Текст книги "Аргидава"

Автор книги: Марианна Гончарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава десятая
В подземелье

– Ого… – протянул Игнат, рассматривая замок.

Новый замок с кодом был погнут, оцарапан, но, то ли вскрывали его, то ли не смогли вскрыть, было неясно.

– Странно, кому понадобилось лезть сюда? – Маша разглядывала глубокие борозды на замках.

– Тому, кто год назад украл у Аси ключи.

Игнат долго возился с замками, а Маша все время думала: вот бы не открылось, вот не открылось бы подольше. Но сначала щелкнул один замок, потом, спустя минуту, – второй. Игнат откинул крышку, обитую жестью, показались полусгнившие деревянные ступеньки. Игнат зажег фонарик, и Маша обреченно принялась спускаться следом за ним. Учитывая прежний опыт, медленно, старательно прощупывая ступеньки. Несколько ступенек внизу прогнили окончательно, и пришлось прыгать.

Узкий коридор, как и рассказывала в детстве Мира, затем разбухшая, на ржавых петлях дверь, опять узкий коридор, что привел их в небольшое помещение, от него коридор вел прямо, потом вправо, потом влево, проход сужался, потом опять повернул вправо, где оказался вроде бы тупик. Игнат посветил фонариком вокруг и обнаружил сбоку узкий и низкий ход, где идти надо было пригнувшись, а ход становился все у́же и ниже, и только потом, протиснувшись боком, почти на корточках они попали в большое сводчатое помещение – целый зал с большим, грубо сколоченным деревянным столом.

Пахло сыростью, плесенью от земляного пола. Несколько крепких столбов подпирали потолок в самой широкой части зала. Игнат осветил один столб и накрепко вбитое в него кольцо.

– Для чего это? – Маша сразу представила, что дальше в подземелье они увидят скелеты, прикованные к таким вот кольцам и столбам, жуткие тени, шепот, стоны, – ей отчаянно захотелось обратно домой, ну, или прижаться к сильному уверенному плечу. Понятно же.

– Это, наверное, для лошадей. – Игнат постучал ногтем по столбу. Тот ответил глухим гулом.

– Металл? – просипела Машка только для того, чтобы не раствориться в темноте, чтобы услышать собственный голос, чтобы не потерять контроль над собой.

– Мне кажется, это лиственница.

– За… Зачем лиственница? Откуда у нас здесь лиственница, Игнат? Игна-а-ат, я хочу знать, откуда у нас лиственница? Она ж у нас не растет.

– Ну, кто-то грамотный, кто строил это подземелье, привез сюда лиственницу. Лиственница имеет свойство каменеть. Вся Венеция на сваях из лиственницы стоит. И если бы это было просто подземелье, зачем было везти откуда-то лиственницу, можно было ограничиться дубовыми столбами-подпорками. Так ведь? Маш, ты чего? Не бойся, – внезапно голос Игната потеплел.

Маша, конечно, боялась. Но в таких вот случаях ее спасает от паники удивительное свойство организма: задумываться о самых неожиданных вещах в совершенно неподходящих обстоятельствах. Она, конечно, боялась, но, наблюдая, как Игнат ногтем колупает окаменевшую лиственницу и рассматривает лошадиное кольцо, думала, надо же, какой хороший. Какой у него красивый профиль. А как он вчера меня рассмешил! Разговаривал с собачкой в чьем-то дворе. Собака подняла ухо и склонила голову вправо, Игнат тоже склонил голову вправо. Собака сказала предупредительное:

– Б! Б! Б!

Игнат тоже сказал по-собачьи:

– Б! Б! Б!

А Машка умирала от смеха, как они были похожи оба. И когда они уходили, собачка подбежала к калитке, высунула башку и заскулила, мол, вернись, вернись, еще давай поиграем.

Игнат тогда приобнял ее за плечи, тоже хохоча, заметил:

– Машк, а ведь мы с тобой смеемся над одним и тем же.

