Текст книги "Нежное насилие"

Автор книги: Мари Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– О, я охотно подожду, – заявила более молодая из клиенток.

– Я тоже, – сразу же добавила вторая.

Было ясно, что этот маленький спектакль доставляет им удовольствие и они ожидают новых захватывающих сцен.

– Через пять минут, – строго объявила Хельга, взглянув на свои часы, – мы закрываемся.

– Я всего лишь собирался пригласить хозяек этого предприятия на обед, – галантно сказал Жан-Поль. – Разумеется, вместе с малышкой.

– Благодарю, не стоит, – отрезала Хельга.

– Но это было бы для меня такой большой радостью, милостивая государыня.

– Нет.

Он повернулся к Катрин. Его уверенность в победе улетучилась, уступив место подавленности.

– А ты что скажешь, Катрин?

Он все еще был ей симпатичен, да к тому же вызывал жалость. Она полагала, что столь резкого отпора, какой ему оказала Хельга, он не заслужил. Катрин беспомощно взмахнула руками.

– Я не могу.

– Не объяснишь ли почему?

– У нас в духовке воздушный пирог.

Он хохотнул.

– Да уж, причина куда как уважительная!

Катрин собрала в кулак все свое мужество.

– Ты можешь его тоже попробовать вместе с нами. – Она умоляюще взглянула на мать. – Правда ведь? Хватит на всех.

– Нет, – сказала Хельга Гросманн.

– Ой, мама! – в ужасе вскрикнула Катрин.

– Я не желаю видеть этого человека в моем доме.

– Но наверху мы хотя бы будем без свидетелей и сможем все обговорить спокойно.

– Мне с этим господином говорить не о чем, думаю, что и тебе тоже. – Она снова повернулась к клиентке. – Вам больше нравится этот густой синий цвет, так ведь?

– Я приду еще раз в понедельник, госпожа Лессинг, – заторопилась другая клиентка, поняв, что Катрин не в состоянии что-либо объяснять теперь.

– Но вы, наверное, хотели бы начать работу именно в свободные дни?

– А я сумею уже и так. Для начала свяжу шнурок, которым нужно обтягивать пуловер, чтобы он плотно сидел на фигуре. Итак, значит, до понедельника, госпожа Лессинг. До свидания, госпожа Гросманн. – И кокетливо взглянув на Жан-Поля: – Очень рада была вас увидеть, господин Квирин.

Хельга между тем пришла в себя настолько, что поняла ошибочность своей тактики.

– Разумеется, ты можешь встречаться с кем угодно, когда угодно и столько времени, сколько сочтешь нужным, дорогая, – сказала она, обращаясь к Катрин. – Все это решаешь только ты сама. Но следовало бы подумать, стоит ли овчинка выделки. После всего того, что ты сама мне рассказывала…

– Хватит, мама, прошу тебя!

– Я подожду тебя, chérie, – произнес Жан-Поль. – Подожду в кафе «Хагелькройц». – Он поклонился в сторону прилавка и вышел из помещения.

– Какой дивный мужчина, – заметила остававшаяся еще в лавке клиентка.

– О вкусах не спорят, – парировала Хельга Гросманн.

– Я пойду наверх, – объявила Катрин.

– Мы еще работу не закончили, – резко сказала Хельга Гросманн. – А если ты, вопреки моему доброму совету, хочешь пойти к нему, то не следует, по крайней мере, так торопиться. А то у него сложится впечатление, что ты несешься за ним во весь опор.

Катрин мечтала избавиться от этих наставлений и уйти. Но потом подумала, что несколько минут ничего не решают. Не сказав больше ни слова, она принялась убирать товар.

Последняя клиентка наконец удалилась, и Хельга заперла дверь лавки.

– Я действительно не могу тебя понять, дорогая, – заявила она.

– Бывает, – ответила Катрин, не поднимая глаз.

– Ты была так решительно настроена покончить с ним раз и навсегда, ты давала зарок никогда его и близко к себе не подпускать. И вот, стоит ему только явиться сюда, и ты уже не можешь устоять.

– Я могу устоять, мама.

– Но ты ведь бежишь к нему.

– Не бегу, а иду.

