Текст книги "У подножия старого замка"
Автор книги: Марианна Долгова
Жанры:
Повесть
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
В неволе
В фургоне Ирена упала на что-то мягкое. Послышался стон. Нащупав пол, Ирена села. В ее ушах звенел отчаянный крик сестер:
– Ир-ка! И-и-р-ка-а!..
Взвыл мотор. Машина рванулась с места и через мгновение уже неслась на большой скорости. Ирена тщетно пыталась угадать, куда их везут. Дороги близ Гралева она хорошо знала, но машина ныряла в какие-то колдобины, кренилась на ухабах, видимо, уже где-то далеко за городом.
В фургоне была кромешная темнота. По голосам, вздохам и стонам Ирена догадалась, что в машине в основном женщины. Прислонившись к чьему-то теплому плечу, Ирена только теперь почувствовала холод. Ее взяли в одном тоненьком платье. Сбоку сильно дуло, и она плотнее прижалась к своим попутчикам.
Ехали долго. Наконец машина остановилась, открылась дверь и сбившихся в кучу людей ослепил яркий свет зимнего утра. Конвоиры окружили фургон, подталкивая людей дулами автоматов, закричали:
– Выходи по одному! Быстрей! Быстрей!
Когда люди, помогая друг другу, вышли из машины, их выстроили по двое и погнали бегом к станционным постройкам. Все это происходило в таком темпе, что Ирене не удалось прочесть даже названия станции. Ей только показалось, что это была Илава. Потом их загнали в холодные грязные вагоны и закрыли двери на засовы.
В вагоне, в который попала Ирена, было не меньше ста человек. Маленькие, обмотанные снаружи колючей проволокой оконца еле светились, люди задыхались от тесноты и смрада. По обрывкам фраз Ирена поняла, что этот поезд шел с далекой Украины и подбирал по дороге все новые партии рабочей силы для рейха.
Многие люди так ослабли, что уже не поднимались. Они полулежали на коленях друг у друга, или сидели, прислонившись спиной к стенам вагона. Беззаботному перестуку колес вторил негромкий тягучий стон. Ирена опустилась на пол у дверей и закрыла глаза. Из головы не выходила мысль о сестренках. Если пани Граевская не заглянет к ним, они погибнут. Или того хуже – Халинку и Ядьку тоже увезут в Германию и воспитают по-своему. Они еще маленькие и глупые…
Ирена незаметно задремала. Проснулась от нестерпимого холода. Сжалась в комок – не помогло. Почувствовав, как она дрожит, какая-то женщина, сидевшая рядом, набросила ей на плечи край грязного одеяла.
– Спасибо, – поблагодарила Ирена.
Так прошел день.
Во вторую ночь пути умерли две женщины. Их положили в углу вагона и прикрыли снятыми с них пальто.
На четвертый день поезд попал под бомбежку. Самолеты с воем проносились над крышами вагонов, бомбы рвались совсем рядом. Осколки пробивали стены, и узники в панике метались, давили друг друга, пытались открыть дверь. Когда самолеты улетели, в вагоне оказалось трое убитых и несколько раненых. Вскоре от ран и голода умерло еще четыре человека. Трупы складывали в углу вагона. При толчках они постукивали, как деревяшки. К привычному смраду прибавился сладковатый запах разлагавшихся тел.
Ирена давно потеряла счет дням и часам. Временами ей казалось, что она теряет сознание. Усилием воли Ирена отогнала одолевавшую ее дремоту. Надо что-то делать, иначе гибель… Она вспомнила Лелю, и вдруг ее осенило. Песня! Она не раз выручала ее подруг, когда становилось невмоготу на фабрике дождевиков. Голосок у нее хотя и верный, но слабенький. Куда ей до Лели! А может, все-таки попробовать?
И Ирена решилась. Пошатываясь от слабости, она поднялась, оправила платье, откинула упрямым движением головы светлую волну волос и запела. Сначала тихо, неуверенно, будто про себя, но постепенно голос окреп, набрал звук и силу. Ирена пела все подряд: о королеве Ванде, дочери Крака, которая не захотела взять в мужья немца и предпочла любви чужеземца смерть в волнах Вислы, и свою любимую «Роту»:
Что это?!
