Текст книги "Судьба Лилиан Хорн"
Автор книги: Мари Фишер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
– Несомненно, что она все будет отрицать, – заявила торжествующе фройляйн Фельнер, обращаясь к судьям, – ей неприятно слышать правду, но ничего не поделаешь. Я знаю, что я знаю, и что слышала своими собственными ушами.
Защитник попросил слова.
– Фройляйн Фельнер, – произнес он слащавым тоном, – нам известно, что вы стараетесь помочь суду установить истину. Никто не рискнет усомниться в этом. Однако тот разговор, на который вы сейчас ссылаетесь, состоялся почти четыре месяца назад.
Фройляйн Фельнер стремительно повернулась в его сторону.
– У меня безупречная память, и я полностью полагаюсь на нее.
– Вот как? – спросил адвокат. – Если я правильно информирован, вы должны были в обозримом будущем оставить свое место в приемной директора Кайзера, освободив его для более молодой секретарши, а именно обвиняемой.
– Какая наглость! – зашипела фройляйн Фельнер и обратилась к судье. – Я обязана терпеть оскорбления?
– Уверен, что защитник ван Борг не имел намерений задеть вас, – попытался успокоить ее Председатель.
– Моя память, – заявил адвокат, – и это признано в профессиональных кругах, тоже безупречна. Однако я не взялся бы дословно передать с абсолютной достоверностью разговор, услышанный мною случайно четыре месяца назад.
– Речь идет не о дословной передаче разговора, а о его сути. А что касается сути, я нисколько не заблуждаюсь. В тот же день я все рассказала своей подруге, с которой вместе живу, можете спросить у нее, если мне не верите!
– Итак, обвиняемая, – сказал судья, – теперь мы вас слушаем. Можете изложить свои доводы.
– Фройляйн Фельнер лжет, – заявила Лилиан Хорн, – возможно, она даже делает это не нарочно, она просто представляет здесь все так, как бы ей того очень хотелось. С самого начала она ревновала меня.
На нее немедленно коршуном налетел прокурор.
– Смотрите, пожалуйста! Ревновала? Из-за чего же, позвольте спросить, если у нее ничего не было с шефом?
– А вам еще никогда не приходилось слышать о необоснованной ревности? – жестко осадила его Лилиан Хорн.
Раздавшийся смех в зале явно был в ее пользу.
Но едва возникшая симпатия к подсудимой тут же была сведена на нет появившимся на свидетельском месте директором Кайзером.
Курт Кайзер явно нервничал. Он то и дело вытирал платком лысину и во время допроса все время путался в противоречивых показаниях.
– Вы, значит, по-прежнему настаиваете, что у вас не было интимных отношений с обвиняемой? – донимал его одним и тем же вопросом судья.
– Да.
– Но ведь вы неоднократно брали ее с собой в поездки?
– Только для служебных целей.
– Обвиняемая – очень красивая женщина, она ведь нравилась вам, не так?
– Да, так… да, конечно…
– Вы обещали жениться на ней?
– Как я мог это сделать? Я был женат и никогда бы не оставил свою больную жену. Я много раз говорил Лилиан об этом.
Одобрительный шепот прошелестел по залу.
– Значит, вы разговаривали между собой о возможной женитьбе?
Курт Кайзер опять схватился за платок.
– Да, – выдавил он с трудом.
– Однако у вас не было интимных отношений с обвиняемой?
– Нет! Сколько еще раз я должен это повторять!
– Но тогда дело наверняка… ну, скажем так… доходило до нежностей между вами? Поцелуев? Прикосновений?
Господину Кайзеру понадобилось много времени, прежде чем он, собравшись с духом, утвердительно ответил на этот вопрос.
– Спасибо. – Председатель откинулся на спинку. – Есть еще вопросы к свидетелю?
Прокурор вскочил раньше, чем успел заявить о своем намерении.
– Вы же не раз бывали вечером у обвиняемой дома!
– Да, это так. Но дело никогда не доходило до интимных отношений. Я просто время от времени… позволял себе немного расслабиться у нее, отдохнуть, выговориться.
– Я даже готов поверить вам, господин свидетель, – мягко произнес прокурор, – ну, а теперь, пожалуйста, честно, как мужчина мужчине. Вам очень хотелось вступить в интимные отношения с обвиняемой? Вы ведь стремились к этому, а?
