Текст книги "Вибратор (Vibrator)"

Автор книги: Мари Акасака

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– А к груди своей ты не прикасаешься?

– Намочи.

Протягиваю пальцы, засовываю ему в рот, увлажняю слюной. Влажными пальцами ласкаю свои соски.

Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…

Нет. Я не могу выговорить это.

Моя нога касается большим пальцем окна за занавеской, оставляет след на запотевшем стекле, заканчивает свой путь на ручке переключателя скорости. Вибрации поднимаются по ногам вверх, сотрясают все мое тело. Только и могу что стиснуть по-крепче кулаки. Впиваюсь зубами в пальцы, другой рукой вцепляюсь в его челку. Чувствую – голоса вырываются из самой моей сути, из тьмы, присутствие коей я могу ощутить в себе, лишь закрыв глаза, из пустоты в самой глубине тела. А потом то, из чего состоят мои голоса, всплывает на поверхность, так бывает, когда используешь пятновыводитель, чтоб уничтожить жирное пятно, – долгие столбики какого-то вещества впитываются в ткань, окутывают жир, всасывают его в себя. Это как-то связано с притяжением положительных и отрицательных ионов, я забыла, как это происходит, – но когда голоса мои восстали, вышло очень похоже. Они отняли у меня что-то – и исчезли с ним вместе, они что-то вытолкнули из моего сознания. Сила, которая бушевала во мне ранее, когда все тело изнывало от желания пожрать этого мужчину, собралась теперь снаружи, у меня на коже, точно тончайшая маслянистая пленка.

Я ощущаю себя другим человеком. Ничего страшного. Ничего похожего на ужасные перемены, что постигают людей, страдающих мультипликацией личности, людей, о которых я читала во множестве книг. Это… это как если бы я достигла точки замерзания, или точки испарения, или точки кипения, да без разницы, любой температуры, при которой вещество меняет свои свойства: чтобы вода закипела – сто градусов, для масла – другая какая-то температура, не знаю, как должно быть горячо, чтоб масло закипело. Для каждого вещества – своя температура; используя высокие температуры, можно получать особенно чистые субстанции из растворов, содержащих в себе массу примесей… да как же она называется, эта технология? По-любому, я была… да какая там «Я», все мои многочисленные «Я» были как такой сложный раствор. Может, потому мне и больно было – из-за этого растворенного состояния? Я одевалась как картинка-перед выходом во внешний мир, старалась выглядеть, соответствовать, и все это время единственное, чего я хотела, единственное, о чем мечтала, – избавиться от примесей.

– У тебя резинка есть? -Да.

– Хочу заняться с тобой сексом.

Сажусь на его бедра, резко опускаюсь вниз. Пенис его скрывается из виду, пах прижимается к моему, он и я идеально подходим друг другу. От жары по телу мужчины течет пот. Вокруг зима, а по нему течет пот. Какая кожа! Кожа настолько совершенная, что невозможно сказать, откуда только пот появляется. Кожа настолько гладкая, что даже страшно становится. Кожа, одинаково увлажненная по всему телу. Где ни касайся его – ладонь скользит. На груди, на руках, на животе – ни волоска. У него, черт его подери, даже пор не видно! Яростно сжимаю коленями его бедра. Руки бессознательно поглаживают его спину – вверх-вниз, вниз-вверх, снова и снова. Ладоням моим так легко скользить по мощным мускулам его спины, что кажется, торс его движется необыкновенно, неправдоподобно медленно. Наши бешено сшибающиеся бедра словно отделяются от тел, их движение живет совершенно самостоятельной жизнью. Не важно, что я делаю, никогда мне им не насытиться. Кусаю его за ухо. Словно уловив некий сигнал, мужчина медленно поворачивается, теперь его тело накрывает мое. Мои ладони скользят по его груди столь сильно, что практически невозможно поддерживать его вес. А потом мои руки и вовсе из-под него выскальзывают, и у меня вырывается тихий стон. Он приподнимается, и на мгновение тело мое кажется совершенно невесомым. А потом, когда я начинаю опускаться, я чувствую, как он мягко подхватывает меня под спину. Голова моя отклоняется, откидывается назад, он сжимает в кулаке мои волосы, и я дрожу, пойманная посреди падения. Не мигая смотрю в лицо, склоненное к моему, – вот он, человек, которого я совсем не знаю. Секунда – и он приникает к моим губам своими. Он наблюдает за мною. Я, не способная даже сморгнуть, продолжаю глядеть на него в упор. Как только рот его прижимается к моему, движения его убыстряются. В рот мой вонзается его язык. А потом – очень медленно – я снова опускаюсь спиной на простыню. Мне нравится этот парень!