Ирена с радостью увидела, как люди в вагоне стали подниматься на ноги и, поддерживая друг друга, выпрямляли согнутые плечи, брались за руки и подхватывали мотив. Не всем были понятны слова песни, но одно было бесспорно – она их объединяет. И песня звенела, ширилась. Ей стало тесно внутри душного вагона, и она вырвалась через крошечные окошки на волю. Ее подхватили в соседних вагонах. Услышали и конвоиры, застучали в стены прикладами, заорали в смотровые оконца:
– Молчать! Стрелять будем!
Но остановить песню было уже невозможно. Молодая черноокая украинка забарабанила в дверь кулаками и что было сил закричала:
– Откройте, гады! Дайте хлеба, воды! Слышите?!
По крыше забегали охранники. Поезд остановился. Уже изо всех вагонов слышались разноязычные проклятия, требования:
– Хлеба, воды! Хлеба, воды!
Дверь вагона приоткрылась. Конвоиры, зажав платками носы, вытащили из вагона трупы. Потом бросили узникам несколько буханок хлеба и дали два ведра воды.
Теперь Ирену часто просили петь. И она пела, сколько хватало сил, часто думая при этом: «Мне бы Лелин голос!» Ирену полюбили, как могли, заботились о ней. Люди в вагоне были разные. Одни делились последним куском, но были и такие, кто мог вцепиться в горло любому из-за корки хлеба. Эти ели тайком. Но даже их покоряла душевная, не слишком умелая песня польской девушки.
Поезд шел все медленнее, часто останавливался на глухих разъездах и пропускал вперед другие составы. Заметно потеплело, стены вагона покрылись изморозью. Ирене почудилось, что она слышит голоса корабельных сирен. «Или я схожу с ума, или действительно близко море? – подумала она. – Вот опять гудит».
Двенадцатая ночь пути подходила к концу. Утром впервые за много дней дверь распахнулась во всю ширь, и в вагон ворвался запах свежего морского воздуха.
– Выходите! – заорали конвоиры, с трудом сдерживая рвущихся с поводков овчарок.
Всех людей выстроили в длинную колонну по четыре в ряд и погнали, как сказали конвоиры, на биржу труда. На бирже, в мрачном сером здании, немцы провели тщательный отбор. Больных и слабых отправили в лазарет при бирже, здоровых отвели в душевую, затем накормили досыта и начали распределять между хозяевами, приехавшими за рабочей силой.
Ирена и две русские девушки Катя и Тамара попали к толстой и сердитой немке. Она придирчиво осмотрела девчат и сказала:
– Меня зовут фрау Бестек. Будете работать у меня на фольварке.
И подозрительно покосилась на Тамару. Когда вышли на улицу, спросила девушку по-немецки:
– Ты еврейка?
Тамара не поняла. Ирена перевела вопрос по-польски, и девушка ответила:
– Нет. Я русская.
– Очень уж ты чернявая и глазастая, прямо жидовка, – проворчала недовольно хозяйка. – Шагайте быстрее. Лошади ждут.
– Где мы? Что это за город? – спросила Ирена, когда они усаживались на большую телегу.
– Бремен, – ответила немка.
«Далеко же нас увезли», – вздохнула Ирена.
Фрау Бестек сама правила лошадьми. Она то и дело оборачивалась и поглядывала на девушек маленькими, сверлящими глазками. А Ирена рассматривала своих спутниц. Что это за девушки? Катя, видно, молчалива. За всю дорогу не проронила ни слова. Понимает ли она по-польски? Ирена наклонилась к ней и тихо спросила:
– Вы откуда будете?
Безбровое, все в мелких оспинках лицо Кати оживилось. Она поняла вопрос, улыбнулась синими глазами и ответила на полупонятном Ирене языке:
– Я из Брянска. А она, – Катя кивнула в сторону Тамары, – с Украины. Мы в Брянске вместе в техникуме учились. А ты откуда?
– Из Гралева. Это в Польше, – ответила Ирена.
– Мы плохо понимаем по-польски, так что ты нас научишь своему языку, а мы тебя русскому. – Катя снова улыбнулась и протянула Ирене широкую короткую ладошку. Ирена пожала ее и ответила:
– Буду очень рада…
– Чему ты радуешься, полячка? – сердито оборвала разговор фрау Бестек. – У меня вам радоваться не придется. Работать надо! – И она выразительно взмахнула кнутом.
