Текст книги "В омут с головой"

Автор книги: Марина Ефремова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 3

Вечер еще не наступил, а солнце уже перекатилось на другую сторону дома. Алешка открыл окно настежь, наслаждаясь воздухом, настоянным на сосновом аромате.

В дверь постучали. В комнату вошел отец.

– Чем маешься? – спросил он Алешку, стоящего у окна.

– Романом, – ответил Алешка.

– Сочиняешь?

– Нет, пап, – сказал Алешка, садясь на кровать и откладывая в сторону толстенную книгу в дорогом переплете. Отец успел заметить, что это англоязычное издание. – Читаю.

– Все на языке оригинала шпаришь?

– Пытаюсь.

– Не доверяешь переводчикам?

– Нет. В переводе читаешь мысли переводчика, а не автора.

– А что это у тебя?

– Так, один американский писатель, современный классик.

– Слушай, сын, а может, ты действительно не там учился? Может, тебе на филфак или в литинститут надо было?

– Нет, сейчас, чтобы стать писателем, достаточно просто уметь писать, диплом ничего не решает, если нет таланта.

– А у тебя есть талант?

– Пока не знаю. – Возникла пауза, Алешка заговорил после нее первым. – Ты, бать, не обижайся. Я действительно пока не знаю. Просто поверь мне. Я ведь не случайно публиковаться стал под псевдонимом. Не хочу, чтобы на редакторов давил твой авторитет. Не хочу быть свиньей неблагодарной, спасибо тебе за все, за детство счастливое. За то, что вы с мамой терпите все мои шатания. Только дайте и мне самому что-нибудь сделать. Писатель пишет, опираясь на свой социальный и психологический опыт, а у меня он напрочь отсутствует.

– А тебе не кажется, Алексей, что ты свой опыт начал получать не там, где надо? В борделях да СИЗО ты только славу дурную себе заработать можешь. Мудрость приходит от пережитых страданий, а не от удовольствий. От праздности душа становится ленивой, холодной, бесчувственной. Пользы в этом для писателя никакой.

– Я с тобой не согласен. Вернее, не совсем согласен. Да, опыта нужно набираться не только там… но и там тоже. Опыт нужен разнообразный, иначе как же я буду писать о том, чего не знаю сам.

– А надо ли писать об этом? Ты не забывай, твои книги будут читать разные люди, возможно, и дети. Какой пример для них? Чему могут научить такие книги?

– А почему они должны чему-то учить? Я просто описываю опыт жизни, а принимать ее или нет, пусть читатель решает сам. Навязывать свое мнение как-то, знаешь ли, неэтично.

– Ты не прав, это эгоизм. Получается, ты собираешься писать не для людей, а для себя.

– Нет, для людей. Но я предпочитаю, чтобы они сами хотели читать написанное мною, чтобы их не заставляли взять мою книгу в руки, потому что это модно или входит в какую-то программу. Ведь именно педагогически ценные произведения включались в программу по литературе. Я хочу просто делиться приобретенным опытом, а не навязывать его.

– Это философия человека, не имеющего опыта, сын. Как только у тебя появится горький, тяжкий жизненный опыт, тебе непременно захочется поделиться им с людьми, именно для того, чтобы они его не повторяли.

– Может быть и так, не хочу спорить.

– Ну ладно, хватит философствовать. Пойдем, искупаемся.

– Куда? – опешил Алешка, потому что сама мысль о том, что в озере можно купаться, казалась ему сейчас абсурдной.

– На озеро. О-о-о брат, да ты никак боишься?

– Нет. Но меня туда пока не тянет.

– А вода, наверное, теплая. Пойдем? – соблазнял отец.

Алешка минуту о чем-то подумал, потом поднялся и сказал:

– Пошли. Покажешь мне дачу Татуриных.

– Конечно, она как раз по дороге. Пойдем.

Через несколько минут они уже стояли перед такими же воротами, как и у их дачи. Да и сама дача Татуриных как две капли воды была похожа на дачу Корниловых: такой же большой двухэтажный деревянный дом с крыльцом, мезонином и верандой. С большими окнами и резными наличниками.

Сейчас двор и дом казались необитаемыми. Ворота заперты. Алешка и Леонид Иванович постояли немного, размышляя – уйти или попытаться проникнуть в дом? Потом решили, что не стоит нарушать права собственности. Но внезапно калитка распахнулась и из нее выглянула седая голова Михалыча.