– Ну и что?

– А то, что это очень хороший знак. Представь, если бы я смеялся, а тебе было бы не смешно. Прикинь? Это же почти инопланетяне получаются, которые дышат разным воздухом и не могут находиться вместе.

– А собачку эту зовут Старшина, – сказала Машка вслух.

– Что? – не расслышал Игнат. – Пошли дальше.

И Маша продолжила размышлять, что до чего же правильно девушке или женщине быть не одной. А чтобы рядом шел, стоял, сидел или лежал кто-то единственный, теплый. Не кот. И не собачка. И стала думать еще разное, о чем не расскажешь, потому что редко кто умеет такое рассказывать.

Нет, конечно, она могла бы, но… а вдруг будет фальшиво и пошло. Пошло и фальшиво. Даже наедине с самой собой. Лучше просто спрятать все в тень, потому что отзывчивый и сам поймет, почувствует, в себе услышит и согласится.

– А куда дальше? – спросила она. – Это же тупик. А если это тупик, столбы – не для лошадей. И вообще, какие могут быть лошади в подвале? Как они туда спускались? По ступенькам?

– Они могли спускаться с другой стороны, где был специально приспособленный для лошадей ход.

– Но здесь ведь тупик, – упорно твердила Маша.

Игнат медленно бродил по периметру зала, ощупывая стены светом своего фонарика и рукой.

– Хода нет.

– Но ведь дед Матвеич…

– Точно. Паромщик. Он говорил, что они с другом забирались в подземный ход со стороны крепости. Так. Будем вызывать Сашку-старателя.

– А кто это? Зачем?

– А вот зачем. Иди сюда, – позвал Игнат, – смотри.

В освещенном кругу на стене смутно просматривался позеленевший от влаги и времени кованый, размером с мужскую ладонь, круг, а в нем – только на ощупь – солнечный круг с широкими девятью лучами, похожими на лепестки пиона или языки огня. В солнечном круге извивалась ящерица.

– Саламандра? – тихо спросил Игнат. Скорей, сам себя спросил. – Сашка – любимый ученик нашего Тищенко. Блистательный был студент. Носом чует металл и воду в земле. Правда, там история была одна странная… Копает он сейчас или нет, я не знаю.

– Что копает? Где?

– Археолог он.

– Ну?

– Он, видишь ли, черный археолог. Копает без разрешения. Но как-то слишком смело. И некоторые говорят, что его кто-то прикрывает.

– Что значит – прикрывает?

– Ох, Маша. Ну… Кто-то влиятельный прикрывает его увлечение. Работает он на кого-то. Я даже знаю, на кого. И все знают.

– Омерта! – Машка прошептала, вытянув указательный палец. На стене тень Машкиной руки в свете фонаря казалась даже зловещей. – Омерта. Все знают, никто не говорит? А на кого работает?

Игнат положил руку девушке на плечо и вдруг прошептал нежно и тепло:

– Маха… Маааха, слушай…

– Что?

– Маха, пожалуйста…

– Что? Что, Игнат, что?

– Маха, маленькая. Ты…

Машка замерла в темноте, ожидая чего-то и твердя про себя: «Ой, не надо, не надо, не надо пока, не надо!»

– Маш, – опять легким шепотом дохнул в лицо Игнат, – знаешь что?

– Что? – хрипло отозвалась Маша.

– Это… Не морщи лоб!.. – И засмеялся: – Не бойся. Но будь осторожна. Давай выбираться. А то простудишься.

Ребята полезли обратно тем же путем, то пригибаясь, то протискиваясь боком.

«Ну не прибить этого клоуна? – думала Машка разочарованно, выползая почти на коленках из узкого, как кроличья нора, хода. – То ли смеяться, то ли плакать».

«Ну ты же сама не хотела, – злорадно отозвался внутренний ее голос. – И надо наконец следить за собой и научиться не морщить лоб!» Когда наконец они вышли в коридор с лестницей, Игнат подхватил Машу за талию – держись! – звонко чмокнул ее в щеку и подсадил на целую перекладину гнилой, почти развалившейся лестницы.