– Можешь ли ты мне привести хотя бы одну разумную причину того, что ты делаешь?

– Я считаю, что он поступил трогательно, специально приехав сюда, чтобы встретиться со мной.

– Что в этом трогательного? Просто он не может вынести, что ты оставила его с носом. Эту тему мы пережевывали уже неоднократно. Он хочет помириться, чтобы потом самому получить возможность указать тебе на дверь.

– Откуда все это тебе так точно известно?

– Я знаю мужчин.

– Вот как? Правда? Насколько мне известно, ты знала в жизни всего двух мужчин, и с обоими ничего не получилось.

– Это ты испортила мои отношения с Карлом.

– Если вам обоим эти отношения были бы действительно дороги, он бы так скоро от них не отказался, а ты бы не послушала моих возражений против вашего брака.

– Я отказалась от него ради тебя.

– Пусть так. Может быть, ты совершила ошибку, а может быть, и нет. Во всяком случае, это – старая история, и, по-моему, пора наконец ее забыть. Но уж я-то из-за тебя от Жан-Поля не откажусь.

– Ты это говоришь всерьез? – Хельга не могла скрыть своего ужаса. – Ты хочешь начать с ним все заново?

– Я говорю: из-за тебя не откажусь. А если порву с ним, то только потому, что решу это сама.

– Если ты опять с ним свяжешься… – начала Хельга, сделав глубокий вздох, и замолкла. Она хотела сказать: «то можешь паковать чемоданы», но в самый последний момент осознала, что Катрин может поймать ее на слове и действительно уйти. – Катрин, – сказала она другим тоном, – дорогая, ну не хочешь же ты действительно опять с ним связаться?

– Я хочу хотя бы его выслушать. На это у него есть полное право.

– Только не воображай себе ничего такого. Справиться с ним тебе не по плечу.

– Видно будет.

Хельга Гросманн еще оставалась в лавке, когда Катрин умчалась. Она еще успела кое-что привести в порядок, проверила, на своем ли месте стоят штабеля картонных коробок, сложила в аккуратную стопку журналы. Без всего этого можно было бы и обойтись, но она внушила себе, что сделать уборку совершенно необходимо.

Существенно было и то, что Катрин не хотела встретиться на выходе с Даниэлой и ждала, пока та уйдет гулять, чтобы покинуть дом самой.

Хельга была крайне обеспокоена ссорой с Катрин. Столь настойчивой она ее раньше не знала, да и Хельге уже много лет не приходилось спорить с таким ожесточением. Она ненавидела яростные столкновения с окружающими ее людьми. Ей пришлось пережить их уже в детстве, так что хватило на всю оставшуюся жизнь. Родители постоянно ссорились друг с другом по всяким поводам, но чаще всего из-за денег. До драки, правда, никогда не доходило, по дух насилия так и носился в воздухе. Во всяком случае, так казалось Хельге, которая и сама слишком часто становилась яблоком раздора. Она никогда не знала, на чью сторону встать: иногда поддерживала отца, но чаще мать, которая постоянно ей жаловалась и плакала у нее на груди. Отец, конечно, ничего подобного не делал. Но каждый раз, когда она ощущала себя связанной с матерью сердцем и душой, когда недолго было и до того, чтобы им обеим покинуть отца и эту невыносимую домашнюю обстановку, родители все-таки мирились, и эти примирения, как казалось Хельге, были столь внезапны и столь же мало объяснимы, как и вспышки новых ссор. Тогда Хельгу моментально сталкивали с пьедестала маминой утешительницы, и она становилась никем и ничем. Она теряла к себе всякое уважение, казалась себе совершенно лишним человеком.

Потом, если все шло нормально, они некоторое время играли в счастливую семью. Взрослея и обогащаясь жизненным опытом, Хельга продолжала жить с дурным предчувствием, что мирное сосуществование в семье недолговечно, что опять придет момент, когда родители по самому ничтожному поводу – из-за невычищенной пепельницы, или слишком высокой суммы счетов за телефонные переговоры, или неправильно выжатого тюбика зубной пасты – снова набросятся друг на друга, готовые биться насмерть.