Какой у него подбородок – просто очаровательный! Из-под этого подбородка, из горла, когда я двигаюсь и когда двигается он, вырываются стоны. Смотрю, как по этому подбородку скатывается и прочерчивает дорожку дальше, по шее, капелька пота. Кожа у него совершенно мокрая, так что дорожка прорисовывается совсем слабо, едва заметно. Грудь у него мягко круглится мышцами, сжимаемыми ниже в жесткую «шоколадку» пресса. Не могу нащупать границы между мускулами у него на спине, но ощущаю их тугую упругость – да, сразу видно, это тело привычно к тяжелой работе.

Вздергиваю бедра. Трусь ими о его тело.

– Погоди, если будешь делать так – я сейчас кончу, – шепчет мужчина.

– Ну и ладно, – отвечаю, и живот его сотрясают несколько содроганий. Одинокая капелька пота падает с вздернувшегося подбородка. Внезапно рот мой широко распахивается. Теплый солоноватый вкус впитывается во вкусовые рецепторы, отдается одновременно и выше, в ноздрях, и ниже – в горле. В первый раз в жизни ощутила я, как мне это необходимо – поймать ртом каплю пота лежащего на мне мужчины. На вкус – почти как обычная соль, однако к ней примешивается легчайший привкус чего-то еще – чего-то иного, не похожего на пот, что собирается на поверхности тела, чего-то, что он, двигаясь, выдавил, выжал из самых глубин своего существа.

Мужчина прижимается грудью к моей груди, утыкается лицом мне в плечо. Дышит он в такт с сотрясающими его содроганиями. Плечи тяжело вздымаются и опадают, рисуя в воздухе широкие полукружия, лицо, волосы, горло – такие мокрые, словно он горько плачет. В миг, когда мужчина изливает семя, он – мужественнее, чем когда-либо в жизни, однако меня привлекает, похоже, совсем иное – то, как беспомощен и беззащитен он в эти секунды. Глажу его по голове, закладываю спутавшиеся волосы ему за уши. Они тоже чуть волнистые, и хотя поначалу казались легкими и сухими, сейчас тяжело обвивают его затылок наподобие латинской буквы «С». Тело его вздымается еще раз или два, а потом, полностью истратив свою энергию, обрушивается на меня. Я хочу навсегда запомнить эту тяжесть.

Тело мое впитывает воду. По звуку слышу – снег снаружи превратился в дождь. Я окружена водой со всех сторон. Моя кожа покрыта водой, но кожа дышит глубже всего, именно когда ее увлажняет вода. В воде каждая клетка напрямую впитывает кислород. Я впитываю в себя пот мужчины так, словно он – мощный увлажнитель. Кто-то сказал мне когда-то, что человеческое тело способно впитывать в себя вещества лишь в растворенном состоянии. Даже кислород, которым мы дышим, сначала растворяется в нашем организме в воде.

Снег растаял, не оставив на асфальте даже легчайшего намека на белизлу.

– Скоро рассветет. В это время года рано светает, – сказал мужчина и был абсолютно прав. Утреннее небо на мгновение полыхнуло зарей – и тотчас же воздух наполнился ярким светом. Мужчина немедленно, за секунду, натянул на себя одежду, и хотя я понимала, что это всего лишь признак здоровой практичности не желающего подхватить простуду человека, привыкшего работать в связке, все равно стало грустно.

Он повел грузовик назад, к домам. Мокрый бетон блестел, далеко отбрасывая солнечные искорки. Чтобы разгрузить двери, ему не понадобилось и часа. Я решила – неохота одеваться, так и поджидала его – голая, завернутая в одеяло. Шерсть одеяла удерживала тепло тела, футон прижимался к коже. В кабине стоял сильный запах пота, не похожий на тот, что я ощущала раньше. Я снова задремала.

