Текст книги "Федералист"
Автор книги: Марик (Ма Н Лернер) Лернер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Ладно. Это не сейчас. В данный момент надо запомнить, кого настропалить, а кого подтолкнуть в нужном направлении из сомневающихся и врагов. Компромат выдаст Жанна-Мари – ей известно, где находятся документы. От парочки наиболее авторитетных депутатов Ассамблеи с республиканскими идеями требуется избавиться, причем радикальным образом. В смысле отправить в тюрягу.
Про казни категорически отсоветовал. Исключительно явных предателей и шпионов в районах боевых действий. В районах, где не побывали франки, лишать имущества политических преступников и противников не всегда удобно. У любого имеются родственники и кредиторы. Посему требуется принять закон. Не как захочется левой ноге, а надлежащая правовая процедура при конфискации. Иначе возможны серьезные катаклизмы. Арендаторы с удовольствием выступят против хозяина земли и напишут сто тысяч доносов, как своими ушами слышали про готовность стрелять во врагов республики.
Здесь он, безусловно, прав, и не хотелось бы на собственной шкуре проверять, насколько далеко заходит патриотизм иных господ. Особенно в пьяном виде. Ага, продажа имущества на условии получения вдовой или женой оставленной мужем трети от продажи на аукционе после расчета с кредиторами. Ну с такими вещами сталкиваться приходилось, и обычно покупатели заранее договариваются, кому достанется, чтобы не поднимать излишне стоимость отдаваемого с молотка добра. Жизнь есть жизнь. Всего не предусмотришь и каждому не поможешь. В принципе – неплохо.
Хм. А вот данный пункт достаточно занятен. Нечто такое крутилось в башке, но не мог четко сформулировать. В нынешнем Конгрессе осталось шестеро из прежнего состава. Пользы от них, кроме указаний, не предвидится, а депутаты показали чудеса храбрости, разбежавшись при звуках выстрелов. Поэтому надо забить на требования не имеющих за собой силы, официально соглашаясь и делая, что посчитаю нужным. А за деньгами, людьми и снабжением обратиться напрямую к колониям и достаточно состоятельным гражданам. Хуже точно не будет, но если выгорит, появится дополнительный рычаг для воздействия на Конгресс. Про деньги и солдат и сам думал, а вот последнее, с росписью насчет плевания на плеши «героев», на данном этапе удачное соображение.
– Это что за глупость? – показываю на очередную строчку. Впечатление, что тщательно готовился к смерти, а ведь не так уж плохо дела обстоят. Адекватный абсолютно и все тот же хитрован, просчитывающий наперед последствия. Нет, пока ты не впал в маразм – ты человек. Физическая сила иной раз от нас не зависит, как последствия ранения. – Еще написал бы: «Вручить после моей смерти».
– Хбе врю.
– Спасибо за доверие, но кто сказал, что я вообще уцелею и не поймаю ядро даже раньше? Нашли тоже душеприказчика. Я юрист, что ли?
– Вешание ож. Не сгдни. Прослед.
– Могли бы и не морочить голову, – бурчу недовольно. – Раз уж завещание давно написано. Буду жив – прослежу. И Жанна-Мари, и Гильом, и Кэти, – в смысле дочь, – получат положенное, если сам останусь жив.
Она замужем и живет в Новом Амстердаме. Хорошо не в Париже.
Дез Эссар молча прикрыл глаза. Кажется, получил желаемое и успокоился. Слабо махнул рукой.
– Устлал.
– Не прощаюсь, – вставая и забирая тетрадь, заявляю: – Не вздумайте до срока помирать. Еще неоднократно понадобятся правильные советы и подсказки.
– Ты себя ведешь как маленький, – сказала женщина, без приглашения опускаясь на стул напротив. – Ребенок обиделся, что родители на рыбалку не пустили. Да еще сидишь и напиваешься прямо на виду у всего города.
Давно ко мне так неуважительно не обращались. Да и почему вообще допустили, где охрана? Когда она требуется, вечно отсутствует. Выгоню Гоша… А, нет. Он же на приисках, уважаемый человек. А где мои адъютанты? Этот… мексиканский мальчишка… Вот зарежут хозяина – потом плакать станут. Платить жалованье-то больше будет некому!
