Текст книги "Любовник из Северного Китая"

Автор книги: Маргерит Дюрас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Я бы хотел, чтобы вы мне сказали правду, мадам, о вашей дочери… Ваш сын когда-нибудь бил ее?

Испуганная мать тихонько стонет. Старший брат ничего не слышит. Мать в нерешительности долго смотрит на китайца:

– Нет, ее била я сама, мсье, потому что боялась, что он ее убьет – отвечает она наконец.

Китаец улыбается матери.

– Но ведь это он вас заставлял, ваш старший сын?

– … пожалуй, да… но все не так просто… я делала это из любви к нему, чтобы ему угодить… чтобы хотя бы изредка он чувствовал себя правым… понимаете…

Мать плачет. Старший сын наконец кое-что заметил. Подходит к ним. Останавливается в тот момент, когда китаец поднимает на него глаза. Мать не обращает на это внимания. Она шепотом спрашивает у китайца, рассказывала ли ему об этом девочка…

Китаец говорит, что нет, никогда, он догадался об этом только что, прямо здесь, но подозрения у него были давно, потому что чувствовал в девочке постоянную тревогу, она вела себя, как ребенок, который мучается детскими страхами, боялась всего: грозы, темноты, нищих, моря… китайцев – он улыбается матери – меня, всего.

Мать тихо плачет. Китаец смотрит на старшего сына, пытаясь объективно оценить его: красиво ли его лицо, заботится ли он о своем туалете, претендует ли на элегантность. Не отрывая от него взгляда, спрашивает у матери, какие именно слова употреблял тогда Пьер. Он говорил, отвечает мать, что девочку надо держать «в узде», чаще всего употреблял слово «пропащая», уверял, что, если они с матерью вместе ничего не будут делать, девочка совсем пропадет, потому что по доброй воле ни одному мужчине не откажет.

– Вы поверили ему, мадам?

– Я и сейчас ему верю, мсье. – Она смотрит на него. – А вы, мсье?

– Мадам, я верю в это с первого же дня. Как только увидел ее на пароме и полюбил ее.

Они улыбаются друг другу со слезами на глазах.

– Но даже совсем пропащую я все равно любил бы ее всю жизнь… И до каких пор длились эти побои?

– До того дня, когда Пауло обнаружил нас все троих запертыми в комнате. Он не вынес этого. Он бросился на него.

Ничего страшнее я в своей жизни не переживала, – добавляет мать.

– За которого из ваших сыновей вы тогда испугались, мадам? – совсем тихо выдыхает он.

Мать смотрит на китайца, встает, чтобы уйти, потом снова садится.

– Я прошу у вас прощения, – говорит китаец.

Мать берет себя в руки:

– Вы должны это знать, мсье, даже любовь к собаке – она священна. И у человека есть право, такое же священное, как и право жить, ни перед кем за это не оправдываться.

Китаец опускает глаза, он плачет. Говорит, что никогда не забудет: «даже к собаке»…

Девочка танцует с Чанхом. Разговаривает с ним шепотом:

– Скоро я дам тебе пятьсот пиастров для матери. Но матери ты их не отдашь. Сначала ты их спрячешь, и так, чтобы Пьер про это не проведал.

Чанх говорит, что сумеет это сделать:

– Да я и под страхом смерти ни слова Пьеру не скажу о деньгах. К тому же с тех пор, как он курит опиум, я сильнее его.

Продолжая танцевать, Чанх вдыхает аромат ее волос, целует ее, словно они одни. Никто не обращает на это внимания, ни ее семейство, ни китаец. Китаец смотрит, как девочка танцует с Чанхом без всякой ревности. Он вновь бредет, потерянный и одинокий, в бескрайних пространствах их неизбежной разлуки. Мать видит его страдания. Она очаровательна, говорит ему:

– Как же вы страдаете из-за моей дочери, мсье!

Старший брат на том же месте, где и был, возле танцплощадки. Он видит, что опасность миновала, китаец отвлекся:

– Китайская обезьяна! – громко говорит он.

Китаец улыбается матери.

– Да, мадам, я страдаю из-за нее так, что у меня не хватает на это сил.

Мать, опьяневшая, прелестная, плачет из-за китайца.

– Это должно быть ужасно, мсье, я вам верю… но как это любезно с вашей стороны, что вы разговариваете со мной о моей дочери с такой искренностью… Мы могли бы разговаривать с вами ночи напролет, не правда ли…

– Да, мадам, это правда. Мы бы разговаривали о ней и о вас. (Пауза.) Так ваш сын говорил, что ее нужно бить для ее же блага, и он в это верил, как вы думаете?