Хельга буквально сбежала из этого дома, бросившись в объятия уравновешенного, надежного – нет, нет не надежного, а только казавшегося таким, – Густава Гросманна. Она дала себе клятву, что в ее семейной жизни не будет брани, и эту клятву сдержала. Сколько раз она молча переносила неприятности, сколько раз мирилась с проявлениями недостаточного внимания, не позволяя себе ни одного злого слова. Она всегда была ровна, мила и великодушна. Ничего более гармоничного, чем их брак, не существовало в совместной жизни двух любящих людей. Но все это только до тех пор, пока – здесь поток мыслей Хельги прервался, ибо и по сей день воспоминание причиняло ей боль, – пока она не узнала о его неверности. Для нее это было предательством, искупить которое невозможно. Оставался единственный выход назад в ад родительского дома.

Но теперь она была уже не ребенком, не жертвой, разрываемой на части двумя враждующими сторонами, а сознающей свою независимость взрослой женщиной. У нее хватало сил на то, чтобы принимать родителей такими, какие они есть: их нападки отскакивали от нее, как от стенки горох; она выработала мудрую стратегию, направленную на защиту Катрин, и жила теперь только ради дочери, полная решимости так и существовать до конца своих дней. Оглядываясь назад, Хельга сознавала, что Карл для нее ничего не значил. Самое большое, что он сделал, состояло в том, что она обрела уверенность: она достаточно привлекательна, чтобы найти себе партнера. Тем выше, по ее мнению, следовало оценивать ее решение посвятить жизнь только дочери.

С Катрин она вела такую жизнь, к какой всегда стремилась: в мире и взаимопонимании. Историю с Петером она ей быстро простила. Реагировала на эту связь великодушно и с полным пониманием, как могла бы сделать только любящая мать. Поступать так ей было легче оттого, что она с самого начала знала: этот брак не более чем эпизод. Петер был слабым, отрешенным от жизни и мечтательным. Для Катрин он никак, не был подходящей партией. Хельга знала: как только первая влюбленность пройдет, Катрин это осознает.

Но до этого дело даже и не дошло. Он скоро удрал из жизни, от всех мучительных проблем, быть может, зная, что молодая жена не станет ему той постоянной опорой, в которой он так нуждался.

Что бы стало с Катрин в тот момент, не будь у нее матери? Именно она, Хельга, всегда стояла с ней рядом, утешала и ободряла ее, именно Хельга стала созидателем новой жизни дочери. Она не только говорила, но и доказывала ей, что женщина вполне может быть счастливой и без мужчины.

И так счастливы они были все эти годы – они, только вдвоем, и еще с очаровательной маленькой Даниэлой. Оглядываясь назад, Хельга была готова простить Петеру все на свете только за то чудесное маленькое существо, которое он оставил им в наследство. Да, она, Хельга, всегда была великодушна: заставила себя смотреть сквозь пальцы на раннее увлечение Катрин, да и на теперешнее поведение. Эта связь с Жан-Полем, который, разумеется, лишь пользовался слабостью Катрин, стоила не больше, чем старая шляпа. Но она, Хельга, не смеялась над Катрин, не порицала ее. Она приняла эту напасть, даже не давая Катрин ощутить, как сильно страдает из-за нее.

Хельга всегда доверяла здравому рассудку Катрин, была уверена, что рано или поздно прорвется пелена, окутавшая ее сознание. Так оно и случилось. Да, Хельга всегда старалась все понять, не осуждая никаких женских причуд дочери, никаких ее человеческих слабостей. Но то, что Катрин падет так низко только потому, что он примчался сюда собственной персоной, выходило за пределы ее понимания. Это превзошло все самые худшие опасения.

И все же, все же! Не должно было случиться такого, чтобы она потеряла самообладание. Она просто набросилась на Катрин. И как ей представлялось теперь, по зрелом размышлении, речи ее напоминали по тону те, которые она когда-то слышала от своей матери.

Конечно, и Катрин вела себя неправильно. Вместо того чтобы смириться и попросить прощения, она начала проявлять строптивость. Если таков результат многолетнего воспитания в ней миролюбия и самообладания, то она, Хельга, видимо, делала что-то не так.