– Вам чаво, граждане? – спросил он, делая ударение на последний слог. Потом, узнав Алешку и его отца, радостно закивал головой. – Левонид Иванович, здорово, дорогой. А ты давно ли прибыл-то?

– Седни, дорогой. А ты что же меня пропустил-то? Я через твой КПП проехал. Не по воздуху на вертолете пролетел, а на машине по земле проехал, – подражая манере Михалыча, ответил Леонид Иванович, пожимая руку отставному полковнику. – Ты что же, спишь на посту, старый хрыч?

– Так точно, сплю. Однако это не грех, я тольки днем. Мы эвон с твоим Лексеем усю ночь трупы с озера тягали. Понятыми были. А на пост я тольки в ночь заступать должон. Так что ты тут… – Он многозначительно повертел в воздухе растопыренной пятерней.

– Ну, звыняйте, таким разом, Иван Михайлович. Промашка вышла. А здесь ты чего делаешь? – продолжая посмеиваться, спросил Леонид Иванович.

– Так дачу замыкаю. Менты тута чего-то осматривали. Ключи-то у меня. Ейный хозяин побрякал намедни, чтобы я открыл ментам да проследил чтобы. Я, как приказано, все справил.

– Иван Михайлович, можно и нам посмотреть? – попросил Алешка.

– Нет, – отрезал Михалыч. – На ваш счет разговору никакого не было. Без хозяев я не смею.

– Да ладно, Михалыч, не жлобствуй, – поддержал сына Корнилов-старший.

– He-а, товарищ Корнилов. Ты как знаешь, можешь обижаться на меня, можешь нет, тольки мене не велено.

– А кто теперь хозяин этой дачи? – спросил раздосадованный Алешка.

– А енто, тоже богу весть, болтать не велено, – ответил Михалыч.

– Гвозди бы делать из ентих людей, крепче бы не было в мире гвоздей, – продекламировал Алешка, снова копируя говор полковника.

Постоянные подковырки надоели Михалычу, он обиженно отвернулся, запер ворота и пошел в сторону своего КПП.

– А давай через забор, хотя бы на двор поглядим, – предложил Алексей.

– Нет. Не будем нарушать закон. Да и что ты хочешь там найти? Татурины лет десять этой дачей не владеют, здесь уже не один хозяин сменился. И каждый там либо ремонт, либо реконструкцию делал. Так что Татуриными там даже и не пахнет.

– Не знаю, у меня интуиция. Мне кажется, что здесь что-то есть. Что-то из прошлого Татуриных.

– Угу, привидения здесь по ночам бродят, души грешные в ад собирают, – усмехнулся Леонид Иванович. – Пошли, Пинкертон.

На озере, как ни странно, было много народа. Люди купались, загорали под последними лучами нежаркого вечернего солнышка. Кипела обычная дачная жизнь, будто ничего здесь и не произошло.

 
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск…
 

– вдруг вспомнились Алешке слова Блока. Возможно, поэт писал именно о таком дачном местечке, не хватало только незнакомки да стакана с вином. «Истина в вине», – писал классик. В этом утверждении Алешка сомневался: в свое время он отдал должное поискам истины именно в вине и не нашел ее.

Неспешно раздевшись, он вошел в воду. Отец уже уплыл далеко, а вода и в самом деле была очень теплая. Алешка нырнул и в несколько взмахов догнал отца.

– Поплыли на утес, – отфыркиваясь, предложил Леонид Иванович.

– Не хочу, – ответил Алешка, – я обратно.

– Не дури, поплыли, а то я буду думать, что тебе слабо, – попытался подковырнуть Алешку отец.

– А мне слабо, – не поддался на провокацию Алешка.

– Медуза, – бросил отец и поплыл к утесу.

Алешка не обиделся: в чем-то отец был прав. Жил, жил в душе страх, мелкий подленький страшок. И его надо преодолеть. Но не сейчас – потом, позже. Он вышел на берег, плюхнулся на песок прямо у воды, растянулся во весь рост и стал смотреть в небо.