С трудом фокусирую взгляд. В голове гудит хмель и медленно раскручивается нечто занятное. Жаль, не получается поймать столь удачную мысль за хвост. Буянить не тянет – и так здорово.
А! Это Рут заглянула к старому приятелю накатить. Это хорошо. Будет компания. А то вечно лезут, а когда нужно, не с кем нормально выпить.
– Ром будешь? – радостно спрашиваю, берясь за бутылку.
– Я тебе что, матрос только после плаванья?
– Логично. Эй, – ору, – даме белого анжуйского вина.
Через секунду подлетел холуй. Еще бы ему не шевелиться.
По нынешним временам и в приличных местах подобные заказы редки. Уж очень дорого обходится привоз из Европы. Риск из-за войны огромен, и если англичане закрывают глаза на перевозки из британских портов, то испанцы, франки и прочие норовят ограбить честного торговца при малейшей возможности. Естественно, на предметы роскоши, включая заграничные напитки, стоимость астрономическая. А анжуйское не хуже бургундского и привозимого из Иль-де-Франса. Так знатоки говорят. Лично я остался верен плебейскому вкусу и предпочитаю настоящее английское пиво. Но для прекрасной женщины чего не сделаешь.
– У нас имеется вино из Бонжанси, – вкрадчиво докладывает.
– А это разве не Анжу? – тупо переспрашиваю.
– Оно самое, месье.
– Так чего голову морочишь.
– Но есть еще и шамбертен.
– Достаточно анжуйского, – говорит Рут поспешно.
Кажется, она тоже разбирается. Всего восемь вин субрегиона Кот-де-Нюи имеют право писать на своей этикетке слово «шамбертен».
Соответственно оно ну очень дорогое было и в мирные времена. А сейчас вообще заоблачные цены. Но разве я не могу себе позволить? Да запросто! Но не спорить же с ней по такому поводу. Глупо. Вкусы у всех разные, может, ей красное больше по душе.
– Наливай, мадам. Никогда в тех краях не был, – доверительно говорю Рут, – но карту видел. На восточном берегу Луары, где-то возле Орлеана. Была мысль Сан-Бернардито назвать Новым Орлеаном, но нашлись переименователи и без меня. Чем-то им Йорк понравился, будто одного мало. Теперь тоже Йорк, зато Новый. Ну никакой фантазии у людей! На каждые двести лье Лондон, а уж Парижей или Лионов вообще десятки. О! – спохватываюсь. – Может, поесть чего хочешь?
– И правда, – говорит Рут. – Давно время, я с ночи на ногах без крошки во рту.
– Чего изволите? – спрашивает, изгибаясь, холуй.
– Мадам изволит жаркое из баранины с чесноком, – провозглашаю.
– А месье принесите крепкий кофе, – дает указания Рут.
– Пшел! – говорю прислуге. – Чего ждешь, тащи! У них это блюдо очень недурственно готовят, в отличие от всего остального, – объясняю выбор. – Тут… хм… все же не ресторан.
– Вот именно, – говорит Рут. – Нашел тоже место. Почему бы в собственное заведение «Рандеву» не пойти. Тут все же не самое приличное место даже для злачного квартала.
– «Рандеву» не вполне мое… Откуда ты знаешь?
– Тоже великая тайна, об этом весь Акиндек в курсе.
– Да, – не слушая, восклицаю. – Надо уйти отсюда. Это же нехорошо для твоей репутации – посещать заведения подобного рода.
– Приятно, конечно, – заявила Рут с иронией, – что ты обо мне беспокоишься, но несколько поздновато, не правда ли?
– Почему?
– Уж очень я узнаваемая.
– Так я прикажу, – поднимаясь, – и спалят рыгаловку. Или сам, – озарился мыслью.
– Сиди, – устало говорит она. – Меня и так прекрасно знают.
– В каком смысле? – удивляюсь.
Холуй приволок кофе и испарился без напоминания, пообещав сей минут жаркое.
