Текст книги "Ценность всех вещей. Создание и изъятие в мировой экономике"

Автор книги: Мариана Маццукато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Столкновение с границей сферы производства

Для понимания того, каким образом на протяжении столетий возникали различные теории ценности, стоит принять во внимание как и почему одни виды экономической деятельности получили название «производительных», а другие – «непроизводительных». Необходимо также учитывать, каким образом это разграничение повлияло на представление о том, какого вознаграждения заслуживают соответствующие экономические субъекты – иными словами, как распределяются выгоды от создания ценности.

Столетиями экономисты и политики – люди, занимающиеся планированием таких организационных структур, как правительство или предприятие, – разделяли виды деятельности в зависимости от того, производят они ценность или нет, то есть являются ли они производительными или непроизводительными. В результате между этими типами деятельности фактически появился некий рубеж, изображенный на рисунке 1 в виде забора, который формирует концептуальную границу, иногда именуемую термином «граница сферы производства» (production boundary)[32]32
  SNA 2008. N.Y.: United Nations, 2009. P. 6; СНС 2008. С. 7. URL: https://unstats.un.org/unsd/publication/SeriesF/SeriesF_2Rev5r.pdf (дата обращения 19.10.2020). Также рассмотрение границы сферы производства содержится в: Coyle D. GDP: A Brief but Affectionate History. Princeton: University Press, 2014. P. 37–39; Койл Д. ВВП: Краткая история, рассказанная с пиететом. М.: Изд. дом ВШЭ, 2016. С. 51–53: Boss H.H. Theories of Surplus and Transfer: Parasites and Producers in Economic Thought. Boston: Unwin Hyman, 1990.


[Закрыть]. Внутри этой границы находятся создатели богатства, а вне ее – бенефициары. На последних богатство распространяется либо потому, что они способны извлекать его с помощью рентоориентированных видов деятельности, как в случае обладания какой-либо монополией, либо потому, что богатство, созданное в сфере производства, перераспределяется в их пользу – например, посредством современной политики в области социального обеспечения. В понимании классических экономистов рента представляла собой незаработанный доход и полностью оказывалась за границей сферы производства. Напротив, прибыль представляла собой доход, заработанный в результате производительной деятельности внутри этой границы.

Рис. 1. Граница производственной сферы вокруг производящих ценность видов экономической деятельности

Исторически «забор», очерчивающий границу сферы производства, не был устойчивым – его форма и размер менялись вместе с изменением социальных и экономических сил. Эти изменения границы между созидающими и изымающими можно одинаково четко разглядеть и в прошлом, и в современную эпоху. В XVIII веке утверждение физиократов, представителей ранней школы экономической мысли, о «непроизводительных» землевладельцах вызвало бурное возмущение, ведь это было нападением на правящий класс Европы, которая на тот момент была преимущественно аграрной. Политически взрывоопасный вопрос заключался в том, являлись ли лендлорды просто лицами, злоупотребляющими своим могуществом для извлечения части богатства, которое создается фермерами-арендаторами, или же их вклад в виде земельного ресурса был принципиально важен для того способа, каким фермеры создавали богатство.

В некоем новом виде этот спор о том, где проводить границу сферы производства, продолжается сегодня по отношению к финансовому сектору. После финансового кризиса 2008 года с самых разных сторон зазвучали сигналы о необходимости возрождения промышленной политики для поддержания созидателей в индустриальной сфере, каковые воспринимались как нечто противоположное изымающим из сферы финансов. При этом говорилось о необходимости нового баланса для сокращения масштаба финансового сектора (попадающего в темно-серый круг непроизводительных видов деятельности на рисунке 1) при помощи налогообложения, например, в виде налога на такие финансовые трансакции, как валютные операции или торговля ценными бумагами, а также мер по поддержке промышленности для стимулирования роста в отраслях, которые действительно создавали осязаемые вещи вместо того, чтобы просто заниматься их обменом (на рисунке 1 эти отрасли оказываются в светло-сером круге производительных видов деятельности).

