Текст книги "Декабристы"
Автор книги: Марианна Яхонтова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Яхонтова Марианна
Декабристы
МАРИАННА ЯХОНТОВА
"Декабристы"
ДРАМА В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
С е р г е й И в а н о в и ч М у р а в ь е в – А п о с т о л подполковник.
М а т в е й – его брат.
П а в е л И в а н о в и ч П е с т е л ь – полковник.
М и х а и л П а в л о в и ч Б е с т у ж е в – Р ю м и н – поручик.
И в а н И в а н о в и ч С у х и н о в – поручик.
А н а с т а с и й Д м и т р и е в и ч К у з ь м и н – поручик.
Князь Т р у б е ц к о й – полковник.
Князь В о л к о н с к и й – генерал.
С т е п а н – денщик С. Муравьева.
П а ш к о в – солдат Черниговского полка.
Щ у р – солдат Черниговского полка.
Г у л ь б и н – солдат Черниговского полка.
С п а с е н и х и н – солдат Черниговского полка.
Г р о х о л ь с к и й – унтер-офицер.
М а р и н а А л е к с а н д р о в н а С т р е ш н е в а.
С о ф ь я – ее сестра.
В л а д и м и р С т р е ш н е в – полковник, ее брат.
М-м Л о р э – гувернантка Стрешневых.
Н и к о л а й I.
И в а н Э д у а р д о в и ч Ш е р в у д – унтер-офицер.
Л е в а ш е в – генерал.
Г е б е л ь – полковник Черниговского полка.
Л а н г – жандармский полковник.
А р а к ч е е в.
О. Ф о т и й – архимандрит.
К р а с о в с к и й – цензор.
Н а с т а с ь я М и н к и н а – крепостная Аракчеева.
А н н е т – молодая дама.
С е н ь к а} крестьянские
В а н ь к а} мальчики.
В р а ч.
Солдаты, гости, жандармы, тюремные сторожа и конвойные.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Город Васильков. Сад около дома С. И. Муравьева. Небольшая деревянная терраса. В саду стол и скамьи. Сергей Муравьев сидит у стола и диктует с рукописного листа. Пашков, Гульбин, Щур и Спасенихин пишут под его диктовку. Бестужев-Рюмин и Сухинов сидят на террасе и разбирают бумаги.
Кн. Трубецкой читает в комнате у окна.
С е р г е й М у р а в ь е в. Вы написали?
С п а с е н и х и н. Так точно, ваше высокоблагородие.
С е р г е й М у р а в ь е в. Хорошо. Теперь дальше. (Диктует.) Брут...
П а ш к о в. Брут...
С е р г е й М у р а в ь е в. Мирабо...
С п а с е н и х и н. Ме-ра-бо...
С е р г е й М у р а в ь е в. Мирабо... Республика... Ты что остановился, Гульбин?
Г у л ь б и н. Непонятно, ваше высокоблагородие.
С е р г е й М у р а в ь е в. Я объясню. Пиши. Завтра я приду в роту заниматься с вами. Вы приготовите таблицы.
С у х и н о в. Что это за таблицы?
Б е с т у ж е в. Солдаты учатся по ним писать. Мы подбираем такие слова, которые учили бы их протесту.
С п а с е н и х и н. Рес-публика. Что это такое, ваше высокоблагородие?
Б е с т у ж е в. Да ведь я толковал тебе вчера, братец.
С п а с е н и х и н. Виноват, запамятовал. Вот насчет тех помню, что хорошие господа были, за простой народ стояли.
Щ у р. А я ж знаю, что это за республика! Это Сечь Запорожская.
С е р г е й М у р а в ь е в. Верно, Щур, да только не совсем. Когда в России будет республика, все станут равными.
С у х и н о в. Вы думаете, что они что-нибудь поймут в этих Брутах и республиках?
Б е с т у ж е в. Конечно, ведь каждый узник понимает, что такое свобода.
С у х и н о в. Нет, не каждый. Надо начинать не со свободы и прочих высоких предметов. Я говорю каждому из моих солдат: "Ты – мужик, барин обокрал тебя. Возьми у него силой похищенное у тебя". Это они сразу поймут, тут никакие римляне не нужны...
Б е с т у ж е в. Нет, Сухинов. Можно умереть за одно слово: свобода.
С у х и н о в. Вы очень хороший человек, Бестужев... Вот письмо Борисова. Он пишет, что работа среди артиллеристов идет успешно.
Г у л ь б и н. И господ не будет?
С п а с е н и х и н. Чего лезешь? Не твоего ума дело.
С е р г е й М у р а в ь е в. Не будет, Гульбин.
Щ у р. А куда ж подеваются?