Нет! Нет! Дело не в Катрин! В жизнь дочери вторгся демон. Эту злую шутку сыграли с ней женские гормоны.

Она, Хельга, никаких ошибок не допускала, она только на момент проявила слабость. Больше это не должно повториться! Она уж сумеет снова взять бразды правления в свои руки.

Но ощущение у нее было такое, словно это короткое столкновение высветило трещину в фундаменте их совместной жизни.

Когда Хельга поднялась вверх по лестнице, почти уверенная в том, что Катрин уже ушла – ведь она так торопилась к своему дражайшему Жан-Полю, – казалось, что волнение немного улеглось. Хельга увидела Даниэлу, удобно устроившуюся перед телевизором. Тут-то все предохранители в нервной системе Хельги немедленно перегорели.

– Как это тебе в голову пришло? – закричала она. Даниэла вздрогнула всем телом от этого непривычного тона.

– А что такое? – испуганно, но без всякого беспокойства спросила она.

– Как ты только можешь? С утра у экрана. – Хельга выключила телевизор.

– А что мне было делать? – капризно бросила Даниэла.

– Ну хотя бы накрыть на стол. Даниэла, поерзав в кресле, села повыше.

– Интересно, что это на вас нашло? Мамуля перед обедом просто удирает, а ты рычишь как зверь.

Хельга тяжело вздохнула.

– Мне жаль, что так получилось, дорогая. Просто нервы.

– Это потому что мамуля сбежала, да? Но ведь это не значит, что нужно срывать зло на мне.

– Но по существу я была все-таки права. Не полагается сидеть перед телевизором до обеда.

– Кто так считает?

– Я.

– А зачем тогда делают программу?

– Для дурачков, которые и сами не знают, чем им заняться.

– Благодарю за комплимент. Значит, я дурочка?

– Нет, дорогая, и ты это знаешь. Но обещай, что больше не будешь так делать.

– Ну ладно. Если это доставит тебе удовольствие.

– Обещаешь?

– Я ведь уже сказала, что не буду.

– Знаешь, дорогая, ты не должна меня сердить. И сейчас особенно. Нам с тобой надо держаться вместе.

– Да ведь мы всегда так и делаем, бабуленька.

– Да, это верно, и ты поистине мое маленькое сокровище. Так. Теперь накрывай на стол, а я позабочусь насчет пирога. Мама тебе сказала, куда пошла?

– Нет, она страшно торопилась.

– Значит, ты даже не знаешь, в чем дело?

– А в чем? Ну говори же!

– Терпение, дорогая. Расскажу за обедом.

Катрин не оставила себе времени даже на переодевание. Как была в черной кожаной юбке и белом пуловере с вышитыми на нем оранжевыми и желтыми украшениями, так и бросилась вон из квартиры. Она успела лишь накинуть жакет и схватить дамскую сумочку. Даже не стала менять обувь, оставив на ногах удобные расхожие туфли, которые обычно надевала для работы в лавке.

День был весенний, многообещающий. Серые облака, несясь по светлому небу, приоткрывали солнце, чтобы тут же снова его запеленать. Катрин показалось, что она бежит с ними наперегонки.

Только вблизи гостиницы «Хагелькройц» она умерила шаг. Ей не хотелось врываться, в кафе запыхавшейся, ведь это могло создать впечатление, что она очень уж соскучилась по Жан-Полю. Ей же было важно лишь одно: как можно быстрее пройти через горнило ставшего неизбежным столкновения.

Жан-Поль ждал ее перед дверью. К этому она не была готова, а поскольку очки не надевала, то обнаружила его только в последний момент. В результате она с ходу попала в его объятия. Он крепко прижал ее к груди, и она еще раз испытала то теплое, сладостное чувство, которое всегда ее пронизывало, когда он к ней прикасался.

– Ma petite, – прошептал он ей почти на ухо, – наконец-то! Почему ты меня так измучила?

Ей потребовалось усилие, чтобы освободиться от его хватки.

– Не надо, – выдавила она. – Прошу тебя, пусти!

– Как это понимать? – спросил он столь удивленно, словно между ними никогда и не было никаких осложнений.

– Ты все прекрасно понимаешь.

– Нет, я ничего не понимаю, решительно ничего. Что это на тебя накатило, дорогая моя?