Курт Кайзер молчал.
– Но обвиняемая отказывалась, – настаивал прокурор.
– Да, – из уст Курта Кайзера это прозвучало так тихо, что присутствующие в зале скорее угадали, чем услышали его ответ.
– Обвиняемая сама призналась нам перед тем, что с другими мужчинами не вела себя столь целомудренно. А ведь вы не какой-нибудь там урод. Могли бы вы представить себе, что обвиняемая отказывала вам, поскольку преследовала конечную цель – женитьбу?
Курт Кайзер провел ладонью по лицу.
– Это возможно.
Как ни старался адвокат ван Борг, ему так и не удалось поколебать это изобличающее показание свидетеля, из которого четко вытекал явный мотив преступления.
Ведь Курт Кайзер поклялся суду говорить только правду.
Пока вызывали следующего свидетеля, защитник что-то внушал Лилиан Хорн.
Михаэль Штурм догадывался, о чем шла речь. Адвокат упрекал свою подзащитную, что та отрицала визиты директора Кайзера к ней домой. Лицо Лилиан Хорн осталось неподвижным словно маска, она только пожала красивыми плечами.
Эта ложь с ее стороны выглядела довольно глупо, находил Михаэль Штурм, надо было приготовиться к тому, что Курт Кайзер, допрашиваемый под присягой, выложит все. А вдруг она, в самом деле, не такая холодная особа, действовавшая только по расчету, как считали ее все окружающие?
И вдруг впервые в нем шевельнулись сомнения относительно ее виновности. Он уговаривал себя, что пока еще все свидетельствует об устранении соперницы, даже если убийство и не обязательно совершено из корыстных побуждений. Может, она вообще глупее, чем он думал, хотя мало похоже на нее. Но отчего у него такое ощущение, что ее судьба непосредственно затрагивает и его?
Один за другим на место для свидетельских показаний поднимались господин Керст, Рут Фибиг, кельнер из «Таверны», гардеробщица, и все подтверждали одно и то же – в ту пятницу, тринадцатого июня, Лилиан Хорн покидала ресторан примерно на полчаса. Ее возвращения, напротив, никто не заметил, пока она не вышла из дамского туалета, где, как она сама показала, она основательно освежилась.
Вызвали Хуберта Тоглера. Он появился с мрачным лицом и явно избегал смотреть в сторону обвиняемой. С заметным нежеланием он подтвердил показания других свидетелей и утвердительно ответил на вопрос, звонила ли ему Лилиан Хорн в субботу утром около одиннадцати часов и просила ли сказать, что накануне вечером отсутствовала самое большее десять минут.
Председатель поблагодарил, и Хуберт Тоглер уже собрался покинуть зал.
– Минуточку, – остановил его ван Борг, – еще один вопрос. Какое впечатление произвела на вас обвиняемая, когда возвратилась после своего отсутствия?
– Она хорошо выглядела, была собранной и свежей.
– Да, это нам известно. Я хочу знать другое: она была возбуждена? нервничала? казалась внутренне травмированной? опустошенной?
– Нет.
– Следовательно, она не производила впечатления особы только что совершившей тяжкое преступление?
– Определенно нет. – Голос Тоглера вдруг прозвучал уверенно и громко. – Я вообще рад, что вы меня об этом спрашиваете – я полностью исключаю вероятность того, что Лилиан Хорн – убийца!
На несколько секунд с лица обвиняемой сошло напряжение. Но прокурор вновь не дал закрепиться этой маленькой победе.
– Уважаемый свидетель, – сказал он, – вы сейчас подтвердили защитнику, что обвиняемая не производила впечатления человека, только что совершившего преступление?
Хуберт Тоглер рывком повернулся к нему.
– Да, я так сказал и буду на этом настаивать.
– Очень хорошо. – Прокурор уперся кончиками своих костлявых пальцев друг в друга. – А вам когда-нибудь приходилось наблюдать, как ведет себя человек, только что совершивший убийство?
– Нет, – вынужден был признать Тоглер.
– Ну, вот видите. Как же вы можете вот так, за здорово живешь, настаивать на своем утверждении?
