Текст книги "Цепи его души (СИ)"
Автор книги: Марина Эльденберт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 5
На меня начали оборачиваться: сначала актеры, затем зрители. Орман поднялся следом за мной. Я слышала, как его аплодисменты вливаются в мои, разносясь по огромному залу. Следом отозвались сидящие справа от нас, и эхо потекло по цепочке. Спустя минуту овации громыхали над партером и бельэтажем, катились по балконам и бусинам лож. Некоторые поднимались, чтобы уйти, но их никто не замечал, пустые места темнели щербинами гнилых зубов, теряясь в калейдоскопе фраков и разноцветных платьев. Люди поднимались, чтобы аплодировать уже стоя. Наверное, так и могло бы быть, так и было в моих мечтах, на самом же деле…
Орман подхватил меня за талию, рывком увлекая в полумрак бенуара, а затем чуть ли не силой вытряхивая в коридор.
– Что вы делаете?! – вскрикнула я, когда опомнилась.
– Мы уезжаем. – Холоду в его голосе могла позавидовать самая лютая зима.
– Но я хочу их поддержать! Вы не можете…
– Ты уже и так сделала все, что могла, – он подхватил меня под руку. – Идем.
– Пустите! Отпустите немедленно! – Я снова рванулась и заработала ледяной взгляд, от которого по коже побежали мурашки.
– Не заставляй меня применять магию, Шарлотта.
От неожиданности вздрогнула. Вздрогнула, потому что поняла: он действительно опутает меня заклинанием без малейших колебаний.
– Вы не имеете права!
– Ты подписала договор. Пункт один-четыре. Наставник несет ответственность за все, что происходит с ученицей во время обучения, и обязуется оберегать ее ото всего, что может произойти во время раскрытия магического потенциала. Пункт два-один: ученица обязуется неукоснительно соблюдать требования безопасности.
– И какое отношение это имеет к моей безопасности?! – выдохнула ему в лицо.
– Самое непосредственное.
Орман перехватил мою ладонь и положил себе на сгиб локтя.
– Пойдешь сама, Шарлотта?
– Сама! – Я отняла руку и направилась к дверям. – Месье Эрик.
В последнее вложила все свои чувства, но кажется, на него это особого впечатления не произвело. Мы молча спустились в гардероб, не вместе, но и не порознь. Одними из первых получили одежду. Я с трудом подавила желание оттолкнуть Ормана, когда он набросил накидку на мои плечи. Внутри все кипело от ярости и отголосков несправедливости. Несправедливости, с которой я столкнулась в звенящем тишиной зале.
Хуже тишины был только громкое возмущение одной дамы, которая прошла мимо нас под руку со своим спутником:
– … бездарно потраченное время и деньги. Такая пошлость!
На выходе стоял тот же мужчина, его маска – безумно красивая – лежала рядом с ним. Судя по выражению его лица, усталому, с глубокими складками на лбу, вести со сцены уже до него добрались. Я вспомнила, как он улыбался мне перед началом представления, и сердце болезненно сжалось.
– Спасибо, – прошептала сдавленно, возвращая ему маску. – Спасибо за чудесный вечер, мне безумно понравилось!
Оттолкнула руку Ормана, попытавшегося меня удержать и выбежала в раскрытые двери. Непролитые слезы душили, дыхание тут же перехватил и унес холодный колючий ветер. Я бежала по ступенькам, желая оказаться как можно дальше от этого театра и ото всех, кто там собрался. Перед глазами стояли удивленные лица актеров, словно они до конца не верили в то, что произошло.
Всевидящий, это же было потрясающе!
Как они играли! Сколько чувств вложили в каждую сцену!
– Шарлотта! – Орман перехватил меня на середине лестницы.
Перехватил и прижал к себе, не опасаясь, что это кто-то может увидеть. Впрочем, сейчас не опасалась и я: мне было все равно, кто на нас смотрит, и как.
– Отпустите! – я забилась в его руках. – Отпустите, отпустите, отпустите! Вы такой же, как все они! Вы лицемер!
– Неужели? – Он продолжал меня удерживать, но уже не так сильно. Лицо его, обрызганное светом фонарей и искрами падающего снега, сейчас казалось выточенным из мрамора. – И в чем же заключается мое лицемерие?