Но не все так просто. Суть не в том, чтобы заклеймить одних как изымающих, а другим присвоить имя созидающих. Различные виды человеческой деятельности за пределами рассматриваемой границы могут быть необходимы для стимулирования производства – без них производительные виды деятельности могут оказаться не столь ценными. Торговцы нужны, для того чтобы обеспечивать доставку товаров к месту их продажи и эффективный товарообмен. Финансовый сектор принципиально нужен покупателям и продавцам для совместного ведения бизнеса. Поэтому подлинный вопрос заключается в том, какую форму должны принять все эти виды деятельности, чтобы служить цели производства ценности.

И самое важное: а что же государство? По какую сторону границы сферы производства оно находится? Является ли оно, как это часто утверждается, по своей природе непроизводительным (а единственным его заработком выступают обязательные перечисления в виде налогов с производительной части экономики)? Если это так, то каким образом государство может обеспечивать рост экономики? Или же оно в лучшем случае способно лишь устанавливать такие правила игры, чтобы создатели ценности могли действовать эффективно?

В самом деле, постоянно возобновляющийся спор об оптимальном формате государственных институтов и о гипотетических угрозах высокого государственного долга ограничивается обсуждением того, помогают ли государственные расходы росту экономики – поскольку государство может быть производительным и создающим добавленную стоимость, или же оно как нечто непроизводительное выступает тормозом для экономики, а то и уничтожает ценность. Эта политически окрашенная тема придает специфический колорит текущим дискуссиям, которые простираются от вопроса о том, может ли Великобритания позволить себе ракетно-ядерную систему Trident, до спора о том, существует ли некое «волшебное число» для оптимального размера правительства, определяемого как такое отношение государственных расходов к национальному производству, за пределами которого экономика неизбежно будет функционировать хуже, нежели в том случае, если такие расходы находятся на более низком уровне. Как мы увидим в главе 8, данный вопрос в большей степени испытывает пагубное влияние политических взглядов и идеологических позиций, нежели основывается на глубоких научных доказательствах. Действительно, важно помнить о том, что экономика является ядром социального знания, так что «естественный» масштаб государства будет зависеть от того, с какой теорией (или просто «позицией») вы подходите к вопросу о ключевой цели государства. Если оно рассматривается как нечто бесполезное или в лучшем случае как инструмент решения время от времени возникающих проблем, то его оптимальный масштаб неизбежно окажется принципиально меньше, чем в том случае, если государство рассматривается как ключевой механизм роста, необходимый для управления процессом создания ценности и инвестирования в него.

С течением времени умозрительная граница сферы производства расширялась, охватывая гораздо бóльшую часть экономики и более разноплановые виды экономической деятельности, чем прежде. Когда экономисты и, шире, общество в целом пришли к определению ценности посредством предложения и спроса (ценность имеет то, что продается), такие виды деятельности, как финансовые трансакции, стали определяться как производительные, хотя прежде они обычно классифицировались как непроизводительные. Примечательно, что единственной значительной частью экономики, которая, как принято считать, главным образом находится вне границы сферы производства и, как следствие, оказывается «непроизводительной», остается государство. Верно и то, что многие другие услуги, которые люди оказывают в любом сегменте общества, остаются неоплачиваемыми (например, уход родителей за детьми или здоровых за больными) и не учитываются должным образом. К счастью, такие темы, как пофакторный подход к способу измерения национального производства (ВВП), приобретают все большую актуальность. Но помимо добавления к ВВП новых понятий, таких как уход или устойчивость всей планеты, принципиально понимать, почему мы придерживаемся тех представлений о ценности, которые у нас есть, – а это невозможно сделать без тщательного рассмотрения самой категории ценности.

Почему теория ценности имеет значение?

Прежде всего, сам факт исчезновения категории ценности из экономических дебатов скрывает то, что должно быть живым, публичным и активно дискутируемым[33]33
  Принципиально не понимать данное утверждение в том смысле, что иные формы обсуждения категории ценности в экономике не являются важными. См. прекрасное обсуждение «общественной ценности» в экономике: Bozeman B. Public Values and Public Interest: Counterbalancing Economic Individualism. Washington, DC: Georgetown University Press, 2007; о значении для ВВП см.: Stiglitz J.E. Sen A., Fitoussi J.-P. Mismeasuring Our Lives: Why GDP Doesn’t Add Up. N.Y.: The New Press, 2010; Стиглиц Дж., Сен А., Фитусси Ж.-П. Неверно оценивая нашу жизнь: Почему ВВП не имеет смысла? М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2016; о вопросах морали и этики в либеральной мысли см.: Gaus G.F. Value and Justification: The Foundations of Liberal Theory. N.Y.: Cambridge University Press, 1990. Однако основной идеей этой книги является акцент именно на том способе, каким образом экономические измерения ценности в производстве фундаментально изменили возможность различать создателей и изымателей ценности, а следовательно, и различие между рентными доходами и прибылями, что, как мы увидим в главе 2, иначе влияет на ВВП, нежели проблемы, выявленные у Стиглица.