Какая странная штука жизнь. Он здоровый, сильный парень валяется сейчас на песке, пялится в небо, считает ворон и любуется белыми облаками. Но он хотя бы немного пожил, видел кое-что, любил и был любим. А молодая красивая девчонка, у которой все еще было впереди, лежит теперь в морге. И не будет у нее ни любви, ни свадьбы с цветами и кольцами, не будет детей, не получит она диплома. Почему так нелепо закончилась эта, только начавшаяся, жизнь? Интересно, как ее звали, дочку Татурина?

Из воды вышел отец, он скакал на одной ноге, отдуваясь и отфыркиваясь, пытаясь вытряхнуть попавшую в уши воду.

– Бать, а как звали дочку Татурина? – спросил у него Алешка.

– Ксения. Ей было шестнадцать лет. А Илье сорок два.

– А он чем занимался?

– У него сеть магазинов в городе и области, продовольственных и промтоварных. Он был богатым человеком.

– Бать, как тебе это удается? – спросил Алешка, глядя на отца из-под руки.

– Что? – в свою очередь не понял отец.

– Быть всегда в курсе дела. Ты только сегодня приехал, а уже все про всех знаешь.

– В отличие от тебя я жизнь не изучаю, а просто живу. – Отец прыгал по песку, изображая бой с тенью. – А ну-ка, поднимайся на спарринг.

– Не-а, – лениво покачал головой Алешка. – У нас с тобой разная весовая категория.

– Трусишь? – продолжал отец провоцировать Алешку.

– Ага, – опять не поддавался сын.

Отцу недавно исполнилось пятьдесят шесть лет, а на вид ему больше сорока никогда не дашь. Молодец! Алешка искренне восхищался отцом и нередко задумывался, в чем секрет его молодости. Легкой его жизнь не назовешь – детдом, голод, работа на заводе. Только во второй половине жизни более-менее устроенный быт. Но зато последние лет двадцать рабочий день у него продолжался по 10–12 часов, и почти без выходных. Может, все дело в любви, может, это и есть счастье?

Алешка поднялся на ноги и присоединился к отцу, продолжавшему размахивать руками. Бокс Алешка не очень любил, ему нравились восточные единоборства. Он принял «позу журавля», сделал несколько грациозных шагов навстречу отцу. Леонид Иванович приготовился отразить удар по-своему, но не успел вовремя среагировать, как получил удар ногой в грудь; не удержал равновесия и упал на песок. Алешка бросился на помощь.

– Бать, ты как? – спросил он, подавая руку.

– Да, сынку, стар становлюсь. А ты говоришь – слабак! Это не ты, а я слабак, – улыбаясь, проговорил отец и поднялся на ноги.

– Нет, бать, ты у меня молодец, мне до тебя, как до Эльбруса.

Они присели на берегу, закурили.

– А ты, парень, тоже ничего. Я, пожалуй, начну тобой понемногу гордиться.

– Спасибо. Послушай, ты говорил, что Илья Татурин был неуравновешенным. А в чем это выражалось?

– Ох, ты опять за свое. Я уже и думать об этом перестал.

– Почему? Разве тебе безразлична печальная судьба этих людей? Ты же был знаком с ними.

– Знаешь, сын, с годами по-другому начинаешь относиться к чужому горю: как ни тяжело оно, все же чужое не свое. Да, я был с ними знаком, но близкими мы никогда не были. По-человечески, конечно, жаль, но не более того. А ты, если хочешь знать о них больше, поговори с Ольгой Степановной. Она долго жила у Татуриных, то ли экономкой была, то ли няней, точно не знаю.

Домой они вернулись, когда над поселком Дальняя дача уже сгустились сумерки. Вечер выдался теплый. На веранде горел свет. Сквозь кружевные занавески было видно, как мама с Ольгой Степановной накрывают на стол. На заднем дворе слышался стук топора, в воздухе пахло дымом.

– Кажется, будет баня. – Отец от удовольствия потер ладони и, как пятнадцатилетний пацан, взбежал на крыльцо.

Алешка видел, как отец что-то стащил со стола, мама на него заворчала, он ее чмокнул в щеку и удалился в свой кабинет. «Значит, сейчас сядет на телефон, – подумал Алексей, – жить без своей конторы не может».

Алешка постоял немного в раздумье, поглядел по сторонам и пошел на хозяйственный двор. Павел Николаевич Орлов, или проще дядя Паша, муж Ольги Степановны и по совместительству второй консьерж дачи Корниловых, возле небольшой баньки рубил дрова.

