Текст книги "Халцедоновый Двор. И в пепел обращен"

Автор книги: Мари Бреннан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Мари Бреннан
Халцедоновый Двор. И в пепел обращен

Marie Brennan

IN ASHES LIE

Copyright © 2009 by Marie Brennan

All rights reserved.

© Д.А. Старков, перевод на русский язык, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Действующие лица

Английская королевская семья

Карл Стюарт, первый носитель сего имени – король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии

Генриетта Мария – королева при Карле I

Карл Стюарт, второй носитель сего имени – принц Уэльский, затем король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии

Екатерина Брагансская – королева при Карле II

Яков Стюарт – герцог Йоркский, брат Карла II

Яков Стюарт – покойный король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, отец Карла I

Мария Стюарт – покойная королева Шотландии, мать короля Якова

Палата лордов

Уильям Лод – архиепископ Кентерберийский

Томас Уэнтворт – лорд-лейтенант Ирландии, родоначальник графов Страффордов

Томас Грей – лорд Грей из Гроуби

Джон Мордаунт – виконт Мордаунт из Авалона, заговорщик-роялист

Эдуард Хайд, позднее – граф Кларендон, заговорщик-роялист

Уильям Крэйвен – граф Крэйвен

Максвелл – герольдмейстер Палаты лордов

Палата общин

Джон Гленвилл – спикер Палаты общин

Уильям Лентхолл – спикер Палаты общин

Сэр Энтони Уэйр

Томас Соам

Исаак Пенингтон – олдермены, члены парламента от Лондона

Джон Пим – лидер парламентской фракции

Джон Гемпден

Дензил Холлис

Артур Хезилридж

Уильям Строд – союзники Джона Пима

Сэр Фрэнсис Сеймур – рыцарь, член парламента

Уильям Принн – член парламента

Армия нового образца

Оливер Кромвель – генерал, член парламента, затем лорд-протектор Англии

Генри Айртон – генерал, член парламента

Томас Ферфакс – лорд Ферфакс из Камерона, также генерал

Томас Прайд – полковник

Эдмунд Ладлоу – офицер

Ричард Кромвель – сын Оливера Кромвеля, второй лорд-протектор Англии

Джордж Монк – генерал, командующий силами Армии в Шотландии

Лондонцы

Сэр Моррис Эббот

Томас Аллен

Сэр Томас Бладуорт – лорд-мэры Лондона

Сэр Уильям Тернер – олдермен Лондона

Кэтрин Уэйр – жена сэра Энтони Уэйра

Бернетт – лакей сэра Энтони Уэйра

Томас Фаринор – пекарь

Хамфри Тейлор – пуританин

Бенджамин Гипли – глава тайной службы

Джон Лилберн – вождь левеллеров[1]1
  Левеллеры [буквально – уравнители (англ.)] – радикальная политическая партия, требовавшая сосредоточения всей полноты власти в руках народа, управления через ежегодно избираемых представителей, свободы в промышленности, обложения налогами по доходам и законодательной передачи земли в вечное пользование земледельцам. Здесь и далее – примеч. пер.


[Закрыть]

Марчмонт Нидхэм – журналист, газетчик

Джон Брэдшоу – лорд-председатель Высокого суда правосудия

Элизабет Мюррей – наследная графиня Дайсарт, заговорщица-роялистка

Джон Эллин – врач и хирург

Сэмюэл Пипс – автор известного дневника

Робер Юбер – государственный преступник

Сэр Майкл Девен – смертный человек, ныне покойный

Халцедоновый Двор

Лу́на – королева Халцедонового Двора

Валентин Аспелл – лорд-хранитель

Амадея Ширрел – леди обер-гофмейстерина

Нианна Кризант – правительница гардеробной

Сэр Пригурд Нельт – великан, капитан Халцедоновой Стражи

Сэр Керенель

Сэр Эссен

Сэр Меллеган

Сэр Перегрин Терн

Кавалерственная дама[2]2
  В Англии, а затем Великобритании – эквивалент рыцарского звания для женщин.


[Закрыть] Сигрена – рыцари Халцедоновой Стражи

Гертруда Медовар – брауни из Ислингтона

Розамунда Медовар – ее сестра, также брауни

Сэр Лислик – эльфийский рыцарь

Льюэн Эрл – эльфийский лорд

Карлина – эльфийская леди

Ангризла – мара, ночное видение, вселяющее страх

Том Тоггин – хобани[3]3
  В английском фольклоре – одна из разновидностей домового.