Разбудил меня звук открывающейся двери. Мизансцена изменилась. Мужчина расстегнул верх своего комбинезона. Может, ему от работы жарко стало? А может, он только что в туалете был?

Он поворачивается ко мне спиной. Оглядывается через плечо.

– Спину мне поднимешь?

Он хочет, чтоб я подняла лямки, болтающиеся сзади, но я предложение игнорирую. По-прежнему завернутая в одеяло, вскакиваю быстро, как молния.

Рывком задергиваю занавеску у ветрового стекла со стороны водительского сиденья.

– А теперь изволь-ка мне свой член показать. Давай-ка. Хочу рассмотреть тебя, как ты меня ночью рассматривал.

– Не сейчас. Он сейчас маленький. Не надо сейчас.

– Да не имеет значения.

– Имеет. Хочу, чтоб ты его увидела, когда он большой.

– Что так?

– В каком смысле «что так»? Просто всегда так бывает.

– Знаешь, ты – это ты, стоит твой поршень или нет. Так?

Задергиваю занавеску со стороны пассажирского сиденья. Всего в грузовике пять занавесок. Две – у ветрового стекла, по одной – у окошек сзади, и еще одна, отделяющая пространство сзади от сидений.

– Давай-ка я с тобой поиграю, как ты со мной.

Склоняюсь над его пахом, стараясь, чтоб из окошка меня видно не было. Член его проскальзывает мне в рот, касается задней стенки горла. Не задернуты ни занавески задних окошек, ни та, что отгораживает нас от сидений. Он запускает пальцы мне в волосы, наматывает их себе на пальцы. Конечно, заглянуть в кабинку трейлера, поднятую так высоко над землей, можно только либо из другого грузовика, либо из очень больших внедорожников, и сомнительно что-то, чтоб подобные средства передвижения вдруг появились здесь в этакое время суток. А хоть бы и появились – сиденья достаточно загораживают обзор, ни его, ни меня им не увидеть. Я взглядываю назад, в крошечное окошко в самом конце кабины, и вижу: солнце медленно поднимается все выше. С каждой минутой, с каждой пробегающей мимо секундой вращается планета. Колеса грузовика (резина на них не шипованная, Окабе мне объяснил, что дальнобойщики зимой резину не меняют) тихонько погромыхивают по земной тверди, и мир продолжает крутиться, Земля вращается в такт вибрациям грузовика. Чувствую что-то, пришедшее бог весть из какого далека. Звуки приходят издали – из мест, отстоящих отсюда неизвестно насколько. Каждый из этих звуков – иной, ни один не похож на другие. Птица скачет по ветке. Слышны голоса идущих в школу детей. Я поднимаю глаза.

Глаза наши встречаются, и в эту секунду меня с ног до головы пронизывает горячая волна смеха, достигает самых глубин моего существа, но я у него отсасываю, так что вырваться наружу бедному смеху никак не удается. Смех опускается ниже, впитывается в меня, подобно вчерашнему снегу. Люби меня.

Смех опустился ниже, впитался в меня. В моем теле – в истинном моем «Я» – более нет слов, в нем нет ничего, кроме вибраций, все, что надо, – заставить его чуть шевельнуться, сделать первый шаг, и оно постарается само найти направление движения. Это – не мысли, не значения. Нет. Это – нечто, подобное желанию или голоду; если перевести ощущения в слова, выйдет слишком просто – люби меня, люби меня, люби меня. Голоса трепещут в дрожащем сосуде, в который обратилось мое тело, голоса всплывают изнутри, вздымаются, замирают и снова движутся, плывут то туда, то сюда в теплой сонной тьме, не знающей мыслей и значений. Температура моего тела распалась на множество температур, у каждой части – своя, отдельная, но – неизвестно как – все эти разные температуры – точки кипения.

Фелляция?

Дистилляция?

Слова прорастают во мне подобно зернам, повторяются, напевают следом за далеким, чуть слышным голосом, который произнес: – Очищение.

Извлечение определенных компонентов из раствора при помощи высокой температуры. Наконец-то я вспомнила. Дистилляция. Очищение.

На сей раз я понятия не имею, вслух или нет произношу эти слова. Чувствую, все вокруг успокоилось, боль утихла. Перед глазами все плывет – и я падаю.

Я отключилась.

Первое, что замечаю, придя в себя, – сиденье откинуто, я – голая, завернутая в одеяло – лежу на мужчине, он одет, обнажены только гениталии. Снова сажусь, но мужчина не спешит подниматься, валяется себе на спине. Поднимаю верх его комбинезона. Любопытно, и когда это он успел новый презерватив надеть? Протискиваюсь назад, в тесное пространство между сиденьями. Собираю свои шмотки. Одеваюсь. Тело все еще помнит смех, налетевший подобно порыву ветра, пронесшийся сквозь меня. Но самоуверенная, сильная женщина, которой я была совсем недавно, уже исчезла, слетела с меня, точно сброшенная кожа, и снова влезть в эту кожу более не удастся.

Мужчина садится. Помню ли я, как его зовут? Окабе… а дальше? «Иероглиф «ки» – он ведь обычно надежду означает, а в вашем случае, значит, надо читать «така»? Весьма необычно, правда?» Иероглиф, означающий надежду, всплывает у меня в мозгу, становится на свое место в складывающемся паззле. «А имя свое вы как произносите?»

…Такатоши.

После ночного снегопада день всегда ясный. Указатели с названиями городов, через которые мы проезжали, с потрясающей регулярностью оставались позади. В каждом новом городе висели они под светофорами, но мне никак не удавалось связать надписи между собой, сообразить, в каком направлении мы движемся. В данный момент я представления не имела, ни куда Окабе едет, ни когда ему надо там быть, ни какую часть своей работы он сейчас выполняет. Я даже не знала, стоит ли мне ехать с ним или нет. Не знала, куда себя девать.

Снег, который падал в Токио ночью и растаял под утренним солнцем, здесь еще лежал. Поскольку дело тут явно было не в широте или в долготе, я довольно долго терялась в догадках, почему же он не тает, пока не уперлась носом в совершенно очевидный ответ: просто большие города производят гораздо больше тепла, чем эти крошечные городки!

– Мы в Ниигату едем? – спрашиваю просто для того, чтоб разговор начать.

– Нет, в Кавагучи.

– В Кавагучи?! – неожиданный ответ меня потряс.

– Я там груз шин хочу взять. Глупо мотаться с пустым грузовиком.

– Да, наверно, ты прав. Пустой грузовик – плохо, да?

Впереди возникает железнодорожная станция. Читаю указатель: «Мисато». Мы проезжаем транспортную развязку, мимо проносятся палатка с горячей лапшой, зал игровых автоматов, закусочная и пирожковая. А потом – впереди, позади – опять только безмолвная, безжизненная земля.

– Ты сам себе заказы находишь?

Домов здесь очень мало, расстояния между ними огромные, те немногие здания, которые мне удалось рассмотреть, либо бары с караоке, либо большущие залы с игровыми автоматами. Дорога все еще мокрая, покрытая слякотной грязью.

– Нет, заказы мне представители торговой компании подбирают.

– А я думала, ты сам на себя работаешь. Разве «свободный человек» не это означает?

– Так я ж в компании и не работаю. Просто дальнобойщику-частнику очень уж трудно получить коммерческий регистрационный код – ну, такая зеленая штука на водительских правах, которая нужна, если хочешь на машине денежку зарабатывать, понимаешь? Я ради нее контракт с компанией и заключил.

Когда он закончил грузить свои шины, было уже пять дня.

Я смотрю с эстакады вниз. Вижу, как на долгом речном берегу зажигаются один за другим редкие огоньки. Лучи заходящего солнца окрашивают тонкий покров еще не растаявшего снега и низко зависшие ближе к западу облака. Красивая картинка: городок словно парит в оранжевом пространстве! Стиснутое между двумя длинными до бесконечности полосами отраженного света небо наконец-то поменяло цвет с бледно-голубого на ультрамариновый.

– Мы в Ниигату поедем?

Хорошо бы все-таки знать, что со мной и как.

– Угу.

– А как мы туда доберемся? По скоростному шоссе Канецу?

– Нет, мы по обычным дорогам поедем. Мы ж дорожные пошлины из собственного кармана платим.

– А-а…

– Послушай-ка. Ты сказала, что просто покататься хочешь, так?

– В каком смысле?

– Понимаешь, я женат.

– Ну, женат. Мне-то что?

«Мне-то что?» Пытаюсь сделать вид, что мне вообще плевать с высокой горки, и ощущаю, что это правда, мне действительно абсолютно все равно. А с другой стороны – на меня словно ушат холодной воды выплеснули.

– Да ничего такого. Нет проблем.

– Что-то я тут заминочку уловила, – ехидно тяну детским голоском.

– Просто за мной довольно долго одна баба гонялась. Прямо преследовала, как маньячка какая. Я так понимаю, она маньячка и есть. Если честно, она и сейчас еще за мной бегает. Я тут подумал – хреново выйдет, если и ты из таких окажешься. Очень она настырная, баба эта.

Сказать на это мне нечего.

– А ты сама-то чем занимаешься? Вроде говорила…

– Я чем занимаюсь? Пишу.

– Ты в фирме, что ли, работаешь? -Нет.

– Значит, вроде меня – сама на себя? Тоже человек независимый? И платят сдельно, да?

Мы проезжаем Ноду, потом – Касукабе, потом я вижу дорожный указатель, на котором написано «Кисаи». Железная дорога сюда, должно быть, не добралась, потому что домики и лавчонки нигде не собираются группами, они просто разбросаны здесь и там, раскинуты в полном беспорядке. Снег лежит на жестяной крыше ветхого, бедного магазинчика, вывеска его облупилась и проржавела, надпись на этой вывеске выведена старинной каллиграфией. Между домиками проглядывают поля, поникшие стебли жалко торчат из оголенной мерзлой земли.

– А какие преимущества у независимого дальнобойщика?

– Ну, во-первых, ты ни с кем особо не связан. Потом, еще совсем недавно можно было получать реально денежные заказы. Сейчас, ясно, экономика наша в паршивом состоянии, и такой работенки больше нет. Или, скажем, есть у тебя груз мороженого тунца, а в кишках пакетики с коксом припрятаны, – ну вот, такие перевозки всегда частникам поручают. С таким товаром тебе никак не стоит засвечиваться с крупными грузоперевозочными компаниями, но, с другой-то стороны, неохота и рисковать, вручая такой товар какому-нибудь хмырю, которого впервые в жизни видишь, точно? Ну, вот. Значит, надо использовать связи, поспрашивать, понимаешь, через приятелей своих приятелей или через кого там еще, поискать ребят без прошлого, с чистой биографией, чтобы постоянный адрес был и все такое, и правильно, если так не поступишь – груз свой, считай, потерял. Кокс они в рыбу запихивают, пока суда еще в океане, где-то к югу от Кюсю, а поскольку рыбины эти мороженые, даже ищейкам, которых копы на наркоту натаскивают, запаха кокса не унюхать. Так вот, приходит корабль в гавань, а покупатели – не то что с нормальной рыбой – товар поджидают. И значит, посредники – я якудзу в виду имею – говорят: груз надо доставить в Токио как можно быстрее, прямо на рыбный рынок Цукидзи, так что они дорожные расходы оплачивают, пошлины для скоростных шоссе и все такое, пятьсот тысяч йен наличкой, прикинь? А когда приезжаешь на Цукидзи, ясное дело, тебя там уже ждут.

– А они что, так и говорят тебе, что внутри?

– Конечно, говорят. Очень уж необычные условия, понимаешь? И еще спрашивают: ты какую оплату предпочитаешь – пятьсот тысяч наличкой или кокса на ту же сумму? Чем захочешь, тем и дадим. Мне кокс ни к чему, так что я всегда бабками беру.

– А что, есть водители, которые кокаин употребляют?

– Хватает. На Кюсю половина дальнобойщиков на нем сидит. Ну а по-честному, ты-то чего ожидала? Всю ночь в пути, за рулем – как?

У Окабе обычно такое спокойное, ласковое лицо – голову дашь на отсечение, что человек он очень тихий. Но, оказывается, если его разговорить – как вулкан взрывается. Болтовня с ним помогает мне забыть о голосах внутри.

– А давно ты женился?

– Да года три будет, наверное.

– Дети есть? Есть ребенок. Мальчик или девочка? Девочка.

Сильно ее любишь?

Мы с ней не очень-то близки. Я ж дома почти не бываю.

– Да, полагаю, дома ты действительно бываешь не слишком часто…

– Не слишком часто – это точно. Я что имею в виду: у меня ж в основном ездки одна за другой идут, как только один груз сдам – сразу же следующий беру и сразу опять на трассу.

– Значит, вот как ты называешь свои путешествия – ездки?

– Ага. Или ездки, или возки. Но если ты так и ездишь по кругу, значит, в половине случаев ты привозишь грузы в Токио, так? И где же ты ночуешь, когда в Токио приезжаешь?

– Компания содержит такое заведение, «Приют водителя» называется, только я там почти никогда не останавливаюсь, мне в грузовике расслабиться проще. Фура – это вроде как дом мой.

– Как ты это место называешь? – киваю в сторону пространства позади сидений.

– Спальней называю.

– Можно попробовать там прилечь? – Скидываю туфли, снова перебираюсь в «спальню» и укладываюсь на футоне. Я впервые вытягиваюсь на нем в полный рост. – Ух ты, здесь даже ноги свободно вытянуть можно!

– Надо думать – твои-то. Я свои и то вытянуть могу.

– И сколько же в тебе росту?

– Думаю, где-то метр девяносто будет.

– Господи. Высокий ты парень, однако!

– Ага. Наверно, очень высокий.

– Слушай, а та баба, которая за тобой охотится, она знает? Ну, знает, что ты женат?

– Да знает она все. В смысле, она за мной уже, считай, десять лет гоняется, при помощи женитьбы от нее не отвязаться, не из таких. Она просто сразу все неправильно поняла, вот в чем проблема, ну и вбила себе в голову всякие там дурацкие идеи типа того, что только одна она меня и понимает по-настоящему, – в таком вот духе. Я правда никак в толк не возьму, как это она сама в такую хрень верит? Парню вроде меня, который постоянно с места на место разъезжает, никогда такую психологию не понять. Никогда. Ты прикинь – кто знает, вот сейчас мне кажется, что женщина рядом со мной – лучшая в мире, а потом приеду я, скажем, в Сендай – и встречу там кого-нибудь, кто мне еще сильнее понравится, а если, скажем, потом на Кюсю поеду – может, там встречу другую, кто мне еще больше подойдет, ведь правда же? Если ты, например, служащий женатый, и живешь в таком мире, где все считают, что всю жизнь быть верным одной женщине – правильно и естественно, вот тогда, если свяжешься вдруг с какой-нибудь сотрудницей, люди правильно скажут – сволочь, жене изменяет! Но в чем штука – такое годится только для мужиков, у кого только и есть дом да служба, а больше у них в целом мире ничего и нету. Я номер своего мобильника, может, раз десять, может, больше менял, знаешь? А я по телефону постоянно насчет работы договариваюсь, так что хреново это для меня – слов нет, каждый раз свой новый номер скольким людям пересылать приходится! А баба эта потом еще дурочку из себя разыгрывает! «Что? – говорит. – Откуда я твой новый номер знаю? Что ты имеешь в виду? Ты же сам мне его дал!» Нет, ну, Господи, да я бы в аду раньше сгорел, чем этот гребаный новый номер ей дал. И сколько бы мы ни ездили, куда бы ни переезжали, однажды она все равно является. Прямо домой приходит.

– А как ей вообще удается тебя найти?

– Детективов она нанимает. А как-то раз в компанию позвонила и целую историю наплела, представляешь! Сказала, что она из страховой компании и ей срочно надо со мной поговорить, дескать, я жизнь свою застраховал, а теперь срок страховки почти истек, так как же ей со мной связаться? И пошла, пошла языком трепать. В таком вот духе. Аодин мудак из офиса и правда решил ей мой номер мобильника дать, дебил, твою мать, Сато этого дурака зовут. Нет, ну, вот каким местом он в этот момент думал? Я потом ему говорю – слышь, каким боком у меня срок страховки может почти закончиться, если я жизнь свою застраховал? Мне, по-твоему, сколько лет – сто? Не мог мозгами пораскинуть, сказать ей, чтоб отвалила на фиг? А раз не сказал – значит твоя это вина, что мне номер менять приходится, ты мне это и оплатишь, усек? И никогда больше мой номер никому давать не смей, никому и никогда, понял, пускай хоть полиция спрашивает!

– Боже мой, она и в полицию уже обращалась?

– Нет, этого пока не пробовала, но я так понимаю – раз уже страховую компанию в ход пустила, то, верно, следующим номером программы полиция пойдет. А ты не думаешь? Хотя, конечно, полицейские свои собственные каналы для получения информации используют, да и не станут они с ней говорить. И потом, меня полиции найти – раз плюнуть, с моим-то прошлым.

– Вот как? А что ты натворил?

– Восемь случаев оскорбления действием, два случая хранения легких наркотиков, что там дальше-то… ага, один случай продажи легких наркотиков и два случая шантажа. Я тогда был – как это называется-то? – несовершеннолетний правонарушитель. С восьмого класса и пока мне восемнадцать не стукнуло, в уличной банде состоял.

– А, таких, как ты, полицейские называют «бывшие малолетки».

– Ага. Думаю, ты все правильно говоришь.

– Надо же, а по виду твоему никогда не подумаешь!

– Правду хочешь? Разборки между бандами уличными – совершенно не копов собачье дело, честно. Держались бы они подальше, всем бы лучше было. Меня почему тогда замели? Да потому только, что в драке победил! А проиграл бы, так оказался бы потерпевшим, так? Вот я и полицейским это втолковать пытался, ну, свою точку зрения отстаивал, только они меня и слушать не стали.

Понимаю, что хохочу во все горло.

– Слушай, а и правда – логично!

– Угу. Но я тогда мальчишкой был, говори не говори – один хрен. И потом, если б копы могли просечь такой ход мысли, они бы меня с самого начала не стали задерживать. А, да, хорошо, что вспомнил: мне еще один раз из службы спасения звонили.

– Эта, которая за тобой бегает? Она сказала, что она из службы спасения?

– Мне из больницы службы спасения позвонили, ага. Сказали, что она вены себе порезала – в смысле, баба эта, – и она сейчас у них, вся кровью залитая, типа помирает, но не дает никому к себе подступиться, пока они со мной не свяжутся. Ну, я им говорю:

«Дайте-ка мне ее к трубке». Подходит она к телефону, и тут я как рявкну: «Да сдохни ты наконец, идиотка!» – и трубку бросил.

– Бросил трубку, когда женщина вены себе перерезала?

– Я тебя умоляю! Если в этой истории и есть жертва, так это я, точно! Слушай, если человек и вправду помереть хочет, он идет в ванную, наполняет ванну горячей водой и, когда вены себе порезал, руки в воду опускает. Вот как это делается. Если так сделать, то тебе точно не жить.

– Вы с ней что – встречались когда-то?

– Да ни в жизнь! Никогда мы с ней не встречались… Я ее как-то на грузовике прокатил, вот и все. В смысле, она мне говорит – покатай меня, пожалуйста, понимаешь? И что мне делать было? Я типа решил: может, если я ей разрешу в кабине посидеть, с нее этого хватит, может, потом она от меня отвянет? Да уж, точно тебе говорю, с моей стороны это колоссальная ошибка была. Потому что, пока я фуру загружал, она такое выкинула! Представляешь, перерыла все, нашла мою записную книжку – адреса там, телефоны, все такое – и переписала все, что только успела. Номер девчонки, с которой я тогда встречался, номер моих родителей, все на свете. А потом с этими номерами как с цепи сорвалась – стала звонить везде, истерики устраивать и все никак, ну, никак не затыкалась. Я тогда родителям ее позвонил, поговорил с ними. Вежливо так им сказал: «Слушайте, мне из-за вашей дочки уже несколько раз квартиру менять пришлось, так может, вы наконец проснетесь и хоть что-нибудь предпримете, а?» А папаша ее отвечает: «Ах, мы так сожалеем, нам так стыдно, делайте с ней что хотите, хоть поколотите – нам все равно, не наша проблема!» В таком вот роде… Только знаешь, у кого неприятности начались, когда я этому совету последовал? Не знаешь? А я знаю.

– Ты ее правда избил? -Да.

– Неужели кулаками бил?

– Ясен пень, кулаками! Слушай, эта баба гонялась за мной с огроменным таким кухонным ножом. Я ее на пол сбиваю, а она вскакивает и опять за мной гонится, представляешь? Если ты к женщине никакой симпатии не испытываешь, если ты женщину на дух не переносишь, так она, знаешь, похуже любого мужика будет.

– И где это происходило?

– Дома у нее.

– Что-о?! Какого дьявола ты поперся к ней домой, если так ее ненавидел?

– Из-за двух несовместимых личностей. Ничего себе!

Почему-то я от этой фразы буквально обалдеваю.

– Бывают, знаешь ли, времена, когда я не за рулем. Мне тогда хочется просто прийти домой и расслабиться. А когда я в таком настроении, меня лучше просто оставить в покое, и все. Тот «Я» и этот «Я» – совершенно разные люди, и личности у них несовместимые. Есть «Я», которому хорошо, когда он домой возвращается и расслабляется, – и другой «Я», который по-настоящему расслабляется, только когда из дома выходит и в кабину залезает, и хотя эти двое – один и тот же человек, по-настоящему они – не один и тот же человек. Проблема, что бабе этой – ну, которая за мной бегает – одному «мне», вот этому, пакостить недостаточно. Ей, видишь ли, до смерти охота еще и ту, другую мою жизнь сломать. В смысле, я, когда в грузовике, ничего не имею против оттянуться как следует, но в другой жизни…

– А страшно это было – тогда, с ножом?

Перед грузовиком неожиданно проносится машина, и Окабе с силой жмет на тормоза. – Блин, ну и козел!

Когда я с кем-нибудь разговариваю, голоса внутри успокаиваются, засыпают. Я превращаю их в некое подобие крови, бегущей по моему телу.

Две несовместимые личности. Чувствую, что услышала что-то очень важное.

Окабе – великолепный рассказчик, он меняет тембр голоса, изображая разных людей, он умело вставляет в свои истории прямые цитаты. Слушать его – сплошное удовольствие, и я хочу послушать еще, вот и пытаюсь снова вытащить его из раковины, заставить снова заговорить.

Две несовместимые личности.

Так – дословно – выразился Окабе. Что он имел в виду? Что личность, которой он становится за рулем грузовика, и личность, в которую он превращается вне грузовика, отдалились друг от друга настолько, что утратили способность к совместному существованию? Очевидно, так. Есть у меня прелюбопытное подозрение – вполне возможно, что две эти несовместимые личности обитали в нем с самого рождения, и грузовик он стал водить лишь для того, чтоб держать их порознь.

Мы движемся по Семнадцатому маршруту, едем по каким-то окольным дорогам. Я заставляю его показать мне карту и сразу же вижу: да, так мы почти прямиком доберемся до Ниигаты, по пути проедем через Саитаму и Ганму. Спускается ночь, шум и вибрации трейлера словно стали громче и заметнее. Я наполовину опускаю стекло. Высовываюсь наружу. По краям дороги еще осталось немного снега, но холодный воздух за окошком уже сухой. Ветер играет с моими волосами, кусает лицо. Пытаюсь что-нибудь крикнуть, но ветер подхватывает крик, разбивает в осколки и стремительно уносит вдаль от грузовика. Рядом, на водительском сиденье, – Окабе. Он улыбается – очень осторожной, вежливой улыбкой. Не могу определить точно, новее время чувствую разницу между его словами и манерой изъясняться, с одной стороны, и выражением его лица – с другой. Эта разница вызывает желание узнать о нем побольше и одновременно – ощущение, что я совершенно его не понимаю.