Текст книги "Девчонка идет на войну"

Автор книги: Маргарита Родионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Он покраснел. Но не такой это был человек, чтобы беспрекословно дать наступить себе на мозоль.

– Я не уверен, что вы приняли правильно, хотя и следил за вами.

– Бросьте, старшина, вы просто-напросто спали.

После этого он ни разу не закрыл глаз на вахте.

В конце концов он все-таки вынужден был поставить меня на самостоятельную вахту.

– Будете работать на УКВ, там легче, – сказал он. – Но учитывая, что там намного меньше работы, я приказываю вам принимать сводку Совинформбюро.

Я вытаращила на него глаза, по вовремя удержала себя и ответила:

– Есть!

На нашей УКВ мы связь имели только с ближайшим рейдом. Надо было все-таки очень обозлиться, чтобы забыть, что я ничего не могу принять.

Ультракоротковолновая станция принимала и передавала только на расстоянии видимости, да и то если между нею и корреспондентом не стояло никаких преград вроде горы или даже высоких домов.

Радиостанция была расположена недалеко от моря, на чердаке полуразрушенного дома. Я приходила туда вечером и дежурила до утра.

На следующий день, встретив меня на камбузе, Бессонов осведомился:

– Где сводка?

– Не приняла.

– Как то есть не приняли?

– Прохлопала, наверное.

– Если вы еще раз прохлопаете, то я вас вообще сниму с вахты, – резко предупредил Бессонов.

Он, наверное, всю следующую ночь предвкушал встречу со мной. Утром очень ласково сказал:

– Ну, давайте, Морозова, сводочку.

– Какую сводочку? – удивилась я.

Его прорвало:

– Хватит, пойдемте к Щитову, я доложу ему, что снимаю вас с вахты. Идите в телефонистки, раз не справляетесь.

– Что же, – вздохнула я, – пошли к Щитову. Только ведь он вас не больно-то слушать станет. Этак вы из личных побуждений всех радистов разгоните.

– Личные побуждения? Сводка, которую с нетерпением ждут все, это личные побуждения? Много вы себе позволяете, Морозова!..

– Товарищ старший лейтенант, я требую отстранить Морозову от вахты! – с ходу заявил он Щитову.

– Это почему? – удивился тот.

Бессонов подробно изложил суть своей жалобы, забыв,

на мое счастье, упомянуть о том, что перевел меня на УКВ.

– В чем дело, Морозова? – нахмурился Щитов. – Почему вы не выполняете приказания?

– Не могу.

– Как это не можете?

– Я, товарищ старший лейтенант, вот уже вторую ночь прошу Москву подойти ко мне на расстояние видимости, а она – никак.

– Что вы городите?

Бессонов побледнел, он только теперь сообразил, какую глупую допустил ошибку.

– Я же на ультракоротковолновом варианте сижу, – пояснила я.

Ничего не понимая, Щитов перевел глаза с меня на Бессонова. Он, конечно, и мысли не допускал, что такой опытный радист, как старшина, может так наглупить.

– Вы что, Бессонов, спятили, что ли, в самом деле?

Лицо старшины покрылось красными пятнами.

– Да, – протянул он, – действительно… Я переутомился, чувствую последнее время себя плохо, просто ум за разум зашел. Но ведь могла она указать на мою ошибку.

– Приказ командира есть закон, – напомнила я.

– Вот что, – решительно заявил Бессонов. – Уберите ее из моей смены. Я с ней работать не могу. Пусть Козлов помучается с мое, он через неделю, может быть, с зуммера потребует сводки брать.

– Хорошо, – холодно сказал Щитов.

ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Я уже почти месяц живу в этом чертовом ущелье, но не было дня, чтобы я не вспоминала наш погребок, ребят, Лапшанского.

Однажды меня вызвал Щитов.

– У меня с вами будет очень серьезный разговор, – сказал он. – Но предупреждаю: никаких необдуманных обещаний мне не давать. Командование приказало мне сформировать специальную группу связи. Для нее нужно отобрать хороших специалистов.

– На фронт?

– Нет, базироваться будем здесь.

Раньше бы меня это огорчило, но сейчас я приняла сообщение спокойно. Мне было все безразлично.

Щитов, конечно, ожидал другой реакции и посмотрел на меня с недоверием и удивлением.

– Ни одной девицы я в группу не возьму.

– А Черкасову? Ведь вы сами говорили, что она отличный специалист?

– Нет. Такие специалисты слишком дорого обходятся. Для вас делаю исключение.

– Почему?