Девушки замолчали.
Телега катилась по широкой бетонной автостраде. Вдали виднелись усадьбы, черепичные крыши стрельчатых кирх и больших деревень. С моря дул резкий влажный ветер, гнал по низкому небу темные снеговые тучи. Не успели доехать до деревни, как зачастил холодный дождь со снегом. Он больно сек лицо.
Фрау Бестек погнала лошадей вскачь.
Телега съехала с автострады на длинную, обсаженную старыми каштанами аллею. Хозяйка приказала девушкам слезть и идти дальше пешком. Повозку и лошадей передала вышедшему навстречу подростку. Это был сын хозяйки Курт.
Над чужой землей опустились ранние декабрьские сумерки…
У фрау Бестек было большое хозяйство. Ее муж воевал на восточном фронте, а она снабжала армию хлебом и овощами. Знакомый чиновник с биржи труда время от времени поставлял ей здоровую рабочую силу. У фрау уже работало два десятка женщин и девушек, которых в разное время пригнали с востока. Большинство из них были русские, остальные чешки и польки. У Бестек работали и пленные, но они жили отдельно. Их приводили и уводили под охраной.
Ирену и Тамару хозяйка предпочла держать у себя на виду. Еще на бирже труда она обратила внимание на горевшие ненавистью глаза Тамары. Она так и сказала:
– Пусти вас к остальным, беды не оберешься. Смотрите у меня!
Ирену оставила из-за того, что та знала немецкий язык.
Ирена с Тамарой должны были мыть полы, топить печи, носить воду. А по утрам и вечерам доить коров, рубить для них брюкву в корыте. Коров у хозяйки было тридцать голов, лошадей двадцать, а свиней и птицы разной не счесть. Катю отправили работать в поле и на бойню, где били скот. У фрау Бестек был свой небольшой мясной консервный завод.
За девушками наблюдали. Куда бы они ни пошли, всюду их сопровождал прыщеватый сын хозяйки с огромным волкодавом. Зачастую, шутки ради, он натравлял собаку на Ирену и Тамару. У них от страха подкашивались ноги, но они не подавали виду, что боятся. «Только покажи, что страшно, совсем затравит», – думали они. Курт придирался по каждому поводу. Чуть что жаловался матери, а та умела наказать.
– Не будете слушаться, отправлю вас в лагерь, за колючую проволоку. Там узнаете, что такое настоящая работа. Заставят чистить выгребные ямы! Это вам не коров доить.
После этого Курт нагло покрикивал на Тамару:
– Быстрее поворачивайся, проклятая жидовка! Ну, кому говорят?!
– Отцепись ты от нее. Ведь и так работаем, как волы! И потом сколько раз тебе говорить, что она не еврейка, а русская, – заступалась Ирена.
– Рассказывай! Польки и русские светлые или рыжие, а Тамарка черная, как тойфель [10]10
Черт (немец.).
[Закрыть]. Жидовка она, вот кто! – истерически кричал Курт. – И ты знаешь, что мы делаем с жидами и их заступниками. Мы их вот так! – И Курт красноречиво указывал на шею и ближайшее дерево. Волкодав рычал, оскалив зубы.
Время для Ирены будто остановилось. Дни тянулись бесконечно долго и однообразно. Подымались задолго до рассвета, затапливали печи, носили воду, доили и кормили коров, стирали, мыли, терли. И так изо дня в день по восемнадцать часов в сутки. К вечеру девушки так уставали, что не было сил раздеться. Они валились на нары и сразу засыпали.
Фрау Бестек все-таки избавилась от Тамары. Ее неожиданно увезли в Бремен. «Русская чертовка» понадобилась в госпитале, она будет мыть в анатомичке оцинкованные столы и скрести цементные полы. «А то совсем разленилась, глазастая, коров доить отказывалась», – ворчал Курт.
Так прошла зима. Ирена совсем пала духом. Весна не принесла ничего нового. Кругом по-прежнему были чужая земля, чужие люди, чужое небо над головой и изнуряющий, унизительный труд. Даже фрау Бестек чем-то напоминала надзирательницу Лотту. С утра до вечера ходила по дому и двору с плеткой и била своих работниц за малейшую провинность. Однажды она избила Ирену только за то, что та нечаянно опрокинула в кухне ведро с пойлом для телят.