– В основном потому, что постоянно работаю с проститутками и здешним народом вообще. Они ничуть не меньше богатых в лечении нуждаются.
Ну это у нее Арлетово воспитание. С кем поведешься, от того наберешься. Приходилось слышать неоднократно. Кому надо, пусть в больницу идут. Всяко не хуже.
– Но спасибо, – сказала она неожиданно.
– За что? – не понял.
– Ты не замечаешь, – она провела по лицу пальцами.
Сосредотачиваюсь, внимательно изучая хорошо знакомые черты. Ну нос, конечно, не классический. Как сломали, так искривленным и остался. А остальное время сгладило и хорошее питание. Все же индейцы не увечили сознательно, как иногда делали. Не разрезали рот до ушей, не протыкали щеки и не отрезали уши. Конечно, женщине шрамы мало понравятся, но без носа вообще или с выколотым глазом было бы много хуже.
– Какие глупости, – говорю с отвращением. – Ничего такого ужасного. Когда нервничаешь, выделяется пара следов. А так даже на загорелой коже едва видны белые линии. Чуть замазать – и усе. У меня, – тыкая в щеку, – гораздо хуже. Бутылку зачем забрала?
– Кофе пей, мой генерал. Пора трезветь.
– А зачем? Мне и так прекрасно.
– Было бы прекрасно – не напивался бы.
– Рут, – говорю почти трезво, – не подскажешь, куда идти? Писать депутатам нашего изумительного Конгресса письма с просьбой о помощи? Наши руководители не озаботились призвать к стойкой защите столицы, где звучали их соблазнительные речи насчет свободы, а в первую очередь пеклись о личной безопасности. В горячке сборов бумаг перед бегством они тем не менее нашли время принять важнейшую резолюцию.
Рут криво усмехнулась. Над последней прокламацией не издевались только лошади. Надо же додуматься, воззвали к офицерам действующей армии добиваться морального совершенства, высказались против излишнего сквернословия на военной службе. Единственная радость: «Пока конгресс не решит иначе, генерал Ричард Эймс располагает всей полнотой власти… для ведения войны». Хоть не придется в очередной раз просить разрешения.
Правда, и денег тоже не будет. Как я брал Новую Испанию за глотку, перекрыв Веракрус, так франки закрыли основной канал торговли и контрабанды в Новом Амстердаме. Конечно, портов на побережье хватает, но Север отрезан, а Юг недостаточно силен в одиночку обеспечить при господстве в море франков всех нуждающихся. Отечественная мануфактура с недавних пор стала идеей фикс. Особенно производство пряжи и изготовление шерстяной одежды. Даже богатые люди демонстративно отказывались от импортных тканей. Выпячивать благополучие стало несовременно. Все постоянно жаловались на трудности, и хотя во многом это была правда, обстоятельства войны давали возможность многим уклоняться от возврата долгов.
При этом в больших городах вдали от войны население нередко продолжало жить, будто никаких боевых действий нет. В тех местах, где не проходили и не останавливались армии, царили тишина и покой.
– Может быть, важно пойти пообщаться с депутатами нашего замечательного Альбиона? – переспрашиваю. – У меня в печенках сидят ихние просьбы. О, они великие патриоты, но если вы хотите нечто получить, дайте… Этому подряд, тому закон, третьему лицензию на разработку недр. Три дня прошло, а я готов убить практически каждого, не исключая Мутона, который горой стоит за рабовладение, отказываясь противопоставить франкской декларации об освобождении нечто существенное. У него, видите ли, нет средств на выплату компенсаций владельцам. Огромные расходы, на которые колонии не хотели идти. И вообще у бедняги куча забот о вверенной колонии.
На пост губернатора нацелился и не хочет раздражать людей. То есть прогибается, забыв о принципах и прежних декларациях. А задержаться и проследить никак не могу. Еще пара дней – и придется следовать на север. Часть подразделений после короткого отдыха уже ушла. И лучше Мутона все равно не имеется кандидатов. Этот хоть не сдастся при первом нажиме франкам. Ничего хорошего при новой власти ему не светит. Остальным вообще верить не имею права. Им пообещай сохранение прежнего положения и поместий – и, как в Новой Галлии, принесут присягу моментально. Свое добро важнее.