Глава одиннадцатая
Сашка-старатель

– Черный археолог? Все знают, чем он занимается, но никто не говорит. Все знают, кто его прикрывает, но никто не говорит. – Машка отряхивала джинсы от пыли, пока Игнат, набирая коды, закрывал замки на люке.

– Да, никто не говорит. Мало ли сейчас черных археологов. Одно дело – раскапывать курганы. Другое – искать оружие Первой и Второй мировых войн. Я не знаю, где именно копает Сашка-старатель. И что находит. Все знают, что он копает, но никто не говорит. Вот и судачат, что кто-то ему покровительствует.

– Познакомь меня! Ну возьми меня с собой на эту встречу! Кто тебе подземелье показал? Ты что, жадничаешь? Ты предатель? Цапнул мою загадку и оставляешь меня на обочине?

У Маши такое бывало. Обидно: идея твоя, работа твоя, результаты тоже твои, а пожинает их почему-то другой человек. Его хвалят, ему платят. А ты в это время сидишь в машине, где тебя оставили, ждешь, жмешься от неловкости, мерзнешь и чувствуешь себя выставочной собакой. Выступила? Отплясала? Место! Сидеть! Ждать! Охранять!

И тогда Машка подумала: если Игнат не возьмет ее с собой знакомиться с Сашкой-старателем, тогда к черту его мягкий голос и красивый профиль, его длинные музыкальные пальцы и его стихи, и запихнуть поглубже воспоминания, как он тащил ее на руках домой, когда она подвернула ногу, и вообще забыть навсегда, пусть себе уйдет и живет где-нибудь подальше от меня, – так думала Машка.

И продолжала ныть: познакомь да познакомь меня с Сашкой-старателем. Короче, достала уже своим нытьем. Игнат дал ей Сашкин электронный адрес: договаривайся сама. Он человек-погода. Как ветер задует. Как Луна меняется. От всего он зависит.

…Сашка-старатель ответил Маше в этот же вечер и прислал свою фотографию… с карнавальными заячьими ушами на голове. Серьезный, по-своему даже красивый, в очках, сидит, как будто фотографируется на партбилет, при галстуке, сосредоточенный. Но с ушами. Белыми и пушистыми. «Это ж какой свободный, легкий человек, – думала Машка, – если он послал незнакомой девчонке такую свою фотографию, чтобы я его узнала при встрече. Написал мне, мол, я готов разговаривать, я вообще разговаривать люблю, и назначил свидание в кафе «Калинка».

Приехали они на встречу к Сашке-старателю чуть раньше. Кафе – фу и жуть. Пахнет пережаренным. Маша задумалась: зачем он назначил встречу в этом вот гиблом месте: играет попса, какие-то дяденьки вчерашней свежести пиво пьют, галдят. Столы грязные с пятнами пролитого. Рядом же приличный ресторанчик, тихий, все равно ведь мы угощаем, ну что ему стоило согласиться. Нет – только туда. А потом она поняла, что, во-первых, это в контексте с его ушами. А во-вторых, возможно, он боялся. Не доверял им. Поэтому, кстати, и послал фотографию с ушами. И в конце концов, тут кафе, открытое на все четыре стороны – можно быстро уйти, если что. То есть сбежать.