– В том, как вы поступили!
– Как я поступил, Шарлотта? Увел тебя из зала? Да, и сделал бы это снова. Ты не понимала, что творишь.
– То есть по-вашему, стоило просто встать и уйти?
– Стоило. Ни к чему привлекать к себе лишнее внимание.
От неожиданности я только моргнула.
– Это мне говорите вы?!
Орман наградил меня тяжелым взглядом, но промолчал.
– Не вы ли говорили, что мнение общественности – не то, о чем стоит заботиться?
– Говорил, – холодно произнес он. – Пока не узнал тебя.
– При чем тут я?!
– При том, что когда я это говорил, мне не за кого было бояться.
Что?
Замерла в его руках, вглядываясь в лицо, в раскаленные золотом глаза. Только они сейчас и согревали.
– Однажды я уже позволил им причинить тебе боль, Шарлотта. Не хочу, чтобы это повторилось.
От того, как это было сказано – низко, опасно, моя ярость утихла. Растворилась, рассыпалась пылью или перетекла в силу его голоса, оставив после себя лишь горечь разочарования.
– Думаете, мне есть дело до них? – я указала в сторону то и дело раскрывающихся дверей, проливающих на ступени свет. Свет, который больше не казался теплым. – До тех, кто мог так поступить? Нет, месье Орман. Эти люди больше не способны причинить мне боль.
Он покачал головой и подал мне руку.
– Пойдем, Шарлотта. Прошу.
В его голосе больше не было приказа, только усталость. Возможно, именно это и заставило меня принять предложение. А может быть, странное свечение в его глазах, от которого становилось не то горячо, не то страшно.
Экипаж нам подали быстро: еще бы, сейчас, когда они отъезжали один за другим, задержка грозила немалыми неприятностями. Недовольные аристократы и свет общества Лигенбурга расползался по своим теплым норкам, чтобы втайне от всех сокрушаться по поводу «ужасного спектакля», который им пришлось посетить. Примерно так я представляла себе вечер поскупившихся на аплодисменты снобов. Ладно бы все остальные, но… ее светлость?! Ведь она сама играла в театре! Почему смолчала? Почему не выступила вперед? Ее уж точно поддержали бы, ее и герцога. Но она предпочла остаться в стороне.
На руку снова что-то капнуло, и я быстро отвернулась к окну.
Сегодня определенно какой-то «сырой» вечер.
Сидевший напротив Орман пересел ко мне, и я даже не стала возражать. Не отодвинулась, не забилась в угол, не попыталась отстраниться.
– Зачем они так? – всхлипнула и подняла на него глаза. – За что? Они ведь… они ведь досидели до конца, никто из этих людей не ушел…
Он невыносимо долго смотрел мне в глаза, а потом произнес:
– Есть вещи, которые нельзя объяснить, Шарлотта. Исправить тоже. Нужно просто смириться с тем, что они есть, и жить дальше.
– Смириться с черной неблагодарностью?! С ханжеством, которое переходит все границы?! – воскликнула я. – Эти люди приехали из другой страны! Разве они заслужили такой прием?
– Какая же ты все-таки еще девочка. – Орман осторожно привлек меня к себе. – Дело не в них. Дело в тех, кто не готов принять свои пороки, отраженные в других людях.
– Вы сейчас говорите что-то очень странное, – заметила я.
– Отчего же?
– При чем тут люди и их пороки?
– При том, что яростнее всего порицается и отрицается самое желанное.
Прежде чем я успела ответить, он наклонился ко мне и коснулся губами моих губ.
Прежде чем я успела ответить, он наклонился ко мне и коснулся губами моих губ. Коснулся не так, как в лесу, и даже не так, как в мансарде. В этом поцелуе было нечто сумрачно-властное, как дыхание жарких южных ночей, сминающих день столь стремительно, что даже опомниться не успеваешь. Вот и я не успела: свойственная Орману сила и бесцеремонный напор сейчас отозвались внутри пьянящим влечением. Я потянулась к нему, отвечая, впитывая вкус его губ. Легкие нотки игристого вина, тонкая кислинка и терпкость. Неуверенно приоткрыла рот, позволяя ему целовать меня глубже.