П а ш к о в. Мы с вами всех их выкурим, ваше высокоблагородие.
С е р г е й М у р а в ь е в. Мы сделаем их безвредными.
Г у л ь б и н. Убить надо... всех.
С п а с е н и х и н. Ты что, ополоумел? У, анафема!
П а ш к о в. Плюньте на него, ваше высокоблагородие. В нем, как в бабе, кровь ходит.
Г у л ь б и н. Да ведь я это про других, не про вас, сохрани бог.
С е р г е й М у р а в ь е в. Я знаю это. Знаю, что ты можешь ненавидеть. Но месть просто глупа. Думай не о том, что ты отнимешь жизнь у другого, а о том, что ты получишь сам.
П а ш к о в. Надо бить вас, взодрать шкуру рабью, а коли человек смолчит, пусть подыхает. Всех терпелых бить надо.
Щ у р. Ой же, пан подполковник, да тогда и розог-то нехватит.
С е р г е й М у р а в ь е в. Не бойся, Щур, – лесов в России много. Но лучше ли поймут, что холопы, когда им выколотят разум?
П а ш к о в. Уж это верно, ваше высокоблагородие. Вот вы нас не бивали, даже слова худого от вас никто не слышал, а разве они что понимают?
С п а с е н и х и н. Как это не понимают? Да мы с его высокоблагородием самому дьяволу в хайло пойдем. Лошадь и та понимает, не то что человек.
С е р г е й М у р а в ь е в. Мы не о том говорим. Дело здесь не во мне. Ты что-то хочешь сказать, Гульбин?
Г у л ь б и н. Никак нет.
П а ш к о в. Он все больше молчит, ваше высокоблагородие, сопит только. Эй, хохол, чего в землю глядишь? Ай нашел что? Он сегодня именинник, ваше высокоблагородие.
С е р г е й М у р а в ь е в. Да, да, сегодня Алексей. Ну, поздравляю. (С.Муравьев подходит к Щуру. Тот обтирает рот и целуется с ним трижды.) Праздновать-то, верно, не на что. А? Ну, я пришлю со Степаном.
Щ у р. Да я ж за ваше здоровье, пан подполковник. А этому кацапу и в пекле не поднесут горилки.
С е р г е й М у р а в ь е в (дает им бумагу). Подите пока в беседку и перепишите это, потом покажете мне.
С п а с е н и х и н. Слушаюсь. А таблицы справим, не извольте беспокоиться.
С е р г е й М у р а в ь е в. Подожди, Пашков.
(Гульбин, Спасенихин и Щур уходят.)
С е р г е й М у р а в ь е в. Ну, как замечаешь – слушают тебя товарищи?
П а ш к о в. Что с них взять? Пока говоришь, что служба длинна, жалованье маленькое, или насчет земли, как вы приказывали – слушают. Что земли дадут каждому, так это в особицу слушают. А как заговоришь, что, мол, царь всему
причина, что, мол, довольно уж поцарствовал, – никакого понятия.
С е р г е й М у р а в ь е в. Даже у молодых? Когда я с ними говорю, они как будто соглашаются.
П а ш к о в. Не смеют перечить вам, ваше высокоблагородие. Любят вас, вот и соглашаются. А настоящего-то понятия все-таки нету. Молодые, те лучше, еще не притерпелись. Да вы не сумлевайтесь, и вода камень точит, войдут в понятие.
С е р г е й М у р а в ь е в. Тогда продолжай, как прежде. Говори больше с ними, говори, что все созданы равными, что свобода – прирожденное условие жизни человека.
П а ш к о в. Эх, ты, воля, волюшка! Нету краше тебя на белом свете. Уж вы, ваше высокоблагородие, как мы дело свое сделаем, меня отпустите. И земли не возьму. Я ведь давно хотел с бегунами уйти. Вот народ-то настоящий никаких властей им нету. Утром посох в руку и марш, куда глаза глядят, – нет тебе начальства, ни царя, ни фельдфебеля.
С е р г е й М у р а в ь е в. Над тобой только небо, за тобой только путь пройденный. Сам себе царь и подданный. Как сделаем свое дело, Пашков, пойдем с бегунами.
П а ш к о в. Хорошо будет, ваше высокоблагородие, я вам и котомку донесу.
С е р г е й М у р а в ь е в. А пока действуй, как я говорил тебе.
П а ш к о в. Слушаюсь. Будьте здоровы, ваше высокоблагородие. (Уходит.)
С е р г е й М у р а в ь е в. Все бывшие семеновцы, князь. Когда наш полк расформировали в 20-м году за бунт, их вместе со мной назначили в Черниговский полк, и, как видите, это наши лучшие пропагандисты среди солдат.