И ведь смеют упрекать и требовать отчета по каждой мелочи! Половина откупилась от службы, выставив вместо себя заместителей. Нередко тех же негров-рабов, пообещав свободу. Лишь бы не платить беднякам. А теперь жди от этих подменщиков массового дезертирства. Зачем сражаться, когда франки и так волю предлагают?
– Не до Континентальной армии им всем. Значит, поддержки я не получу. Ни численной, ни материальной, ни финансовой. Милиция важнее дома, следить за рабами и держать в повиновении. И рекрутский призыв проводить лишь для обороны. Ему важно держать в узде собственный народ, а то плантаторы не проголосуют за него и не получит поста. А ведь этот из лучших. «Прогрессист»! Требовать одновременно уничтожить оккупантов и спасать Федерацию не стесняется публично.
Помолчал, глядя, как Рут ест. Все же голодная была. Явно после очередной клиентки. Саквояж с инструментами с собой, и запахи отчетливые. Кровь и медицинское что-то.
– Или предлагаешь сходить домой? – допив кофе, устало спрашиваю. – Элизабет не писала писем в армию, отделываясь случайными записками с лаконичным «все в порядке» и просьбами о дополнительной сумме. Ее урожай и скот не забирался мародерами, солдаты не поджигали дом и не угоняли на работы рабов, не вырубали деревьев на костры и не пускали сараев на дрова. И в результате кроме жалоб ничего от нее не видел. Меня и к Франку не подпускают, а от любого его чиха супруга впадает в истерику и почему-то обвиняет меня.
Рут моргнула на мое излияние и промолчала.
– Ах да, – говорю, – ты же ей не подруга. К Арлет как-то тоже идти желание отсутствует. Она занята в больнице с утра до вечера и не стремится к себе приглашать.
– А что ей делать, сидеть плача? Ты сам детей отправил учиться аж в Новый Амстердам, будто ближе не нашлось места.
– Я выбрал лучшее. Уж в таком обвинять… У нее мужчина не завелся?
– Ерунду говоришь. Ты больше года отсутствовал и думаешь, женщины обязаны кинуться на шею?
– Выходит, я виноват в нападении испанцев. Ах я негодяй!
– Не устраивай комедию, – скривившись, посоветовала Рут.
– Да уж скорее трагедия. Общественные обязанности поставил выше личных интересов и расплачиваюсь. Теперь еще на год-два уйду спасать Отечество. И что?
– А попытаться наладить отношения в мудрую голову не приходит?
– Подарки и прочее ухаживание, будто нам семнадцать, и первый поцелуй? Нет. Не потому что жалко, хотя денег-то и нет. Я их угрохал на покупку обуви для солдат. Все думают, полные карманы золота, а оно все больше вложено в разного рода недвижимость. Нету, понимаешь?
Я было подумал, пришла от Арлет, мосты наводить и мирить. Ошибся. По собственной инициативе решила попытаться нечто сделать. Приятно, что хоть одна подруга у меня имеется. И что характерно, как раз с Рут никогда не спал, пусть многие в том и уверены.
– Нормальные жены ждут мужей, – заявил, – какие они есть, и радуются, что вернулись. Может, потом пожалеют об этом и что сразу не выгнали, однако не смотрят, как на случайно забредшего соседа. Наверное, я не лучший экземпляр мужчины, и все же не настолько поганый, чтобы не найти времени за трое суток пребывания в Акиндеке. Тем более что послезавтра снова уезжаю.
– Это еще не повод напиваться.
– На войне я не позволяю никому надираться, являя идеал. А здесь и сейчас имею право отдохнуть.
– Хватит, наотдыхался. Пойдем.
– Куда? Ты вообще слушала, о чем я час талдычил?
– Ко мне пойдем.
Она уже пару лет жила отдельно, а я так и не удосужился заглянуть в гости. Не очень красиво. Стало любопытно.