– Да, мсье. Я знаю, что это странно, но это так. И в этом я могу вам поклясться.

Китаец берет руку матери, целует ее.

– Возможно он тоже понял, что она в опасности, – говорит он.

Мать восхищена, плачет.

– Если бы вы знали, как ужасна жизнь, мсье… – говорит она.

Девочка и Чанх перестали танцевать.

– В конверте есть отдельный пакет, в нем двести пиастров для тебя.

Чанх удивлен:

– От него?

– Да, от него. Не пытайся понять.

Чанх молчит. Потом говорит:

– Я сохраню. На потом – уехать в Сиам.

Китаец сел за столик. Ему надо побыть одному. Он одинок в городе и в жизни. А в сердце – любовь к этой девочке, которая уедет и уже больше никогда не будет рядом с ним, рядом с его телом. Он в безысходном горе. И белая девочка это знает.

Она смотрит на него и впервые понимает, что между ними, между ним и ею всегда стояло одиночество, и это одиночество, китайское одиночество, как бы охраняло ее, оно было ее крепостью, возведенной с ним рядом. Точно так же, как и местом слияния их тел, их любви.

И уже тогда она понимала, что их история – это история большой любви.

Младший брат идет танцевать с метиской из бара, Чанх смотрит на Пауло: он танцует с удивительным изяществом. Пауло никогда не учился танцевать. Девочка говорит об этом Чанху, который этого не знал.

В этой сцене только мать и старший брат как бы в стороне. Каждый в одиночестве смотрит, как танцует Пауло. [12]12
  В фильме главную роль будет играть именно взгляд. Он будет как бы связующим звеном. На тех, кто смотрит, в свою очередь будут смотреть другие. Камера исключает взаимность: она снимает только разобщенных людей, то есть одиночество каждого из них (здесь все будут танцевать по очереди). Общие планы здесь не имеют смысла, потому что общности здесь просто нет. Это одинокие люди, «одинокие жизни». В фильме их объединяет только страсть.


[Закрыть]

Младший брат возвращается. Приглашает танцевать сестру. Они часто танцевали вместе, на них приятно смотреть: младший брат танцует как бы во сне, можно подумать, что он делает это бессознательно. Он не смотрит на сестру, и сестра тоже не смотрит на него. Они танцует вместе, даже не понимая, как. Больше так танцевать они уже не будут никогда. «Когда они танцуют, они похожи на наследников престола», – говорит мать. Иногда они смеются своим особым смехом, непонятным для других, хитроватым, неповторимым. Они не говорят ни слова, смеются, просто переглянувшись. И все вокруг смотрят на них и радуются. Они этого не знают.

Китаец плачет, глядя на них. Шепотом произносит слово: обожание.

Мать услышала. Она говорит, что да, это так… ее дети именно так относятся друг к другу.

Слышен голос старшего брата. Он обращается к матери:

– Пауло не должен показываться вот так, на людях, он танцует, как чурбан… Это надо прекратить… раз и навсегда…

Никто, кажется, не слышит его, кроме девочки, но и она не показывает вида.

Младший брат с сестрой кончили танцевать. Она подходит к китайцу, который один сидит за столом. Хочет танцевать с ним. Они танцуют.

– Я так испугалась, – говорит девочка.

– Что я его убью?

– Да.

Девочка снова улыбается китайцу:

– Ты не можешь это понять.

– Я немножко понимаю.

– Может быть, ты и прав, что я никогда не полюблю тебя. Я говорю про сейчас. И только. Сегодня, сейчас я тебя не люблю и не полюблю.

Китаец ничего не отвечает. Девочка продолжает:

– Я предпочла бы, чтобы ты меня не любил. Чтобы все было как обычно, как с другими. Мне так хочется. Не надо любить меня больше других.

Молчание.

– Мы все уедем, даже Пауло. Останется только Чанх. Ты будешь один со своей женой в Голубом Доме.

Он говорит, что знает это так хорошо, как только возможно.

Они продолжают танцевать.

К этой теме больше не возвращаются.

Танец заканчивается, они останавливаются.

– Я бы хотела, чтобы ты потанцевал с одной из здешних девушек. Что бы я хоть раз могла посмотреть на тебя с другой.