Алешка подошел к нему, подобрал несколько отлетевших в сторону поленьев, положил их возле крыльца бани и присел на него. Дядя Паша вышел из бани, пристроился рядом, закурил папиросу и спросил:

– Париться будешь?

– Дядя Паша, ты же знаешь, что я не очень все это люблю.

– Не в отца, видать. Он у тебя любитель «легкого пара». Мне Ольга как сказала, что он вечером приедет, я сразу и затопил. Сейчас уже готова, вытопилась. Тепло и неугарно. Я и веничек дубовый запарил, и кваску в холодную воду поставил.

– Павел Николаевич, а как вы с Ольгой Степановной здесь оказались? Вы здесь давно живете? – неожиданно переменил тему разговора Алексей.

– Давно, уж почитай годков тридцать. Сначала при пансионате служили, потом у Татурина дачу обихаживали, а уж потом нас твой отец нанял.

– В каком пансионате?

– А тут, когда дач не было, был пансионат. Там, на озере, дом стоял, администрация в нем размещалась, амбулатория. И коттеджи все для пансионата строились, а не для дач. Ольга моя в пансионате заведующей была, я при ней завхозом. Потом все дачи выкупили, прямо с мебелью, понастроили бань да сараев, заборами обнесли. А мы с Ольгой консьержами стали, тьфу ты, слово-то какое, как собачья кличка! Слуга и есть слуга, как ни назови, хрен редьки не слаще.

– А куда делся пансионат?

– Сгорел. Весь сгорел, дотла. В 83-м, потом и место это с землей сравняли, и лес там посадили. Медсестра там в огне погибла, Оля моя обгорела. Ну, пансионат и прикрыли. Надобность в нем отпала. У каждого начальничка теперь персональная дачка появилась, можно было там куролесить. Мы с Олей без работы остались. Нас к себе Сергей Ильич позвал, на свою дачу, да только она ему без надобности была. Они сюда почти и не ездили. Гостей, правда, иногда привозили из разных городов на недельку-другую. Отдыхать. А потом он и вовсе дачу продал. И нас пригласил твой отец. Так и маемся от хозяина к хозяину. Всю жизнь угла своего не имели. Начали с детского дома, закончим богадельней. Только вот в пансионате и чувствовали себя людьми, но недолго длилось…

Старик поднялся и стал убирать инструменты, оставшиеся во дворе после работы. Алешка с жалостью смотрел на этого старого, сгорбленного, не избалованного жизнью человека. Вероятно, он за свою долгую жизнь испытал немало: все было – и радости и горести. Но горького в его судьбе все же оказалось больше. Справедливо ли? И почему? За что?

– Павел Николаевич, а в пансионат вы как попали? Место ведь наверняка блатное, кого попало и не возьмут.

– А мы и были не «кто попало». – Старик присел рядом с Алешкой, посмотрел на него с любопытством и спросил: – А ты чего все меня выспрашиваешь? Это тебе после Илюшкиной смерти захотелось в сыщиков поиграть? Ты-то, может, и следователь, да только я тебе не подследственный. И не вздумай у Ольги чего-нибудь выспрашивать. Она и так из последних сил держится. Илюшка Татурин ей как сын был.

Алеша выдержал паузу, дав старику собраться с мыслями и чувствами. Конечно, ему хотелось, чтобы дядя Паша сам рассказал о своей жизни и о том, что интересовало его, но вряд ли он этого дождется. Поэтому осторожненько так продолжал:

– Ольга Степановна, наверное, всем как мать. Я ее очень уважаю. У меня с родной бабушкой и то не такие теплые отношения. Вы оба нам ближе родственников.

– Ты не хитри, парень! – Дядя Паша понял Алешкин маневр. – Ну да ладно, так уж и быть, расскажу.

Он снова достал папиросу, чиркнул спичкой, задумался, держа ее. Спичка догорела, обожгла старику пальцы, но он будто и не заметил. Просто бросил спичку на землю и чиркнул следующей, прикурил, затянулся, с шумом выдохнул.