Кн. Т р у б е ц к о й. Вы слишком откровенны с ними, Сергей Иванович.
С у х и н о в. Солдаты не выдадут, скорей офицеры тыл повернут.
Б е с т у ж е в. Они слишком любят Сережу, чтоб донести.
С у х и н о в. А все-таки, Сергей Иванович, Щур рот обтер, прежде чем к вам прикоснуться. Вот они всегда так – обтираются
тряпочкой, прежде чем подойти к вам. Настоящих вы не увидите.
С е р г е й М у р а в ь е в. Да, да, трудно уничтожить эту борозду между нами, давнюю, застарелую, между мужиком и барином, солдатом и командиром. Но я хочу стереть ее, несмотря ни на что. Если не сумею – вина моя. Ведете ли вы пропаганду среди солдат, князь?
Кн. Т р у б е ц к о й. Армия должна быть только орудием переворота. Солдаты все равно не поймут своей выгоды.
С е р г е й М у р а в ь е в. Нам не легко будет сговориться. Мы считаем необходимым соединение нашего Южного Общества с вашим Северным, но не можем итти на большие уступки. Наша ближайшая цель – учреждение в России республики, дальнейшая – объединение всех славянских народов в федеративный союз.
Кн. Т р у б е ц к о й. План республиканского устройства написан Пестелем, и я хотел бы познакомиться с ним до съезда.
С е р г е й М у р а в ь е в. Миша, дай князю "Русскую Правду" Пестеля. Она у меня в кабинете.
Б е с т у ж е в. Вы уступите нам, князь. О Пестеле скажет каждый: кто устоит против тебя?
С е р г е й М у р а в ь е в. Это человек блестящего ума, человек, который смотрит в будущее и будет жить, когда мы умрем.
Кн. Т р у б е ц к о й. Как Вашингтон или как Бонапарте?
С е р г е й М у р а в ь е в. Как Вашингтон, потому что в России никогда не будет жить Бонапарте.
(Кн. Трубецкой и Бестужев уходят.)
С у х и н о в. Не надеюсь на этих гвардейцев. Эполеты пожалеют да крестики. Хоть и тиран награждал, а все лестно знак холопства носить. Амуры плацпарадные!
С е р г е й М у р а в ь е в (смеясь). Благодарю вас.
С у х и н о в. Простите, я забыл, что вы служили в гвардии. Ну, да вы же знаете, что к особой категории принадлежите. Только верить в них меня не заставите.
С е р г е й М у р а в ь е в. Верить в них нет необходимости. Союз с ними нам нужен для переворота, но не далее. А там, посторонитесь, ваше превосходительство...
С у х и н о в. Чтоб на ножку не наступили. Кстати, идет Шервуд. Вы знаете его?
С е р г е й М у р а в ь е в. Нет. Ко мне прислал его Вадковский. Он в восхищении от такого умного солдата. Но я думаю прежде посмотреть.
С у х и н о в. Мне кажется, он нам не годится. Впрочем, поговорите, пощупайте.
(Сухинов уходит. Входит Шервуд.)
Ш е р в у д. Простите, господин подполковник, ваш денщик послал меня сюда.
С е р г е й М у р а в ь е в. Очень рад вам. Садитесь. Мне говорил о вас Вадковский.
Ш е р в у д. Я многим обязан его вниманию.
С е р г е й М у р а в ь е в. Я слышал, вы получили образование?
Ш е р в у д. Техническое. Родители мои смотрели на воспитание односторонне. Они были люди с большими средствами, но ведь это не дает просвещенного взгляда. Вообще деньги зло, хотя и не всегда. Неисчислимые бедствия разрушили наше благосостояние, и вот, как видите, я в этом мундире, можно сказать, рабском, имея душу, созданную хотя и для малых дел, но все же для пути иного.
С е р г е й М у р а в ь е в. Я понимаю, как должно быть вам тяжело сносить грубое обращение, не имея даже надежд на скорый исход.
Ш е р в у д. Ежедневно подвержен унижению. Вам этого сносить не приходилось по благосклонности к вам фортуны, а мне ежечасное напоминание о том, что я есмь, что не там родился, где следует. И потому тронут безмерно и счастлив, что вы обратились ко мне, как к равному. Этого нельзя забыть, мы должны ценить оказываемое нам великодушие.
С е р г е й М у р а в ь е в. При чем здесь великодушие? У меня к вам дело, Шервуд.
Ш е р в у д. Слушаю с величайшим вниманием и готов на все, что в моих силах.
С е р г е й М у р а в ь е в. Мой знакомый, помещик Давыдов, имеет мельницу в своем имении Каменке, и ему нужен техник, чтоб привести ее в порядок. Не возьметесь ли вы за это?