– Кровать тебе найду. – В тоне явно отсутствовало приглашение к сексуальным подвигам.
Не уверен, что у Рут вообще был некто мужского пола с Мичигана. Она до сих пор ходит с ножом и стилетом, пусть никто и не покушается на добродетель. Вспорет брюхо такому идиоту моментально, тем более что имеет огромный хирургический опыт.
Я ведь чистую правду сказал, ничего ужасного, вопреки ее представлениям, во внешности. При желании нашла бы вдовца или даже молодого. Не сказать что особо много денег, но нечто скопила. Опять же и она, и Арлет свободные денежки вкладывали в мой Торговый дом и ссудную кассу. В наши дни, когда цены галопируют, их капитал привязан не к бумажным, а к серебряным юнайтам. Где-то на пять процентов в год растут стабильно.
– Хоть выспишься перед дорогой, великий человек.
– А на моих парней место будет? – уже согласный, интересуюсь, глядя на торчащих у дверей за отдельным столиком. Занятно, почему ее пропустили. Знают?
– На коврике поспят. Одеяла дам.
– Тогда ладно. Спасай меня от пьянства.
Глава 8
Победы и отступления
На расстоянии в полсотни туазов краснели догорающими углями практически погасшие костры. Луна спряталась за тучи, не давая нормального освещения. Большинство караульных дремало в тишине ночи, не подозревая о разворачивающейся в цепь колонне солдат.
Офицер молча махнул рукой, опасаясь произвести шум. Множество людей зашагало вслед за ним, опустив штыки. Только скрип ремней и еле слышное дыхание раздавалось из рядов. Даже привычного топота не слышалось, люди стремились ступать насколько возможно тихо. На той стороне по-прежнему никто ничего не замечал, пока вооруженные люди не подошли вплотную. Лишь теперь раздался неуверенный оклик.
Солдаты дружно перешли на бег и ворвались в спящий лагерь, с ходу пронзая штыками тела и разбивая головы прикладами не успевшему очухаться врагу. Запоздалый выстрел часового уже не имел ни малейшего смысла. Даже выполнив долг и свалив одного из атакующих, он уже ничего не сумел изменить, погибнув моментально. В темноте, немного рассеявшейся из-за выглянувшей луны, очень быстро началась резня, а затем паника охватила только что спавших, и они бросились наутек, бросая оружие и все свое имущество при виде жутких синих[41]41
Пехотные полки французской армии носили синюю форму.
[Закрыть] мундиров.
– И чем эти лучше? – брюзгливо спросил майор Савуа у офицеров, когда те прибыли с докладом о результате ночного нападения.
Две с половиной сотни убитых, полторы пленных и не меньше семисот сбежало без штанов. Они, в свою очередь, потеряли четырех убитыми и трех ранеными.
– Федералы, Континентальная армия… Такое же скопище паршивых ублюдков, не выдерживающих melee.[42]42
Рукопашная схватка (фр.).
[Закрыть] Попомните мое слово, война не протянется долго, еще один удар – и они просто разбегутся.
Присутствующие, еще не отошедшие от схватки и возбужденные, были в большинстве согласны с начальником. Впереди ждали легкие победы, тем более что среди местных жителей обнаружилось немало людей с республиканскими убеждениями. Некоторые даже вступали в армию. Все были уверены: стоит уничтожить Континентальную армию – и никаких препятствий к подчинению здешних колоний не ожидается.
– Говорят, генерал Эймс перед выступлением собрал своих солдат, – сказал капитан Жюинье, заработавший звание на полях сражения. До революции он был обычный рядовой и до сих пор не расстался с привычкой высказывать, что в голову взбредет, – и объявил, что в ближайшее время намерен повести их против численно превосходящего противника. Предложил всем, у кого истекает срок трехлетней службы, получить соответствующий документ об освобождении от армейской повинности. Никто не пожелал получить сомнительное свидетельство о трусости.
Он хотел сказать, что у Континентальной армии появилась своя профессиональная гордость и она перестала быть просто временным собранием людей, в любой момент готовых разойтись.