Катрин откинула голову назад и твердо посмотрела ему в глаза.

– Я тебе написала, почему больше не хочу тебя видеть.

– Ничего ты не написала. Ты без всякой причины разыгрываешь из себя помешанную.

– Без всякой причины? – повторила она с вызовом.

– Именно. Один раз мне пришлось отказаться от свидания, но, думаешь, мне это было менее больно, чем тебе?

Катрин заметила, что некоторые прохожие уже поглядывают на них с любопытством.

– Здесь, на улице, – сказала она, – не место выяснять отношения.

– Тут ты права. Поедем в твою дюссельдорфскую квартиру.

– У меня с собой даже ключа нет.

– Ну, еще куда-нибудь.

Она немного подумала.

– Пожалуй, в городской лесопарк.

К своему удивлению, Катрин ощутила голод. Уже несколько недель она лишь кое-что проглатывала без всякого аппетита, а вот теперь вдруг захотела есть.

– Там найдется гостиница?

– Нет. Да я и не собираюсь ехать с тобой в гостиницу. Я только хочу объяснить тебе, почему нам больше не придется встречаться.

– Потому что твоя мама против. Признай это наконец, ma petite! Тебе не удалось вырваться из-под ее влияния.

Катрин не хотела сразу отвечать на это утверждение: они и так уже слишком долго использовали улицу как арену для выяснения отношений.

– Где твоя машина? – спросила она.

– Припаркована позади этого дома.

– Садись и подъезжай сюда.

Выражение его лица свидетельствовало о том, что ее тон кажется ему неуместным. Он с удовольствием сделал бы ей замечание, но все же предпочел поступить так, как она сказала.

– До чего же ты можешь быть жесткой! – произнес он, покачивая головой. Потом повернулся, сделал несколько шагов и исчез за углом.

Катрин спрашивала себя, что с ней случилось, ведь совсем недавно она была влюблена в него по уши. А теперь единственное ее желание – порвать с ним навсегда. Когда он подъехал, она не стала ждать, пока он откроет ей дверцу, а немедленно влезла в машину сама. Он бросил на нее быстрый косой взгляд.

– Ты очень хороша во гневе!

«Болтовня», – подумала Катрин, но вслух сказала:

– Хорошо, что ты хоть понял, в каком я настроении.

Жан-Поль включил скорость, и машина тронулась.

– Между прочим, – произнес он, – твоя мать – женщина, достойная уважения. Она могла бы мне импонировать.

– Моя мать ничего общего с нами не имеет, – резко ответила она.

– Ну, почему же? Ты ведь мне рассказывала, сколько страданий принес ей ее собственный развод.

– Никаких страданий не было. Ты, видно, плохо меня слушал. Она была вне себя из-за неверности моего отца. А на развод она подала сама.

– Не сердись, ma chérie, но, по-моему, все это сводится к одному: у нее аллергия на разводы.

– У меня тоже.

– У тебя? Но это же абсурд! Ты меня любила, хотя я не был свободен. Как же ты можешь меня отталкивать, если я стремлюсь освободиться?

Катрин потеряла уверенность.

– Ну, если бы можно было покончить с браком одним взмахом руки…

– Такого не бывает. Не те законы, да и человеческий характер восстает против этого.

– Тебе вовсе не нужно было мне рассказывать о планах развода.

– Значит, ты требуешь, чтобы у меня были секреты от тебя, моей единственной любимой?

У нее чуть не сорвалось с языка: «Только не надо выражаться столь напыщенно». Но она промолчала, не желая обижать его напрасно.

– Ты не сказал мне правды, – напомнила Катрин, – ты мне все это представлял один раз так, другой раз этак, а потом как-то еще.

– Я попал в сложное положение, и ты бы могла проявить понимание.

– Мне жаль, Жан-Поль, но именно этого я сделать не в состоянии. Я никогда не могла понять, в чем, собственно, состоят твои брачные отношения. Но, впрочем, для меня это было, так сказать, скрытой стороной твоей жизни, и я о ней не думала. Ведь она меня не касалась.

– Очень умная позиция.