Объятия, от которых кружилась голова, объятия, о которых я сегодня весь вечер думала, неожиданно стали непростительно крепкими. Он целовал меня так, что сбивалось дыхание, не позволяя отстраниться даже на миг. Совсем осмелев, коснулась кончиком языка жестких, горячих губ.
Чтобы спустя мгновение сжать зубы на нижней.
Орман вздрогнул – и его дрожь передалась мне, словно мы были единым целым.
– Ты что творишь, Шарлотта? – выдохнул он.
Хрипло, сумасшедше, низко. Так, что его голос отозвался жаром в каждой клеточке тела.
– Я вас целую, – медленно облизнула губы и посмотрела ему в глаза.
Глаза такие же сумасшедшие, как его голос. Как он сам.
Как мы оба.
Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, коснулась его волос, повторяя инеевую прядь кончиками пальцев. Орман перехватил их, переплетая со своими. Так тесно, что ладони сливались, что я перестала понимать, где кончаюсь я, и начинается он. Удивительно, но именно этот жест стер последние рамки, последнюю грань между нами, не позволяющую чувствовать его так, как мне хотелось уже давно.
Всей кожей.
Я подалась к нему и коснулась губами уголка жесткого рта. Обжигающе-нежно.
– Ты хоть понимаешь, что еще чуть-чуть, и я просто не смогу остановиться, Шарлотта?
Он поднес мои пальцы к губам. Сжимая так же сильно, сколь мягко коснулся их поцелуем.
– А я этого не хочу. Не хочу, чтобы вы останавливались.
Взгляд Ормана потемнел до черноты. Если так можно выразиться о светло-серых глазах, вбирающих в себя всю темноту, проносящуюся за окнами. Наверное, раньше я могла бы этого испугаться. Раньше, но не сейчас. Сейчас, напротив, потянулась к его руке за прикосновением, которое вышло пронзительно-острым. Щекой – по тыльной стороне ладони.
Доверяя. И доверяясь.
Эрик хрипло вздохнул, а потом его губы снова накрыли мои: исступленно-медленно, жарко. Шнуровка накидки разошлась, как по волшебству. Впрочем, почему как: я видела тающие в полумраке экипажа изумрудные искры. Его пальцы скользнули по обнажившемуся плечу, коснулись бешено бьющейся жилки на шее. Дыхание прервалось, когда Эрик дотронулся до моих волос, перебирая тяжелые от укладки пряди. Мгновение – и шпилька со звоном отлетела в сторону.
Одна, другая, третья…
Волосы плеснули на плечи и грудь, а потом он слегка отстранился, глядя на меня.
– К демонам все, – прорычал яростно.
Прежде чем успела что-то понять, вспышка разорвала пространство экипажа. Снаружи испуганно заржали лошади, а меня втолкнули (или втянули?) в портал. В прошлый раз я находилась в странном полусне, сейчас же отчетливо осознала, как из тесного экипажа мы шагнули прямо в спальню его особняка в Дэрнсе.
Точнее, шагнул Орман, прижимая меня к себе, и сомкнувшийся за спиной контур (как разорванный надвое лист, снова склеенный воедино) отрезал нас от мчащейся по улицам Лигенбурга кареты. Впрочем, сейчас мне было не до нее: оказаться лицом к лицу с Эриком, так близко… так непростительно близко, так неестественно близко, как никогда и ни с кем.
Всевидящий, мне никогда не хотелось оказаться так близко ни с одним мужчиной. Просто не пришло бы это в голову.
Просто…
– Повернись ко мне спиной, Шарлотта, – скомандовал он.
По-прежнему хриплый голос стал еще более низким, и от него по коже прошла дрожь.
«Он любит причинять женщинам боль».
Отмахиваюсь от этой мысли, как от надоедливой мухи, поворачиваюсь к нему спиной. Его пальцы отводят волосы: все еще тугие, не разошедшиеся локоны. Невольно выдыхаю, когда по шее течет цепочка прикосновений. Коротких, непростительно откровенных касаний от позвонка к позвонку.