По ночам Ирену все чаще стал будить мощный рев самолетов, летевших в сторону Берлина. Услышав гул моторов, Ирена вскакивала с нар и подбегала к окну. Английские и американские бомбардировщики «Томми», как их называли немцы, уже несколько раз бомбили Бремен. Во время таких налетов фрау Бестек со всеми домочадцами отсиживалась в бомбоубежище. Усадьба словно вымирала. Тогда-то у Ирены и зародилась мысль о побеге и уже не выходила из головы.
Катя все это время работала у родственников фрау Бестек в соседней деревне Шейнвизе. Однажды, когда ее хозяева укатили в город, она прибежала к Ирене. Катя очень изменилась, похудела, яркие синие глаза потухли и ввалились. Оспинки на ее осунувшемся лице стали почти незаметны. Она уже хорошо говорила по-польски: ее научили польские девушки, жившие во флигеле.
Ирена обрадовалась Кате, расцеловала ее. Вздохнув, сообщила:
– А Тамару увезли в Бремен.
– Знаю. К нам приходил Курт и хвастался, что теперь этой «жидовке» конец. Но ничего, Тамара не робкая, авось не пропадет!
Ирена обняла Катю за плечи, потянула в дальний угол кухни.
– Слушай, Катя, я надумала бежать… – начала она.
– Куда же ты побежишь? – удивилась Катя.
– Домой. В Польшу.
– Эва! Отсюда до твоего Гралева восемьсот километров. Десять раз поймают.
– Лесами буду идти. Их в Германии много. Давай вместе, а?
Катя отрицательно покачала головой.
– Все равно поймают. Ты лучше подожди немного. – И, оглянувшись, возбужденно зашептала: – Знаешь, наши девчата говорят, англичане и американцы уже открыли второй фронт. Теперь держись, фрицы!
– Неужели это правда, Катя?
Катя сдвинула белесые бровки.
– Правда! К девчатам наши парни из города приходили. Они на заводах работают и все знают, даже радио слушают. Ну, я пошла, а то как бы Курт нас вместе не увидел и не натравил свою овчарку.
Катя быстро поцеловала Ирену и убежала. На душе у Ирены впервые за эти месяцы сделалось вдруг легко и радостно. Она даже тихонько запела.
В кухню вошел Курт.
– Ты чему радуешься, чертовка?
– Погода хорошая, вот мне и весело.
– Врешь! К тебе забегала эта русская из флигеля. Что она тебе тут говорила?
– Что надо, то и говорила. А тебе-то что?
– Погоди! Все расскажу матери.
– Уходи, не мешай. Мне ваших коров доить пора. – И Ирена, схватив ведра, побежала к коровникам.
В начале сентября фрау Бестек получила объемистый конверт с черной каймой по краям. Немецкое командование извещало хозяйку о том, что ее муж штурмбанфюрер Эрвин Бестек погиб еще в позапрошлом году под Сталинградом.
Прочитав извещение и увидев два выпавших из пакета железных креста, хозяйка заревела в голос. Она осунулась на глазах и, как показалось Ирене, похудела сразу на добрый десяток килограммов. «Ничего! Так тебе и надо! Это тебе за Зосю, за осиротевшую Данусю, за сестренок, за Марину, за всех нас, проклятая ведьма!»
В эту ночь Ирена спала спокойно. Ей снился разрушенный войной безмолвный русский город и скованная льдом Волга. На льду и на заснеженных берегах чернели тысячи, сотни тысяч убитых немцев. Потом приснились незнакомые русские солдаты. Они шли строгие, рослые, сжав в руках автоматы…
Проснулась Ирена от грохота взрывов. Бомбы падали где-то совсем близко. В кухне было светло. Окна распахнуты настежь, рамы перекосились и повисли. Ирена сунула ноги в деревянные башмаки, накинула на плечи одеяло и выбежала во двор. Пахло гарью. Горели хозяйственные постройки, лиственницы и кусты в саду. От мощной взрывной волны с крыши сползла черепица и вылетели все стекла.
После этого налета фрау Бестек окончательно потеряла покой. Она обезумела от страха и вымещала на работниках свою ненависть и тревогу.