– Это уже мое дело. Разумеется, не из-за ваших прекрасных глаз. Так вот, подумайте серьезно над моим предложением и завтра дадите ответ. Но чтобы больше никогда никаких разговоров о фронте.

Утром я сказала ему, что согласна служить здесь и что больше никогда не сделаю никаких попыток уйти на фронт. Я говорила это искренне. Мной овладело такое безразличие ко всему, что сначала я даже испугалась, а потом решила, что, в сущности, только так и можно жить, ни из-за чего не волнуясь, ни о чем не думая и не мечтая, а главное – не вспоминая. И я даже была рада этому оцепенению, потому что не так было больно и можно было дотягивать до вечера, а потом стараться уснуть. Уснуть и не очень много плакать.

Через несколько дней, возвращаясь с обеда, к нам в землянку заглянул Злодей.

– Боцман, тебя там внизу ждут.

– Кто?

– Какой-то летчик.

Я вскочила с койки и, чуть не сбив с ног Ярченко, помчалась по лестнице. Кто ко мне мог приехать, кроме Бориса, Борьки, Бореньки?! Но еще на бегу я увидела, что возле открытого вездехода стоит не Борис, а Сергей Попов. Он смотрел на меня и поднял в знак приветствия руку. И вдруг я поняла, что случилось очень страшное. Нет, не ранение. Тогда бы Сергей не приехал ко мне.

Я целую вечность спускалась по ступеням к нему и целую вечность… знала.

Он протянул мне руку.

– Ниночка, я приехал…

– Не надо, – сказала я и сама удивилась тому, как ло-мертвому глухо прозвучали эти слова, – не надо, Сережа, я знаю.

– Откуда? Кто тебе сказал? – спросил он.

Вот и все. Оказано самое главное, и больше не осталось никаких уголков, где можно было бы спрятаться и не знать ни о чем, и верить, что скоро мы увидимся, и я, как тогда, в последнюю нашу встречу, смогу трогать его и быть хоть немножечко счастливой.

– Нина…

– Не надо!

Что же это такое? Шестнадцатого января погиб Гешка. И вот – Борис.

Я хватала воздух, как выброшенная из воды рыба. Сердце – колотилось где-то у горла, мешало дышать.

Сергей, нахмурясь, сказал:

– Нина, ты заплачь, что ли…

Но заплакать я не могла. Я умирала. И куда-то исчезал, расплывался, как в тумане, Сергей. А вместо него появился передо мной Борис. Его всегда хмуроватые глаза печально глянули на меня, будто спросили: как же ты теперь, Нинок?

– Не знаю…

– Что не знаешь?

– Ничего я, Сережа, сейчас не знаю.

Сергей начал свертывать папироску. Вид у него был совсем потерянный. Прикурив, он спросил:

– Что я могу сделать для тебя?

«Сделай, чтобы они были живы. Ведь не сможешь?» – подумала я.

– Я еще приеду к тебе, как только выберется свободная минутка.

– Нет-нет, не приезжай. Сейчас не надо. Я сама приеду, как пройдет немного.

– Не нравишься ты мне, Нина, – встревоженно сказал Сергей.

Я попыталась улыбнуться.

На прощанье он сказал:

– Я понимаю, как тебе трудно, но ты не давай беде согнуть себя окончательно.

– Да.

– Во всяком случае, помни, что у тебя есть настоящие друзья.

– Спасибо, Боря, – уже произнеся нечаянно это имя, я поняла, что никогда мне больше не говорить его.

Ночью мне надо было нести караульную службу у радиорубки. Щитов иногда специально ставил часовыми радистов, чтобы они имели возможность подышать свежим воздухом после постоянного пребывания в землянках.

Я думала о Тешке и Борисе. Оба они так любили жизнь, но им уже не придется никогда услышать, как шумят сосны. A я их буду слышать изо дня в день… Изо дня в день… Потом отсиживать свои часы в рубке, обедать, сидеть в моторной и рассказывать Злодею содержание книжек, чтобы только ни о чем не думать. И так пройдет жизнь.

Как это сказал Сергей? «Только не дай беде сломить себя окончательно». Окончательно. Значит, я уже сломлена, и это видно?

Неужели Гешка или Борис дали бы сломить себя? Но их нет. А я палец о палец не ударяю для того, чтобы не летал больше тот, убивший Борьку. Чтобы не стрелял больше Гешкин убийца. Да что же это я делаю? Или я сошла с ума?

В сущности, все это мое копание в душе и в прошлом – самое настоящее предательство. Я предала их, лучших моих людей. Сказочки по вечерам, тишина, воспоминания под шелест сосен – будь оно все проклято!