– Но, господин прокурор, такое невозможно скрыть!
– Вы так думаете! А я вам скажу: очень даже возможно. Я мог бы привести вам сотни случаев, когда преступники вели себя после совершения преступления абсолютно спокойно, даже раскрепощенно – шли в кино или на танцы, ложились спать или съедали гигантскую порцию жареной свиной ноги с кислой капустой. Вы, уважаемый свидетель, соприкасались до сих пор с преступлением только в кино, на телевизионном экране или в детективных романах. Я отрицаю правоспособность вашего ответа на столь сложный вопрос.
Хуберт Тоглер сделал движение, как бы собираясь возразить, но потом передумал и промолчал.
Председатель обратился к Лилиан Хорн.
– Вы слышали, что сказал свидетель. Вы признаете, что звонили ему, пытаясь повлиять на его показания?
Лилиан Хорн выпрямилась, и казалось, что кожа на ее скулах натянулась еще больше.
– В этом я призналась еще во время следствия.
– Тем не менее, у меня есть основания спросить вас об этом еще раз: почему вы это сделали?
– Я совершила глупость, – сказала Лилиан Хорн, полностью владея собой, – я давно уже это поняла. Но тогда я была в панике. После того как ко мне заявилась уголовная полиция, я почувствовала, что мое случайное отсутствие во время вечеринки может обернуться для меня опасностью.
– Несмотря на то, что вы были невиновны?
– А какая тут связь? – резко и запальчиво ответила ему Лилиан Хорн. – Невиновность ведь не спасает. Если бы было по-другому, я бы не стояла сейчас здесь в роли обвиняемой, хотя я невиновна!
Допрос продолжался до самого вечера, так и не принеся сенсации.
Вокруг гудели голоса, и Ева что-то оживленно говорила ему, а Михаэль Штурм покидал зал суда молча и с каким-то беспокойством в душе. В нем боролись противоречивые чувства, одновременно он осуждал то чудовищное преступление, которое вменялось в вину подсудимой, но и сочувствовал молодой женщине и жалел ее, наблюдая как ее загоняют в угол и у нее не остается шансов уйти от наказания. У него на процессе складывалось впечатление, которое особо беспокоило его, что присутствующие в зале буквально наслаждались зрелищем травли Лилиан Хорн.
– Забавно, – сказала Ева, когда они уже были на улице, – эта Лилиан Хорн – жуткая особа и, тем не менее, ее так и хочется пожалеть.
Он настолько был поглощен своими собственными мыслями, что до него не сразу дошли ее слова.
– Что ты говоришь? – переспросил он.
– Что мне ее почти жалко! – повторила Ева, чуть ли не выкрикивая слова.
От ее слов у него потеплело на душе, и комок в его груди растаял. Не обращая внимания на то, что они находятся в толпе, он схватил свою невесту в объятия и звонко поцеловал ее.
– Что с тобой? – спросила она довольная, но сбитая с толку.
– Ничего особенного, – ответил он, – до меня вдруг дошло, как я люблю тебя.
И они, взявшись под руку, пошли прочь.
20
Михаэль Штурм колебался – идти завтра в суд или нет. Но потом все-таки решил пойти, выдумав благовидный предлог, что не может пропустить выступление профессора Фабера.
Второй день процесса начался с той же борьбы за места, что и накануне, только сегодня она велась еще более ожесточенно, поскольку желающие попасть в зал точно знали, что попадут туда не все.
Лилиан Хорн появилась в том же белом шелковом костюме, по-видимому, заново выглаженном, поскольку вид у нее был сегодня такой же безупречный и уверенный, как и вчера. Только легкие тени под глазами, которые не смог скрыть никакой умелый макияж, выдавали, что она провела бессонную ночь. Однако перед камерами репортеров она стояла с высоко поднятой головой и все той же насмешливо-презрительной улыбкой.
Через несколько минут после начала заседания суда вызвали профессора Фабера – первого и единственного в этот день – в качестве судебно-медицинского эксперта.
Михаэль Штурм еще успел подумать, что для шефа отлично все устроилось – этот вызов в суд не займет больше часа его драгоценного времени. Однако Михаэль вынужден был признать, что профессор хорошо смотрелся в зале суда и что сам он, вероятно, не сумел бы произвести столь солидное впечатление, подтверждающее правильность его слов.
Профессор Фабер появился в элегантном сером костюме из добротного сукна, с небрежно перекинутым через руку пальто. Его благородная седина, высокий лоб и тонкие чувствительные руки придавали ему благообразный вид, а хорошо поставленный голос звучал так вежливо и спокойно, словно он беседовал у себя в Институте с одним из своих ассистентов, а не выступал в суде присяжных. Он положил пальто на стол, освобождая руки, и открыл папку. Прежде чем зачитать заключение, он сослался на клятву, которую давал, вступая на стезю судебно-медицинского эксперта.
– Высокий суд, – начал он, даже не взглянув на свои записи, которые на всякий случай держал в руке, – изложенное здесь мною заключение основывается: на осмотре места преступления, на результатах вскрытия и на результатах лабораторных исследований. На основании всех данных насильственная смерть Ирены Кайзер наступила, вне всякого сомнения, между девятью и десятью часами вечера, что точно установлено по степени трупного окоченения и образованию трупных пятен на момент первого осмотра на месте преступления, а затем подтверждено при вскрытии констатацией фазы пищеварения, которое прекращается в момент наступления смерти.
– Самоубийство исключается? – спросил Председатель.
– Абсолютно, – заявил профессор уверенно, – отсутствуют соответствующие пробные порезы кожного покрова, характерные для суицида. Преступление совершено нанесением глубокой резаной раны на правой половине шеи с повреждением наружной сонной артерии и гортани. Если хотите взглянуть… – Он вытащил несколько снимков с крупным планом смертельной раны из своей папки и подал их судье.
Председатель внимательно разглядел их и передал двум другим судьям, а те, в свою очередь, присяжным заседателям.
– Кроме того, – продолжил профессор Фабер и продемонстрировал с легкостью фокусника, вытаскивающего из цилиндра живого кролика, еще несколько снимков, – на кашемировой шали, которой была прикрыта шея убитой, виден зигзагообразный разрез ткани, пришедшийся частично на складки, что также полностью опровергает суицид – самоубийцы никогда не режут себя по одежде.
– Существует такое правило? – поинтересовался адвокат ван Борг.
– Да, – ответил профессор Фабер, – если бы речь шла о самоубийце, то она сначала бы сняла шаль.
– Очень интересно. Но ведь мы знаем, что нет правил без исключений.
– Судебной медицине до сих пор такие исключения не известны.
Защитник продолжал упорствовать.
– А что если именно на этот раз мы имеем дело с пресловутым исключением?
– Вы забываете, что у нас есть два достоверных признака, опровергающих версию самоубийства, – терпеливо возразил профессор Фабер, словно разговаривал с непонятливым учеником, – а, кроме того, еще и третий фактор делает невозможным подобную гипотезу: мертвая страдала, как показало вскрытие, прогрессирующим рассеянным склерозом. Она с трудом могла писать карандашом, снимать телефонную трубку, держать в руках чашку, а, следовательно, никак не могла сделать такой сильный и глубокий разрез кожи, подкожной клетчатки, мышц и хрящей гортани.
Он подал Председателю вторую стопку снимков.
– Эти фото, демонстрирующие разрезанную кашемировую шаль, были сделаны, естественно, самыми первыми.
Доктор ван Борг, хорошо знавший, сколько зависело от того, удастся ли ему посеять сомнение в слова врача-эксперта, задал следующий вопрос:
– Вы сами осматривали труп?
Профессор Фабер снисходительно улыбнулся.
– Да. Я лично проводил вскрытие.
– Тогда прошу прощения.
– Не стоит, господин адвокат, – великодушно отозвался профессор. – Ведь вы боретесь за свободу своей подзащитной. Ваш долг не упустить ни малейшей оплошности следствия.
Он опять обратился к судьям и присяжным заседателям.
– Разрез был произведен с помощью лезвия, найденного в крови на груди убитой. И орудие смерти также зафиксировано на снимках, которые, к сожалению, не проясняют дела, так как лезвие было залито кровью и отпечатков пальцев на нем нет. Тем не менее, господа присяжные заседатели, оно тоже указывает на одно важное обстоятельство в ходе расследования этого убийства. Невозможно с силой осуществить лезвием такой глубокий разрез, не поранив собственные пальцы. Именно из этих соображений уголовная полиция направляла к нам на осмотр в Институт судебной медицины предполагаемую преступницу – сегодняшнюю обвиняемую.
Он достал из своей папки еще несколько фотографий.
– В случае если так оно и было, на большом и указательном пальцах подозреваемой могли быть установлены свежие порезы острым предметом длиной примерно в полтора сантиметра.
– Вы лично проводили экспертизу? – спросил защитник.
Профессор Фабер уклонился от ответа и протянул вместо этого один из снимков.
– Вот, посмотрите сами! Здесь изображение увеличено в два раза – на нем большой и указательный пальцы правой руки вашей подзащитной. Порезы четко видны.
Ван Борг долго рассматривал фотографию.
– Не могли они также возникнуть при откупоривании бутылки, закрытой алюминиевым колпачком?
– Об этом, – парировал профессор Фабер, – судить не мне. Моя задача констатировать, что у убийцы должны быть именно такие ранки на большом и указательном пальцах и что точно такие порезы мы обнаружили у обвиняемой. Делать вывод на основании данных фактов я предоставляю высокому суду.
Он элегантно поклонился и был со словами благодарности отпущен Председателем.
Михаэль Штурм поднялся сразу же после ухода профессора и потащил за собой Еву к выходу, он больше не мог находиться в этом зале.
– Идем! – торопил он ее.
– Уже? – запротестовала она. – Но почему?
– Я почувствовал себя плохо, – объяснил Штурм полицейскому, охранявшему вход в зал, – выпустите меня, пожалуйста!
Тот поспешил выполнить просьбу молодого человека.
– Ты заболел? – озабоченно спросила Ева.
– Нет, не волнуйся! – Он отчаянно пытался скрыть от нее свое состояние. – Просто мне больше не хочется слушать все это дальше.
– Но теперь мы не узнаем, чем все кончится! – Она теребила его за рукав.
– Ее адвокат попробует сыграть на правовом принципе решать in dubio pro гео[1]1
В случае сомнения (лат.).
[Закрыть] в пользу обвиняемого, – произнес он и вытер выступивший на лбу пот, – это означает, он будет бить на то, что обвиняемая хотя и могла быть преступницей, но быть ею не может.
– Как это?
– Ну, нельзя исключать, что в момент совершения преступления в виллу проник совсем другой человек, который и убил фрау Кайзер.
– Ты веришь в это? – спросила Ева и посмотрела на него.
– Нет, и прокурор не оставит камня на камне от этой версии. Все как нельзя лучше складывается против Лилиан Хорн. Она будет осуждена, я в этом уверен, и в принципе неважно, получит она только двадцать лет или будет приговорена к пожизненному тюремному заключению. В любом случае с ней все кончено.
Ему оказалось не под силу видеть, как огласят приговор Лилиан Хорн, но он не мог и не хотел сказать об этом своей невесте.
Михаэль Штурм оказался прав.
В тот же вечер, когда они с Евой выходили из кино, уличный продавец газет выкрикивал на углу:
– Пожизненное заключение! Убийца с янтарными глазами осуждена! Приговор по процессу Лилиан Хорн! Пожизненное…
Михаэль Штурм купил вечерний выпуск. Вместе со своей невестой он читал, стоя под уличным фонарем, репортаж из зала суда.
Он начинался так: «Приговор по делу Лилиан Хорн вынесен: пожизненное тюремное заключение. Самая красивая убийца нашего столетия осуждена с помощью неопровержимых доказательств за совершение коварного, хорошо продуманного убийства тяжелобольной и беззащитной женщины, которая мешала осуществлению ее планов на пути к богатству и видному положению в обществе…»
Заканчивался репортаж следующими словами: «…отрицала до самого конца. Даже когда был вынесен безжалостный приговор, она не сдалась и выслушала его с каменным лицом. Она проявила жестокость в отношении своей жертвы, но и сама осталась такой же твердой, как сталь».
– Нет ничего удивительного в ее реакции на приговор, – сказала Ева, – она лучше всех знает, что сделала это. Возможно, она ни секунды не рассчитывала на то, что выкрутится благодаря своему вранью.
– Несчастная женщина, – сказал Михаэль Штурм, погруженный в собственные мысли. Он знал, что решающим образом повлиял на то, чтобы Лилиан Хорн на всю жизнь оказалась за решеткой. Его распирала гордость, что он не поддался чувству жалости, а действовал исключительно в интересах установления истины. Однако на душе у него было скверно – словно он понес чудовищную невосполнимую утрату.
Ева, которая весело болтала о чем-то, шагая рядом с ним, показалась ему вдруг совершенно чужой.
Адвокат ван Борг еще раз посетил Лилиан Хорн, прежде чем ее перевели в место лишения свободы. Она держалась очень стойко, но веки ее удивительно красивых глаз покраснели и набухли от пролитых слез.
– Я бесконечно сожалею, что ничем не сумел помочь вам, – сказал он и взял обе ее руки в свои.
– Вам не в чем упрекать себя, – возразила она и попыталась изобразить улыбку, – даже если бы все свидетели высказались в мою пользу, эта проклятая медицинская экспертиза не оставила бы мне, к сожалению, ни малейшего шанса.
– Зря вы не послушались моего совета.
Она рывком освободила руки.
– Мне не в чем было сознаваться. Если хотя бы вы поверили мне! Ну, зачем мне сейчас-то лгать?
– Если вы действительно невиновны…
– Да, я невиновна! – Лилиан Хорн не смогла больше сдерживать слез. – Сколько мне еще твердить вам!
– …тогда ваш приговор чудовищная несправедливость, – закончил он свою фразу с искренним волнением.
Она молча боролась с душившими ее слезами. Сделав глубокий вдох, она сказала дрожащим голосом:
– А что если мы подадим на апелляцию?
Он покачал головой.
– Приговор суда присяжных обжалованию не подлежит.
Все ее надежды рухнули.
– Тогда конец.
А у него вдруг возникло ощущение, что преступник – он, а она – жертва. Он винил себя в провале линии защиты на процессе.
– Я попробую добиться возобновления процесса, – пообещал он, – правда, это возможно только при условии, что будут обнаружены совершенно новые факты, связанные с убийством и не известные суду присяжных при первом рассмотрении дела.
Ее улыбка была полна горькой иронии.
– Новые факты? Откуда же они возьмутся? Нет, нет, даже не пытайтесь вселить обманом в меня надежду. Вы это делаете из добрых побуждений, но ложное утешение не принесет мне облегчения. Мне надо смириться с реальностью.
Она опустилась на нары и обвела свою камеру взглядом, явно свидетельствовавшим о том, что она вдруг поняла, как ей вскоре будет недоставать этого скупо обставленного, но светлого и чистого помещения, где она находилась одна.
Адвокат ван Борг сел напротив нее.
– Никогда нельзя терять надежду, – пробормотал он и сам почувствовал, как банально и лживо это прозвучало.
Лилиан Хорн даже не обратила внимания на его слова.
– Сколько я вам должна? – спросила она.
– Но вы же знаете, что ваш бывший муж…
– Нет, я хочу взять все расходы на себя. Я заплатила дополнительно при строительстве своего жилья пять тысяч марок на специальное оборудование ванной комнаты. Если вы продадите квартирку и мебель, это составит примерно десять тысяч марок… Этого хватит?
– Даже с лихвой.
– Тем лучше. Тогда верните моему муженьку те деньги, что он платил за мою квартиру, пока я была здесь.
Адвокат ван Борг записал ее распоряжения и был рад, что мог занять себя этим – он боялся взглянуть ей в глаза.
– Я все сделаю, как вы хотите.
– Мои платья и туфли и все другие женские тряпки и барахло, которое не удастся продать, – распоряжалась она, – отдайте благотворительной организации. Мне было бы приятнее всего, если бы мои вещи достались молодым девушкам без средств.
– Вам следует все еще раз хорошенько обдумать, – остановил он поток распоряжений, – а что, если вас отпустят досрочно?
Лилиан Хорн засмеялась, но это походило больше на всхлипывания.
– Боже праведный, адвокат, хоть вы не говорите того, во что не верите! Ну, кто же теперь верит в чудеса?