Ш е р в у д. Как мне благодарить вас? Собственно, если условия подходящие, зачем отказываться. Нужно заботиться, чтоб деньги, затраченные на мое образование, пустить в оборот, в погоню за монетой.
С е р г е й М у р а в ь е в. Я напишу вам письмо к Давыдову. Позвольте узнать ваше имя.
Ш е р в у д. Иван Эдуардович. Сочетание немного не подходящее. Собственно, Джон, а не Иван. Но мы в России давно, мы из Гулля. Мой отец торговал кожами, вот мне и пришлось эти кожи испытать на собственной. Только тем и утешаюсь, что каждый человек вчера Цезарь, а ныне "прах и им замазывают щели", как сказал Шекспир, мой соотечественник. Да-с, утешение единственное, что все пойдут на замазку – и талант, и гений, а с ними и Шервуд Иван Эдуардович, человек, которого не видно. Принадлежу к этому разряду-с.
С е р г е й М у р а в ь е в. Мне кажется, если б мы меньше думали о том, что будет, когда нас снесут на кладбище, то мир давно бы достиг совершенства. Здесь нужна дерзость, здесь нужен рай, а там... все равно замазка или бессмертие...
(Входит Степан.)
С т е п а н. Чай пить будете, ваше высокоблагородие? Сами-то и не спросите, будто и не хозяин вы у себя. Как бы меня не было...
С е р г е й М у р а в ь е в. Пропал бы я тогда, Степан.
С т е п а н. Пропасть, может, и не пропали бы, а обокрали бы вас купчишки шутовы. Их сиятельству с Михаил Палычем подал, не извольте беспокоиться. (Уходит.)
Ш е р в у д. Темный народ. Не имеет никакого понятия.
С е р г е й М у р а в ь е в. Его отец не был посланником, как мой, и не имел кожевенного завода, как ваш. Сколько вам осталось до выслуги?
Ш е р в у д. Бесконечное число лет, если не придет на помощь счастливый случай: война или что-нибудь подобное.
С е р г е й М у р а в ь е в. Может быть, что-нибудь более близкое?
Ш е р в у д. Что же? Скажите, окрылите мои надежды, господин подполковник.
С е р г е й М у р а в ь е в. Что? Усмирение крестьянского бунта, например. Волнения среди крепостных бывают часто.
Ш е р в у д. Но могу ли я строить свое благополучие на крови соотечественников? Лучше остаться в ничтожестве и влачить жалкое существование. Многие из лиц высоких не побрезгуют, а Шервуд отвергнет, да-с.
С е р г е й М у р а в ь е в. Для людей нашей касты даже легче совершать преступления и "воровать сподручнее", как говорят солдаты. Будет ли когда-нибудь иначе, как вы думаете?
Ш е р в у д. При настоящем положении перемены ждать не можем. При неограниченном зловластии что делать людям с душой благородной?
С е р г е й М у р а в ь е в. Закон и религия приказывают молчать, по крайней мере, так говорят нам с детства.
Ш е р в у д. Я человек неверующий. Бог – предрассудок толпы. Но нравственность необходима, и я чувствую на себе ее удары. Ничтожный проступок молодости преследует успехи моей карьеры. Я ношу его в груди моей, боясь открыть, дабы не возбудить в людях злорадства. Злоба их преследует меня с младенчества. Но вы поймете терзания человека, бессильного исправить совершенное.
С е р г е й М у р а в ь е в. Вы никому не говорили об этом?
Ш е р в у д. Никто в мире не знает того, что гнетет мою душу.
С е р г е й М у р а в ь е в. Почему же вы хотите открыть мне? Подумайте, Иван Эдуардович. Люди часто жалеют о том, что говорят в минуту откровенности, хотя у них нет никаких причин к этому.
Ш е р в у д. Зная ваше великодушие и высоту взглядов, могу ль жалеть об откровенности? Мой отец был честным человеком, хотя и торговал кожами. Он всегда говорил мне: "Джон, я торговец, но я честный человек. Я не обманываю тех людей, что покупают у меня кожи, и если они платят дорого за плохой товар, то это их дело". Человек острого ума и без предрассудков, не правда ли? Конечно, это дело торговое, а пятно, омрачающее жизнь мою, другое. Знаете, молодость, пора страстей, увлечения бурного нрава, привычки прежнего богатства, – вот что погубило мое спокойствие. Я взял у казначея солдатские деньги, чтоб уплатить долг, и не мог во-время вернуть их. Казначея судили, но он не мог доказать, что дал мне, и, к тому же, ведь он не имел права давать. Я хотел назвать себя, потому что храню честь свою, но моя невеста, моя дорогая Анна была смертельно больна, и я не мог нанести ей последнего удара. Это был ангел на земле, г-н подполковник, с сердцем чувствительным и чистым, как лилия. Я молчал в совершенном отчаянии, а потом было уже поздно. И до сих пор я терзаюсь, не находя покоя ни в наслаждениях жизни, ни в исполнении велений долга... Я вижу, в вас вспыхнуло презрение, г-н подполковник. Да, я достоин презрения, я червь на путях вселенной. Я сам себя презираю, и вы не можете смотреть иначе на такую язву на теле человечества.