– Нет! – сказала я так громко, что завывавший поблизости шакал тотчас смолк.

Я вспомнила, что дала слово Щитову не проситься на фронт, что сегодня он уже отослал списки людей, которых отобрал для своей группы. «Ничего!», – решила я.

– Боцман, пойди поспи, а я за тебя постою.

Милый мой, хороший Злодей, ты не знаешь, что скоро не придется тебе гладить мои фланелевки и подменять меня в карауле, и никто не станет приходить в твою пустую землянку и сидеть с тобой допоздна. Но так надо.

Два дня я истратила впустую, изыскивая способы выбраться в город, и не могла придумать ничего путного. Щитова провести было трудно. Но я решила совершенно твердо, что пробьюсь к Доленко.

Конечно, можно было пойти к Щитову и прямо сказать об этом, но я хорошо помнила наш разговор и знала, что он моментально встанет на свои отцовские позиции и сделает все, чтобы закрыть мне дорогу на фронт.

На третий день Щитов сказал:

– Собирайтесь, Морозова, поедете в штаб базы.

– Зачем?

– Приедете туда – узнаете.

У меня сразу мелькнула мысль о том, что капитан Лапшанский затребовал меня обратно. Как бы там старик ни ворчал, а все-таки он меня любил. Уж в этом я была уверена.

Но если бы было так, то Щитов бы разговаривал со мной не в таком дружелюбном тоне.

Так я и поехала в город, не зная, для чего меня вызывают. В первую очередь заскочила к Маше, но мне сказали, что она на фронте под Туапсе. Вот так!

Позвонила Сереже, он обрадовался, сказал: «Я тебя жду!»

В штабе, в ожидании приема, собралось человек тридцать моряков. Всех нас пригласили в большую комнату и усадили вдоль степ. За столом сидели несколько офицеров, и среди них был капитан второго ранга Доленко. Он увидел и узнал меня. Улыбнулся.

Тетка Милосердия всегда говорила, что в жизни обязательно бывает так, что за полосой неудач идет полоса удач. Видимо, у меня начиналась эта самая удачная полоса.

Нежданно-негаданно мне вручили медаль «За отвагу».

После вручения орденов и медалей ко мне подошел Доленко и сказал весело:

– Ну что же, крестница, рад от души. Значит, не зря я хлопотал.

– Товарищ капитан второго ранга, я еще лучше буду воевать, вот увидите, только, пожалуйста, сделайте снова так, чтобы меня отправили на фронт. Туда же или куда угодно. Я сюда приехала на несколько дней, а меня в части зацапали и не отпускают. Я уже– месяц сижу и не знаю, как вырваться к вам.

– А может, хватит? – спросил он.

– Нет, нет, я должна быть на фронте. У меня фашисты убили брата. Я не могу сидеть в тылу.

Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Ну что же, Морозова, попробую выполнить вашу просьбу.

Из штаба я помчалась к Сергею. Мы пошли с ним гулять по темнеющим улицам. У него была перевязана левая рука.

– Самолет мой продырявили вчера здорово, вот я при посадке и стукнулся немного. Дня три придется пофило-нить. К тому времени и самолет подлечат.

Мы медленно шли по улице. Было очень тепло, и пахло акацией.

– Я с удовольствием выпил бы с тобой стакан вина, – сказал вдруг Сергей.

– Давай. Но не хочется домой идти.

– Зачем домой? Мы с тобой по дороге найдем.

Он подошел к домику, мимо которого мы шли, и постучал в окно. Выглянула старая женщина:

– Чего тебе, сынок?

– Есть хорошее вино, мамаша?

– Какое уж там хорошее? Прошлогоднего рислинга немного осталось.

– Дай-ка нам по стаканчику.

Старуха исчезла.

– Слушай, ты с ума сошел, Сережа, а вдруг кто-нибудь увидит, как я пью вино на улице?

– Ерунда, просто подумают, что тебе тетушка воды напиться дала.

Пока мы пили кисловатое вино, хозяйка грустно смотрела на нас.

– Сколько мы должны?

– Что вы, что вы, – замахала она руками, – пейте на здоровье. Дайте-ка я подолью. У меня и пить-то его некому.

– Нет, мамаша, ты нас не обижай, – сказал Сергей, – а то мы больше и не придем к тебе никогда. Вот бери деньги и наливай еще по стаканчику.

– Да ты что, обалдел, что ли? Такие деньги! Бери обратно!

– А я буду приходить к тебе, – засмеялся он, – как захочется горло промочить, так уж я и буду знать, что у меня здесь есть мамаша.

– Заходи и пей на здоровье.