Вскоре Бестек сдала поместье брату, вернувшемуся с фронта без ноги, и переехала к сестре в Грайфенхаген близ Щетина. Ирену взяла с собой нянькой для троих меньших детей. Курт записался в фольксштурм и остался под Бременом. Ирена очень обрадовалась переезду: ведь он приблизил ее сразу на несколько сот километров к Гралеву.
Грайфенхаген была большая зажиточная деревня. Только напрасно фрау Бестек думала найти здесь покой. Не прошло и месяца, как и сюда стали прилетать самолеты. Но уже русские. Услышав вой сирены, хозяева бежали в бетонное убежище, что посредине деревни. Ирену туда не пускали. Да она и не собиралась прятаться. Стоя во дворе, радовалась, когда кругом все рушилось и гремело:
– Бейте их! Бейте, хорошие! Не жалейте гадов!
В Грайфенхагене хозяйка почти не следила за ней. Не было и Курта с волкодавом. И Ирена исподволь готовилась к побегу. Припрятала на гумне мешочек сухарей, немного сала, картофеля, стащила из чулана новый полушубок, платок, лыжные ботинки. Не забыла и нож, большой, острый, каким обычно резали свиней.
Немецкий язык к этому времени она знала уже настолько хорошо, что в случае чего могла сойти за немку. Знак с буквой «П» можно отпороть в любое время. Но как быть с документами? Где раздобыть аусвейс? [11]11
Паспорт (немец.).
[Закрыть]
Побег
Русская бомба разорвалась в самом центре Грайфенхагена. Взрывом снесло несколько домов, в том числе и дом сестры фрау Бестек. Начались пожары. Тушить их было некому.
Ирена выскочила из-под навеса над колодцем, не раз спасавшим ее от осколков. Убедившись, что хозяева сидят в убежище, она кинулась на гумно, достала из тайника припрятанный узел. Теперь бежать, бежать, пока хватит сил! Ирена кинулась в сторону парка, остановилась на минутку перевести дыхание. Прислушалась. Только огонь трещал позади. Впереди узкая полоска поля и… лес. У одинокого дома на окраине деревни стоял велосипед. Ирена схватила его, повесила на руль узел и побежала к лесу. Там развязала узел, надела полушубок, ботинки, повязала голову платком и, озираясь, вышла из лесочка на дорогу, ведущую в Щетин.
Был поздний вечер. Ирена села на велосипед и покатила по пустынной дороге. На багажнике была прикреплена связка новых деревянных корков [12]12
Корки – обувь с деревянной подошвой и куском грубой кожи на носке.
[Закрыть]. Видно, владелец велосипеда собирался на базар в Щетин. Его корки были для Ирены как нельзя кстати. Она подумала: «Если меня задержат на дороге и спросят, куда и зачем еду, скажу, что на рынок. Отец велел продать корки».
Ирена на всякий случай и имя немецкое себе придумала. Она теперь Эрна Шредер. «Потребуют документы, скажу, что забыла дома. Риск, конечно, большой, потому что ни одна уважающая себя немка не имеет права забывать документов. Но делать нечего».
На рассвете Ирена благополучно минула Щетин, объехав его стороной. Сразу за городом она свернула с большой ровной дороги на узкую и ухабистую тропинку, которая вела к дальнему лесу. Все кругом было присыпано тонким слоем выпавшего накануне снега. Стоял конец ноября. Здесь было значительно холоднее, чем в Бремене.
Где-то впереди залаяли собаки. «Деревня», – догадалась Ирена. Было уже светло, но деревня еще спала, и Ирена, не встретив ни души, выехала на едва приметную под снегом тропинку, бегущую рядом с лесной дорогой. Днем ехать было опасно, и Ирена свернула в лес и отоспалась в густом ельнике. А к ночи двинулась дальше в сторону границы.