– Слыхал, наверное, что здесь, в Дальнославске, в пятидесятых годах строили химкомбинат. Стройка ударная, комсомольская. Я на нее после армии попал, по комсомольской путевке, а Ольга сразу после детдома. Здесь мы и поженились. Забеременела она. А жили в общежитии, она в своем, я в своем. Снять комнату было не по деньгам, ждали свою. Начальство обещало: как ребенок родится, так и переедем. Илья Сергеевич Татурин тогда у нас прорабом был, а женился на дочери начальника строительства. У них тогда уже свой дом был, большой, комнат много, все удобства. А мы с Олей что… детдомовцы. Таких, как мы, почитай полстраны было… Ну вот, родила моя Оленька девочку, та пожила два денечка, да и померла. Слабенькая была. Мне в профкоме сначала комнату дали, а как дочка умерла, то вызывают и говорят, что я, дескать, опять бездетный, могу подождать еще. Ну, я с горя и запил. На работу не вышел, меня тут же и уволили с волчьим билетом. Короче, куды не ткнысь, везде гнысь. Оля в больнице с Татьяной Никитичной познакомилась, там Татурина и Илюшку родила. Трудно рожала, говорят, кесарево сечение делали. Между смертью и жизнью болталась. Врачи посоветовали Сергею Ильичу Олю в кормилицы взять. Так мы и поселились у Татуриных. Сергей Ильич все время на работе, я по хозяйству и в саду, Оля с дитем и по дому. Так и жили. Потом, когда Сергей Ильич в облисполком перешел, меня туда завхозом взяли. А уж когда пансионат строить начали, нас сюда перевели. Илюшка вырос к этому времени, нянька ему уже не нужна была, а жили мы по-прежнему в доме Татуриных, и неудобно стало, вроде лишние. Мы в пансионат с удовольствием переехали, наконец-то свой угол обрели, хоть и служебный, но отдельный. Да недолго радоваться пришлось: судьба явилась к нам в виде пожара.

Старик помолчал. Его глаза предательски заблестели. Он с шумом затянулся, закашлялся, низко опустив голову, проговорил:

– Экий, черт, крепкий! – Сплюнул и выкинул догоревший окурок.

– А как пожар возник? – осторожно спросил Алешка.

– Не знаю. Я тогда на Стешинский кордон гостей возил на охоту. Ольга одна оставалась – у нас тогда посетителей не было, пересменка. А в амбулатории медсестра Наташа. Загорелось ночью, как раз в том крыле, где амбулатория была. Что к чему, никто не знает. Оля в пожаре тоже пострадала, обгорела сильно, но выжила. А вот все наше имущество ёк… Так, что успела, то повыкидала из окна, да только что там можно было спасти? Ты ей про пожар-то не говори, не напоминай. У нее шок был, нервный срыв, лечилась она. Только сейчас все забыла. А раньше, ох… Все по ночам кричала да, что самое главное, все Илюшку из огня спасала. «Илюшенька, – кричит, – маленький, спасайся!» Видно, так у нее мозга повернулась. Думала, что он маленький и с ней и она его не уберегла. Она ведь над ним, как «орлица над орленком». Пылинки с него сдувала, от ветра собой прикрывала. Если бы ему вздумалось по горячим угольям пройти, она на них сама бы легла. И вот теперь она его хоронить будет. Сначала Татьяну, подружку свою, схоронила, теперь ее сына… Как Сергей Ильич все это переживет, ему уже семьдесят шестой пошел, два инфаркта было. А тут и сын и внучка в одночасье.

– Он один остался? – Алешка опять осторожно направил мысли старика в нужное ему русло.

– Нет, сноха есть, внук младший. Сережка. Сергей Ильич дед.

* * *

Утром отец уехал. Алешка, услыхав суматоху в доме, тоже поднялся, попросил отца захватить его с собой до города. На законный отцовский вопрос: «Зачем?» – ответил:

– Хочу повидаться с Линой Витальевной.

Отец с матерью многозначительно переглянулись, но ничего не сказали.

Через час Алешка попрощался с отцом у входа в Дальнославское районное отделение милиции. Встретивший его за стеклянной стенкой дежурный по отделению милиции сказал:

– Следователь Шевченко сейчас находится на выезде. Будет часа через полтора-два.

