживала от попыток.

  Сашка подошел и обнял Олю. Она вздрогнула и оглянулась. Его губы коснулись виска и прошептали: "Ты устала. Пойдем спать!"– и ладони заскользили по спине. Неожиданно обжег стыд за неуместность его ласки, и взгляд заметался по гостиной. Катька, воркующая над малышкой. Сенька, повзрослевший за эти дни и сейчас сидящий в кресле, наклонив голову и смотрящий куда-то в пол застывшим взглядом, с руками повисшими плетями между раздвинутых коленей.

  Федор, в углу дивана, откинувший голову на спинку и смотрящий в потолок.

  -Катюш, попробуй укачать Надюшку. Ей пора спать. Сеня, сделай всем чаю, – Ольга подняла глаза и шепотом сказала,– Саш, ты потом езжай домой. Не надо форсировать. Спасибо тебе за поддержку , но не торопи меня.

  -Хорошо. Как скажешь. Справитесь?

  -Шутишь? Конечно.

  -Федя, я тебе постелю на диване. Тебе надо выспаться, – Ольга подошла к сидящему Федору и присев на корточки заглянула ему в глаза,– Надюша сегодня со мной поспит. Я вас не отпущу сегодня, хорошо?

  – Я тогда поеду. А вы укладывайтесь.

  – Езжай. Спасибо тебе за все,– Оля встала, и подойдя к Маге, поцеловала его в щеку.

  – Проводи!

  Ольга накинула на плечи шаль и вышла следом. Как только дверь мягко щелкнула язычком замка, губы Сашки нашли ее. Его поцелуй зазвенел в тишине святотатством. Ольгины руки уперлись в грудь и отодвинули Сашку , освобождая губы от плена.

  -Уезжай, Саша, ты прав . Я очень устала. Все устали. Надо укладываться спать.

  -Хорошо. Я не спрашиваю: "Почему?" Отдыхай.

  Мага повернулся, и его тень заскользила по ступенькам крыльца, на миг освещенным, снова вынырнувшим из смоляной черни неба месяцем.

  -Уходи, Саша. Прости, -прошептала Ольга. Она постояла еще на крыльце, выудив из кармана ставшую снова привычной пачку сигарет, закурила , выдыхая белые облака дыма в тягостную черноту ночного неба, а потом решительно открыла дверь в дом.

  – Ну, что дорогие, давайте по чайку и всем спать. Все очень устали.

  -Мам, я Надюшке персональную койку соорудила. Сеня мне два кресла сдвинул в комнате. Можно она у меня пока поспит?

  Ольга и Федор одновременно подняли друг на друга глаза и кивнули.

  -Пусть, Катюш, ты только сразу же нас буди.

  -Хорошо, – Катюшка заулыбалась,– она такая хорошенькая. Вылитая тетя Надя. Ой!– ее рука вскинулась, закрывая рот.

  – Она ее копия, Кать, не пугайся. Все нормально,-прокашливаясь, после долгого молчания, сказал Федор.

  – Федь, ты поживи у нас пока. Всем так будет лучше. А?

  – Спасибо, Оль... я подумаю.

  – А тут и думать нечего. Так будет лучше для всех. А то мы нашу маму совсем видеть перестанем,– пробасил Сенька.

  Ольга растянулась на койке поверх покрывала не раздеваясь. Сил на ритуальные переодевания не было. Рука скользила, поглаживая шелк.

  – Что же ты наделала , подруга. Как ты могла нас оставить?

  – Я уж боялась ты со мной так и не заговоришь... Помнишь , как в детстве , когда мы ссорились. Ты никогда не заговаривала первая. Мне всегда приходилось подлизываться к тебе и первой начинать разговаривать?

  – Конечно, помню. Знаешь, сколько раз за эти три дня я об этом вспомнила?

  – Знаю. Я тоже думала об этом. О нашем детстве. Мне так жаль. Жаль , что заставила тебя снова пройти через это. Но, я правда не знала про аллергию. А потом все так быстро произошло. Ты присмотришь за ними?

  – Присмотрю, Надюш. Ты не уйдешь?

   – Пока нет. Тебе от Сенечки привет. Он тобой гордится.

  – Спасибо. Ты скажи ему , что я люблю его.

  – Он знает, Олюшка. Ему слова не нужны. Ты только просыпайся давай, там моя дочь описалась и сейчас заорет. Так что поднимайся, пока она не подняла весь дом.

  Ольга открыла глаза. В окно бил яркий луч солнца. Начиналось утро следующего дня.

  Дорогая

  Ольга спустилась на кухню, держа в одной руке пакет с использованными памперсами, а другой рукой, прижимая к животу, две молочные бутылочки. Катька складывала в посудомоечную машину грязную посуду. Сенька и Федор допивали чай.