[Закрыть]. Если допущение, что ценность определяется «на глаз», не оспаривается, то в таком случае определенные виды деятельности неизбежно окажутся создающими ценность, а другие – нет, просто потому, что некто – как правило, имея в этом материальную заинтересованность, – так утверждает (возможно, более красноречиво, чем другие). Те или иные виды деятельности могут перескакивать с одной стороны границы сферы производства на другую с помощью одного клика мышки, и едва ли это кто-то замечает. Когда банкиры, риелторы и букмекеры заявляют, что создают ценность, а не изымают ее, представители магистрального направления экономической науки не предлагают никакого основания для того, чтобы оспорить это, даже несмотря на то что публика может относиться к подобным претензиям скептически. Кто способен возразить Ллойду Бланкфейну, когда он заявляет, что сотрудники Goldman Sachs входят в число самых продуктивных людей на свете, или фармацевтическим компаниям, поясняющим, что запредельно высокая цена на какой-нибудь из их препаратов объясняется порождаемой им ценностью? Истории о создании богатства могут убеждать (или «захватывать») правительственных чиновников, как это недавно продемонстрировало одобрение правительством США курсов лекарственного лечения лейкемии стоимостью полмиллиона долларов, обоснованное именно продвигаемой фармацевтической индустрией моделью «ценообразования на основе ценности» – даже невзирая на то, что вклад налогоплательщика в создание соответствующего препарата составил 200 млн долларов[34]34
  Szabo L. Breakthrough cancer drug could be astronomical in price // USA Today. August 22, 2017. URL: https://www.usatoday.com/story/news/2017/08/22/breakthrough-cancer-drug-astronomical-price/589442001/ (дата обращения 19.10.2020).


[Закрыть].

Во-вторых, отсутствие анализа ценности имеет масштабные последствия для одной конкретной сферы – распределения доходов между разными членами общества. Когда ценность предопределяется ценой (а не наоборот), уровень и распределение доходов представляются обоснованными постольку, поскольку существует рынок товаров и услуг, который порождает эти доходы в процессе покупки и продажи. В соответствии с этой логикой все доходы являются заработанными – любой анализ с точки зрения их производительности или непроизводительности при этом исчезает.

Однако данное объяснение представляет собой логический круг, замкнутую петлю. Доходы обосновываются производством чего-либо, что имеет ценность. Но как мы измеряем ценность? По тому, приносит ли она доход. Вы получаете доход, потому что вы производительны – вы производительны, потому что вы получаете доход. В результате как по мановению волшебной палочки пропадает понятие незаработанного дохода. Если доход предполагает нашу производительность и если мы заслуживаем дохода всякий раз, когда мы производительны, то как в таком случае доход может оказаться незаработанным? В главе 3 мы увидим, что данный порочный круг в рассуждениях нашел отражение в том, каким образом формируются национальные счета, отслеживающие и измеряющие производство и богатство в отдельно взятой экономике. В теории никакой доход нельзя считать слишком высоким, поскольку в рыночной экономике конкуренция не допускает, что кто-либо зарабатывает больше, чем заслуживает. На практике же рынки, как выражаются экономисты, имеют несовершенный характер, и в результате цены и заработные платы зачастую устанавливаются сильными мира сего, а соответствующие расходы несут слабые.

С преобладающей сегодня точки зрения цены устанавливаются предложением и спросом, и любое отклонение от того, что считается конкурентной ценой (основанной на предельном доходе), должно объясняться тем или иным несовершенством, при исправлении которого произойдет правильное распределение дохода между экономическими субъектами. При этом практически не обсуждается возможность того, что некоторые виды деятельности постоянно приносят рентный доход, поскольку они воспринимаются как ценные, хотя в действительности они препятствуют созданию ценности и/или уничтожают уже существующую ценность.

В самом деле, для экономистов больше не существует иного объяснения, помимо теории субъективной ценности, где рынком движут предложение и спрос, и как только препятствия для конкуренции устранены, результат должен пойти на пользу всем. При этом не ставится вопрос о том, каким образом разные представления о ценности могут влиять на распределение доходов между работниками, органами публичного управления, менеджерами и акционерами, скажем, в таких компаниях, как Google, General Electric или BAE Systems.

В-третьих, политики, пытаясь направлять экономику в том или ином направлении, неизбежно находятся под влиянием идей о ценности – признают они это или нет. Очевидно, что в мире, где миллиарды людей продолжают жить в страшной нищете, уровень роста ВВП является важным показателем. Однако ряд наиболее значимых экономических вопросов сегодня связан с тем, каким образом достичь особого типа роста. Сейчас много говорится о необходимости сделать рост «более умным» (определяемым инвестициями в инновации), более устойчивым (более экологическим) и более инклюзивным (порождающим меньше неравенства)[35]35
  European Commission Horizon 2020 agenda. OECD, UN.


[Закрыть].

Вопреки широко распространенному предположению, что у политики не должно быть конкретного направления – она должна быть направлена просто на устранение барьеров и фокусироваться на «создании равных правил игры» для бизнеса, – для достижения указанных конкретных целей требуется немало политических решений. Сам по себе каким-то чудесным образом рост в этом направлении не пойдет. Чтобы изменить правила игры в том направлении, которое мы считаем желательным, требуются иные виды политики. Это, повторим, сильно отличается от привычного предположения, что у политика не должно быть конкретных направлений, а она предназначена просто устранять барьеры, чтобы бизнес мог приступить к производству в комфортных для себя условиях.

Принципиальным для определения того или иного направления движения экономики является решение, какие виды деятельности более важны, а какие менее: попросту говоря, нужно наращивать те виды деятельности, которые окажутся значимыми для достижения конкретных целей, а менее важные необходимо сокращать. И мы уже это делаем. Определенные типы налоговых вычетов, например, для сферы исследований и разработок (R&D), представляют собой попытку простимулировать больший объем инвестиций в инновации. Мы субсидируем образование и профессиональную подготовку студентов, поскольку общество хотело бы, чтобы больше молодых людей шло учиться в университеты и пополняло ряды рабочей силы с более высокой квалификацией. За подобными мерами могут скрываться экономические модели, которые демонстрируют, как инвестиции в «человеческий капитал» – знания и способности людей – благоприятствуют экономическому росту той или иной страны, повышая ее производительные способности. Аналогичным образом нарастающая сегодня озабоченность тем, что финансовый сектор в ряде стран стал слишком большим (в сравнении, скажем, с производственным), может быть обусловлена теоретическими представлениями о том, в рамках какого типа экономики мы хотели бы жить, а также о размере и роли финансов в нем.

Однако различение производительных и непроизводительных видов деятельности редко было результатом «научных» измерений. Скорее, наделение чего-либо ценностью – или ее отсутствием – всегда подразумевало гибкие социально-экономические аргументы, следующие из определенной политической точки зрения, которая в одних случаях явно выражена, а в других нет. Определение ценности всегда в той же мере связано с политикой и конкретными представлениями о том, как должно быть сконструировано общество, что и с экономикой в узком смысле этого понятия. Измерения не являются чем-то нейтральным: они воздействуют на поведение и наоборот (в данном случае перед нами та же идея перформативности, с которой мы уже сталкивались в предисловии).

Таким образом, суть не в том, чтобы создать совершенный барьер, который вешает на одни виды деятельности ярлык производительных, а другие классифицирует как непроизводительную погоню за рентой. Не сомневаюсь, что вместо этого мы должны решительнее связывать наше понимание того, как создается ценность, с тем способом, каким должна выстраиваться структура различных видов деятельности (будь то в финансах или в реальной экономике) и как это связано с распределением порождаемых доходов. Лишь таким образом нынешний нарратив относительно создания ценности будет подвержен более тщательной проверке, а утверждения в духе «Я создатель богатства» будут соотнесены с достоверными идеями о том, откуда это богатство берется. В таком случае используемая фармацевтическими компаниями модель ценообразования на основе ценности может быть тщательно рассмотрена с учетом процесса коллективного создания ценности, в рамках которого значительная часть приносящих доходы компаниям фармацевтических исследований на высокорисковой стадии финансируется за счет государственных средств. Аналогичным образом та 20-процентная доля, которую обычно получают венчурные капиталисты, когда небольшая высокотехнологичная компания становится публичной, выходя на фондовый рынок, может считаться чрезмерной в свете подлинных, а не мифических рисков, которые берут на себя эти капиталисты, инвестируя в развитие данной компании. А если некий инвестиционный банк получает громадную прибыль на нестабильности обменных курсов валют, которая воздействует на ту или иную страну, эту прибыль можно считать тем, чем она в действительности и является, – рентой.

Но для того чтобы прийти к такому пониманию создания ценности, необходимо выйти за рамки кажущихся научными классификаций видов деятельности и взглянуть на лежащие в их основе социально-экономические и политические конфликты. В действительности притязания на создание ценности всегда были связаны с утверждениями о сравнительной производительности определенных групп общества, зачастую имевшими отношение к фундаментальным сдвигам в лежащей в их основе экономике – от сельского хозяйства к промышленности или от экономики, ориентированной на массовое производство, к экономике, основанной на цифровых технологиях.

Структура книги

В главах 1 и 2 будет рассмотрено, каким образом экономисты начиная с XVII века рассуждали о регулировании роста при помощи наращивания производительных видов деятельности и сокращения непроизводительных – это представление концептуализировалось посредством теоретической границы сферы производства. Дискуссия об этой границе и ее тесная связь с идеями о категории ценности на столетия вперед повлияли на предпринимаемые государством меры стимулирования экономического роста – но и сама граница сферы производства менялась под влиянием неустойчивых социальных, экономических и политических условий. В главе 2 будет внимательно рассмотрен самый значительный из этих сдвигов. Начиная со второй половины XIX века категория ценности из объективной превратилась в более субъективную, привязанную к индивидуальным преференциям. Эта революция имела тектонические последствия. Произошло размывание границы сферы производства как таковой, поскольку почти все, что могло обладать ценой или могло с успехом претендовать на создание ценности – например, финансы, – внезапно оказалось производительным. Это создало возможность для увеличения неравенства, стимулируемого отдельными экономическими субъектами, способными похвастаться своей исключительной «производительностью».

Как будет показано в главе 3, где рассматривается развитие систем национальных счетов, идея границы сферы производства продолжает воздействовать на понятие выпуска продукции (output). Однако есть фундаментальное различие между этой новой границей и ее предшествующими формами. Сегодня решения относительно того, что именно составляет ценность в рамках национальных счетов, принимаются путем смешения различных элементов: во-первых, это всё, чему можно законно назначить цену и обменять; во-вторых, присутствуют прагматичные политические решения, такие как учет технологических изменений в компьютерной индустрии или неприлично большой размер финансового сектора; наконец, есть практическая необходимость в поддержании управляемости подсчетами в очень крупных и сложных современных экономиках. Все это, конечно, замечательно, однако факт дискуссии о границе сферы производства больше не носит определенный характер и не имеет явной связи с идеями по поводу категории ценности, означает, что экономические субъекты способны – путем последовательных лоббистских усилий – незаметно располагаться внутри этой границы. В этом случае их деятельность по изъятию ценности учитывается в ВВП – и очень мало кто это замечает.

В главах 4, 5 и 6 исследуется феномен финансиализации – роста финансового сектора и распространения финансовых практик и подходов на реальную экономику. В главе 4 я рассматриваю возникновение финансов в качестве масштабного сектора экономики и то, как они, чаще всего считавшиеся непроизводительным видом деятельности, стали признаваться видом деятельности преимущественно производительным. Еще в 1960-х годах составители национальных счетов рассматривали финансовую деятельность как просто перемещение уже существующей ценности, а не как порождение новой ценности, и это помещало финансы за пределами границы сферы производства. Сегодня подобное представление претерпело принципиальные изменения. В нынешнем своем воплощении финансы рассматриваются как получение прибылей от услуг, которые стали классифицироваться как производительные. Я рассматриваю, как и почему произошло это невероятное переопределение, и ставлю вопрос о том, действительно ли финансовое посредничество трансформировалось в безусловно производительную деятельность.

В главе 5 я рассматриваю развитие «капитализма управляющего активами» – то, каким образом финансовый сектор распространился за рамки банков, включив все большее количество посредников, занимающихся управлением средствами (индустрию управления активами), – и ставлю вопрос о том, оправдывает ли роль этих посредников и подлинные риски, которые они на себя берут, получаемые ими вознаграждения. Тем самым я даю критическую оценку того, каким был масштаб подлинного вклада управления средствами и частного акционерного капитала в производительную экономику. Кроме того, я задаюсь вопросом о том, возможно ли сегодня взяться за реформирование финансового сектора без серьезной дискуссии о том, правильно ли классифицированы виды деятельности в нем – не являются ли они тем, что следует рассматривать как рентные доходы, а не как прибыли? – и каким образом можно провести это различия. Если наши системы национальных счетов действительно представляют изъятие ценности так, как будто это ее создание, то это, возможно, поспособствует пониманию динамики уничтожения ценности, которая характеризовала недавний финансовый кризис.

Исходя из описанного признания за финансами статуса производительного вида деятельности, в главе 6 рассмотрена финансиализация экономики в целом. Краткосрочные финансовые операции, нацеленные на быстрый возврат средств, оказали влияние на промышленность: управление компаниями осуществляется в целях максимизации акционерной ценности (ценности для акционеров). Данная стратегия возникла в 1970-е годы в попытке реанимировать эффективность корпораций с помощью того, что называлось главной целью конкретной компании – создания ценности для ее акционеров. Однако, как будет показано, эта стратегия оказалась пагубной для устойчивого экономического роста – не в последнюю очередь потому, что она стимулирует краткосрочную выгоду для акционеров в ущерб долгосрочным выгодам для компании: подобный путь развития тесно связан с возрастающим влиянием управляющих фондами, которые стремятся повысить доходы своих клиентов и свои собственные. В основе максимизации акционерной ценности лежит представление о том, что наибольшие риски берут на себя именно акционеры, заслуживающие поэтому крупных вознаграждений, которые они зачастую и получают.

Принятие на себя рисков зачастую выступает обоснованием тех вознаграждений, которые извлекают инвесторы, и в главе 7 содержится дальнейшее рассмотрение других типов изъятия ценности, осуществляемых во имя этого. В данном случае я имею в виду тот особый тип принятия рисков, который требуется, для того чтобы состоялись радикальные технологические инновации. Несомненно, инновационная деятельность является одной из наиболее рискованных и неопределенных в рамках капитализма – большинство соответствующих попыток терпят неудачу. Но кто принимает этот вызов? И какого рода стимулы должны для этого создаваться? Здесь я обращаюсь к той необъективной оценке, которая присутствует в сегодняшнем инновационном нарративе – к тому, как не берется в расчет принятие на себя рисков государственным сектором, когда государство рассматривается лишь как поддерживающее частный сектор и «снимающее риски». Результатом этого стал комплекс мер, включавший реформирование системы прав интеллектуальной собственности, который укрепил могущество лидеров в данной сфере, ограничил инновационный процесс и породил такое явление, как «непроизводительное предпринимательство»[36]36
  Baumol W.J. Entrepreneurship: Productive, Unproductive, and Destructive // Journal of Political Economy. 1990. Vol. 98. No. 5. P. 893–921; Баумоль У. Предпринимательство: производительное, непроизводительное и деструктивное // Российский журнал менеджмента. 2013. Т. 11. № 2. С. 61–84.


[Закрыть]. Основываясь на своей предшествующей книге «Предпринимательское государство», я продемонстрирую, каким образом произошла раскрутка образа предпринимателей и венчурных капиталистов как представителей наиболее динамичной части современного капитализма – инновационного процесса – и как эти лица заявляли о себе в качестве «создателей богатства». Я тщательно проанализирую этот рассказ о создании богатства и покажу, что в конечном итоге он является ложным. Заявление, что ценность заключается в инновациях – в самом последнем изводе речь идет о понятии «платформ» и связанной с ними идеей экономики совместного пользования, – в меньшей степени относится к подлинным инновациям и в большей степени – к изъятию ценности за счет получения рентных доходов.

Развивая тему ложного инновационного нарратива, в главе 8 я задаюсь вопросом о том, почему государственный сектор всегда описывается как медлительный, пробуксовывавший, бюрократичный и непроизводительный. Откуда взялось данное описание и кому оно выгодно? Как будет показано, государственный сектор стал представляться непроизводительным точно так же и в то же самое время, когда производительным оказался финансовый сектор. Современная экономическая мысль низвела роль государства лишь до исправления сбоев в работе рынка вместо активного его формирования и профилирования. Полагаю, что роль государственного сектора в создании ценности была недооценена. Преобладающая точка зрения, возникшая в рамках негативной реакции на действия правительства в 1980-х годах, принципиально влияет на представления государства о самом себе – оно видит себя колеблющимся, осторожным, заботящимся о том, чтобы не злоупотребить своими полномочиями в том случае, если за этим последуют обвинения в создании проблем для инноваций или обвинения в фаворитизме, в «ставке на победителей». Рассматривая то, почему деятельность государственного сектора не учитывается при подсчете ВВП, я ставлю вопрос о том, почему она должна иметь значение, и очерчиваю некий иной возможный взгляд на ценность государственного сектора.

В главе 9 я прихожу к заключению, что лишь путем открытой дискуссии о ценности – ее источниках и порождающих ее условиях – можно помочь нашим экономикам двинуться в том направлении, которое будет генерировать больше подлинных инноваций и меньше неравенства, а заодно и трансформирует финансовый сектор в такую часть экономики, которая действительно сосредоточена на помощи созданию ценности в реальной экономике. Недостаточно критиковать спекуляции и изъятие ценности на краткосрочном горизонте, а также приводить доводы в пользу более прогрессивной налоговой системы, которая делает своей мишенью богатство. Подобную критику нужно обосновывать с помощью иного дискурса о создании ценности – в противном случае программы реформ вновь принесут незначительный эффект и будут легко отражены лоббистскими усилиями так называемых «создателей богатства».

Эта книга не является попыткой отстоять какую-то одну истинную теорию ценности. Скорее, ее задача – снова сделать теорию ценности темой, вокруг которой ведутся жаркие дебаты, темой, значимой для времен экономической турбулентности, внутри которой мы находимся. Ценность не является чем-то заданным, чем-то безошибочно помещаемым либо внутри, либо вне границы сферы производства – ценность формируется и создается. По моему мнению, финансовый сектор сегодня стимулирует не отрасли, для которых он был призван стать «смазкой» колес торговли, а скорее, другие отдельные части самого финансового сектора. Таким образом, он находится за пределами границы сферы производства, даже несмотря на то что формально считается находящимся внутри нее. Но так не должно быть, ведь мы можем формировать финансовые рынки таким образом, чтобы они действительно оказывались в пределах этой границы. Это предполагало бы как новые финансовые институты, задачей которых является предоставление займов организациям, заинтересованным в долгосрочных высокорисковых инвестициях, способных помочь стимулированию более инновационной экономики, так и изменение инструментов налогообложения в пользу долгосрочных инвестиций перед краткосрочными. Аналогичным образом, как будет показано в главе 7, изменения в нынешнем непроизводительном использовании патентов могли бы помочь им в стимулировании инновационного процесса, а не в подавлении его.

Для создания более справедливой экономики, в которой процветание станет доступным большему количеству людей, а следовательно, будет более устойчивым, необходимо придать новые силы серьезной дискуссии о природе и происхождении ценности. Мы должны пересмотреть рассказываемые нам сказки о том, кто является создателями ценности и что это говорит нам о том, каким образом мы определяем разные виды деятельности как экономически производительные и непроизводительные. Прогрессивную политику невозможно ограничивать налогообложением богатства – она требует нового понимания и обсуждения того, как создается ценность, в связи с чем такая политика вызывает более яростное и неприкрытое противодействие. Слова имеют значение – нам нужен именно новый словарь для политических действий. Политика – это не только «интервенции», предметом политики является формирование иного будущего: совместное создание рынков и ценности, а не просто «настройка» рынков или перераспределение стоимости. Речь идет о принятии рисков, а не их «устранение». Кроме того, политика не должна сводиться к пресловутому выравниванию правил игры – она должна подталкивать эти правила в направлении желательного для нас типа экономики.