– Да, не правда ли? – спросила Катрин с нескрываемой иронией. – Этой позиции я обязана парой чудесных часов или дней, а если их сложить, то, может быть, и недель. Но если ныне дело дойдет до твоего развода – неважно, по каким причинам, – то тут уж все меняется. Тут уж я не могу притворяться слепой, немой и глухой. – Вдруг у нее мелькнула догадка: – Или идея с разводом уже опять passé?[33]33
  В прошлом (франц.).


[Закрыть] Вы помирились?

Он горько рассмеялся.

– Как же ты права, chérie! Помирились и поссорились, поссорились и помирились. Я живу в аду. Если ты представляешь себе дело так, что Эльза…

Она прервала его:

– Об этом я ничего не желаю знать. Избавь меня от твоих излияний.

– Но мне нужен человек, который…

Она опять не дала ему договорить до конца.

– Обратись к своей матери, отцу, другу! Я, во всяком случае, не тот человек и быть им не хочу.

– Но ты клялась, что любишь меня.

– И действительно любила. Тогда ты еще не сталкивал меня в пропасть твоей брачной жизни. А вовлекать себя в твою битву за развод я не позволю.

– Боишься, что тебя это травмирует? Она чуть подумала.

– Да, и это тоже.

– А что еще?

– Тут дело в том, – неохотно признала она, – что у меня нет к тебе доверия, а если какое-то и есть, то явно недостаточное. Я опасаюсь, что если узнаю все подробности твоей семейной жизни, то могу встать полностью на сторону твоей жены.

– Неужели ты способна на это?

– Боюсь, что да.

– Mais pourqoui?[34]34
  Но почему? (франц.)


[Закрыть] Почему? Почему?

– Потому, что ты очень ненадежен. Взять хотя бы твои экстренные приглашения на свидания, твои отказы от условленных встреч – тоже внезапные, твои обманы. Мне это особенно большого ущерба не наносило, ведь наши отношения были для меня своего рода игрой, чудесной, увлекательной игрой на фоне серых будней. Но если ты и в семейной жизни вел себя аналогично – а другое вряд ли возможно, – то мне сердечно жаль твою жену.

– Она – каналья.

– Об этом не мне судить, я ведь ее не знаю. Но если она действительно такова, то я могу предположить, что это – результат брака с тобой.

Он нажал на тормоз с такой силой, что следовавшая сзади машина едва не налетела на них. Молодой человек, сидевший за рулем, объехал их и, поглядев на Жан-Поля, покрутил пальцем у виска.

– Прости, – произнесла Катрин, – я не хотела тебя уязвить.

– В каждом твоем слове я слышу твою мать.

– Это вовсе не так, – возразила Катрин, но уверенности в ее тоне не было. Может быть, она действительно повторяла лишь то, что вбила ей в голову мать? – Я нахожу все происходящее очень скверным, – едва слышно проговорила она.

– А я-то надеялся, что ты в эти ужасные дни будешь мне поддержкой.

– Мне жаль, если я тебя разочаровала, – вяло заметила она.

Они миновали центр города и ехали теперь по улице Эльберфельдерштрассе в сторону городского лесопарка.

– Во всяком случае, – сказала она, – я считаю бессмысленным дискутировать сейчас по поводу твоей семейной жизни. Ты ведь почти ничего мне о ней не рассказывал. У меня создалось впечатление, что твоя жена удивительно великодушна и рассудительна. Я думаю, она знает про твои измены или, по крайней мере, догадывается о них. В такую картину никак не вписывается предположение, что по этой причине она вдруг начала настаивать на разводе.

– У нее есть любовник.

– Кто именно? Видишь, ты не знаешь. Если бы у нее действительно кто-то был, она бы к тебе не вернулась. А ведь на самом деле-то вернулась, правда?

– Да. Она не развелась. Но и со мной не осталась.

– Вон там впереди, около бассейна, – сказала Катрин, показывая направление, – там большая автостоянка. Можешь припарковаться.

Жан-Поль поставил машину, и они быстро пошли в рощу, уже дышавшую весной. Буки выпустили свою первую светлую зелень, а под ногами шуршала листва прошлой осени. Облака все еще проносились по небу, словно не решив, то ли остановиться, то ли пролиться дождем, то ли пропустить на землю солнечные лучи.