Алешка решил дождаться. Выйдя на улицу, прошелся вдоль здания отделения милиции, постоял возле стенда «Их разыскивает милиция», почитал все ориентировки, добросовестно рассмотрел все портреты, на которых подозреваемые сами себя узнали бы с трудом. Алешка решил, что никого из них он не знает – никого никогда не видел. А стало быть, «органам» ничего не должен. Он купил в киоске мороженое, в соседнем – газету и присел на скамейке в сквере. Приготовился ждать.

Прочитав газету от передовицы до кроссворда, аккуратно сложил ее и оставил на скамейке, где ее тут же подобрал сидящий рядом пенсионер. Алешка пошел к газетному киоску, поискать что-нибудь потолще. Среди массы разноцветных и разнокалиберных изданий увидел телефонный справочник «Город и горожане». Купил его. Открыл на букву «Т». Нашел фамилию Татурин С.И. Адрес рядом с номером телефона – ул. Володарского, д. 17. До улицы Володарского всего ничего, если идти пешком даже медленным шагом, больше пятнадцати минут все равно не получится. Алешка решил прогуляться в ту сторону и, хоть со стороны, взглянуть на дом, в котором жили Татурины.

Солнце палило нещадно. Прохлада от съеденного мороженого быстро улетучилась. Очень хотелось пить, а еще лучше забраться бы в воду. Интересно, как спасается от жары Лина Витальевна? Ему нравилось называть ее именно так, ему нравилось это дивное сочетание – Лина Витальевна… Что-то звонкое, летящее и журчащее. Вот только фамилия ему не очень нравилась, может, ей сменить фамилию. Например, на Корнилову. А что? Корнилова Лина Витальевна. Лина Витальевна Корнилова. Звучит. Надо ей предложить при случае. Ему очень хотелось увидеть ее, поговорить, не спорить, а просто поговорить. Он очень хотел ей понравиться. Никому больше, только ей, Лине Витальевне. Почему? Он не знал. Это было что-то необъяснимое. Не от отсутствия женского общества вспыхнуло это теплое чувство. Скорее, наоборот. Лина была настолько не похожа на всех старых его знакомых, что это действовало как волшебство, ворожба, приворот.

Дом 17 на Володарского стоял за высоким плотным забором, заглянуть за который не представлялось возможным. За забором густо росли кусты сирени. Не доносилось оттуда ни единого звука.

Алешка покрутился около калитки, прошел мимо гаражных ворот, встроенных в забор. Ни малейшей щелочки, ни единой дырочки! Дом был последним на улице и неприступным со всех сторон. Дом Татурина, его крепость…

– Что вы здесь делаете? – услышал он за своей спиной. Резко обернувшись, увидел перед собой сердитые глаза Лины Витальевны.

– Ищу тебя, – ответил он первое, что пришло в голову.

– Мы на «ты» не переходили. И как вы узнали, что я здесь?

– Почувствовал. А почему не на «ты»? Мне казалось, что наше давнее знакомство дает на то основание.

Лина ничего не ответила, только вдруг неожиданно схватила Алешку за руку и потащила его в кусты.

– Ух ты, какая страсть! – только и успел выдохнуть Алешка.

– Молчи, – прошипела Лина.

– Молчу, – кивнул он.

Едва они скрылись за кустами на противоположной стороне улицы, как к дому подъехала машина, черная престижная иномарка. Алешка такие машины называл трамваями, они ему казались такими же огромными. Из нее вышли трое мужчин в темных костюмах. Молча вошли в дом. Машина уехала.

– Вон тот седой старик – Татурин Сергей Ильич, – сказала Лина.

Алешка осмотрелся. Густой, довольно высокий кустарник целиком скрывал их от посторонних глаз.

– Ты здесь пряталась? – спросил Алешка, но потом осекся и переспросил: – Вы прятались?

Лина хихикнула и, открыто улыбнувшись, ответила:

– Да. И хотя на брудершафт мы с тобой не пили, разрешаю тебе говорить мне «ты».

– О-о-о! Премного вам благодарен! Только, если мне не изменяет память, после того как люди переходят на «ты», надо…

– Что? – удивленно спросила Лина.

– Поцеловаться, – быстро проговорил Алешка и, пока Лина не опомнилась, быстро поцеловал ее. Она, естественно, тут же оказала сопротивление и, как только смогла, высвободилась из его рук, влепив ему пощечину.