Вздрагиваю, когда слышу первый щелчок: невидимые, скрытые под полоской ткани застежки платья освобождают меня из плена наряда. Жесткий лиф становится гораздо свободнее, но юбка держится на кринолине. До той минуты, когда, когда Орман касается завязок на талии, и обручи оседают к моим ногам вместе с волнами атласа.
Прикосновение-воспоминание – к обнаженным плечам, заставляет все внутри сжиматься. Сладко, от бесстыдного предвкушения, перетекающего в легкий будоражащий страх. Я чувствую, как холодный воздух скользит по коже, оттеняя след горячих ладоней. Это платье не предполагает нижней рубашки, поэтому сейчас на мне только корсет и панталоны.
Ах, да. Еще туфельки с чулками, но думать об этом как-то странно. Особенно сейчас.
– Шарлотта.
Орман разворачивает меня лицом к себе, прямо так, в ворохе тряпок.
Поднять на него глаза… наверное, раньше я бы просто не осмелилась, но сейчас поднимаю. Не знаю, что сейчас отражается в моих, но в эту минуту Эрик подхватывает меня на руки и несет к кровати.
Теперь я все превращаюсь в одно сплошное оголенное чувство. Там, где грубая ткань его пальто касается моей кожи, она начинает гореть. Там, где касаются его руки – плавиться. Прохладный атлас напоминает о постели, на которой я лежала, когда он меня рисовал. Веревки, стягивающие тело, касающиеся меня везде. От воспоминаний о них по телу проходит дрожь, от кончиков пальцев до макушки, как по звенящей струне. Ловлю взгляд Ормана и понимаю, что тереблю прядь, наматывая ее на палец.
– Почему ты дрожишь? – хрипло спрашивает он. – Замерзла?
Пальто летит на пол, следом за ним – фрак и шейный платок. Орман раздевается, глядя мне в глаза, и этот взгляд (неотрывный, глубокий, темный) заставляет меня гореть, хотя в комнате свежо.
Нет, я при всем желании не могу сказать, что я замерзла.
– Нет. Просто…
– Просто? – Он опускается рядом со мной на кровать, стягивая с меня туфли. Касается пальцами лодыжек, пробегается по ноге до колен, снимает чулки. Сначала один, затем второй, повторяя каждый оголившийся дюйм кожи пальцами, и я подавляю желание отползти подальше. Просто потому, что это так неестественно для меня, так… ново и остро.
– Нет, ничего.
Смущение затапливает меня целиком, когда по щелчку его пальцев над нами вспыхивают магические светильники.
Первый, второй, третий.
Шары рассыпают свет, поэтому сейчас мне хочется отодвинуться и натянуть одеяло до подбородка.
– Зачем?.. – спрашиваю я.
Получается низко, незнакомым мне голосом, идущим из глубины груди.
– Потому что я хочу видеть тебя. Всю. – Он касается прядки, падающей мне на лицо, заправляет ее за ухо. А потом подается вперед, и я отклоняюсь назад – неосознанно. До той минуты, когда чувствую, что дальше просто упаду без опоры, но Орман не останавливается.
– Везде, – произносит он.
Так, что я краснею даже раньше, чем до меня доходит смысл его слов. А потом он ослабляет шнуровку корсета (едва-едва) и тянет его вниз. Медленно, по ставшей безумно чувствительной груди, по напряженным соскам, цепляя их грубой тканью. Перед глазами темнеет от острого, яркого наслаждения, с губ срывается стон (раньше, чем я успеваю его поймать). Кусаю губы, чтобы прийти в себя, но в себя не приходится. Под взглядом Ормана, под скольжением жесткого каркаса, открывающего кожу дюйм за дюймом. Когда граница корсета оголяет соски, выдыхаю, пытаюсь сесть и закрыться, но он перехватывает мои запястья.
Таким быстрым, отточенным жестом, словно знал, что я собираюсь сделать.
Браслеты пальцев смыкаются на руках, а потом он разводит их в стороны и легко подталкивает меня, заставляя лечь на кровать.
– Везде, – повторяет негромко, и взгляд у него сейчас совсем сумасшедший.
Мысль об этом приходит в ту же минуту, когда Орман заводит мои руки над головой и наклоняется ко мне. Кажется, что он сейчас снова меня поцелует, и он целует…
Туда, где краешек корсета цепляет сосок.