[Закрыть]

Костоглод – баргест[4]4
  В английском фольклоре – мифическое существо, черный пес с горящими глазами, огромными клыками и когтями; предвестник несчастий и скорой смерти.


[Закрыть]

Чернозубая Мег – речная ведьма, хозяйка реки Флит

Иноземные, изгнанные и усопшие дивные

Фиаха

Нуада

Дагда – Ард-Ри, Верховные короли Ирландии

Конхобар – король Ольстера

Эоху Айрт – оллам[5]5
  В данном случае – великий поэт, бард (ирл.).


[Закрыть], посол из Темера

Айлиль – король Коннахта

Медб – королева Коннахта

Федельм Прозорливое Око – поэтесса, посланница из Темера

Никневен – Гир-Карлин (королева) файфских дивных

Кентигерн Нельт – великан в изгнании, брат сэра Пригурда Нельта

Альгреста Нельт – их сестра, также великанша, ныне покойная

Кунобель – рыцарь в изгнании, брат сэра Керенеля

Ифаррен Видар – лорд в изгнании

Оргат – паури[6]6
  В английском и шотландском фольклоре – злобные создания, обитающие в древних замках и дозорных башнях на границе, где творились преступления и проливалась кровь; сродни так называемым красным колпакам.


[Закрыть] из Приграничья

Калех Бейр – Синяя Ведьма, Хозяйка Зимы

Велунд Кузнец – король долины Белой Лошади

Иррит – дивная из Беркшира

Инвидиана – королева Халцедонового Двора, ныне покойная

Пролог. Искра

Пудинг-лейн, Лондон, воскресенье, 2 сентября 1666 г.

В тот ранний, предутренний час пекарня была темна и безмолвна. Освещали ее лишь угли в очаге. Под куполом печи, стоически ждавшей утреннего бремени – караваев хлеба и горшков печеного мяса, – покоились, что твои личинки в пчелином улье, поленья дров. Да, воскресенье – день отдохновения, но не поста, а значит, пекари должны трудиться и сегодня.

Угли то вспыхивали, то затухали. По закону пекарям полагалось гасить и печь, и очаг еженощно – ведь город, выстроенный из дерева, жил в непрестанном страхе перед пожарами. Однако каждое утро растапливать огонь заново – дело хлопотное, а посему большинство позволяли печам на ночь остыть, но угли в очаге сгребали и сберегали так, чтоб поутру проще было вздуть огонь.

Вишнево-алый уголь со вздохом рассыпался в золу, и в воздух взвилась стайка искр.

Наверху, во втором этаже, крепким сном спал Томас Фаринор. Дела у пекаря ладились: он поставлял Королевскому военному флоту морские сухари и в эти времена, во времена войны с голландцами, отнюдь не сидел без работы. Кроме него с дочерью, Ханной, в доме имелась и горничная, и слуга, дабы заботиться о хозяевах и помогать управляться в пекарне.

Искры из очага вылетали и прежде. Вылетали – и в скором времени гасли, обращаясь черной золой, испятнавшей потолочные балки, и стены, и вымощенный кирпичом пол. Вот только сегодня одна, танцуя, кружа в незримых токах воздуха, упорхнула дальше других и, наконец, отыскав себе покойное местечко, угнездилась на сложенных в печи дровах.

На одной из лучинок растопки замерцал крохотный огонек. Впоследствии Фаринор заявит, что, покончив с дневными трудами, прибрал огонь, как подобает. И золу-то из печи выгреб дочиста, и пол-то кирпичный вымел начисто… Да, все это он исполнил, но – спустя рукава. В полночь его дочь, Ханна, осмотрела кухню и поводов для опасений не нашла.

Однако теперь, час спустя, пекарня вновь озарилась светом. Закопченные балки под потолком окутала дымная пелена. Слуга Фариноров, спавший в первом этаже, нахмурился, заворочался под одеялом. Дыхание его сделалось неровным, он кашлянул во сне раз, и другой, и, наконец, пробудившись, заметил опасность и с хриплым воплем выпутался из одеяла. К этому времени в кухне стало светло, как днем: печь и очаг весело полыхали, а заодно с ними пылали и щепки на полу, и поленницы заготовленных дров. Дощатые стены, хорошенько высушенные долгим летним бездождием, дымились, а на ощупь оказались горячи. Спотыкаясь на ходу, почти ничего не видя в удушливой мгле, слуга по наитию бросился к лестнице.

Клубящийся дым последовал за ним и наверх. Отчаянно завопив, слуга что было сил забарабанил в хозяйскую дверь.