Наверное, рислинг сделал свое дело: мне стало легче настолько, что я могла бы сейчас выслушать, наконец, подробности гибели Бориса.

– Погуляем еще? – спросил Сергей.

– Да.

Мы дошли до гавани. Постояли, глядя на темные силуэты кораблей. Прошли к тому месту, где четыре месяца назад стоял у машины Борис и сигналил, пытаясь привлечь мое внимание. Снова больно сжалось сердце…

– Хочешь еще глоток? – спросил Сергей.

– Опять к той старушке? Неудобно. Мы просто испугаем ее.

– Зачем к той. Постучим сейчас в первый дом, где есть сад.

Снова мы, стоя под чужим окном, выпили по стакану вина.

Если бы оно. было немного крепче, мы бы, наверное, здорово напились. А так просто стали чуточку веселее и добрее и, щадя друг друга, не говорили о том, что могло спугнуть это мирное настроение.

В последнем доме Сергей взял бутылку.

– Это домой, – сказал он. – Обмоем твою медаль.

0н что-то шепнул дежурному, и меня беспрепятственно пропустили в часть.

В комнате было три койки, стол да две старых кухонных табуретки.

Сергей затемнил окна и зажег коптилку, сделанную из снарядной гильзы.

– Видишь, как хорошо у нас. Сейчас придет из кино Коля Чесноков, мой штурман. Тоже друг… – он на секунду осекся, но тотчас сказал твердо, впервые за сегодняшний вечер преступая ту грань, которой мы огородили воспоминания о Борисе, – тоже друг Брянцева.

Коля пришел вскоре после нас. Познакомились.

– Я представлял вас другой, – сказал он, держа меня за руки и рассматривая в упор.

– Ну, чего ты так официально, на «вы», – заметил Сергей.

– Нет, правда, трудно представить около нашего солидного Борьки такую девчушку.

– Почему это?

– Больно уж молода.

Мы долго сидели втроем, и в этот вечер я узнала о том, как погиб Борис. Собственно, рассказ был очень коротким. Самолет его сбили в воздушном бою над вражеской территорией. Boт и все.

– Ты, Нина, наверное, все-таки не знаешь, какой он был, – сказал Коля. – Он никогда о себе не думал. И, если бы кто-то из наших мог помочь ему в этот раз, никто с жизнью бы не посчитался.

– Да, – подтвердил Сергей, прикуривая от коптилки, – уж кто-кто, а Борис всегда шел на выручку. С ним летать было всегда спокойно. Помнишь историю с Гиви?

– Да, его тогда просто силой заставили рассказать…

Гиви Гаприндашвили был молодой летчик. Необлетанный, как сказал о нем Борис. В первый свой боевой полет Гаприндашвили пошел с Брянцевым. Борис все время держал в поле зрения своего ведомого. Они спокойно барражировали в заданном квадрате. Молодой летчик четко выполнял приказы командира эскадрильи.

– Твой правый сектор, смотри, Гиви, – сказал Борис по радио.

С командного пункта сообщили:

– «Яблоня-1», смотрите слева, вам идет замена.

Борис увидел две точки, быстро приближающиеся к нему и ответил:

– Я – «Яблоня-1», вас помял. Иду на точку.

Он стал разворачиваться, не выпуская из-под контроля действия Гаприндашвили, и вдруг, глянув вниз, увидел в просвете облаков большую группу вражеских самолетов, направляющихся в сторону расположения наших войск.

– Гиви, за мной, – приказал Борис. И тут же увидел, как ведомый плотно пристроился к его самолету. «Ах ты, птенец», – с неожиданной нежностью подумал Борис.

Самолетов было много. «Надо ударить по головному, тогда другие растеряются. А там помощь подоспеет, – подумал Борис. – Пропустить их никак нельзя».

«Сбить ведущего!» – эта мысль сейчас была главной, и Борис ввел самолет в пике, направив его туда, где серебрился под облаками силуэт вражеской машины. Уже врезаясь в ряды самолетов, он успел заметить, что к нему пристроились и тс двое, сменившие его на дежурстве.

«Ага, черт возьми, нас уже четверо», – обрадовался Борис. Сейчас он забыл о том, что его ведомый ни разу еще не был в бою. Он знал одно: они должны, обязаны не пропустить врага.

Фашисты сбили строй. В воздухе завязался бой, и началась настоящая карусель. Наперерез Борису помчался немецкий истребитель. Борис нажал на гашетку и тут же увидел, как задымилась плоскость «Мессершмитта», из мотора вырвалось пламя и сразу повалил черный дым.