Поля и дороги были по-прежнему пустынны. Тихо и в лесу. Глаза девушки уже успели привыкнуть к темноте. В полночь на небе появилась луна. Она освещала холодным светом причудливые, сверкающие снежные шапки на верхушках деревьев и застланные белым покрывалом спящие поля и лесные поляны. При луне Ирене было не так страшно и одиноко. Хуже было, когда луна ныряла за тучи. Глаза, освоившиеся с ее серебристым светом, сразу теряли тропинку, и Ирена несколько раз сваливалась в припорошенные снегом канавы и ямы. Ботинки и одежда намокли от снега, липли и холодили тело. В темноте за каждым деревом или кустом чудился зверь или человек. Ирена вздрагивала от шороха падающей шишки. Если ее поймают, то она никогда больше не увидит брата и сестер. За побег от хозяев сажали в лагеря, из которых редко кто возвращался. Помня об этом, Ирена решила до самой польской границы ехать только ночью, а днем отсыпаться в лесах. Лесов-то кругом много. Кончается один, а рядом уже виднеется другой. Ирена знала, что эти леса сливаются на северо-востоке с ее родными, далекими мазурскими лесами.
Компаса у нее не было. Ориентироваться по звездам она не умела, к тому же они часто бывали закрыты снеговыми тучами. Но она припомнила, как отец учил распознавать направление по стволам деревьев: с северной стороны они всегда покрыты мхом. И еще ей помогали пролетавшие в вышине самолеты. По их нарастающему шуму Ирена угадывала, где восток.
На пятые сутки лес внезапно кончился, и Ирена увидела невдалеке черепичные кровли фольварков с надменно устремившимся ввысь костелом. У стогов близ фольварков копошились немцы. Издали они казались куклами. Впереди начинался новый лес, и Ирена торопливо нырнула под его душистую, мохнатую зелень. Поела, нарезала ножом еловых лапок и легла.
Так она спала уже несколько ночей. Будил ее холод. Солнце, если и показывалось, то ненадолго. Небо словно лежало на верхушках заснеженных деревьев. К ночи мороз крепчал, выжимал оставшуюся в деревьях влагу, и они трещали. Иногда казалось, что это выстрелы, и Ирена вся съеживалась и замирала от страха.
Ирена была в пути уже вторую неделю, как неожиданно потеплело. Начался снегопад. Ехать стало невозможно. Колеса велосипеда пробивали подтаявший, невидимый под снегом лед в колеях лесной дороги, проваливались местами по самые оси в жидкое ледяное месиво и обдавали Ирену ледяной водой. Порой велосипед так застревал в глубоких разъезженных за лето колеях, что она с трудом его вытаскивала. Теперь ей приходилось больше нести его на плече, чем ехать на нем. А бросить было жалко – с велосипедом она не чувствовала себя такой одинокой, и с его помощью ей удавалось пройти за ночь тридцать километров. К счастью, на развилках лесных дорог довольно часто попадались указатели.
На одном из них она вдруг прочла при свете луны: «До Аленштейна 300 км». Ирена тихонько засмеялась от радости. Ведь от Аленштейна до Гралева всего восемьдесят! Через неделю она может быть дома!.. Дома… Даже не верилось. Сначала она пойдет к Граевским. Домой идти нельзя: ее может увидеть Краузе. Ирена ясно представила, как пани Граевская, увидев ее, всплеснет руками и запричитает:
– Езус, Мария! Раны боске! [13]13
Раны божьи! (польск.).
[Закрыть]Ты ли это, Ирка? Свят, свят!
Чем ближе дом, тем непроходимее становились леса. Это были уже мазурские леса. Ирена боялась заблудиться, боялась встречи с дикими зверями и поэтому держалась ближе к дороге с указателями.
У Ирены давно кончились ее скудные запасы. Пока шла, есть хотелось меньше. Но стоило остановиться на отдых, как начинало подводить живот. Пробовала жевать хвою, но от горечи так сводило челюсти, что Ирена торопилась заесть ее снегом. Пытаясь обмануть голод, подолгу всматривалась в плывущие над головой облака, слушала, как постукивают голыми ветками осины, вкрапленные кое-где между елями. Ели стояли пышные, нарядные в своих белых шапках. Из-под них видны длинные рыжие шишки. Если смотреть на них снизу, то они кажутся гигантскими свечами. Тяжелые мохнатые лапы опускаются до самой земли.
Ближе к старой польской границе снова стало холоднее и снега больше. Велосипед теперь только мешал. Ирена с большой неохотой оставила его, наконец, под раскидистой сосной. От длительного одиночества она стала разговаривать сама с собою. Шла и думала вслух. От этого становилось легче на душе и не так страшно одной в густом лесу.