– Послушайте, девушка, у вас это входит в привычку. В следующий раз предупредите, я подставлю другую щеку. А то на этой скоро синяки начнут появляться.

Алешка потер щеку ладонью, поморщился от боли. Лина все это время смотрела на него серьезными и даже злыми глазами, потом твердо произнесла:

– Алеша, я не позволю тебе обходиться со мной так же, как ты обходишься с другими женщинами.

Он помолчал, потом взял ее за плечи и произнес, глядя ей в глаза:

– Я сам себе этого не позволю, потому что ты не такая, как другие.

Она спросила ворчливым тоном:

– Откуда ты знаешь?

– Я чувствую.

– Подумать только, какой чувствительный!

– Да, есть у меня такой талант. А еще я скромный, – ни капли не обидевшись, ответил Алешка.

К дому подъехало еще несколько машин, все дорогие, престижные, в основном иномарки. Некоторые с московскими номерами. Из них выходили мужчины и женщины, все в трауре. И все шли во двор дома Татуриных. Машины одна за другой уезжали за дом, там Алешка заметил асфальтированную площадку: вероятно, это была гостевая автостоянка.

– Давай уйдем отсюда, а то еще поймают, – сказала Лина.

– Ага, еще подумают, что мы за ними следим, – поддержал Алешка.

Они выбрались из кустов и, стараясь не привлекать внимания прохожих, пошли по улице к центру города.

– Лина, кто были эти люди? – спросил Алешка.

– Это, как принято говорить, представители крупного бизнеса. Приехали к старику засвидетельствовать свою скорбь. А сами наверняка уже его магазины делят. Стервятники. Сережка еще маленький, Сергей Ильич уже не молод, Людмила к бизнесу не приспособлена. Трон остался пуст.

– Слушай, а может, Илью кто-то из них, из этих?.. – вдруг осенило Алешку.

– Не знаю, пока не знаю. Но подозреваю. – Лина осеклась, потом добавила: – Чувствую, как ты говоришь. Не все здесь так просто. Уж очень начальство настаивало на закрытии дела. А самое главное, помнишь, на озере доктор наш, эксперт-криминалист Гриша, сказал – при тебе же это было, – что у Ксюши Татуриной сломана шея. Помнишь?

Алешка утвердительно кивнул, Лина продолжала:

– А сегодня они все мне в один голос твердят: «утонула», «несчастный случай». Ничего не понимаю.

– А чего тут непонятного? Или денег много дали, или кто-то хорошо попросил. А может, и то и другое для верности. Да ладно, Лина, не волнуйся. Разберемся как-нибудь. Я, понимаешь, чувствую… – Его прервал добродушный смех Лины, Алешка смутился.

– Не обижайся, – сказала она примирительно, взяла его за руку. – Я не хотела бы тебя обидеть, но твои предчувствия к протоколу не пришьешь.

– Я и не обижаюсь, – ответил Алешка, – только постараюсь доказательства найти. Да ты не смейся. Докажу. И подарю тебе. Тебя повысят, генералом станешь. Хочешь быть генералом?

– Нет, не хочу, – смеясь, ответила Лина.

– Почему? – с наивностью ребенка спросил Алешка.

– Хлопотно очень, да и погоны слишком тяжелые, – ответила Лина.

– Ну, тогда выходи за меня замуж, – осмелился Алешка, но тут же замолчал, зажмурив глаза и встав по стойке «смирно».

Лину удивило не столько предложение Алешки, сколько его поза. Она спросила:

– Что с тобой?

– Боюсь опять по морде получить, – ответил Алешка, приоткрывая один глаз.

– Больше не буду, – Лина состроила рожицу, как у виноватого котенка, – извини, дурная привычка. Всегда держать иголки торчком. Я, еще когда в инвалидной коляске передвигалась, уже тогда начала заниматься армреслингом и приемами самообороны.

– Неужели обижали? – удивился Алешка.

– Нет, просто слабой быть не хотелось.

– Ой, а мне как раз нужна сильная женщина для укрепления духа. – Алешка попытался повернуть серьезный разговор на шутливый лад. – Все вокруг считают меня слабаком.

– Не люблю слабых мужчин.

– Да? А как же мне тогда быть?

– Стань сильным и докажи свою силу, прояви ее. У тебя, может быть, есть скрытый потенциал.