Китаец в нерешительности. Потом идет и приглашает самую красивую из профессиональных танцовщиц, ту, что танцевала с Пауло.

Они танцуют танго.

Девочка облокотилась о балюстраду танцплощадки, прямо напротив китайца и его партнерши, смотрит на китайца, на того самого мужчину с парома в светлом, шелковом костюме: он так подтянут, элегантен, точно на роскошном южном курорте, только здесь это кажется лишним, неуместным. И даже оскорбительным.

Девочка не отрывает от него глаз.

Китаец полностью отдался своему горю. Он горюет, потому что знает: у него все равно не хватит сил украсть ее у закона. Знает, что он совершенно бессилен и с собой тоже ничего не может поделать: он никогда не убьет отца, никогда ничего у него не украдет, никогда не увезет с собой девочку ни на поезде, ни на пароходе, чтобы спрятаться вместе с ней далеко, далеко. Точно так же, как он знает закон, он знает и то, что никогда не пойдет против закона.

Танго кончилось. Китаец возвращается к девочке.

Девочка говорит о деньгах, о том, как она их ненавидит, потому что без них вообще ничего невозможно, ни остаться, ни уехать:

– Самое ужасное, это долги. Правда, про них ты ничего знать не можешь… но они доводят до безумия. Зарплата матери почти вся уходит на них, на оплату процентов с долгов. Это самые большие наши расходы. Мы до сих пор платим за погибшие рисовые поля, которые ни на что не годны, их даже нищим не подаришь.

– Я хочу поговорить с тобой о твоем брате Пьере, – вдруг говорит китаец. – На прошлой неделе я встретил его у курильни возле реки. Он попросил у меня сто пиастров. Я дал. Думаю, он будет продолжать с наркотиками, пока жив, и еще, – он способен на ужасные вещи. Он может сделать все что угодно, и даже самое худшее. Не представляю, что с ним будет во Франции, когда он останется без опиума. Тогда он перейдет на кокаин, а это очень опасно. Твоя мать должна прятать от него Пауло и поскорей. Да и тебя он может сделать проституткой, он не станет колебаться, он думает только о себе. Пока он немного тебя побаивается, но это ненадолго. У меня такое чувство, что вы живете рядом с убийцей.

– Он уже пытался продать меня одному врачу из Сайгона, который проездом был в Садеке, – рассказывает девочка. – Чанх узнал это от самого этого врача… И хотел убить Пьера. Ты сам дал ему сто пиастров. Скажи, ты бы дал их кому угодно?

– Да.

– Почему? – смеется девочка.

– Точно не знаю. Может ему я дал их, чтобы он не так изводил мать. Хотя нет. Я ведь сам люблю опиум. Да, да, дело только в этом. Теперь я это понимаю.

– Мы все готовы были его убить, даже мама. Сто пиастров, вот по его мнению, сколько я стою! Эту сумму он и попросил у того врача…

Молчание. Китаец спрашивает:

– Этот врач тебе не нравился?

– Нет. До тебя мне нравился Чанх.

Это китаец давно понял.

Он говорит, что уходит, поедет играть в карты в Шолон. Шофер вернется за девочкой в «Каскад» и отвезет на его квартиру за деньгами.

– Сегодня вечером я отдам эти деньги Чанху, а потом, уже в Садеке он отдаст их матери.

Китаец подходит попрощаться с матерью. Он забывает заплатить, но тут же спохватывается, кладет сто пиастров на блюдечко, которое специально для этой цели поставлено на их стол. Официант берет деньги, идет за сдачей, возвращается, кладет сдачу на блюдечко.

Тогда старший брат медленно поднимается и идет к бару. Потом возвращается к столу с блюдечком и прикрывает его ладонью.

Только девочка и Чанх видели, как старший брат взял деньги. Они смеются. Но ничего не говорят. Девочка и Чанх всегда смеяются, когда старший брат ворует деньги. Ну вот, он положил их в карман.

В тот вечер все испортил официант, который подошел к столу, чтоыбы взять чаевые и принялся жаловаться на клиентов, забывших заплатить «за обслуживание». Как только старший брат увидел его, он тут же, не дожидаясь остальных, удалился и уселся в свой «ситроен». Девочка совсем забыла о том, что старший брат очень труслив. Но и она тоже побаивается скандала. И даже Чанх боится за старшего брата.

Младший брат продолжает танцевать как ни в чем не бывало, он не видел этой сцены.

Старший брат вновь появляется и кричит: «Эй, вы там, уходим из этого притона!» Он в бешенстве, требует, чтобы младший брат немедленно прекратил танцевать. Девочка встает между братьями. Говорит, что Пьеру придется подождать, пока закончится танец.

Старший брат ждет.

Мать пьяна. Смеется по любому поводу: над тем, что ее старший сын украл деньги, над его испугом, его растерянностью, словно все это очень смешная, веселая и даже не лишенная спортивного интереса игра, которую она знает наизусть и которая не перестает веселить ее, как веселит ее всегда детская непосредственность.

Старший брат снова уходит к автомобилю.

Один из служащих «Каскада» предупреждает посетителей: дансинг закрывается. Музыка смолкает. Бар закрывается.

Девочка говорит Чанху:

– Мы и правда не семья, а какая-то шпана.

Чанх говорит, что это совершенно неважно и смеется.

Девочка говорит Чанху, что она едет за деньгами на квартиру к китайцу, а он, Чанх, пусть ждет ее на улице Льотей, у канав, там, где Алис занимается проституцией. Чанх знает, где это. Он помнит историю, которую рассказала ему девочка, историю про Алис и незнакомых мужчин на автомобилях, которые останавливаются именно в этом месте.

Девочка обо всем рассказывала Чанху, кроме своей истории с китайцем из Садека. А о Чанхе она разговаривала только с китайцем из Садека.

Танцплощадка пустеет.

Лимузин освещен изнутри, как тюрьма.

Пассажиров в нем нет. Шофер ждет девочку.

Старший брат заснул в «ситроене».

Мать с Пауло в недоумении: они не понимают, куда подевался китаец. Чанх и девочка просто умирают от смеха.

Мать садится на заднее сидение «ситроена», рядом с Пьером.

Младший брат, как всегда, садится рядом с Чанхом.

Шофер распахнул дверь «Леон Болле».

Девочка садится на заднее сидение.

Семейство смотрит на нее с удивлением. Все ждут, когда же появится китаец, сестра отъезжает одна.

Девочка смеется.

Шофер говорит ей по-французски:

– Хозяин велел нам ехать в Шолон.

Шофер останавливается возле квартиры хозяина. Выходит, чтобы открыть дверь. Девочка выходит из автомобиля, тихонько заходит в квартиру. Она ведет себя так, словно в квартире кто-то спит. Очень осторожно закрывает за собой дверь. Смотрит вокруг: никого. Раньше она никогда не была здесь одна. Она не торопится.

Большой приоткрытый конверт лежит на столе.

Она не сразу берет его. Садится в кресло у стола. Сидит в нем наедине с деньгами.

На улице шофер выключил мотор автомобиля.

Почти полная тишина, только где-то вдалеке воют собаки.

В большом конверте два поменьше: для матери и для Чанха. Пачки денег в банковской упаковке. Девочка не вынимает деньги из конвертов, напротив, она заталкивает их поглубже в большой, желтый конверт.

Девочка остается в том же положении. На кресле весит черный халат ее любовника, траурный, пугающий. Кажется, что это место уже покинуто навсегда. Плачет. Сидит и плачет. Она одна с деньгами. Не может без волнения думать об этих деньгах, которые ей удалось достать. Да, эти деньги они достали вместе с матерью. Плачет тихо-тихо. Потому что слишком хорошо все понимает. Потому что ей невыносимо грустно. Но совесть ее спокойна, совершенно спокойна. Берет свой портфель. Кладет туда конверт. Встает. Гасит свет. Выходит.

Перед нами все та же комната.

Темнеет.

Мы слышим, как ключ поворачивается в замке. Потом шум мотора. Автомобиль отъезжает и растворяется в городе.

***

Пансион «Льотей». Двор пуст.

Как и каждый вечер возле столовых молодые слуги поют и играют в карты.

Девочка снимает туфли и поднимается в спальню. Окна, которые выходят на улицу, за пансион, открыты.

Несколько девушек из окон наблюдают за играми Алис, которая снова устроилась в канаве на темной улице. Среди зрителей – две воспитательницы. Эта улица – одна из окраинных в Сайгоне, здесь и расположен пансион молодых метисок, покинутых их отцами белой расы. [13]13
  Белым чиновникам, занятым в то время на большой рисовой плантации в Камау, что на самом краю Кохинхинского болота, было предписано не брать с собой семьи, ибо на равнине Птиц, которая совсем еще недавно представляла собой морское дно, свирепствовали эпидемии малярии и чумы.


[Закрыть]

Девочка подходит к окну и выглядывает на улицу. Мужчина двигается, лежа на женщине. Оба одеты во все белое.

Сеанс окончен. Алис и мужчина поднимаются с земли.

Элен Лагонель среди девушек, которые смотрят из окон.

Девочка ложится в кровать. Элен Лагонель и другие девушки тоже.

Алис возвращается. Она проходит по спальне, тушит свет, ложится.

Девочка встает. Выходит в коридор, потом во двор, потом на улицу. Она идет туда, где у нее назначено свидание с Чанхом.

Она очень тихо произносит певучее имя Чанха.

Девочка и Чанх.

Чанх появляется из темноты, из-за пансиона. Девочка подходит к нему. Они обнимаются. Без единого слова. Она говорит, что деньги у нее.

Они идут к «ситроену», который стоит за пансионом.

Она садится на заднее сидение, откидывается на спинку. Они смотрят друг на друга. Чанх знает, чего она хочет.

Ни слова не говоря, он едет к зоопарку. Там – ни души. Он останавливает автомобиль возле вольера с хищниками.

– Раньше я приходила сюда одна по четвергам, – говорит девочка. – А потом уже с тобой.

Они смотрят друг на друга.

– Ты его любовница, – говорит Чанх.

– Да… А ты надеялся, что нет…

– Да.

Чанх стонет. Бормочет что-то по-вьетнамски. Не смотрит на нее.

– Иди ко мне, Чанх, – говорит она.

– Нет.

– Мы очень давно этого хотим, и ты, и я… иди… ты не должен больше бояться… Иди ко мне, Чанх.

– Нет. Не могу. Ты моя сестра.

И все-таки Чанх подчиняется. Они обнимаются, вдыхают аромат друг друга. Плачут. Засыпают, так и не познав друг друга.

Девочка просыпается. Еще темно. Она зовет Чанха, говорит ему, что они должны приехать в гостиницу «Шарнер» до рассвета.

Снова погружается в сон.

Довольно долго Чанх смотрит, как она спит, а потом едет по направлению к гостинице «Шарнер».

Гостиница «Шарнер». Номер. Младший брат. Спит.

Чанх выдвигает вторую кровать. Ложится на металлическую сетку.

Они очень тихо говорят о матери. Он разговаривал с матерью о Пьере. Рассказывает девочке:

– На прошлой неделе Пьер снова задолжал в «Курильне Меконга». Мать сказала мне, что если он не заплатит, то отправится в тюрьму. Одна мысль об этом приводит ее в ужас. Даже если удастся быстро отправить его во Францию, платить все равно придется. Но с его отъездом все наконец кончится. Только мать должна отложить денег, чтобы все же заплатить в курильне. Не понимаю, как она до сих пор не сошла с ума.

– Почти сошла. И ты это знаешь, – говорит девочка.

– Да. Знаю.

– Не говори ничего матери об этих деньгах, – еще раз просит девочка. – Она позволит Пьеру украсть их в тот же вечер.

– Все это я знаю. Я сам заплачу в курильне. А остаток спрячу в тайнике.

Молчание. Девочка смотрит на Чанха. Говорит ему:

– Всю мою жизнь я буду желать тебя.

Она отдает ему большой конверт с деньгами, и он заворачивает его в небольшой шарф, а потом обвязывает этот шарф вокруг своей талии, затягивает его узлом.

– Пусть попробует отобрать его у меня, – говорит он удовлетворенно.

– Даже мне не говори, где ты спрячешь деньги, – просит девочка.

Чанх клянется, что даже Пауло, который вообще ничего не помнит, он ни за что ничего не скажет.

Девочка смотрит на Чанха, тот дремлет.

Когда они ездили на плотину в «ситроене», Чанх пел, чтобы девочка заснула. И еще он пел, чтобы она не боялась ни злых духов, ни леса, ни, конечно же, тигров, пиратов и никаких других ужасов азиатских границ Камбоджи.

Чанх в полусне. Девочка ласкает его. Она думает о лесе Сиам и плачет.

Чанх не мешает девочке, он даже начинает снова петь для нее. Она плачет, спрашивает его, почему он отказывается от нее. Он смеется. Говорит, что боится – вдруг он убьет белокожего мужчину или женщину и потому он должен быть осторожен.

Снова Шолон.

Иногда шофер один приезжает на квартиру китайца. Его хозяина там все еще нет. А потом китаец появляется неизвестно откуда, словно гость, чтобы навестить девочку.

Его квартира почти никогда не бывает закрыта, даже ночью. Китаец не запирает ее. Говорит, что хорошо знаком с соседями. Очень часто, до появления девочки, он устраивал вечеринки, приглашал соседей с их улицы и с других тоже. Потом он познакомился с ней, и вечеринки прекратились. Девочка как-то спросила его, сожалеет ли он об этом. И он ответил, что не знает.

В один из вечеров, в один из последних вечеров, черного автомобиля нет на улице лицея. Девочка страшно пугается. Она едет в Шолон на рикше. Китаец дома. Один. Спит. Свернувшись клубочком. Но она-то знает, что он не спит. Она долго смотрит на него, не приближаясь. Он делает вид, что просыпается. Улыбается ей. Тоже долго смотрит на нее, не произнося ни слова. Потом протягивает руки, она идет к нему, и он обнимает ее, прижимает к себе. Потом отпускает. Говорит, что не может. После этого в комнату проникает мысль о разлуке и остается там, как что-то зловонное, отчего хочется бежать без оглядки.

Он говорит, что его тело не хочет больше той, что уезжает и оставляет его навсегда. Оставляет таким одиноким.

Он не говорил о страдании. Он просто весь отдавался ему. Он говорил, что постепенно начинает любить это страдание, что оно заменяет ему девочку.

Вот это навсегда осталось не очень понятным для девочки. Он плохо умел объяснить.

Наверное, он любил ее безумно, больше жизни. А потом полюбил лишь беплотную память об этой любви, память, причиняющую ему страдания.

И все же каждый вечер шофер ждал девочку в черном автомобиле.

Он обнимает ее. Спрашивает, разве пансион не закрылся час назад. Он отвечает: да, конечно, но ведь можно пробраться через калитку сторожа.

– Он знает нас, – говорит она. – А если он не услышит, можно зайти за кухню и покричать слугам, они откроют.

Китаец улыбается.

– Все слуги вас знают? – спрашивает он.

– Да, мы приходим и уходим, когда хотим. Мы как братья и сестры. С ними я говорю по-вьетнамски. – Внезапно девочку охватывает гнев, она едва-едва сдерживает его. – Если бы я была обязана возвращаться каждый вечер, я бы взяла с собой Пауло и Чанха и сбежала в Прей-Ноп. На плотину. Мать об этом знает.

Китаец спрашивает, где находится плотина. Девочка отвечает, что ему это знать совершенно необязательно.

– Да, на плотину, – повторяет она. – С Пауло и Чанхом.

И это все равно, что побывать в раю. Она повторяет, что именно таким она представляет себе рай.

Девочка мечтала обо этом еще много лет, уже после отъезда: снова увидеть Прей-Ноп, дорогу в Реам. Ночь. И дальше – дорогу на Кампот, что идет до самого океана. И танцульки в портовой забегаловке в Реаме под «Китайские ночи», «Рамону», а в качестве партнеров – молодые иностранцы, которые занимаются контрабандой на побережье.

– А бывает так, что ты совсем не возвращаешься в пансион? – спрашивает он.

– Нет, обычно все же возвращаюсь. Только когда приезжает мама, я тебе об этом уже говорила, я ночую вместе с ней в гостинице «Шарнер». Тогда мы с Пауло и Чанхом ходим вместе в кино. Я редко хожу в кино одна.

– А ты когда-нибудь ездила одна с Чанхом на плотину?

– Случалось. После сезона дождей, проверить посевы или заплатить рабочим.

Она рассказывает, что они спали вместе на походной кровати, но она была еще очень маленькая, и он не трогал ее. Они даже играли в это – страдали, что не могут удовлетворить свое желание. И плакали из-за этого. А потом он влюбился в меня и с ним стало труднее, – добавляет она.

Китаец не вмешивается. Дает ей выговориться. Смотрит на нее. Она знает: не ее он видит, а первые ряды кинотеатра «Эдем», куда каждый вечер ходят молодые метиски, сбежавшие из пансиона «Льотей».

– С Элен, – говорит она, – я редко хожу в кино, она там скучает, ей в кино не интересно. Понимаешь, самое главное, в «Эдеме» мы не платим за билеты. Когда-то, когда мать жила в Сайгоне и ждала назначения, она играла в «Эдеме» на пианино. И теперь дирекция пропускает нас в кино бесплатно… Да, вот что я забыла – я иногда хожу в кино с моим учителем математики.

– А почему с ним?

– Потому что он меня об этом просит. Он совсем молодой. Скучает в Сайгоне.

– Он тебе нравится…

Девочка, с сомнением:

– Не очень…

– А Чанх?

Она задумывается. Потом говорит:

– Как тебе объяснить… Чанх мне нравится в тысячу раз больше, чем учитель математики. Он мне нравится очень сильно. Ты это знаешь…

– Да.

– Зачем же тогда ты меня спрашиваешь?…

– Чтобы страдать по тебе…

Внезапно она становится очень нежной. Говорит, что ей приятно говорить о Чанхе.

А еще она говорит, что в один прекрасный день Чанх вернется в свою деревню, в ту, что в горах Слоновой Цепи, возле Сиама. И тогда он будет совсем рядом с тем местом, где построена их плотина.

Они едут к каналу возле транспортной конторы: с тех пор, как наступила жара, они ездят туда каждый день.

Шофер останавливается возле лотка под зеленым навесом. Они пьют рисовую водку.

Китаец смотрит на девочку с обожанием и признается ей в этом:

– Я обожаю тебя, тут ничего не поделаешь, – он улыбается, – хотя и страдаю ужасно.

Шофер пьет вместе с ними. В таких местах они всегда пьют все вместе, смеются вместе, вот только шофер никогда по собственной инициативе не обращается к девочке.

Девочка смотрит на китайца, хочет ему что-то сказать. Он понимает это:

– В чем дело?

Она говорит, что сегодня вечером хотела бы вернуться в пансион:

– Ради Элен. Каждый вечер она ждет меня, и если я не прихожу, ей грустно. И она не спит.

Китаец смотрит на девочку:

– Это неправда.

– Да, это самая настоящая неправда. А правда то, что мне сегодня хочется побыть одной. Чтобы подумать о тебе и обо мне. О том, что случилось.

– И вообще ни о чем.

– Да – и ни о чем тоже.

– Но ты не станешь думать о том, что будет с тобой дальше, уверен, что об этом ты никогда не думаешь.

– Да, ты прав.

Он говорит, что давно понял это. Она улыбается своему любовнику, прижимается к нему, прячет лицо у него на груди.

– Мне кажется, наша с тобой история – это начало моей жизни. Как бы премьера.

Китаец гладит девочку по голове.

– А как ты это поняла…

– Я поняла это потому, что мне иногда хочется умереть, страдать, остаться одной, без тебя, чтобы любить тебя, страдать из-за тебя и думать о том, как мне теперь жить. – Она поднимает на него глаза и говорит. – Ведь ты тоже иногда хочешь остаться один.

– Да, вот когда ты спишь ночью, я как бы остаюсь один, – говорит он.

Она смеется.

– Да, и я тоже, когда ты спишь, но я думала, с тобой это бывает еще и когда ты говоришь по-китайски. – Отвернув от него лицо, она продолжает. – В прошлом месяце я решила, что беременна. У меня была задержка почти на неделю. Сначала я испугалась, в таких случаях всегда страшно, неизвестно почему, а потом, когда пошла кровь… я пожалела…

Она замолкает. Он прижимает ее к себе. Она дрожит. Не плачет. Ей холодно от того, что она сказала.

– Я стала представлять себе, каким он был бы, наш ребенок. Я видела его. Настоящий китаец, как ты. Это ты был рядом со мной, ты играл с моими руками.

Он ничего не говорит. Она спрашивает, уступил бы его отец, если бы у них действительно родился ребенок.

Китаец молчит.

Потом отвечает. Говорит, что нет, что это была бы настоящая трагедия, но отец все равно бы не уступил.

Девочка смотрит, как он плачет. Она тоже плачет тайком от него. Она говорит, что они еще увидятся, иначе и быть не может… Он не отвечает.

Девочка пересекает большой двор в пансионе «Льотей».

В глубине коридора, со стороны столовой, горит свет. Поет тот самый слуга, который смотрел когда-то на пасодобль. Сегодня вечером он поет песню, которую девочка знает наизусть, ту самую, которую пел Чанх на рассвете, когда они выезжали из леса, перед Кампотом.

Девочка любила вот так пройтись ночью по большому двору пансиона «Льотей», по крытым дворикам, спальням: ночная темнота нагоняла на нее страх, и это тоже ей нравилось. Нравилось и то, как молодые слуги смотрят на поздно возвращающихся белых девушек.

На соседней с ней кровати спит Элен Лагонель.

Девочка не будит ее. И сама она, как только закрывает глаза, погружается в самозабвенный, детский сон.

Комната китайца.

Они лежат в кровати, прижавшись друг к другу. Не смотрят друг на друга. Китаец ужасно страдает. Девочка же теперь почти каждый вечер, как только попадает в его квартиру, начитает бояться Лонгана. Она боится, что умрет там.

В тот вечер она говорит с ним об Элен Лагонель. Говорит, что хочет привести ее к нему. Чтобы он переспал с нею. Уверяет, что если сама попросит Элен Лагонель, она придет.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты овладел ею, как будто я отдала ее тебе… я бы хотела, чтобы это случилось до того, как мы расстанемся.

Он не понимает. Похоже, слова девочки оставляют его равнодушным. Он не смотрит на нее. Она говорит и плачет. Он смотрит в другую сторону, на улицу, в ночь.

– Получится так, как будто она твоя жена… китаянка… но принадлежит мне, и я тебе ее отдаю. Мне нравится любить тебя, страдая. Я здесь, вместе с вами. Я смотрю. Я даю вам разрешение обманывать меня. Элен семнадцать лет. Но она совсем неопытна. Такой красавицы, как она, я еще не видела никогда. Она девственница. И сходит из-за этого с ума… Сама того не понимая. Она вообще ничего не понимает.

Китаец молчит.

– Я хочу отдать ее тебе, очень хочу… Ты понимаешь или нет?… – кричит девочка.

Девочка замолчала. Теперь говорит китаец. Но не об Элен, а о своем горе:

– Я больше ничего не понимаю, не понимаю, как со мной это случилось… как я стерпел это от моего отца, позволил ему убить вот таким образом сына.

Молчание. Девочка бросается на своего любовника. Бьет его. Кричит:

– Элен, она тоже грустная, очень грустная… И даже не понимает, почему… Все пансионерки влюблены в нее… И воспитательницы, и директриса, и учителя. Все. А ей наплевать. Может, она этого не видит, не знает об этом. Но тебя увидеть она может. Ты сделаешь с ней то же, что со мной, скажешь те же слова. А потом однажды ты спутаешь меня с ней. И когда вы уже совсем начнете забывать меня, я буду смотреть на вас и плакать. До моего отъезда остается десять дней, а я не могу о нем думать, у меня перед глазами только ты и она…

– Не хочу я никакой Элен Лагонель, – кричит китаец. – Я вообще больше ничего не хочу!

Девочка замолкает. Он засыпает. Спит в теплых струях воздуха от вентилятора. Она произносит его имя очень тихо, один-единственный раз. И засыпает. Он ничего не слышал.

В темноте ночи внезапно слышится шум дождя. Девочка спит.

Китаец говорит спокойно, словно из глубины времени и отчаяния:

– Это муссон.

Она проснулась. Услышала его слова.

Дождь лавиной обрушился на город. Словно полноводная река поглотила Шолон.

Девочка снова заснула.

Китаец ласково зовет девочку, просит ее подойти с ним вместе к окну посмотреть на дождь, такой красивый, долгожданный после ужасного пекла, в котором они жили. Она открыла глаза, но не захотела никуда смотреть и закрыла их снова. Она ничего не хочет видеть. Нет, нет…

Она снова отвернулась к стене. [14]14
  Она уже не помнит, куда они ездили в тот вечер, когда впервые пошел дождь. Возможно, опять же в бар выпить рисовой водки или в зоопарк послушать, как черные пантеры тоскуют о лесах, а может, просто остались в его квартире. Она только помнит, как дождь стучал по галерее и словно тяжестью придавливал тело, а потом тяжесть исчезла и стало легко-легко.


[Закрыть]

Он в глубокой задумчивости, чувствует себя очень одиноким.

Они оба очень одиноки. Они уже лишились друг друга. Уже расстались.

Молчание.

А потом он задает свой обычный вопрос. Теперь они разговаривают, просто чтобы разговаривать. Они дрожат. И руки их дрожат.

– Что ты будешь делать во Франции?

– У меня есть стипендия, я буду учиться.

– А твоя мать чего хочет для тебя?

– Ничего. Она столько всего хотела для своих сыновей. И потому для меня больше уже не хочет ничего. Пауло… возможно, она оставит его при себе. Но я бы хотела, чтобы он остался с Чанхом, там, в бунгало, у плотины.