С е р г е й М у р а в ь е в. Успокойтесь, Иван Эдуардович. У меня не было и мысли о презрении. Не будем говорить о вашем прошлом.
Ш е р в у д. Нет, нет, презирайте меня! Ведь Шервуд не один: нас много. Нам, можно сказать, принадлежит вселенная – таким с грязцой маленькой. Такие, как вы, г-н подполковник, стоят на витрине человечества. Глядите, дескать, каких имеем, глядите, поучайтесь и надейтесь. Да ведь это обман, это ведь на показ, а остальной товар гнилой. Вы меня простите, г-н подполковник, от истерзанного сердца говорю. Помогите мне снять тяжесть гранита с души моей. Вы можете сделать это, вы можете!
С е р г е й М у р а в ь е в. Вы слишком многого хотите от меня, Шервуд. Впрочем, мне приходилось видеть забвение и не
таких проступков, поэтому я надеюсь, что это будет не слишком трудно.
Ш е р в у д. Укажите мне – и я ваш раб, которого можно наказывать и посылать, куда угодно. Вы дали открыть мне мои раны и не отвергли меня с презрением, и я благодарен до самозабвения. Приказывайте, повелевайте исполню даже то, что сверх сил моих. Я оправдаю ваше доверие, г-н подполковник, я оправдаю его, как никто.
С е р г е й М у р а в ь е в. Да, может быть, как никто, Шервуд. Я сейчас напишу вам письмо. (Пишет.)
(На улице слышится стук колес. Коляска останавливается, и Марина подходит к калитке.)
М а р и н а. Ну, подожди, Софи, одну минуту, самую маленькую.
С о ф ь я (из экипажа). Все минуты одинаковы. Я говорю тебе, что это невозможно. М-м Лорэ, она хочет войти.
М а р и н а. Чем же это дурно? Всем известно, что Мишель мой жених.
М-м Л о р э (из экипажа). Да, но не ваш муж, дитя мое. У вас всегда странные желания.
М а р и н а. И непоколебимые, дорогая madame. (Входит в сад.) Мой друг, вы тоже осудите меня?
С е р г е й М у р а в ь е в. Нет, никогда, Марина Александровна.
М а р и н а. Боже мой! Я думала, это Мишель. Простите, ради бога, простите.
С е р г е й М у р а в ь е в. Как будет счастлив Миша. Я сейчас позову его. Позвольте представить вам: Иван Эдуардович Шервуд. (Подходит к террасе.) Степан!
С т е п а н (из комнаты). Что прикажете, ваше высокоблагородие?
С е р г е й М у р а в ь е в. Попроси сюда Михаила Павловича.
С т е п а н. Слушаюсь. У нас рама сгнила, ваше высокоблагородие. Экие окошечки шутовы!
С е р г е й М у р а в ь е в. После об этом.
С т е п а н. Опять забудете. Говорил намедни – и забыли. Стекло вывалится. (Уходит.)
Ш е р в у д. Вы, вероятно, из столицы, сударыня, и не привыкли к захолустью, где просвещенный человек не в силах приложить щедрые дары, данные ему природой.
М а р и н а. Из столицы? Почему вы так думаете? Нет, я всегда жила в деревне.
Ш е р в у д. Эта земля недостойна вас, сударыня. Вы... (Сергей Муравьев подходит к ним.) Вы извините, г-н подполковник, долг службы призывает меня. Примите выражения нижайшего почтения, сударыня.
М а р и н а. До свидания. (Шервуд уходит.) Какой странный солдат. Он смотрел на меня так, точно я его ротный командир. Хотя и приказано есть начальство глазами, но мне стало страшно.
С е р г е й М у р а в ь е в. Я уверен, что он больше не ошибется.
М а р и н а. Как вы угадали, что это я? Вы меня никогда не видели. Ах, да, вам Мишель говорил. Всем известно, что обрученные не щадят чужого слуха. А я тоже узнала вас, как только вы обернулись. Мишель...
С е р г е й М у р а в ь е в. Не пощадил и вашего слуха?