– Пожар! Проснитесь, Бога ради: дом горит!

Дверь распахнулась настежь. Похоже, Фаринор, возникший на пороге, протирая спросонья глаза, не понимал, в чем дело. Однако, стоило ему дойти до верхних ступеней лестницы и увидеть происходящее собственными глазами, всю его дрему сняло, как рукой.

– Господи всемогущий, – прошептал он и со всех ног устремился назад, через собственную спальню, к двери в смежную комнату.

Ханна просыпалась ужасно неспешно, а ее горничная – и того медленней. Поднявшись, обе поспешили за башмаками (слуге Фаринор одолжил пару своих). Но, как бы они ни торопились, а мешкали слишком долго: огонь успел охватить подножье лестницы.

Горничная завизжала, вцепилась в хозяйку, закашлялась в едком дыму.

– Нужно попробовать! – прикрикнула на нее Ханна.

Подобрав подол рубашки, она прикрыла лицо рукавом – от дыма, и ринулась сквозь немилосердный жар вниз, в адское пекло первого этажа.

– Ханна!

Отец ее бросился следом. Вот Ханна скрылась в застилавшем глаза дыму, но в следующий же миг снизу донесся пронзительный крик, и устремившаяся назад дочь, споткнувшись, рухнула прямо на Фаринора. Подол ее рубашки занялся огнем. Падая, оба чувствительно ушиблись о доски ступеней. Фаринор без раздумий сбил пламя ладонями и волоком потащил хнычущую от боли Ханну наверх, к иллюзорной безопасности комнат второго этажа. Казалось, ноги Ханны совсем ослабли в коленях.

– Окно, – сказал его слуга. – Нужно попробовать выбраться через окно.

Будь дело обычной ночью, Фаринор объявил бы это сущим идиотизмом, но если единственная альтернатива – смерть…

– Но мы же не сможем слезть вниз.

Однако слуга уже лязгал оконными задвижками.

– Тогда взберемся на крышу. Если вы пойдете первым, я помогу вашей дочери.

Не раз расширявшийся за многие годы, верхний этаж выдавался наружу настолько, что нависал над улицей козырьком. Жадно хватая ртом свежий воздух, Фаринор с трудом протиснул в узкий оконный проем погрузневшее к старости тело и уцепился за карниз над головой. Пальцы соскользнули, отчего он едва не рухнул на мостовую, однако слуга вовремя поймал его ногу, подтолкнул хозяина наверх, и Фаринор благополучно поднялся на край крыши. За ним в окно полезла Ханна, до крови прокусившая губу, когда слуга крепко стиснул ее покрытые волдырями ноги.

– На помощь! – закричала она, едва обретя голос. – Пожар! Просыпайтесь, вставайте – пожар на Пудинг-лейн!

В окнах напротив замелькали фигуры соседей. Дом Фариноров был отнюдь не единственным в своем роде: верхние этажи многих домов превосходили границы отведенных под них наделов, так что до окон напротив, за стеклами коих на миг показались и тут же исчезли расплющенные носы, было рукой подать.

Тут Ханна неудержимо раскашлялась от боли и дыма, но к этому времени ее крик подхватил Фаринор. Потому-то именно Ханна первой увидела, как на край крыши, подтянувшись, влезает их слуга… но где же горничная?

– Она не пойдет, – пояснил слуга, дико, сурово взглянув на нее. – Слишком боится высоты. Я пробовал, но…

Свесившись с крыши, Ханна закричала в распахнутое окно, зовя горничную, но ответа не последовало.

Между тем, оставаться на месте было нельзя. Ступая с осторожностью, все трое пробрались вдоль карниза к соседским ставням, и Фаринор с воплем замолотил по ним каблуком. Внизу, на улице, начали появляться люди – по большей части в ночных рубахах, однако кое-кто успел и обуться, и натянуть штаны. Что от них требуется, все знали назубок.

Ставни с грохотом распахнулись, оцарапав голую икру Фаринора. Протянутые снизу руки подхватили его дочь и помогли ей спуститься в окно. За Ханной последовал сам пекарь, а за ним – их слуга. От стены меж домами веяло жаром, однако сюда огонь пока не добрался, да и кожаные ведра, дабы как следует облить водой бревна и штукатурку, уже были пущены в дело.