– Ага, подожди. – Алешка остановился, потом неожиданно взял Лину на руки и понес. До отделения оставалось метров пятьдесят, он прошел их с легкостью. И когда уже оказался на крыльце, спросил: – На каком этаже твой кабинет?

– На третьем, – ответила Лина, не моргнув глазом и покрепче обхватив шею Алешки руками.

– На третьем, так на третьем, – крякнул Алешка и понес ее наверх.

Когда они проходили по лестницам и коридорам, попадавшиеся навстречу сотрудники озабоченно спрашивали:

– Лина, тебе плохо?

– Лина, ты подвернула ногу?

На что та отвечала:

– Нет, мне хорошо, мы проводим следственный эксперимент.

Таким образом они дошли до ее кабинета, и он уже собирался поставить свою ношу на пол, как она кокетливо посмотрела на часы и проговорила:

– Ой, а у меня сейчас обеденный перерыв, и мне здесь делать нечего.

– Так, – ответил Алешка, – приключения продолжаются. Значит, идем обедать?

– Угу, – кивнула Лина, лукаво улыбнувшись.

– А где ты любишь обедать?

– Дома. Люблю бабушкины щи.

– Чувствуется, судя по весу. Ну да ладно. А где живет твоя бабушка, Красная Шапочка?

– На улице Ткачей, дяденька Серый Волк, – подхватила игру Лина.

– Ни фига себе, это же другой конец города! А можно на такси?

– He-а, только на троллейбусе.

– Лина, ты хочешь моей смерти?

Он развернулся и понес ее обратно на улицу. Вниз было идти легче, чем подниматься на третий этаж, но все же Алешка слегка выдохся. Оказавшись опять на милицейском крыльце, он остановился в задумчивости. Лина показала рукой направо:

– Троллейбусная остановка там.

– А ресторан «Славянский» там. – Руки у Алешки были заняты, и он показал направление подбородком.

– Ты думаешь, что с милицейской зарплатой можно ходить по ресторанам? – удивленно спросила Лина.

– Я приглашаю. Надо пожалеть бабушкины руки, они стареют от бесконечного мытья посуды, – сказал Алешка и понес Лину в сторону ресторана.

– Я не могу принять приглашение, – продолжала Лина.

– Это еще почему?

– Я лицо должностное, ты лицо участвующее в следственных мероприятиях. А стало быть, можешь в любой момент стать проходящим по делу. Твое приглашение может быть расценено как взятка.

– Хорошенькое дело, а если ты, например, моя жена, что тогда? Я не имею права пригласить тебя в ресторан?

Лина не ответила. Тогда Алешка нашел компромиссное решение:

– Придется вам, мадемуазель, в порядке исключения побыть моей невестой, хотя бы на время обеда.

Лина опять ничего не ответила. Алешка донес ее до ресторана, вошел в зал с нею в руках, спросил у администратора, где им можно сесть, посадил Лину за стол и сказал:

– Чур, обратно идешь сама.

– Это еще почему? – удивилась Лина. – Мне понравилось, я не против и дальше так передвигаться.

– Я тебя сейчас так накормлю, что не в состоянии буду тебя поднять.

– Хорошо, – неожиданно согласилась Лина, – как скажешь, дорогой.

Им принесли меню, он стал заказывать самое дорогое из того, что было, однако Лина взяла у него папку с меню и попросила:

– Позволь мне, пожалуйста.

Он отдал ей папку, она заглянула в нее и сделала заказ:

– Пожалуйста, мне салат с крабами, бульон с гренками, чай с лимоном. А этому товарищу, – она кивнула на Алешку, – пожалуйста, украинский борщ с пампушками, овощное рагу, котлету по-киевски. Тебе чай или кофе, дорогой?

Алешка удивленно смотрел на Лину: он сразу даже не смог сообразить, что она у него спрашивает. Так и сидел, словно замороженный. Поэтому переспросил ее:

– Что ты говоришь, дорогая?

Официант начинал поскрипывать зубами.

– Что пить будешь, спрашиваю? – ответила Лина, тоже несколько раздраженно.

– А, пить? Виски, двойной со льдом.

– Виски в баре. Могу предложить боржом, настоящий. – Официанту надоели взаимные реверансы этих двоих, и он попытался их прервать.