– Так они ее показали прямо сейчас! – рыкнул майор. – Герои на словах, чем эти лучше сдавшихся в укреплениях Манхэттена?
Хватило одного штурма, чтобы тамошние отряды, сидя в редутах, выбросили флаг капитуляции. Сдалось почти четыре тысячи человек при трехстах орудиях и немалых запасах, которые очень пригодятся группе вторжения. И стоило это тридцати девяти убитых и в два раза больше раненых. Ничтожные потери. Это уж не вспоминая обнаруженного в Новом Амстердаме прекрасного арсенала, годного для обеспечения армии. Нашлось и около трех тысяч хорошо подготовленных рабочих, желавших продолжать зарабатывать себе на жизнь, даже работая на французов.
– Этот Эймс, не имеющий не только образования вообще, но даже военного! Дутая величина.
Капитан Жюинье мысленно скривился. Он не любил пустых слов и людей, делящих заранее шкуру неубитого зверя. Только прибывшие войска достаточно долго отдыхали. Командование вынужденно пошло на этот шаг. В течение двух месяцев солдаты находились в тесных корабельных помещениях и нуждались в передышке. Да и подкормить требовалось чем-то более приятным, чем вечная корабельная солонина. За это время он достаточно общался с горожанами на острове и материке, где высадили одним из первых их полк. Даже относящиеся без симпатии к генералу Эймсу подчеркивали его практичность и приобретенный на практике опыт боев. Он поднялся с самых низов от солдата до офицера и хорошо знал слово «честь». Информаторы даже из республиканцев подчеркивали верность слову.
Многим местным крайне не понравилось грубое обращение с пленными и ответ командующего экспедицией генерала Дюфура на письмо Эймса. В ответ на законные претензии по поводу бедствующих американцев, которых практически не кормили, гоняли на тяжелые работы, и отказ признавать какие-либо привилегии за пленными офицерами федералов, запертых в грязную тюрьму вместе с уголовниками, Эймс пообещал ответить зеркально. Нарушители цивилизованных правил ведения войны не смеют рассчитывать на иное обращение.
Капитан Жюинье побывал в Испании, лично видел герилью и чем заканчивается попадание в руки к тамошним ублюдкам. Ему случалось освобождать искалеченных, с отрезанными частями тела и выколотыми глазами. Путешествовать в одиночку там было возможно разве до первого дерева, на котором смелого глупца непременно вздернули бы. Здесь до сих пор они еще не сталкивались с такой ненавистью. А Дюфур, похоже, провоцировал ее, не понимая, к чему идет. Обещание перевешать мятежников, не согласившихся на амнистию и принятие присяги, а также сжечь всю страну, если понадобится, могло иметь тяжелые последствия.
– Пусть только посмеет преградить дорогу – разнесем без промедления. А кто не сдастся, – сказал с чувством майор Савуа, – того уничтожим!
Я в третий раз вел армию по здешним дорогам. Благодаря знакомым путям штаб мог тщательно проработать план маршрута. Собирались лошади и повозки, необходимые для перевозки припасов. В стратегических точках ждали подкрепления и снабженцы со свежими животными, а также склады заранее приготовленного продовольствия. Только очень далекие от реальной жизни люди воображают, что нет ничего проще, чем управлять войсками в походе. Якобы по команде «Марш!» все идут вперед. Любой командир, который не принял бы других мер для обеспечения движения, кроме этой нехитрой команды, растерял бы половину своих людей после первого же перехода.
Усиленная ополченцами Континентальная армия выступила навстречу оккупантам без малейшего промедления. Это уже становилось привычным, как и вечная необходимость торопиться. Парады тоже превратились в традицию. Сознательно провел солдат через Эшли и Акиндек, демонстрируя людей, идущих сражаться с врагом. Конечно, на регулярные полки мои подразделения походили мало. Для опытного глаза мои подчиненные не производили впечатления настоящих вояк. Они сбивались с шага, держали голову недостаточно прямо.