Жан-Поль схватил пальцы Катрин, но она отняла руку.

– Хоть бы ты сам разобрался, к чему стремишься, – заметила она.

– Я хочу развестись.

– Но когда Эльза в первый раз после вашей размолвки вернулась, ты ее принял.

– Из сочувствия. Она была больна.

– А потом?

– Теперь я знаю, что она уже не больна, во всяком случае, не настолько, как делает вид. Иначе откуда взялись бы у нее силы, чтобы избивать меня палкой?

Некоторое время они шли молча, быстрыми шагами. Катрин невольно вспоминала все прочие путешествия, которые они совершали вместе. Как неразделимы они были! Было больно вспоминать.

– Жан-Поль, – промолвила она, – ты мог бы покончить со всей этой историей.

– Каким образом?

Она взглянула ему в глаза.

– Достаточно разъехаться. Расстанься с Эльзой – и ссорам конец.

– Очень уж просто ты себе это представляешь. У меня нет средств долго жить в гостинице, да и других крупных материальных потерь будет невпроворот.

– Я могла бы предоставить в твое распоряжение мою квартиру в Дюссельдорфе.

– Чтобы я стал зависим от тебя?

Это возражение показалось ей совсем нелепым, но она сочла за лучшее не обращать на него внимания.

– А что касается так называемых прочих потерь, то передай это дело твоему адвокату.

– Ты себе не представляешь, насколько Эльза хитра.

– А ты подыщи себе такого же хитрого адвоката. Если бы ты состоял в браке по немецким законам, то мог бы разделить с женой в равных долях все нажитое за время совместной жизни. Мне это кажется вполне справедливым, и на это тебе следовало бы себя настроить.

– Увы, я женился во Франции, а там законы иные. Там решающую роль играет вопрос о виновности супругов в нарушении основ семейной жизни.

Она нахмурилась.

– Ты, что же, всерьез хочешь свалить вину на жену?

– У нее есть любовник.

– Опять ты крутишь эту шарманку, Жан-Поль. Как же тебе не стыдно? Подумай о том, сколько раз ты сам ее обманывал.

– У нее нет доказательств.

Катрин покачала головой.

– О Жан-Поль, тебе, как мне кажется, эти грязные дрязги еще и доставляют удовольствие. Иначе ты бы уже давно смотал удочки.

– Ты не понимаешь, chérie. На карту поставлены большие ставки. Тут и дома в Швейцарии и Франции, и участок земли на озере Лак Леман.

– Дома! – воскликнула Катрин. – И при этом вы не в состоянии разделить имущество, соблюдая приличия!

– Я не хочу, чтобы из меня делали идиота.

Катрин крутанулась на каблуке и двинулась по направлению к своему дому.

Он последовал за ней, схватил ее за плечи.

– В чем дело, chérie? Куда ты бежишь?

Она вырвалась.

– Полагаю, что вопрос исчерпан. Во всяком случае, для меня. Нам больше не о чем говорить.

– Но, послушай, я специально примчался, чтобы объяснить тебе…

Она не дала ему договорить.

– Ты уже все объяснил. Хватит. Я выслушала достаточно. Не хочу больше ничего знать обо всей этой канители.

– Канители? Да ведь речь идет о моем существовании.

– Знаю. Поняла. Речь идет о домах и земельных участках, может быть, также об акциях и других ценных бумагах. Все это важнее, чем наше счастье.

– Но ведь ты была счастлива со мной. Она продолжала бушевать:

– О да, Жан-Поль, была!

– Так не убегай от меня! Мы снова будем счастливы, намного счастливее, чем прежде. Когда со всем этим делом будет покончено. Как было бы хорошо, если бы мы выстояли эту бурю вместе! Помоги мне!

– Я тебе свое предложение высказала. Обдумай его.

– А если я действительно так и сделаю? Переберусь на твою квартиру? Покончу с дрязгами? Будет ли тогда все, как прежде?

Ответить на этот вопрос было трудно.

– Но ведь ты этого не сделаешь, – произнесла она.

– Почему ты в этом так уверена?