М а р и н а. Нет, нет, это совсем другое. Мне говорил не только он, – я с вами давно знакома. Я читала о вас у Плутарха.
С е р г е й М у р а в ь е в. Где же именно?
М а р и н а. В жизнеописании Брута.
С е р г е й М у р а в ь е в (быстро). Брута? Но без Цезаря он не Брут.
М-м Л о р э (выходит с Софьей). Марина, вы не имеете ко мне сострадания.
М а р и н а. Я иду, я не подумала. Вы не будете дурно думать обо мне, Сергей Иванович?
С е р г е й М у р а в ь е в. Я буду думать, что Мишель взял лучшее из всех сокровищ Верреса.
(Входит Бестужев.)
Б е с т у ж е в. Марина! Моя милая богиня! Каких святых я должен благодарить за это?
М а р и н а. Оставьте в покое святцы, Мишель. Я раскаиваюсь...
Б е с т у ж е в. В чем? В том, что я могу держать и поцеловать вашу чудную ручку? М-м Лорэ, как я счастлив...
М-м Л о р э. Видеть меня? И я поверю? Вы меня проклинаете. Марина, мы едем.
Б е с т у ж е в. Сережа, ты помнишь, сколько раз я говорил тебе об этом необычайном сходстве...
М-м Л о р э. Вы совершенно напрасно пытаетесь отвлечь мое внимание. Коляска стоит у калитки.
Б е с т у ж е в. К тому же, я говорил тебе, что м-м Лорэ поклонница г-жи Ленорман, к которой ты ходил в Париже и получил удивительные предсказания, правда, не исполнившиеся, но, тем не менее, необычайные.
М-м Л о р э. Мишель, вы неисправимый атеист и, без сомнения, будете наказаны в том мире. Все таинственные силы скрыты от неверующих. Мне она заочно предсказала, что меня убьют разбойники, и я не поверила, – я тогда не предполагала, что попаду в Россию.
С о ф ь я (Бестужеву). Вы не должны говорить о том, чего не знаете. Я бывала у Татариновой, и мне открылся новый мир: мне казалось, что я уношусь в небо.
С е р г е й М у р а в ь е в. Вы бывали у Татариновой? Но ведь это хлыстовщина.
Б е с т у ж е в. Марина, неужели и вас захватила эта мистическая пляска.
М а р и н а. Я предпочитаю бальную.
М-м Л о р э. Вы видели г-жу Ленорман? О, расскажите!
М а р и н а. Смотри, Софи, здесь уже поспели вишни, а у нас они совсем зеленые.
С о ф ь я. Марина!
С е р г е й М у р а в ь е в (наклоняя ветку). Пожалуйста.
М-м Л о р э. Что же вам она предсказала?
С е р г е й М у р а в ь е в. Что если я не доживу до старости, то умру в молодости.
М а р и н а. Что если вишни сладкие, то они не кислые, что если меня зовут Мариной, то, следовательно, не Сусанной. И все это совершенная правда.
Б е с т у ж е в. Что если вы живете, то мир полон. Не так ли, моя дорогая, она сказала это? Если вас не будет, то я умру.
М а р и н а. Правду говоря, последнего я не слыхала.
Б е с т у ж е в. Я должен наказать вас. (Целует руку Марины.)
М-м Л о р э. О, вы раскаетесь в своем неверии, когда придет минута горести. Молодость, счастье, так все преходяще на земле... Мы не более как листья, уносимые осенним ветром. Наша жизнь в руке вечного.
С о ф ь я. Мы идем, madame.
М а р и н а. Сергей Иванович, мы ждем вас. Весь мотовиловский птичник ждет вас.
(М-м Лорэ и Софья выходят. Марина приостанавливается у калитки.)
М а р и н а (Бестужеву). Вы проводите нас. Бедный, как, верно, вам наскучили все тайны. Ненавижу все таинственное. Вы должны дать мне слово, что привезете к нам Сергея Ивановича. Слышите? Непременно. (Бестужев и Марина уходят.)
(Входят Спасенихин, Пашков, Гульбин и Щур.)
С п а с е н и х и н. Списали, ваше высокоблагородие. Все тут.
С е р г е й М у р а в ь е в. Хорошо. (Просматривает бумагу.)
(Входят Гебель и Шервуд.)
С е р г е й М у р а в ь е в (отдает бумагу Пашкову). Ступайте. (Гульбин, Пашков, Спасенихин и Щур идут к калитке.)
Г е б е л ь. Все учите их, Сергей Иванович? Напрасно, напрасно.
С е р г е й М у р а в ь е в. Вы думаете?
Г е б е л ь. Государству вред, когда люди, обязанные повиноваться, входят в разные рассуждения. Спасенихин! Щур! (Спасенихин и Щур вытягиваются во фронт. Гульбин и Пашков уходят.) При всем моем к вам уважении, не могу не заметить, что занятия экономией и прочими философиями ведут к гордыне. Солдатам не нужны Вольтеровы бредни, ибо только уподобясь машине, можно быть достойным членом государства. Не только тело, но и разум должен подчиняться дисциплине и строю. (Кн. Трубецкой выходит на террасу.) Не правда ли, князь? Ежели командиру кажется, что он видит на небе тарелку, а не солнце, то и все должны видеть тарелку. Я ведь тоже прожекты сочинял. Когда все будут дышать одной ноздрей, только тогда придет конец революциям.
С е р г е й М у р а в ь е в. Грандиозная мысль, Густав Иванович, чтоб 50 миллионов думали всегда одно и то же. Только она, пожалуй, еще скорей приведет к революции.
Г е б е л ь. Уверен в противном. Вы солдат вольномыслию обучаете, а я покажу вам, что действительно требуется от офицера. Вот и князь посмотрит, что у нас не хуже гвардии. (Входит Бестужев.) И молодежи не вредно.
Б е с т у ж е в. Сегодня праздник. Учений нет.
Г е б е л ь. Отечеству можно пожертвовать получасом. (Сергею Муравьеву.) Я попрошу у вас два стакана воды.
С е р г е й М у р а в ь е в. Воды? Степан, дай сюда два стакана.
Г е б е л ь. Я им выбью бредни из головы. Всех философов в чахотку вгоню.
С т е п а н (приносит два стакана воды.)
Г е б е л ь (Спасенихину и Щуру). Смирно! (Ставит им стаканы на кивера.) Что ногами перебираете, как лошади!
Б е с т у ж е в. Что это за представление?
С е р г е й М у р а в ь е в. Польский пан забавляется.
Г е б е л ь. Шервуд, следи – точно ли шаги будут делать в аршин.
С е р г е й М у р а в ь е в. Вы готовите их в цирк или в балет?
Г е б е л ь. В ординарцы. Раз, два! Раз, два! Философы поротые.
Ш е р в у д. Шаги меньше на вершок, ваше высокоблагородие. На один вершочек. Вот, вот точно-с.
Б е с т у ж е в. Он с ума сошел?
С е р г е й М у р а в ь е в. Подожди. Мне интересен Шервуд.
Г е б е л ь. Мы ведь барышни, шагать широко стесняемся. Как ты носки выворачиваешь, а? Стой! Как у него ноги стоят, точно у гуся.
Ш е р в у д. Точно-с, точно-с.
Г е б е л ь. Ляг, посмотри. (Шервуд ложится на землю.) Ровно?
Ш е р в у д. Криво-с! Криво! Нога петушья-с! (Смеется.)
Г е б е л ь. Пусти! (Ложится сам и смотрит.) Вправо! Вправо! (Встает. Щур роняет стакан.) Тетеря! Русская свинья! (Дает пощечину Щуру.)
Б е с т у ж е в. Мерзавец!
С е р г е й М у р а в ь е в (удерживает его, потом подходит к Гебелю). Довольно, Густав Иванович.
Г е б е л ь. Подполковник Муравьев...
С е р г е й М у р а в ь е в. Я говорю вам – довольно. (Солдатам). Вы можете итти, Шервуд. Слышите. Я вам приказываю. Ну!
(Спасенихин, Щур и Шервуд уходят.)
Кн. Т р у б е ц к о й. Вам бы не следовало забывать, полковник, что поляк не смеет издеваться над русскими солдатами, и ваш генерал имеет законное право удалить вас со службы.
С е р г е й М у р а в ь е в. Оставьте, князь. Нам незачем обращаться к закону. Я так же мало верю ему, как честности полковника.
Г е б е л ь. Как вы можете оскорблять вашего командира и закон? Вы сами корбонар, бунт в полку сеете.
С е р г е й М у р а в ь е в. На это я вам отвечу после.
Г е б е л ь. Я не позволю вам...
С е р г е й М у р а в ь е в. Если вы не замолчите, то я повторю свои слова перед всем полком, и тогда вам останется или вызвать меня на дуэль или подать в отставку.
Г е б е л ь. Я и так вызову вас. Я проучу. Я дворянин и не позволю мою честь...
С е р г е й М у р а в ь е в. Мы лучше не будем говорить о вашей чести.
Г е б е л ь. Вы еще в гвардии бунтовали. Я не посмотрю на ваше имя.
С е р г е й М у р а в ь е в. Молчать!
Г е б е л ь. Вы можете быть уверены, что я не прощу вам этого. Нет-с, не прощу. (Уходит.)
Б е с т у ж е в. Какая подлость – молчать! Какая подлость!
Кн. Т р у б е ц к о й. Чтоб спасти все дело, приходится быть твердыми и сносить, пока это необходимо.
С е р г е й М у р а в ь е в. Да, сейчас как раз минута, чтоб поговорить о терпении.
(Входит Степан.)
С т е п а н. Из вашего баталиона, ваше высокоблагородие, пришли. Гебель Щура и Спасенихина драть велит, так не заступитесь ли?
С е р г е й М у р а в ь е в. За что?
С т е п а н. Две недели тому назад они у шинка набедокурили, так теперича вспомнил, собака. Это за сегодняшнее, чтоб сердце сорвать.
(Вбегают Спасенихин, Щур и солдаты.)
Щ у р. Заступитесь, ваше высокоблагородие. Десять шкур спустит. Господи!
С п а с е н и х и н. Может, уговорите. Срам-от какой, срам-от!
С е р г е й М у р а в ь е в. Что я могу сделать? Закон, слышите, закон и царь позволяют ему все, кроме убийства, а вам и мне велят терпеть. Пусть он рвет вам шпицрутенами мясо, пусть крадет ваш труд, крошит вам зубы, – вы должны молчать, потому что так хотят царь и закон. Ведь вы клялись быть ему верными, хотя бы он продавал вас, посылал в Сибирь, в шахты и в рудники, но разве вы не должны терпеть?
Б е с т у ж е в. Взбунтовать полк, немедленно, сейчас.
Кн. Т р у б е ц к о й. Опомнитесь, господа. Простое благоразумие...
Б е с т у ж е в. Бывают минуты, когда благоразумие становится трусостью.
(Входит Пестель.)
С т е п а н. Его высокоблагородие, полковник Пестель.
П е с т е л ь. Вместо приветствия я приношу вам новость: государь через два месяца прибудет на смотр 4-го корпуса под Белой Церковью.
Б е с т у ж е в. Ура! Наконец-то, Сережа!
С е р г е й М у р а в ь е в. Простите меня за мое бессилие, ребята. Терпеть надо в последний раз, и все же надо пока. Там, под Белой Церковью я спрошу вас: пойдете ли вы со мной туда, куда я поведу вас?
С о л д а т ы. Всюду, ваше высокоблагородие. Рады стараться! С вами до последней капли крови.
Кн. Т р у б е ц к о й. Я был здесь свидетелем совершенного безумия, да и теперь, кажется, свидетель его.
П е с т е л ь. Что делать, князь. Безумие движет мир вперед.
ЗАНАВЕС
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Мельница в имении Давыдова Каменке. Шервуд сидит у окна с инструментами.
Г р о х о л ь с к и й (снаружи). Ты что тут сидишь, Вечный Жид, т.-е. вечный унтер?
Ш е р в у д. А тебе что? Опять пьян? Человек – животное, когда не владеет всеми пятью чувствами.
(Грохольский входит.)
Г р о х о л ь с к и й. Ах, ты, философ с кожевенной фабрики. Пьян? Нет, брат, трезв, как сам король, когда он не пьет. Не слыхал, где тут пасека? Мой дядюшка, управляющий ее превосходительства Екатерины Николаевны Давыдовой, послал меня приказать принести меду. А где эта пасека, чорт ее знает. Я не бывал. Что только в большом доме делается! Гостей, барышень цветник, эдем, а в нем пери такие розовенькие, так и порхают, так и порхают. Что есть лучше женщины на свете, говори?
Ш е р в у д. Отстань.
Г р о х о л ь с к и й. Э, брат, шалишь, не обманешь. Ты философов перед начальством ломай, перед Муравьевым. А уж я, благодаря святым или чорту, разглядел тебя. Чего вчера вечером к стеклу прилип? У старухи внучки первый сорт.
Ш е р в у д. Ну, и глядел, ну, и что же? А мне разве нельзя? А может, и нельзя. Это им, сытым, жирным можно. Почему? Разве не из одной глины бог лепил, как по их же предрассудкам сказано. Терпи и щеку подставляй. А почему только мне щеку-то подставлять? Может, ударить-то и я не хуже сумею.
Г р о х о л ь с к и й. Ну, на этом брат, большого уменья не требуется. Каждый козел рогат.
Ш е р в у д. Сообразили верно. Я, впрочем, не против мордобоя, на нем мир держится. Я только против неправильного распределения мордобоя. Почему у одних – кулаки, а у других только щеки? Почему одни могут быть честными, а другие нет? Муравьев – честный, а Шервуд – подлец. А может, я тоже был бы честным, как бы...