Головные уборы носили все по-разному. К тому же неизвестно когда начавшаяся мода превратилась в повальное подражание. Если офицеры носили что им удобно, то и многие солдаты манкировали положенной формой одежды, используя шляпы с высокой тульей и широкими полями. А одеты были кто во что горазд. Большинство в охотничьих куртках, простых серых рубахах, иногда отделанных красным для различия подразделений. Конгресс, по известным одному ему причинам, уже год не присылал ни материи, ни мундиров. Да и денег давал в мизерном количестве.
Видимо, там пришли к выводу, что в дальнейшем, после поражения Новой Испании, содержать столь крупные силы не имеет смысла. Мне даже в очередной раз пришлось пустить в ход личный кошелек, приобретая продовольствие у фермеров, а у торговцев обувь. Между прочим, пять тысяч фунтов стерлингов на дороге не валяются, и если бы не взятая с Веракруса контрибуция и запасы крепости, включая порох и рис, на который нижние чины уже смотреть не могли, начался бы натуральный голод.
Я не столько планировал боевые действия, сколько постоянно искал, где чего урвать. Главный предмет внимания, как оказалось, снабжение. Письма, отправленные по совету дез Эссара лично губернаторам, легислатурам и конкретным, часто хорошо знакомым людям с просьбой о любой помощи, может, и возымеют действие, но достаточно нескоро. И, естественно, в том случае, если Континентальная армия все еще будет существовать. В этом у меня уверенности не было.
При выступлении имел девять тысяч федералов, восемьсот ополченцев из Батавии, две тысячи двести из Новой Галлии и почти пять тысяч из Альбиона. При первом же столкновении легкая бригада на полторы тысячи испарилась на манер снега при жарком солнце в пустыне. До основной части домчалось не больше сотни. Остальные исчезли бог весть куда. Не верится в такие огромные потери. Скорее дезертировали, обделавшись. И это еще не худший контингент. Все же в авангард ставил уже обстрелянных.
Время на серьезную подготовку отсутствовало. Ночные беглецы достигли основного отряда на рассвете, и пришлось останавливать движение, срочно выбирая подходящую позицию. Удалось лишь создать нечто вроде временных укреплений из срубленных стволов и невысокий земляной вал. Потом появился противник. Командиры франков не спешили. Они выстраивали колонны, почти не удостаивая противника внимания. Буквально на виду, но вне действия огня.
Возможно, они стремились таким образом обескуражить: вон мы какие, спокойные и слаженно действуем, – но если так, то ничего не вышло. В рядах раздавалась в основном ругань. Ополченцев я поставил во вторую линию, не очень надеясь на их готовность выдерживать обстрел. А мои парни видели не только регулярную пехоту испанцев, но и немцев-наемников воочию. Ничего нового при всем желании усмотреть в происходящем не могли. Зато повод для остроумия по-солдатски обнаружили замечательный. Даже голые задницы показывали, а не только орали всякие гадости, изрядно подогретые выданным перед боем ромом.
В десять утра загремели пушки. Наши ответили, не дожидаясь команды. К сожалению, и по данной части мы заметно уступали франкам. Вся артиллерия армии состояла из двух полевых и трех батарей конной артиллерии. Получить достаточно средств для снабжения всех полков легкими трех-четырехфунтовыми орудиями так и не смог. В результате мы имели сорок против шестидесяти вражеских стволов. Одна радость – потеря времени в поисках наиболее надежной позиции себя оправдала.
Склоны холмов, на которых я расположил линию обороны, были настолько крутыми, что франки оказались лишены своего подавляющего преимущества. Их артиллерия не могла вести прицельный огонь иначе, как глубоко вкопав в землю станины лафетов. Пушки не имели необходимого угла прицеливания. Урон оказался много легче предполагаемого. Наши ядра, напротив, достигали вражеских солдат. Кажется, и на той стороне факт осознали. Там забили барабаны, запели рожки сигнальщиков, и, выстроившись в три шеренги, франки строевым шагом двинулись в лобовую атаку на укрепленные высоты – без поддержки артиллерии.