Сбежавшиеся со всей Пудинг-лейн на зов долга, прихожане церкви Святой Маргариты на Фиш-стрит передавали ведра из рук в руки, забрасывали пламя землей и навозом, заливали молоком из кадушек – тушили пожар всем, что подвернется под руку. В тот день, в день, отведенный Господом для отдыха, они вышли на битву, спасая от огня свои дома и жизни.

Часть первая. Надежды на властителей 1639–1642 гг.

«Подумайте же серьезно: ужель подобает началу народного счастья быть писаным кровавыми письменами?..»

Томас Уэнтворт, первый граф Страффорд, 12 мая 1641 г.

Королевская биржа, Лондон, 3 июня 1639 г.

Зной раннего лета раскалил сердце лондонской торговли, словно недра печи хлебопека, увлажняя нижние рубашки и полотняные воротники, приглушая голоса, отдававшиеся эхом от стен. На открытом дворе, среди голого камня, солнце, будто кузнечный молот, лупило по шляпам и беретам изящно одетых купцов, сошедшихся здесь по делам или ради обмена последними новостями. Некоторые нашли убежище под окаймлявшей двор галереей, тень коей сулила хоть какое-то облегчение.

Наверху, в крохотных тесных лавках, царила жуткая духота. Тщетно сэр Энтони Уэйр обмахивал мокрое от пота лицо листами бумаги – прошением, навязанным ему каким-то человеком снаружи. Прочесть его можно было и после: сейчас ему сыскалось иное, лучшее применение. Пальцы свободной руки оглаживали бока бутылочки кобальтового стекла. Лавочник по ту сторону стола просто-таки излучал ободрение. Те, кто оказывал предпочтение Королевской бирже, как правило, принадлежали к людям сортом повыше, но даже при сем обстоятельстве баронет и лондонский олдермен среди покупателей прибавил бы этому малому толику престижа.

Энтони, со своей стороны, был куда более озабочен вопросом, понравится ли бутылочка Кэт, или та лишь рассмеется над очередным подарком. Раздумывая об этом, он слишком поздно услышал, как его окликают по имени. В следующий миг человек, протискивавшийся сквозь людскую толчею снаружи, споткнулся и рухнул прямо на него. Чтоб не упасть, пришлось, обронив прошение, ухватиться за край стола.

Бутылочки на столе угрожающе зазвенели. Энтони обернулся, чтоб обругать невежу, едва не сбившего его с ног, но в последний момент прикусил язык.

– Простите, – сказал Томас Соам, вновь утверждаясь на ногах. – Кровь господня, сегодня тут толпится весь белый свет! Боюсь, я споткнулся о ногу какого-то малого.

– Невелика беда, – откликнулся Энтони, успокаивая встревоженного купца умиротворяющим жестом. – А я вас даже не заметил.

– Похоже, что и не услышали. Идемте отсюда прочь, пока на меня не налетел кто-нибудь еще и дело не дошло до беды. Что это у вас?

Энтони тяжко вздохнул, подбирая разлетевшиеся листки, украшенные влажными пятнами, оставленными взмокшими пальцами.

– Прошение.

– О чем?

– Понятия не имею. Еще не читал.

– Возможно, разумнее и не читать. Нас завалили таким количеством просьб да ходатайств – хоть стены Ратуши ими оклеивай.

Не тратя времени даром, Соам развернулся и двинулся вдоль по наружному коридору, осторожно, однако настойчиво пролагая себе путь сквозь толпу. Следуя за широкоплечим другом, Энтони всем сердцем надеялся, что тот не имеет в виду остановиться для разговора во внутреннем дворе.

Так оно и случилось. Спустившись с галереи, оба вышли со двора и окунулись в корнхиллский гомон. Здесь Соам приостановился, пропуская грохочущую телегу, нагруженную бочонками, и Энтони поравнялся с ним.

– Куда вы меня ведете? – спросил он у молодого спутника, поудобнее сдвинув шляпу.

– В пивную, – с чувством ответил Соам. – Прочь из-под этого треклятого солнца, туда, где я смогу изложить вам новости.

Новости? Энтони насторожился. Таверна сулила тень, выпивку, а также и некую степень уединения, какого не сыщешь на Бирже, посреди скопища сплетников. Спустившись по отлогой, грязной Корнхилл-стрит вниз, они проследовали к Чипсайду, где и находилось любимое питейное заведение Соама, «Голова пони». Здесь друг Энтони по-свойски чмокнул девицу-прислужницу и раздобыл обоим столик в прохладном уголке и по кружечке хереса, дабы промочить горло.