Прикосновение выходит таким пронзительным, что я вздрагиваю всем телом.
Не дрожу, именно вздрагиваю, когда волна удовольствия прокатывается от зажатых в тиски его пальцев запястий до самых ног. Впрочем, в следующий миг меня уже накрывает второй: губы Ормана плотно обхватывают сосок, кончик языка касается безумно-чувствительной вершинки.
– А-а-ах…
Дыхание вырывается вместе со стоном. Мне кажется, что все, до предела. Особенно когда он перехватывает мои руки одной, а второй скользит по шее, цепляя грудь и спускаясь все ниже. Прикосновения через корсет почти не чувствуются, скорее, звучат во всем теле предвкушением.
Он плотнее сжимает губы, вырывая у меня сдавленный всхлип. Проводит рукой между моих ног, прямо в разрезе панталон. Пытаюсь свести бедра, но в это мгновение меня обжигает пронзительно-острая вспышка укуса. Боль, обычно отрезвляющая, сейчас расходится от вершинки груди по всему телу. Пьянящим, будоражащим, диким чувством. Прохладный воздух обжигает собравшийся тугим комочком сосок, когда Орман произносит:
– Не смей закрываться от меня, Шарлотта.
Не смей.
Это звучит как приказ, в его глазах – тоже приказ: жесткий, подобный тому, что он так привык отдавать. Он почти касается моей груди губами, дует на нее – легонько, скользя пальцами там, внизу.
Медленные, дразнящие прикосновения заставляют выгибаться, потому что сил терпеть больше нет. Я даже дышу через раз, чтобы не кричать на весь дом.
– Шарлотта, – пристальный взгляд.
Только он умеет смотреть так, что все мысли разбегаются.
– Скажи мне, чего ты хочешь, Шарлотта.
Хочется двигать бедрами, хочется вжиматься в его пальцы, бесстыдно. Хочется просить его не останавливаться… отчаянно хочется большего, особенно когда он задевает безумно чувствительную точку у меня между ног, или дотрагивается чуть ниже. Там, где вход в мое тело становится совсем влажным и скользким.
– Вы… вы же и так знаете, – смущаться сейчас уже поздно, но я почему-то не могу вытолкнуть из себя ни слова.
Точнее, не могу сказать о том, о чем только что думала.
– Знаю, – хрипло говорит он, и в его радужке снова течет золото. – Но хочу услышать это от тебя.
Пальцы поглаживают вход и смещаются к бедрам, вызывая разочарованный вздох.
– Скажи, – повторяет Орман. – Мне нужно это слышать.
Это совершенно точно не приказ, это – просьба. И не откликнуться на нее невозможно, просто потому что его голос эхом отзывается во мне.
– Вас. Я хочу вас, – закусив губу, смотрю ему в глаза, и тут же поправляюсь: – Тебя. Эрик.
Его выдох больше напоминает хриплый стон, который заглушает мой. От проникновения внутрь – сначала одного пальца, затем, медленно – второго, все сладко сжимается: изнурительно, невыносимо. Пожалуй, эти движения еще более жестокие, от них я окончательно теряю себя и перестаю сдерживаться. Выгибаюсь, шире развожу бедра, сжимаю пальцы так, что ногти впиваются в ладони.
От взгляда – плывущего взгляда в упор – томительно сводит низ живота.
Пальцы выскальзывают из меня столь неожиданно, что я вскрикиваю.
Орман стягивает с меня панталоны, отбрасывает их в сторону.
Расстегивает брюки, и я отвожу глаза. Не могу заставить себя смотреть.
– Шарлотта, – низкий голос, скользящий дыханием по груди. – Посмотри на меня.
Сжимаю губы и качаю головой.
Это просто выше моих сил, достаточно уже и того, что свет течет по моему телу, открывая каждый его изгиб. Я прикрыта только сползшим корсетом, под грудью, на животе, все остальное бесстыдно обнажено.
Все.
Он действительно может видеть меня везде.
Словно понимая, что для меня это и так уже слишком, Орман отпускает мои запястья.
– Ты так возбуждающе стесняешься, Шарлотта.