Они ждали. Маша ожесточенно терла салфеткой деревянный стол без скатерти. А тут он появился… Нет, не так. Сначала в воздухе возник какой-то ритм. Тым-ты-дынц, тым-ты-дынц! И с жуткой музыкой в жутком кафе никак этот ритм не связан, а слышала его только Маша. В этом ритме вдруг задвигались автомобили, пешеходы. Рядом стояла передвижная лавочка с фруктами, продавец неожиданно заколотил ладонью по картонному ящику, отбивая такт. Колдовство и шаманство. Казалось, что все окружающее пространство к чему-то готовилось, приноравливалось и радовалось. И вот из-за поворота сыпанул ворох сухих шафранных и пурпурных листьев, сделалось светлей, ярче вокруг, заискрилась, зажурчала весело вода из откуда-то взявшейся тут поливальной машины, присланной, по-видимому, именно сюда небесным продюсером. Сашкин выход обставлялся дорого и красиво. Показался из-за угла качественный башмак, брючина узких джинсов, а следом как будто из кулис вышел весь он. Сашка-старатель. В воздухе вокруг однозначно стихло, а потом будто хор прозвучал:

– Сааааашка!

Походкой, верней, походочкой, а еще верней, походняком вихляющим, ногами чуть кривоватыми, расчетливо-спортивно двигая руками, разболтанными в суставах, худой, даже тощий, пружинистый и очень во всем этом органичный, какой-то юркий, вертлявый, подвижный как угорь, он, широко и благодарно улыбаясь всем вокруг – и не только посетителям кафе, но и поливальной машине, улице, торговцу фруктами, солнцу, засиявшему вдруг ярче, – подгреб к их столу и остановился, застыл, элегантно и одновременно насмешливо поклонившись и притопнув. Очень фактурный, некрасивый, но интересный. Как для кино. Без заячьих ушей.

Как и оказалось, он этой своей внешностью и всем видом так подходил к нелепому этому уличному кафе, что Маша немедленно смирилась, обрадовалась и уселась поудобней, чтобы его слушать.

– На! – сказал вместо «здравствуйте». – Это первый век нашей эры. Римский император Траян. Динарий.

Он положил на грязноватый, сбитый из некрашеных досок стол мелкую монетку с дырочкой.

– Ого! Откуда такой? – насторожился Игнат.

– А шел-шел и нашел, – не мигая и преданно, честно глядя в глаза, ответил Сашка-старатель, – на Траянском валу, – весело заржал, приобнял Игната и взял в свою крепкую сухую и шершавую от мозолей лапу Машину руку: – Будем знакомы. Сашка-старатель…

Так и познакомились.

И вот они уже были достаточно знакомы. И доверяли друг другу, заключив триумвират. Сашка-старатель, Игнат и Маша. Сашка-старатель много чего интересного рассказал и показал. И целый день они бродили вокруг крепости и сидели над старыми книгами в кабинете отца Васыля, в боковой холодной комнате храма, и как-то, утомившись, выйдя на воздух, щурясь на свет, присели на развалинах сторожевой башни, и Сашка-старатель со вкусом закурил.

– А знаете, Тиша однажды… То есть профессор Тищенко говорил, что Аргидава играет со временем. Тут в разных местах время течет по-разному. В подвалах и подземельях – быстро. И если мужчина забирается туда на несколько часов, обратно он может выйти очень заросший или даже с бородой. А если подымаешься на самую высокую башню, бродишь там по переходам, рассматриваешь, думаешь часами, то, когда спускаешься, тебя спрашивают: «А что ты так быстро? Ведь и пятнадцати минут не прошло». Хотелось бы знать, что там происходит. И почему так?

Есть вещи, – продолжал Сашка, глядя туда вдаль, где молчала в ожидании упрямая и раздраженная в тот день крепость, – есть вещи, которые не должны быть известны человечеству. И не надо туда лезть.

– А вам? – спросила Маша.

– И мне.

– Но вам же известно… – стала она горячиться.

– Нет. Я ничего об этом не знаю. Я – никто и ниоткуда. Человек без родины. Родился на корабле. На Камчатку мать плыла, откуда, зачем, теперь уже никто и не узнает. Дядька меня забрал. У него в доме и вырос. Всю жизнь его боялся. Тяжелый человек. Несносный. Загадочный. Очень умный. – Сашка затянулся и добавил: – Нет, пожалуй, не очень умный, скорей изобретательный. И ужасно, ужасно жадный. Вот, знаете, такой. Алчный. И много для меня сделал.