– Глядите, Том, как бы жена не прознала, – заметил Энтони, смягчив предостережение улыбкой: убежденная пуританка, Мэри Соам не спустила бы мужу с рук этакого волокитства.

Но Соам лишь пренебрежительно отмахнулся.

– Безобидный поцелуй в щечку – что в нем такого?

Скорее, не в щечку, а в губы… но поведение младшего товарища – дело его собственной совести, и Энтони решил не продолжать.

– Итак, что привело вас ко мне? Для размышлений о чем-либо важном, пожалуй, жарковато.

– А может стать еще жарче, – отвечал Соам, имея в виду отнюдь не погоду. – Вы слышали о недавнем злосчастье Эббота? Хотя, вернее будет сказать, о нашем общем злосчастье.

Выходит, дело не личное, но политическое. Соам числился олдерменом округа Винтри, а Энтони – Лэнгборна, и, хотя список вещей, что могли навлечь неприятности на лорд-мэра Лондона и его Суд Старейшин был изрядно длинен, в эту минуту Уэйр не сомневался в своей способности его здорово сократить, вот только сие обстоятельство вовсе не радовало.

– Ну, не тяните же, дружище, выкладывайте.

– Ссуда.

– Опять?!

– А вы удивлены? Король наш транжирит деньги не хуже папаши – хотя ему, по крайней мере, хватает добропорядочности транжирить их на войну, а не на пьянство да содомитов.

От этакой прямоты Энтони невольно поежился.

– Думайте, что говорите! Если уж о себе не заботитесь, так хоть меня пощадите. Нас же вздернут на виселицу рядом: вас – за крамолу, а меня – за то, что ее выслушивал.

Соам осклабился и выложил на стол трубку и жгут табака.

– Полноте, я всего лишь цитирую нашего лорд-мэра! Но, так и быть, пощажу ваши нежные чувства. Возвращаясь к сути: похоже, пять тысяч фунтов, полученные нашим добрым королем Карлом от городского совета в марте…

– Были приняты им за оскорбление, и, думаю, не из тех, о каких он способен забыть. – Ущипнув себя за переносицу, Энтони потянулся к вину. – Сколько же он просит?

– Сто тысяч.

Поперхнувшись вином, Энтони закашлялся и полез за платком, чтоб утереть обрызганную слюной бороду.

– Господи милостивый… да сколько ж можно?

– Ну вот, теперь и вы цитируете Эббота.

Запалив от свечи лучинку, Соам поднес огонь к трубке и смачно запыхтел, раскуривая табак.

– В конце концов, мы ведь – королевская вотчина, не так ли? – продолжал он, выпустив вверх струю ароматного дыма. – Жемчужина королевской короны, виднейший город всей Англии. За каковое отличие и выкладываем кругленькие суммы – снова, и снова, и снова.

Разумеется, в долг… но долг еще поди выжми из королевской мошны, а удавалось сие не столь часто, чтобы внушать кому-либо покой. Хронически нуждаясь в деньгах, расплачиваться с долгами Корона не торопилась.

– Ну, а залог хорош?

– Куда там… пойло свинячье. Однако у нас война на заднем крыльце. Не хотим, чтобы скотты отпялили нас в гузно – денег Его величеству придется дать.

– Подумать только, – вздохнул Энтони, – и эту загвоздку должен разрешить один самодержец, занимающий оба трона…

– Ну да, совсем как с ирландцами, – согласился Соам, откинувшись назад и вжавшись спиною в угол. – Должно быть, это – все равно, что править тройкой лошадей, когда каждая так и норовит побольней тяпнуть соседку.

Меткое сравнение, что и говорить. Старик Яков, Карлов отец, мечтал собрать свои владения под одну корону, став не тремя королями в одном лице, но одним королем, правящим одною объединенной страной. Или, по крайней мере, объединенными Англией и Шотландией: в его желании включить в сие благолепное согласие и Ирландию Энтони сомневался. Но, как бы там ни было, мечты Якова не сбылись: недовольные восшествием на трон шотландца, англичане отнюдь не одобряли подобных перемен.

Однако разделение царств принесло с собой множество неизбежных затруднений, и Карл, как показала недавняя загвоздка с шотландскими ковенантерами[7]7
  То есть, сторонниками Национального Ковенанта, манифеста шотландского национального движения в защиту пресвитерианства, сплотившего шотландцев в борьбе против абсолютистской политики Карла I.