Он разводит мои бедра чуть шире, а потом заставляет согнуть ноги в коленях. Прикосновение его… там… заставляет вздрогнуть и широко распахнуть глаза.
– Расслабься, – произносит Орман, продолжая меня ласкать.
Возвращая это нарастающее сладкое чувство, от которого хочется кричать. От непристойных прикосновений воздух становится густым и вязким, я хватаю его губами до той минуты, когда одно резкое движение обжигает низ живота болью. Вскрикиваю, пальцы сжимаются на простынях. Дыхание перехватывает – не то от ощущения невозможной растянутости в точке, где соединяются наши тела, не то от того, как хрипло он выдыхает, замирая внутри.
– Очень больно? – всматривается в мое лицо.
– Нет, – выдыхаю в ответ. – Нет, не очень.
– Моя девочка, – шепчет, нависая надо мной на руках. – Моя… маленькая мисс Шарлотта Руа.
Медленно подается назад, вызывая внутри тягучее, болезненно-жаркое удовольствие.
С губ срывается стон, а Орман уже снова подается вперед.
О-о-ох…
Назад, под мой громкий стон.
И снова вперед.
С каждым движением боль отступает… не затихает, нет, но становится мягче, внутри собирается странная, тягучая пульсация, от которой по телу растекается жар. Орман вглядывается в мое лицо, и я больше не отвожу глаз. Бесстыдно подаюсь навстречу, не сдерживая стонов и комкая атласное покрывало. Его пальцы скользят по ягодицам, чуть приподнимая мои бедра.
Я вскрикиваю и задыхаюсь от новых ощущений, когда что-то внутри отзывается острым, ни с чем не сравнимым удовольствием.
Снова и снова.
Еще и еще.
До стонов, переходящих в выдохи. До выдохов, переходящих в стоны.
– Кричи, Шарлотта, – он скользит губами по моим губам, с силой подаваясь вперед.
И я кричу от жаркого удовольствия.
Удовольствия, собирающегося в одной-единственной точке, которой хочется коснуться пальцами. Словно прочитав мои мысли, он опускает мои бедра на покрывала, скользит ладонью между наших тел. Новое прикосновение отзывается вспышкой, невыносимо-жаркой, выбивающей меня из сознания.
Потому что в сознании не может быть так хорошо.
Так горячо.
Так сладко, как сейчас, когда мир вокруг рассыпается тысячами искр.
Не сразу понимаю, что это взрываются магические светильники, и в этих ослепительных вспышках на миг перестаю быть собой.
Ни с чем не сравнимое наслаждение пульсирует внутри, отзываясь в точке под его пальцами. Вырываясь моим протяжным шепотом-стоном:
– Эри-и-и-к…
И его рычанием, запускающим по телу волну.
Волну удовольствия, в которой мы содрогаемся вместе, я тону в его руках и собственных всхлипах до той минуты, пока он подается назад. Этот рывок не менее ощутим, чем когда он оказался внутри, но Эрик уже прижимает меня к себе. Подхватывает, обнимает, заворачивая в покрывало. Или в себя.
Почему-то именно сейчас на ум приходит: «Я не позволю тебе замерзнуть», – и эта мысль отзывается во мне пронзительным теплом.
Я прижимаюсь к нему, вдыхая запах сандала и разгоряченного тела.
Чувствуя, как сильная ладонь скользит по спине, по взмокшим волосам: не то лаская, не то успокаивая.
– Вы прекрасны, мисс Шарлотта Руа, – произносит он.
Я лишь на миг открываю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
Темным и глубоким, как зимняя ночь за окном. Удивительно, как преобразились его черты, словно передо мной совсем другой человек.
– Вы тоже, месье Эрик.
Он касается моих губ, убирает со лба налипшие прядки и улыбается.
Я улыбаюсь в ответ – слабо, а потом позволяю себе крепче прижаться к нему и оплести рукой его грудь. Закрываю глаза и понимаю, что под ладонью по-прежнему жесткая ткань жилета: Эрик, в отличие от меня, одет. Это кажется неправильным, но почему, я понять не могу. Мысли путаются, ускользают, стекая в сон, и я падаю в него вслед за ними. Последнее, что слышу, это его шепот:
– Спи, моя светлая девочка.