Луша, которая весь вечер лежала у порога храма на солнышке, встала, подошла к Сашке, посмотрела ему в лицо, фыркнула от табачного дыма и улеглась корабликом рядом с Машей, аккуратно сложив перед собой лапы, мордой к крепости, хвостом к людям. Сашка-старатель ей не нравился. Он вызывал тревогу. Маше с Игнатом она доверяла. Они ее любили и были ей понятны. Луша вытянула шею, старательно нюхая воздух, глядя далеко, в сторону крепости. А та – обиталище душ ушедших, но не нашедших покоя, – угрожающе глядела – шевелилась, шептала, шуршала, шелестела, меняла очертания, температуру и запахи, охраняла тени, шаги, следы и голоса таинственных своих обитателей.

– Но вы же стоите на пороге, вам нужно сделать только один шаг… Мы стоим на пороге, – уточнила Маша.

– Мы. Ну знаете, я не идиот! Чтобы делать необдуманные шаги…

– А я с детства мечтаю, чтобы она мне открылась.

– Зачем это тебе? – однажды спросил Сашка-старатель. Один-единственный раз спросил.

Маша пожала плечами в недоумении: действительно, зачем это ей? Приступать, а потом волноваться, болеть, страдать, не спать, бояться видений, теней, звуков, непонятно кого и чего. Ей это зачем? Не могла ответить. А Игнат спокойно предположил:

– Ей незачем, – глядя на Машу, как будто видит впервые. – Это вообще не Машке нужно. Верней, Машке это точно не нужно. – Игнат накинул ей на плечи свою куртку. Дул ветер от Днестра, похолодало. – Это нужно ей, – указал подбородком Игнат в сторону широко и в тот день особенно основательно и даже вызывающе разлегшейся внизу, как в чаше, крепости.

– Сколько же здесь слоев, – завистливо и тоскливо прошептал Сашка, – сколько же здесь всего можно накопать! Тут ведь каждое новое селение просто возводилось поверх старого.

– А почему они строили так низко? – не отводя завороженного взгляда от играющей с ними крепости, спросила тихо Маша.

– Потому что раньше люди, жившие в гармонии с природой, никогда не селились выше родника.

– Но Аргидава же стоит рядом с Днестром!

– Это значит только то, что река поменяла русло.

– А если Днестр разольется? Как Прут, например, недавно. И затопит крепость.

– Нет. Тут тысячелетний договор.

– Какой договор? Между кем договор?

Сверху, от Турецкого моста, раздался оглушительный крик:

– Гобнээээта! Гобнэээта!

Так кричал кто-то, призывая кого-то.

– Гобнэта – знаете что это? Это значит «маленький кузнец», – Игнат объяснил. – С латыни.

Из-за разрушенной сторожевой башни выбежала девочка, видимо сидевшая за их спинами до поры тихонько. Выбежала девочка странная и, роняя полевые цветы из корзины, побежала наверх, к мосту, где старая кузня разрасталась новыми пристройками. Где кузня звенела и стучала, бряцала и лязгала, пела свою ритмичную песенку под соломенной крышей, обжитой ласточками, и светилась в сумерках теплом своего работящего жара. Побежала девочка прямиком в кузню известного кузнеца Мэхиля. Побежала девочка торопливо, даже не поглядев на этих троих.

– Она слушала нас, что ли? – спросил, глядя ей вслед, Игнат.

– Служба у нее такая, – ухмыльнулся Сашка. – Хотя сможет ли она что-нибудь пересказать?

– Она немая?

– Она глухая.

– Но она ведь побежала на… как это… Гоб…?

– Гобнэта. Как-то она слышит. Кожей, наверное. Ну, нам не понять все равно. Такая странная, особенная девочка. Что мы о таких знаем?

Сашка затушил сигарету о портсигар, аккуратно уложив в него окурок.

– Ну пошли, – жестко приказал он.

Они так и не поняли, им ли с Игнатом, собаке Луне ли он велел следовать за ним, но все подчинились и поплелись все трое.