[Закрыть], был склонен разрешать их, не деликатничая. Их нежелание принимать англиканский молитвослов Энтони вполне понимал: попытки короля навязать его северным пресвитерианам были задуманы и претворены в жизнь так же скверно, как и вся эта треклятая война. Однако изгнание из Шотландии англиканских епископов только ожесточило короля пуще прежнего.

Энтони принялся выкладывать на грязную столешницу палец за пальцем, составляя в уме карту политического ландшафта. Лондонские олдермены отказывали Короне нечасто, однако городской совет в последнее время сделался крайне неуступчивым. Уж в их-то ответе можно было не сомневаться: они выступали против той мартовской ссуды, и выступят против нынешней.

По силам ли Сити собрать такие деньги? Несомненно, да. Многие олдермены и богатые горожане были так или иначе связаны с Ост-Индской компанией, Компанией острова Провидения и иными крупными торговыми предприятиями. В Ост-Индской состоял и сам Энтони, и лорд-мэр Эббот. Прежде компании не раз ссужали Корону деньгами, однако по мере того, как все больше и больше ссуд оставалось невыплаченными, начали проявлять недовольство.

Вдобавок, о роли религии не стоило забывать и здесь, на юге. В Лондоне проживало немало сочувствующих борьбе шотландских пресвитериан, и Энтони прекрасно понимал: отринь Англиканская церковь епископат и прочие папистские побрякушки, многие олдермены были бы только рады. А если так, попыток подавить шотландское инаковерие они отнюдь не одобрят.

Что же одолеет – религия или нация? Идеология или экономика?

– А каковы дела в армии? – спросил он. – Оправдана ли нужда короля?

На это Соам поманил пальцем прислужницу, велел принести еще вина, дождался его появления и лишь после ответил.

– Пью за этих бедняг там, в Бервике, – с мрачной торжественностью сказал он, салютуя кружкой солдатам, отправившимся на войну. – Половина не отличает правой ноги от левой, а вооружены они, судя по тому, что я слышал, только вилами да площадной бранью. Голод, оспа, завшивели с головы до ног… лично я не согласился бы занять их место даже ради всех девок христианского мира.

– И никаких шансов на мир?

Не успел Соам и рта раскрыть, как Энтони отмахнулся от собственного вопроса.

– Да, понимаю, шанс есть всегда. Но это потребует кое-какой дипломатии, к которой Его величество вряд ли склонен прибегнуть.

Да, если понимать под дипломатией готовность к уступкам. Между тем Карл вовсе не славился уступчивым нравом, особенно в вопросах хитросплетения религиозных и королевских прерогатив[8]8
  Карл I считал епископов необходимыми для королевского контроля над церковью и, будучи главой епископальной англиканской церкви, признать ликвидации епископата в Шотландии не мог.


[Закрыть]. Шотландцы же умудрились наступить на обе эти мозоли, да не как-нибудь, а кованым башмаком.

Соам вновь затянулся табачным дымом и скорбно опустил взгляд в глубину трубочной чаши.

– Не падайте духом. Его королевское величество не собирается продавать еще одной монополии – о, прошу прощения, патента! – либо возлагать на наши плечи еще какой-нибудь налог трехсотлетней давности. По крайней мере, эта ссуда может быть выплачена.

– Дай-то бог, дай-то бог, – пробормотал Энтони. – Мир – и то куда как вероятнее. Как по-вашему, согласятся эти шотландские ковенантеры на мир, если король посулит им парламент?

– В то время, как уж целых десять лет отказывает в нем нам? Много ли на это шансов?

– Тактика проволочек, – пояснил Энтони. – Это позволит королю распустить армию – хотя бы на время, и более тщательно подготовить следующий ход.

Собеседник Энтони задумался, подперев кулаком подбородок.

– Возможно, толк из этого и выйдет. Но вы же понимаете: если он созовет парламент там, народ потребует парламента и здесь. Такой шкатулки Пандоры король наверняка открывать не захочет.

Истинная правда. Парламенты созывались волею короля, а десять лет назад Карл недвусмысленно дал понять, что с ними покончено. Парламентарии-де слишком уж часто заводят с ним споры, а посему отныне он будет править Англией лично, без оглядки на сие вздорное учреждение. Да, таково было его право, однако это не прибавило затее Карла ни популярности, ни, кстати заметить, успеха.

Отметив задумчивое выражение на лице Эндрю, Соам вопросительно приподнял бровь.

– У вас есть соображения.

Верно, вот только делиться ими Энтони не желал. Допив вино, он отрицательно покачал головой.

– Проблему войны с Шотландией решать не нам. Благодарю за предупреждение: я прощупаю членов городского совета и наших с вами коллег и погляжу, не изменились ли с марта их взгляды. Не желаете ли присоединиться сегодня вечером к нам? Кэт оправилась настолько, что может выходить из дому, и хочет поехать на ужин в Ковент-Гарден. И обществу будет рада.

– Возможно. Во всяком случае, к вечеру я вам визит нанесу.

Энтони улыбнулся, поднялся из-за стола и откланялся. Однако, покинув «Голову пони», направился он вовсе не на север, к Лондонской Ратуше и прочим правительственным учреждениям. Дабы что-либо изменить, ему требовалось побывать совсем в другом месте.

Халцедоновый Чертог, Лондон, 3 июня 1639 г.

Собрание в малом приемном зале могло бы являть собою подлинное воплощение благонравных придворных в час отдыха. В углу один из джентльменов флиртовал с леди, прочие же сидели вокруг небольшого стола за игрой в карты. Вот только леди была одета в юбку с фижмами, вышедшую из моды еще во времена старушки Елизаветы, тогда как ее возлюбленный казался сделанным из ожившего камня; за карточным же столом на кон ставили давно позабытые воспоминания о среброкузнеце с повитухой да о плотнике со служанкой. На единственного в зале смертного, музыканта, чья флейта вовсю старалась пробиться сквозь неумолчную болтовню дивных придворных, почти никто внимания не обращал.

Напев звучал все выше и выше, пронзительней и пронзительней. Наконец сидевшая неподалеку, в особом кресле на возвышении, Луна поморщилась, прикрыв лицо веером. «Нет, так не пойдет», – подумала она и подняла руку. Перстни на ее пальцах блеснули в холодном свете волшебных огней. Флейтист этого не заметил, однако ближайший из лордов услужливо поспешил к нему и остановил игру, даже не пытаясь соблюсти хоть видимость такта.

– Довольно музыки, – дипломатичнее, чем намеревалась, сказала Луна.

Лицо человека исказилось от злости на помешавшего, но после ее слов злость разом сменилась разочарованием.

– Благодарим тебя за уделенное время, – продолжала Луна. – Сэр Керенель, не будете ли вы любезны проводить его наружу?

Льюэн Эрл, заставивший музыканта умолкнуть, здесь не годился: уж этот-то позаботится, чтоб смертного флейтиста бесцеремонно вышвырнули на улицы Лондона, растерянного, сбитого с толку пребыванием среди дивных. Между тем, играл человек хорошо – только под конец оплошал.

– С достойной наградой за труды, – напомнила Луна.

Названный ею рыцарь с поклоном приложил руку к сердцу и вывел музыканта из зала. С уходом обоих придворные вновь разразились трескучей болтовней.

Луна со вздохом поднесла к губам веер, пряча за ним гримасу скуки. Сказать откровенно, музыканта винить было не в чем. Сегодня она пребывала в недовольстве и раздражалась из-за любых пустяков.

– Лорд Эоху Айрт! – объявил дух-глашатай, стоявший у дверей.

И не по пустякам – тоже.

Трое вошедших разительно отличались от толпившихся в зале придворных. Если дивные ее царства, в основном, подражали модам человеческого двора с некоторыми изменениями, какие полагали уместными, то ирландцы были одеты сущими варварами. Воины, сопровождавшие посла из Темера, носили ярко-синие плащи с застежкою на плече, но груди их под плащами были обнажены, а правую, «оружную» руку каждого украшали бронзовые браслеты. Сам же Эоху Айрт носил роскошное длинное одеяние, расшитое перьями и небольшими блестящими медальонами, а в руке держал золотую ветвь.

– Милорд, – приветствовала его Луна, поднявшись с кресла и сойдя по ступеням вниз, навстречу сиду[9]9
  Сиды, или ши, в фольклоре Шотландии и Ирландии – волшебные существа, эльфы, обитающие внутри полых холмов, в пещерах, расщелинах скал, а иногда на чудесных островах в океане.


[Закрыть].

– Ваше величество, – откликнулся Эоху Айрт и с церемонным поклоном поцеловал ее руку, в то время как телохранители за его спиной преклонили колени. – Надеюсь, вы в полном благополучии?

– И в совершенном безделье. Как тебе понравилась пьеса?

Ирландский эльф оскалил зубы. Прядь его земляничных волос, длинных, точно у женщины, но не завитых, упала на глаз, стоило ему выпрямить спину. Возможно, он и оллам, поэт высочайшего разбора, но по ирландским обычаям всякий поэт – также воин. Оскал его оказался весьма свиреп.

– Разве что самую малость. Да, искусство смертных довольно изящно, и мы ценим его по достоинству. Но меня, государыня, интересует не искусство.

Ждала ли она иного ответа? Эоху Айрт прибыл к Халцедоновому Двору вскоре после кануна Дня Всех Святых, сменив на посту посланницу, проведшую здесь много лет – явный признак того, что Фиаха Темерский настроен на перемены. Продержись прежняя посланница до ноября, и Луна, возможно, избавилась бы от новоприбывшего: согласно годовому кругу Верховных Королей Ирландии, перемены могли оказаться эфемерными.

Могли… но не обязательно. Нетерпение Ард-Ри возрастало год от года. Если заменят и Эоху Айрта, на его месте может оказаться кто-либо еще хуже.

Что ж, если без спора не обойтись, Луна предпочитала не устраивать его в полном придворных приемном зале.

– Идемте, милорд оллам, – сказала она, взяв посла под руку. Перья защекотали запястье, но Луна сдержала вызванное сим раздражение. – Давайте уединимся и побеседуем обо всем этом подробнее.

Эльфы-рыцари у дальних дверей распахнули створки перед ними двоими, оставив ирландских воинов в зале. Несколькие из придворных дам двинулись следом, но Луна едва заметно махнула им кончиками пальцев, веля оставаться на местах. Ей не хотелось, чтобы во время разговора они стояли рядом навытяжку, но если придворные дамы вольготно усядутся за пяльцы да карты, Эоху Айрт непременно решит, будто она не воспринимает его аргументы с должной серьезностью.

Внутренние покои озаряли волшебные огни, а некий дальновидный хоб[10]10
  В английском фольклоре – добродушное волшебное существо сродни домовым-брауни.


[Закрыть] выставил на узорчатый турецкий ковер пару кресел. На одно из них Луна и указала сиду.

– По-видимому, ты счел сегодняшний день оскорблением, – заговорила она, усаживаясь в другое кресло. – Уверяю, я вовсе не желала чинить тебе обид. Я просто подумала, что ты, поэт, оценишь чужое искусство.

– Да, написано неплохо, – нехотя признал посол, в знак неофициальности разговора откладывая в сторону золотую ветвь. – Однако от этой вылазки за версту смердит попыткой отвлечь внимание от главных дел.

Что ж, он не ошибся – по крайней мере, идея была именно такова. Луна надеялась, что, полюбив театры, он начнет проводить там больше времени. Правда, для этого его следовало снабжать защитой от холодного железа и веры верхнего мира, но, удалив посла из своих покоев, Луна сочла бы сии расходы вполне окупившимися.

– Не стала бы я преуменьшать остроту твоего ума этаким образом, полагая, будто тебя так просто отвлечь от дел, – сказала она, сдвинув брови. – Я знаю: свой долг здесь ты исполняешь со всем прилежанием и почтением, коего он заслуживает.

– Любезные слова, государыня. Но нужно ли напоминать, что я явился сюда не ради слов? Я прибыл к вам ради дела. Политический деспотизм вашего Уэнтворта просто возмутителен.

«Уэнтворт вовсе не мой, – захотелось ответить Луне. – К его назначению лордом-лейтенантом Ирландии я никакого отношения не имею». Однако это только сыграло бы на руку Эоху Айрту и перевело разговор в то самое русло, коего Луна надеялась избежать.

– Некоторые мысли Уэнтворта об управлении Ирландией могут пойти вам на пользу, стоит лишь это признать. Католические ритуалы против нас невероятно сильны. Возможно, их прекращение не так уж плохо. Да, протестантство самого крайнего толка – тоже угроза немалая, это верно. Но тому, что насаждает Уэнтворт, до подобного пыла далеко.

Сказать откровенно, насаждаемое Уэнтвортом было наполовину папизмом, как неустанно вопили шотландцы, однако не в том смысле, в коем сие было бы слишком уж важно для дивных.

Эоху Айрт помрачнел.

– Он насаждает колонизацию.

В его устах последнее слово звучало, словно непристойность, каковой он его, несомненно, и полагал.

Неужто Луна вправду надеялась отвлечь его от этого вопроса? Поднявшись с кресла, она позвонила в колокольчик.

– Думаю, немного вина – и разговор пойдет легче.

В отворившиеся двери вошла леди Амадея Ширрел, обер-гофмейстерина Луны, с подносом, графином и кубками.

«Расторопна по обыкновению».