Только нежелание выглядеть придурком удержало от радостного вопля и махания шляпой в приветствии. Я получил свой минимальный шанс всерьез наказать излишне самоуверенных. Пушки продолжали непрерывно греметь, засыпая уже не ядрами, а картечью подступающую синюю солдатскую волну. Трещали и отдельные выстрелы, плохо различимые в общем шуме. Это снимали офицеров члены специальных команд, вооруженные длинноствольными нарезными ружьями.
– Полкам не стрелять, пока не увидите белки их глаз! – крикнул.
Все же защелкали выстрелы нетерпеливых. В ярости обернулся, и половина офицеров, не дожидаясь вопля, понеслись сломя голову успокаивать сильно нервных. Иные пускали в ход и кулаки, наводя порядок.
– Ближе, ближе, ближе… Сигнал, – скомандовал, когда наступающие подошли на сотню ярдов.
Сигнальщик торопливо замахал шестом с привязанной красной тряпкой.
Солдаты среагировали с похвальной готовностью. Наверняка многие смотрели сюда, и не только офицеры. Атакующих встретил сокрушающий залп. Прошло несколько мгновений – стрелки, разрядившие мушкеты, отступили, дав место товарищам с заряженными, последовал второй, не менее убийственный. Все пространство заволокло пороховым дымом, а когда он рассеялся, поле было покрыто трупами. И все же франки шли вперед!
Их разили практически в упор, а тех немногих солдат, которым все-таки удавалось взобраться на вал, протыкали штыками. В какой-то момент казалось, «синие» прорвутся, бой шел уже повсеместно, но подошли на помощь срочно вызванные ополченцы, и франков удалось сбросить вниз.
У Дюфура, если это он командовал, точные сведения о наших силах отсутствовали. И все-таки он стремился к победе, невзирая на потери. Одним ударом уничтожить. Собрал войска и после возобновившегося артиллерийского обстрела, практически подтянув орудия на прямую наводку и подставив их под огонь снайперов, чем те моментально воспользовались, выкашивая артиллеристов, бросил полки в новую атаку. Безумству храбрых поем мы хвалебную песню в тавернах, но повторять самоубийственную атаку не стал бы и под кнутом. Потери должны быть оправданными.
Гренадеры, наступавшие плотным строем, попали под мощный обстрел, и классическое сражение превратилось в грязную бойню. Из-за пересеченной местности строй все время ломался. В этот раз они пытались ударить в стык федеральной армии с милицией, определив место по одежде. Однако и от пуль милиционеров умирали ничуть не хуже. Ободренные предыдущим успехом ополченцы, вопреки пессимистическим прогнозам, не разбежались. Большинство билось не хуже федералов.
На определенном этапе отдавать приказы стало бессмысленно. Люди без понуканий убивали и умирали, сомкнув нередко руки на горле врага в последнем усилии. Моя задача состояла в подтягивании из тыла свежих отрядов на смену выбитым.
К вечеру все поле перед нашими позициями было завалено трупами, а не взятые редуты продолжали огрызаться огнем. Нам это стоило до семисот убитых и умирающих, но за каждого враг заплатил не меньше трех, не считая множества раненых.
– Мы их сделали! – радостно завопили офицеры, когда стало видно, что третьей атаки не последует.
Я уже собирался изречь нечто подходящее к случаю и очень красивое, но тут прискакал очередной посыльный драгун.
– Генерал, – сказал он в наступившем молчании, – с левого фланга нас обходит крупный отряд. Не меньше бригады пехоты и несколько эскадронов тяжелой конницы, а также до полка легкой.
С кавалерией у франков были большие проблемы, и если они пошли всей массой в обход – все очень серьезно.
Доставить из Европы необходимое количество лошадей не удалось. Недоставало необходимых транспортных кораблей. Слишком много и далеко пришлось тащить грузов и людей. На долю конницы пришлось всего семьсот верховых лошадей при общей численности в три тысячи людского состава, если верить моим информаторам из Нового Амстердама. Не только с требованием нормального отношения к пленным отправились послы, но и навести новые контакты. Я даже выделил деньги в золотой монете. Не все готовы шпионить бесплатно, а полезные данные важнее всего для армии. Даже выше по цене пороха.