Однажды мимо нее пронеслось небольшое стадо серн. Вслед за ними пробежал заяц-беляк. Он остановился на минуту, глянул на Ирену удивленным влажным глазом, похожим на серебристо-черную бусинку, и скрылся сразу в голых зарослях орешника, запутывая следы. Ирена замерла, прислушалась. Она подумала, что за животными, возможно, охотятся немцы и вот-вот заметят ее. Сердце гулко стучало. Но в лесу было по-прежнему спокойно, тишину нарушал лишь стук шишек, падающих на землю, да далекий гул самолета.
До Аленштейна оставалось еще сто пятьдесят километров. Ирена прошла их за четыре дня. На двенадцатый день, под вечер, она увидела вдали большой город с острыми черепичными крышами высоких домов, костелами и хорошо сохранившимся рыцарским замком. Это был знакомый Ирене по открыткам Аленштейнский замок. Значит, отсюда до Гралева не больше трех дней пути… Но сил уже не было. Она брела, проваливаясь в глубокие сугробы. Голод гнал ее к людям.
Миновав Аленштейн, она отважилась подойти к ближайшей деревне. Крадучись, подползла к погребу крайнего дома, прислушалась. Нигде ни звука. Толкнула дверцу и спустилась по ступенькам вниз. Пошарила руками вокруг себя, огляделась – прямо над головой висел копченый окорок. Ирена отрезала от него большой кусок и спрятала за пазуху. С полки взяла мороженые яблоки, банку варенья и тут же выбралась из погреба.
Где-то близко скрипнула дверь, послышались мужские голоса, залились лаем собаки. На снег рядом с Иреной легла широкая полоса света. Девушка притаилась за забором, затаила дыхание. Голоса отдалились, только собаки продолжали лаять. Начинало светать, нужно было скорее уходить в лес. Ну, вот и он! В лесу она немного поела, зарылась в хвою и тут же уснула. Проснулась, когда уже смеркалось. Пора в путь. Еда и сон подкрепили ее, и она прошла километров двадцать пять.
Ночь была на исходе. Сплошная темная стена деревьев стала раздвигаться. Ирена еле передвигала ноги и уже высматривала удобное местечко, где бы отдохнуть, как вдруг…
– Хальт! Вер ист да? [14]14
Стой! Кто там?
[Закрыть]
В нескольких шагах от нее, словно из-под земли выросла фигура немецкого часового в белом маскхалате. Он, видимо, охранял те длинные строения на краю леса, которые Ирена только сейчас приметила. Она инстинктивно подалась назад, но было уже поздно.
Вспыхнул яркий луч карманного фонаря. Он ударил прямо в глаза, ослепил. Увидев перед собой молодую женщину с горящими обветренными щеками и выбившимися из-под платка завитками светлых волос, немец успокоился, отвел фонарь, подошел вплотную и потребовал документы.
– У меня нет документов, – ответила Ирена на отличном немецком языке. – Я их оставила дома.
– Ах, так! Что же ты здесь делаешь ночью? – спросил немец.
– Я еще вчера ушла за дровами и заблудилась.
– Заблудилась?! А где ты живешь?
– В деревне Уздау, под Нейденбургом. Зовут меня Эрна Шредер.
– В Уздау? Однако далеко ты забралась, Эрна! – Немец недоверчиво присвистнул. – Пойдем со мной, надо разобраться. Здесь запретная зона, посторонним ходить нельзя. – И немец махнул автоматом туда, где виднелись контуры большого барака и горел слабый свет.
«Вот и все! Поймали все-таки и почти у самого дома», – думала с болью Ирена, шагая за немцем.
Вдруг часовой резко обернулся, перекинул рывком с груди на спину автомат, противно захихикал и пошел на Ирену. Кругом стояла жуткая звенящая тишина. Даже лес, казалось, замер в испуге. Ирена попятилась назад, прижав руки к груди, лихорадочно соображала: «Что делать? Кричать? Не поможет. В бараках тоже немцы».
Когда солдат прижал ее к дереву, она процедила сквозь стиснутые зубы:
– Оставь меня в покое! Все равно не дамся!
Но солдат не обратил на эти слова никакого внимания. Она видела в предрассветном сумраке его нетерпеливые белесые глаза, пожелтевшие от табака зубы. Чувствовала на своем лице его частое дыхание. Он уговаривал, требовательно настаивал:
– Не упрямься, Эрна! Поцелуй же меня, малютка! Ну!