Из блокнота

…Словом, я изводила себя и других, пока однажды не пошла в собор недалеко от старинной крепости. Пошла к знакомцу своему Василию Николаевичу, отцу Васылю, с вопросами, на которые, возможно, и не было никогда ответов. Из собора он, отец Васыль, настоятель, вышел мне навстречу с трудом, давно всем знакомый, очень многими любимый за честность, за скромность, за доброту, за силу духа, но уже совсем больной, с отекшим бледным лицом, с покрасневшими больными глазами. Вышел не велеречивый и сладкоголосый, как некоторые его коллеги, а приветливый и немногословный. Он как раз тогда даже разрешил мне посмотреть свою библиотеку, где были толстые рукописные книги, позволил сидеть там подолгу, читать все, что я захочу, но выносить ничего не велел. И даже дал мне ключ. Верил. Тогда я спросила:

– А почему я?

Отец Васыль ответил:

– А кто?

Подобный ответ на вопрос «Почему я?» мне доводилось слышать в своей жизни довольно часто. И я понимала, что таким образом на меня возлагают большую ответственность.

– Ой, Господи! – вскрикнула я, когда палка отца Васыля соскользнула со ступеньки и батюшка чуть не упал, но мы с мужем быстро подхватили его с двух сторон.

И, видя лихорадочный блеск в моих глазах и трясущиеся руки и правильно расценив и мое состояние, и голос дрожащий, и торопливые мои вопросы: зачем именно я должна это писать и нужно ли вообще мне это, батюшка остановил меня – остановил чуть ли не взглядом – и мягким своим, бархатным голосом спокойно произнес:

– Тихо, дитя, тихо. Не призывай Создателя в суете. (Я пишу здесь «Создатель» с заглавной буквы – так, как говорил о нем отец Васыль, с искренним почтением). Не надо беспокоить Всевышнего по пустякам. Давай-ка сначала сама попробуй, а уж если не будет получаться, попросишь, позовешь…

– Что вы, Василий Николаевич! – чуть не обиделась я. – Вы же священник, а такое говорите. Ладно я, безбожница и отступница, пионерка-комсомолка, хиппи и прочее. Но вы, отец Василий! Как же без помощи небесной?

– Знаешь, какие слова чаще всего произносит Ангел твой хранитель? Главное, его услышать. Знаешь, что Ангел сказал Марии? – Отец Васыль остановился на середине лестницы передохнуть.

– Что? – Это я даже еще и не сообразила, о чем он.

– Он сказал: «Не бойся».

«Откуда вы знаете?» – спросила бы моя Маша, а я промолчала.

Но отец Васыль безмятежно ответил бы:

«Мне сказали».

Моя Маша, выпучив глаза, сглотнув от нетерпения, спросила бы:

«Ккк… кто?!»

Отец Васыль мягко, смиренно улыбнулся бы, мол, подумай.

Так было бы. Батюшка как-то совсем по-человечески, очень по-семейному просто, тепло, великодушно, бескорыстно и честно нес Слово Божье людям. И в силу того, что он был так тяжело, неизлечимо болен и столько времени проводил в больнице на грани между мирами, что и вправду во вневременье своем мог вести душевные беседы с ангелами.

Но в тот яркий летний день он наклонился и заглянул мне, психованной, дерганой, в лицо своими темными вишневыми уставшими глазами, погладил по голове и, сильно хромая, опираясь на палку, медленно, грузно сошел со ступенек собора и кинул через плечо, тяжело и сипло дыша:

– Тебе там куртку мою… Не смотри, что старая. Матушка почистила для тебя. Теплая… Принес… Ветер сегодня с Днестра. Когда ветер от реки, холодно наверху, в храме. И чаю принесут. Проси чаю, если замерзнешь. Не бойся.

«Не бойся», – написала я на обложке своего рабочего блокнота. Чтобы не забыть. И чтобы не бояться.