– Если бы я была тебе действительно так нужна, ты уже давно по собственной инициативе подал бы на развод. Я никогда не толкала тебя на это, ибо знала, что не составляю основу твоей жизни. Я принимала от тебя то, что ты был готов мне предоставить. И не требовала ничего, кроме этого. Пара счастливых дней в месяц. Уже и этого было для меня более чем достаточно.

– Ты для меня значила больше.

Катрин поняла, что этими словами он уступает ее требованию положить конец их встречам, и ей стало тяжело на сердце. Она едва не разрыдалась. Конечно, ее слезы тронули бы Жан-Поля, он обнял бы ее, и они бы помирились. Но именно этого она не хотела. Дрожащим голосом Катрин попросила:

– Отвези меня, пожалуйста, в город. – Глаза ее остались сухими.

– Ma chérie, ma petite, – умоляюще прошептал он и пленительно улыбнулся, воздействуя на нее всей силой своего очарования, на какую только был способен. – Ну, подари мне хотя бы только один уик-энд.

Гнев и разочарование охватили ее.

– До чего же ты толстокож! Его улыбка погасла.

– Толстокож? В этом меня еще никто не упрекал.

– То, что ты – бессовестный эгоист, уж это-то тебе приходилось выслушивать неоднократно, в этом я уверена! – воскликнула она в бешенстве. Ей очень хотелось обругать его изо всех сил, осыпать обвинениями и упреками, даже если бы они не были справедливы. Однако она знала, что этим его не уязвит, что каждое ее слово отскочит от него, словно от стенки горох, стечет с него, как с гуся вода. Поэтому предпочла промолчать.

Катрин молчала всю дорогу до центра города, пока он не жалел усилий, чтобы ее уговорить. Она слушала его только краем уха, подавляя в себе всякую попытку что-либо комментировать. Все его речи сводились к тому, что, вопреки всем трудностям, развод будет рано или поздно оформлен, и тогда, да, именно тогда, для них настанет чудесная пора.

Катрин не верила ни одному его слову. Если бы любовь к ней действительно много для него значила, в чем он ей столь пылко и возвышенно клялся, то он бы, не раздумывая, принял ее предложение поселиться в Дюссельдорфе. Тогда они могли бы встречаться всякий раз, когда она отправится в город.

Но вопрос был в том, хотела ли Катрин этого так же, как прежде? Она не знала. Определенно она не покинула бы мать и дочь, даже если бы он просил об этом. Но главным было как раз то, что подобного желания Жан-Поль никогда не высказывал. Поэтому он и не мог никак ввести ее в заблуждение. Она была для него всегда лишь забавой, и поэтому ей следовало вздохнуть с облегчением в связи с их разрывом.

Когда они доехали до угла улицы Берлинерштрассе, она вдруг сказала:

– Останови, пожалуйста, здесь.

– Даже и не думай. Я довезу тебя до дома.

– Ценю твое доброе намерение, но хочу пройти остаток пути пешком.

– Почему?

– Так мне хочется.

Он притормозил, а поскольку машина остановилась во втором ряду, около другой, которая сделала остановку у тротуара, то долго прощаться было некогда. Катрин коснулась губами его щеки.

– Прощай, Жан-Поль. Будь счастлив. – Она открыла дверцу и выскочила наружу.

– Мы еще встретимся! – крикнул он ей вслед. – Вот увидишь!

Она захлопнула за собой дверцу, не расслышав конца фразы. Не оглядываясь, лавируя между припаркованными автомобилями, она добралась до тротуара.

Ей вдруг стало очень легко, словно сбросила с себя тяжелейший груз. Широко шагая, она видела, как его машина, снова влившись в поток транспорта, исчезла за поворотом. А она бы, кажется, так и побежала по улице вприпрыжку, как делала это ребенком, – настолько довольной себя ощущала.

Катрин сказала неправду, заверив Жан-Поля, что выходит из машины, чтобы проделать остаток пути до дома пешком. На самом деле она вспомнила, что здесь, совсем близко, есть закусочная, и ей вдруг захотелось проглотить порцию жареной колбасы с соусом «карри» и бутылочку кока-колы. Она была голодна уже при встрече с Жан-Полем, а теперь ощущала просто волчий аппетит.