Ударить? Он застрелит ее, как собаку, хотя она и «немка». И это рядом с домом! После всего пережитого! Умирать так глупо. Но тут она вспомнила, что у нее в кармане нож. Им хозяйкина сестра Эмма резала свиней… Ирена достала его, когда солдат пытался повалить ее на снег. Шинель у него распахнулась, и Ирена с силой ударила немца в грудь. Нож вошел мягко и легко…
Немец взмахнул руками, захрипел. Его белесые глаза чуть не вылезли из орбит, удивленные, страшные. Он покачнулся и рухнул в снег. Запахло теплой кровью. У Ирены закружилась голова, к горлу подступила тошнота, ее затрясло, словно в лихорадке. Наконец она сообразила, что надо скорее бежать прочь от бараков: могут хватиться часового. Она кинулась в лес, не разбирая дороги, и бежала до тех пор, пока окончательно не выдохлась и не упала на снег. Ей показалось, что ее настигает погоня, что она слышит лай собак. Но подняться и бежать дальше уже не могла. Только медленно подползла к толстому стволу ближайшего дерева и тут же потеряла сознание.
Очнулась, когда в лесу было уже совсем светло. Прислушалась – тишина, лишь где-то далеко-далеко свистел паровоз. Цепляясь руками за неровный ствол дерева, Ирена с трудом поднялась, сделала шаг, другой. И пошла, проваливаясь до колен в сыпучий снег. Пот градом катился по лицу.
Кончился день, самый длинный день в ее жизни. А Ирена все брела, спотыкаясь о торчавшие из-под снега пни и кочки, но упорно, медленно продвигалась вперед.
Прошел еще день и ночь. Кончились Лидзбарские леса. И вот в бледной дымке зимнего утра перед затуманенными от усталости и голода глазами показались, наконец, знакомые силуэты домов. Первыми ее приветствовали старый замок, стрельчатая башня костела и крохотные домики рыбаков над уснувшей подо льдом Дзялдувкой.
Собрав остатки сил, Ирена добрела огородами до дома Граевских. Войти к ним сразу побоялась, пробралась в сарай, легла на сложенные в углу доски и тут же уснула. Разбудил ее скрип отворяемой двери: в сарай вошла пани Граевская. Поеживаясь от холода, – она была в одном платье, – стала набирать в передник дрова. Ирена хотела окликнуть Граевскую, но голос осекся, и она только застонала.
Пани Граевская выронила от испуга дрова, всплеснула руками, глухо вскрикнула:
– О, Езус, Мария, кто это? Сгинь, сгинь, нечистая сила, сгинь! Сгинь!
И несколько раз перекрестилась.
Ирена тихо и счастливо засмеялась. Все случилось так, как она и представляла. Пани Граевская опасливо подошла, узнала ее, но, все еще не веря своим глазам, спросила:
– Неужели и вправду это ты, Ирка?
– Я, пани Граевская, я! Где мои сестры? Живы? – допытывалась Ирена сиплым от простуды и волнения голосом.
– Живы и здоровы, моя кохана! Идем скорее в дом! Ты вся дрожишь…
– Там есть кто-нибудь чужой?
– Да нет же! Только старый и девочки. О, Езус, Мария! Езус, Мария! Вот радость-то…
– Тогда помогите мне подняться.
Ирена не помнила, как они вошли в дом, как ее мыли. Когда открыла глаза, то уже лежала на кровати, а около нее сидел постаревший дядя Костя. Пани Граевская заталкивала в пылающую плиту запачканный кровью полушубок и остатки башмаков.
– Дядя Костя, где Халина и Ядька?
– Очнулась, кохана! – обрадовалась пани Граевская. Подошла, отстранила мужа, села на край кровати и стала рассказывать:
– О, Езус, Мария! Когда тебя угнали, они прибежали к нам ночью, как были, в одних рубашонках, босиком. Морозище был жуткий, но, представь себе, даже не чихнули. Видно, с перепугу. Мы их отогрели, приласкали. Пожили они у нас недельку, потом приехала твоя тетка Марта и увезла их в Буркат. Так что не волнуйся, децко кохане, и быстрее поправляйся, – говорила пани Граевская, припав к Ирене. И, поглядев на мужа, прикрикнула:
