Текст книги "Бальзамины выжидают"

Автор книги: Марианна Гейде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Органы

Мы передаём друг другу органы, играемся в них, словно в игрушки. Вот одна из них, помешкав, выковыривает глазное яблоко и швыряется им в соседку, та смеётся, отирает лоб, но эта девушка не в её вкусе, девушки вообще не входят в число её любимых блюд, и она, в свою очередь, посылает третий глаз молодому человеку моих лет в непроницаемых солнцезащитных очках. В это время одна из девушек вырывает у другой язык, видимо, опасаясь, что она о чём-то проболтается, та защищается, но, видя, что сделанного не воротить, начинает изъясняться пальцами, в особо патетичных местах прибегая даже к помощи пальцев ног, окружающие, сочувствуя, подбрасывают ей свои руки, и она, обрастая ими, как морской полип, сочинила уже целую поэму.

А вот и не человек уже, а словно бы распахнутый шкаф, разложил перед собой свои причиндалы – пару крепких фиолетовых почек с зеленоватым отливом, мотки оранжевых кишок, мешковатое сердце с признаками ожирения, перебирает и улыбается, как идиот. Сегодня жарко и все ходят с животами на распашку, со стянутыми на затылок скальпами, вовсе без одежды или прикрывая по выбору те части тела, которые сами считает срамными. А эта достала из живота пузырь с пятимесячным эмбрионом и потряхивает перед собой, хвастается подружкам, жидкость в пузыре булькает, эмбрион спит вниз головой, скрестив ноги, и тихо питается через дырку в пузе. Так тяжело переносят здесь жару.

Это верно подметил Лукиан, что человек от природы не имеет никакого органа, посредством которого мог бы совокупляться с другим человеком. Существующие протезы дороги и получение их требует значительных затрат. Обыкновенно люди используют какие-либо подручные средства, которые имплантируют в собственное тело и используют наподобие того, как в биллиарде используют лузы и шары. Совокупление – краткое и однократное действие, после которого один из совокупляющихся теряет свой протез, зато другой приобретает два, впоследствии он может использовать их для других актов. Количество протезов, находящихся в обороте, почти всегда неизменно, хотя сами предметы ломаются или утрачиваются. Совокупление связано с нанесением некоторого ущерба и всегда совершается в тайне. Люди, совершающие совокупление, как правило, не знают о том, что они его совершают, лишь много после, ощутив довлеющую пустоту или избыток, они догадываются об этом.

О мертвецах

Труп простодушен. Он лишён лукавства, однако же в нём есть тайна. Он долженствует быть сокрытым – однако же сам ни от кого не скрывается. Не способный быть свидетелем, он, тем не менее, являет собой свидетельство. Свидетельские показания могут быть подвергнуты сомнению, свидетельство же трупа неопровержимо: даже если он изуродован до неузнаваемости, даже когда его насильственно лишили всех черт, по которым его можно было бы идентифицировать с той или иной личностью – всё же мы можем сказать с уверенностью по крайней мере то, что перед нами находится мёртвое тело. Да и какая польза была бы от этой идентификации, когда она уже изначально содержит в себе некую грубую ошибку? Расследования преступлений – дела живых, до мёртвых оно уже не имеет касательства. Поэтому в тайне мы испытываем зависть к трупу, некую особенную брезгливость, смешанную с восторгом: ведь наше свидетельство против его – ничто, слово человека против слова улики, не отражающее какое-либо событие, но являющее его самым своим существованием. Поэтому от трупов так спешат избавиться – скрыть их под землёй, предать огню или истребить каким-либо иным образом, не столько из страха перед превращениями, могущими произойти в них, сколько из суеверного опасения того, что эти превращения затронут, втянут и поработят нас самих.

Мало какое зрелище вызывает у нас столь сильный ужас, как вид повешенного. Прямое положение тела, его лёгкое покачивание придаёт ему облик живого, как бы восставшего из мира мёртвых, но утратившего все права и возможности; голова свесилась на бок, в то время как кончики ног зависли над землёй в свободном парении и тело воспаряет к небесам. Повешенный напоминает марионетку, вздетую на крючок после окончания представления, и кто может поручиться, что кто-либо вновь не приведёт её члены в движение? Приподнятое над землёй, но и не прилежащее небесам, тело повешенного являет собой промежуточную стадию: не живое и не мёртвое, но, кажется, могущее быть приведённым в действие, точно за каждым повешенным скрывается чёрт или какая-нибудь ещё более странная сила. Всякий, кому доводилось снимать тело повешенного с крюка, знает это жуткое ощущение, когда лёгкость свободно закреплённого на верёвке или ремне тела сменяется вдруг тяжестью в наших собственных руках, которая представляется нам непомерной: точно мы забрали у чёрта или той, иной неназванной силы её добычу и вместе с ней взяли на себя какую-то не до конца нам самим ясную обязанность. След этой тяжести наподобие печати надолго остаётся в нашей мускульной памяти и время от времени проступает в ней, точно желает нам напомнить неизвестно о чём, вызывая на внутренней поверхности кожи лёгкую рябь.

Бабочка

С внезапным бесшумным хлопком, который вы, скорее, чувствуете кожей как лёгкое дуновение, распахивается бабочка, точно многоокое окно, ведущее в другой мир, распахивается и вновь схлопывается. Будто бы само пространство взглянуло вдруг на вас, будто бы оно моргает, оттого что в глаз ему попало мохнатое, с шерстистыми щекочущими усами тельце бабочки. Она распята на собственных крыльях, маленький воздухоплаватель в шерстяном костюме, для которого вы – гигантское, неизвестно откуда возникшее препятствие. В жаркую погоду в воздухе рябит от бабочек – громадные, глазастые, попеременно схлопывающиеся и распахивающиеся, так что начинает казаться, будто сам воздух – мираж, и вот-вот прорвётся, и вы, очутившись в точке его разрыва, окажетесь нигде. С той стороны как будет выглядеть эта ткань, какова изнанка её швов, искусно спрятанных там и тут, так что издалека она выглядит цельнотканной, да так плотно, что невозможно вытянуть из неё ни одной нити, не разрушив всю её фактуру? Ткань эта, наброшенная на пустоту, включает и вас, и меня, как существ, также обладающих зрением, осязанием и могущих быть видимыми и осязаемыми. Любая осязающая поверхность чревата глазом и не являются ли многочисленные сказания о тысячеглазых существах неким предчувствием далёкого прошлого, когда зрение было размазанным по всей поверхности живого существа? Но это всего лишь болтовня о бабочках. Время их жизни, на наш человеческий взгляд, слишком коротко, но что мы можем сказать о том, как сама бабочка может оценить длину своей жизни? Ёмкость её внутреннего времени вполне могла бы оказаться достаточно велика, чтобы вместить невероятную плотность событий. Того, что она могла бы счесть событием (и это не более, чем наши догадки, ибо, что, в конечном итоге, можно считать «событием»?) Как мы узнаём о том, является ли событием то, что мы переживаем в данный момент? Возможно, сами «события» – не более чем наши поздние домыслы, когда мы стремимся каким-то образом упаковать наше время в цепь связных коротких рассказов. Но бабочки не нуждаются в том, чтобы сочинять рассказы, бабочка – сама рассказ. Помнит ли она свои предыдущие метаморфозы? Является ли такая память чем-то необходимым, или перед нами несколько разных существ, которые никогда не могут встретиться? Но и мы лишены способности встретиться с теми нами, которыми были несколько лет назад, дать верный совет, предсказать судьбу. Мы лишены способности заглядывать в прошлое, поэтому удовлетворяемся тем, что выдумываем его. В противном случае мы рисковали бы обнаружить себя самих чем-то вроде бабочки, случайного бесшумного хлопка, посредством которого пространство оглядывает себя само. Секунда – и оно моргает, и кто тогда видит его? Потому-то мы предпочитаем думать, что обладаем прошлым.

III

В одном городке в окрестностях Тулузы

В одном городке в окрестностях Тулузы гражданам запрещено умирать. Нарушивший постановление подлежит административным взысканиям. Граждане, вовремя не успевшие зарезервировать место на единственном, пока ещё действующем кладбище, ходят понурые, вечно оглядываются, только тем и озабочены, как бы ненароком не умереть. Немногие избранные, у которых такое место имеется, ходят, гордо расправив плечи, распрямив спину, подставив лицо сухому шершавому воздуху. Они ясным прямым взглядом смотрят в глаза представителям местной административной и исполнительной власти. Им не страшно умирать.

Шесть пальцев на левой руке

У неё шесть пальцев на левой руке. Вместо того, чтобы, как поступают другие представители подвида шестипалых, зажимать лишний палец в кулаке, она постоянно жестикулирует обеими руками так быстро и убедительно, что у окружающих не остаётся времени сосчитать или хотя бы что-нибудь заподозрить.

Форточка

Они уже довольно давно сидели в комнате, в шевелящемся никотиновом воздухе, не решаясь открыть форточку, потому что за окном творилось такое – и Н. всё время пошатывал зуб, а Т. вертел в стакане серебряной ложечкой, и Наташа подумала, что сахар давно разошёлся, а потом вспомнила, что сахар давно закончился, и сказала Т.: «Оставь ложечку в покое», и Н.: «Открой форточку». Н. звякнул шпингалетом, воздух заворочался, как пёс, и затрусил к выходу, но за окном творилось такое, и он предпочёл остаться в тепле, с людьми. Т. оставил ложечку и принялся расшатывать зуб. Наташа подумала, что на небесах, где их играют какие-нибудь красивые люди, всё выглядит совсем по-другому.

N. крал лица

N. крал лица. Глянется ему какое-нибудь, и он тут же исподволь в него влезает, примеривает мимические особенности, расслабляет или увеличивает тонус мышц, так или этак сдвигает брови. Лицами известными, кинозвёздами или общественными деятелями брезговал – слишком заметно. Хорошо знакомые люди тоже не годились – сторонний взгляд мог засвидетельствовать умыкание. В крайнем случае, старался этих людей потом избегать. Лучше всего было работать в метро, на длинных перегонах, когда человек вынужденно ограничен в передвижениях и абсолютно беззащитен. Предпочитал тех, что уже в возрасте, лет за пятьдесят, с хорошо определившимся и закрепившимся рисунком. Женские лица тоже годились, но вообще-то их было всего несколько – для некоторых особых случаев. Было у него и своё собственное лицо, по правде сказать, довольно неприятное. Им он пользовался либо среди домашних, либо в тех случаях, когда хотел произвести не слишком приятное впечатление, показать, что разговор закончен, например. Оставшись наедине с самим собой, всегда извлекал излюбленное, безразлично-кроткое обличье, подсмотренное пятнадцать лет назад у регистраторши в одной приморской гостинице, и чувствовал себя в эти моменты самым прекрасным и умиротворённым существом во вселенной и про себя обращался к самому себе с немногословными репликами, какие произносят, скорее, для того, чтобы удостовериться в присутствии, чем чтобы что-то сообщить.

Конфиденциальный разговор

…и допытывались у Лазаря, что видел он, когда пребывал по ту сторону жизни, но тот всё отмалчивался и переводил разговор на другую тему. И только после, в разговоре с Марией, происходившем с глазу на глаз, признался:

там нет ничего

Воскресение

Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе.

Воскресение только что умершего представляется менее невероятным: неподвижное, тело, кажется, ждёт одного только прикосновения, одного глотка дыхания, чтобы, впитав его, задышать самому. Человек с зеркальцем, желая разглядеть признаки жизни, приближает своё лицо слишком сильно, так что его собственное дыхание, тайно для него, замутняет поверхность стекла.

Воскресение умершего несколько часов назад менее вероятно для рассудка, но легко достигается воображением. Окоченевшее, точно напрягшееся, тело умершего несколько часов назад обладает формой более чем когда либо и своей каменной твёрдостью напоминает статую. Оживить статую – что может быть легче?

Но тело, затронутое разложением настолько, что уже смердит, переставшее быть телом, превратившееся в полигон органических превращений, булькающее и лопающееся от ищущего выход газа, – кому под силу его воскресить, кроме Него? Чудо является в сладковатом тошнотворном мареве, точно привидевшееся в обморочном бреду.

Заблуждение

– This is a trick, – произнесла Лиззи за несколько часов до смерти. Некоторые, впрочем, уверяют, что она сказала «It's six o'clock»

У дельфинов ведь тоже были свои верования, своя сложная и разветвлённая система религиозных воззрений. Встречались среди них и дельфины-шахиды, подводные Рыцари Веры. Они нарочно подстерегали корабли и кружили возле них в надежде быть выловленными. Лиззи была как раз из таких. Ей повезло.

Каково же было её разочарование, когда оказалось, что люди вовсе не являются божественными существами, носителями сверхразума, а, напротив, сами ловят дельфинов в надежде узнать от них нечто, недоступное слабому человеческому уму.

Человек, который выиграл в тетрис

То есть это он так говорит, потому что при этом никто не присутствовал и, следовательно, подтвердить либо опровергнуть не может. Если поверить ему, то это случилось так: на тогда ещё чёрно-зелёном мониторе внезапно загорелись огромные ступенчатые буквы, сложившиеся в слова GAME OVER и, чуть ниже и мельче, CONGRATULATIONS и три восклицательных знака. И не хотели исчезать вплоть до выключения компьютера путём нажатия на кнопку ON/OFF, что чревато.

С тех пор прошло уже довольно много времени, в течение которого не произошло ничего особенного и определённого. Мы постепенно стали подзабывать об этой истории, сами понимаете, жизнь есть жизнь, существуют проблемы и поважней, один умер, другой, наоборот, размножился, третий вконец свихнулся, четвёртый и всегда был слегка не в себе. Иногда доходят кое-какие слухи. Тогда мы поневоле настораживаемся и ждём. Сами не знаем, зачем. Скорее всего, это был обыкновенный сбой в программе. Но нет-нет да и.

Он был восхищен духами

J. был восхищен духами, а после возвращён на место. Монотонным, безуханным, как вода, голосом, он рассказывал о том, что ему было открыто в царстве духов:

– Комната. Белая, сводчатый потолок. Потом другая комната, больше и светлей. Круглое окно. В окне деревья, вода. Вода тёмная. Существа с выпуклыми глазами. Ходят. Не говорят, смотрят. Звуки. Как будто дребезжит стекло. Поезд, или гром. Так постоянно. Больше ничего. Да, ягоды.

Лицо его, расслабленное, почти утратившее мимику, было точно отпечатанным на пишущей машинке, в которую нарочно не заправили ленту, в два слоя, и вот теперь из-под него выдернули копирку и там, у себя, изучают результаты.

Они испортились

А. (разглядывает картинки на экране): Они другие. Видишь, как они испортились?

Х. (не глядя): Такие же, как были.

А.: Ты даже не смотришь. Если бы посмотрел, то увидел – они испортились.

Х. (не глядя): Может быть, это не они испортились. Может быть, это ты испортился. Второе вероятней.

А.: Они испортились, я испортился. Ты думаешь, одно исключает другое? Напротив. Все вещи портятся, и я, и эти куклы.

Х.: Они и прежде были не фонтан.

А.: Во всяком случае, в них была жизнь.

Х.: Если не ошибаюсь, они всегда выглядели мёртвыми.

А.: Раньше они выглядели так, словно прикидывались мёртвыми. А теперь уже не прикидываются, а как будто по правде умерли.

Х.: Но и тогда, и после их делали из полихлорвинила.

А.: Ты бы лучше на них посмотрел.

Х. (смотрит на экран): Ну, посмотрел. Ничего не замечаю особенного.

А.: Вот именно.

голос за кадром

– в один прекрасный день все вещи оказались испорченными. Старые вещи испортились от старости, новые вещи производились уже изначально испорченными, и невозможно было отличить их друг от друга. Всё никуда не годилось. Ни одной хорошей, неиспортившейся вещи не осталось, и невозможно было увидеть и понять, каковы они были прежде. Так продолжалось и продолжалось до тех пор, пока в мире что-то оставалось.

Сюжеты

В одной сказке Андерсена вещи, пока были невелики, играли в людей, после выросли и перестали прикидываться.

В одном переводном рассказе главный герой просит милостыню в подземных переходах, пока не наберёт достаточно денег, чтобы купить свежую газету, потому что всегда хочет быть в курсе событий. Покупает и уходит.

В одном фильме рассказывается история двух шле– милей, которые проводили время за игрой в шашки, а поскольку шашек у них не было, то они использовали для этого шахматы, в которые играть не умели. В конце концов, какой-то добрый человек, проникшись к ним сочувствием, дарит им настоящие шашки. Шлемили ужасно радуются, берут шашки и играют ими в «конницу Чапаева».

В одном фантастическом рассказе существовал агрегат по измерению времени при помощи сигаретного пепла. Это позволяло судить не только о длительности, но и об интенсивности существования. Полученные порции пепла прессуются и складываются в специальном хранилище. Ведь если существует небесная канцелярия,

то логично предположить, что где-нибудь есть и небесный колумбарий.

В одном сне А. привиделось, что её тело – это две переплетённые змеи. Вот они разъединились и поползли, каждая в свою сторону. Вместо одной А. стало две змеи. Ни одна из них не была А. в собственном смысле, да и не было у А. никакого такого собственного смысла, а у любой из двух змей, образовавшихся на её месте, он был. Так она ползла в разные стороны и ползла, пока не проснулась.

Терракотовая армия

… император Цинь Шихуан, когда-то провозгласивший: «пусть цветут сто цветов, пусть процветают сто школ».

Сто цветов процвели и начали так ужасно браниться друг на друга и на императора, что тот в конце концов учредил диктатуру и остаток дней провёл в обществе терракотовых статуй.

К. вернулась из Китая и рассказывает: терракотовая армия – самое дорогое и бессмысленное из всех развлечений, которыми их с супругом порадовал Китай. Большая часть солдат побилась, а у оставшихся вынули бронзовые копья, которыми они прежде были вооружены, так они и стоят, сжимая в вытянутой руке будто бы воображаемый хуй.

Маленькие пылевые смерчи

Водились такие в Донецкой области, К. рассказывал. Если в ветреную погоду выйти в чисто поле, то запросто можно столкнуться. Величиной с небольшого ребёнка лет десяти-одиннадцати, достаёт до середины груди, а бывают и постарше. Очень странное ощущение, когда находишься с ними рядом. Не свирепы, но и радушием не отличаются. Медленно шествуют мимо, лихо вворачивая в себя пыль, кусочки травы, мелкую каменную крошку – всё, что им под силу поднять. Когда ветер стихнет – исчезают бесследно, рассыпаясь на пыль и воздух, через какое-то время возникают в совершенно другом месте. Один раз такой маленький смерч, всего метр с кепкой ростом, подошёл близко-близко и что-то прошептал. Невозможно было разобрать. Невежественные люди полагают, что таким образом души умерших детей пытаются вернуть себе плоть.

В шкатулке что-то гремело

Деревянная, лакированная, как будто облизанная языком гигантского дракона. С папиросную пачку величиной. Она не открывалась.

Не то чтобы она была заперта на ключ или с каким– нибудь секретом, нет. Она не открывалась в принципе. Цельный кусок дерева, покрытый чёрным лаком, лёгкий и полый. Там что-то гремело.

Что там может быть? – гадали и строили предположения. Что-нибудь очень ценное или, наоборот, крайне опасное. В шкатулке что-то гремело, и невозможно было выяснить, что именно. Это возбуждало любопытство.

И вы, конечно, не будете удивлены слишком сильно, узнав, как были разочарованы дети, не столько потому, что ничего ценного или опасного в шкатулке не содержалось (а был там маленький металлический шарик, который бойко выскочил из рук и покатился по полу сразу после того, как шкатулка была расколота), а, скорей, оттого, что поняли: вопрос был с самого начала поставлен неверно. Не «что там гремело», а «как оно там оказалось». И этот совершенно правильно поставленный вопрос так и остался без ответа.

Джеральдин Чаплин

Джеральдин Чаплин в средней руки мистическом триллере, истончившаяся, дегидрированная, с накрепко присушенной кожей, на которой трещинами и рельефами обозначены все мимические механизмы, пятьдесят с лишним лет приводившие зрителя в исступление ума. Напоминает хорошенькую мумию, с удивительной грацией движущую саму себя посредством исчезающе тонких тростей.

Чем старше она делается, тем крепче любит её плёнка, с тем, возможно, чтобы под конец целиком впитать в себя её черты, и тогда с той стороны не останется и горстки праха: как переводная картинка, отойдёт её образ, покривившись слегка в околоплодных водах, и навеки прилепится к экрану.