«С одним покончено», – подумал Брянцев. Путь был свободен. Теперь надо было сбить ведущего. Борис оглянулся и увидел два истребителя, нависших над ним. Увидел стремительные стрелы трассирующих пуль, приближающиеся к нему. «Все», – мелькнула в голове непрошеная мысль. Но в этот момент самолет Гиви заслонил его, и Борис, снова нажав на гашетку, пошел в пике на ведущего. Тот, окутавшись дымом, полетел к земле.

Борис резко вышел из пике и рядом увидел истребитель, окутанный шлейфом дыма. Это был его ведомый, Гаприндашвили. «Гиви…», – сквозь зубы простонал Борис, но тут же забыл и о себе, и о нем, потому что снова наперерез ему шли «Мессершмитты».

Что-то горячее обожгло плечо. Ударило сильно по плоскости, и Борис увидел, как рваными обрывками вздыбился кусок крыла. И еще он увидел группу наших истребителей, которые бросились в бой. Борис до боли в глазах всматривался в землю, отыскивая тот небольшой пятачок, куда мог упасть самолет Гиви. И увидел его на большой лесной поляне. Глянул на топливо. В обрез. До аэродрома не дотянуть. «А, только бы перелететь линию фронта».

Превозмогая боль в плече, Борис посадил самолет. С трудом выпрыгнул на землю.

Гиви лежал без сознания возле горящей машины. Борис наклонился над ним. Медленный, тихий снежок кружился над лесом, падал на поляну и почему-то не таял на черных густых бровях грузина. Борис прижался к лицу Гиви щекой и сострым чувством счастья в сердце ощутил тепло его щеки. Он попытался приподнять Гиви, но резкая боль в руке чуть не заставила выронить тело товарища. Скрипя зубами, Борис напряг все силы и поднял Гиви. Дотащил до самолета. Теперь осталось поднять его в машину, но не хватало сил.

Борис опустил Гиви на снег, закурил. Боль уже доросла до такой степени, когда хочется рвать на себе одежду и кричать. Но Борис последним усилием заставил себя забыть о ней. Надо было во что бы то ни стало поднять Гиви в самолет и дотянуть до своих.

Гиви, Гиви, который никогда не бывал в боях и которому наверняка было очень страшно в этой первой стычке с врагом. Гиви, который, позабыв про страх, подставил свою машину под огонь вражеских пулеметов, чтобы только спасти командира.

Борис приподнял тяжелое тело летчика. Последним усилием открыл люк фюзеляжа. Помогая себе здоровым плечом и даже коленом, втиснул его внутрь.

Он летел низко. Над линией фронта захлопали по бокам взрывы снарядов. Били вражеские зенитки. Но это проходило мимо сознания. Сейчас Борис понимал только одно, что он снова, в который раз, победил смерть…

Приземлился он на первом попавшемся аэродроме.

– Вот таким всегда был Борька, – заключил рассказ Коля. – За товарища мог и на смерть пойти.

Сергей молчал. Курил и молчал. Я тоже сидела тихо, думая об огромной своей потере.

Уже было совсем поздно, когда он приготовил постель и сказал:

– Ложись здесь, Нина, это моя койка, – он, наверное, не заметил, что подчеркнул последние слова, а может быть, мне это просто показалось, но мне вдруг стало больно.

– Я ведь не боюсь и на его койке спать, – заметила я сердито.

– Пожалуйста, где хочешь, там и ложись, – торопливо согласился Сергей.

Я легла на Бориной кровати и до утра не сомкнула глаз, прижимаясь щекой к подушке, на которой совсем недавно спал он.

Когда Сергей пошел провожать меня, я неожиданно для себя сказала ему то, в чем не смела до сих пор признаться даже себе.

– Сережа, тебе никогда Боря не рассказывал, из-за чего мы поссорились с ним тогда, когда еще в Алексеевке были?

– Он не рассказывал, но я эту историю знаю. Да и не только я, тогда в полку здорово смеялись над Борисом. Когда ты звонила, у дежурного человек десять сидели и все твой крик души слышали.

– Ой, какой ужас! Дура я была. Так вот знаешь, я жалею, что сделала это. Я не про звонок говорю, это уж вообще черт-те что. Я жалею, что не стала тогда женой Бори.

Сергей несколько шагов прошел молча.

– Ты хорошо сделала, Нина, совершенно правильно сделала. Ты была бы сейчас вдвойне несчастной,

– А теперь уже я никогда замуж не выйду.

– Выйдешь. Все пройдет. Если бы ничего не забывалось, то нельзя бы жить было. Тебе сколько сейчас?

– Почти семнадцать с половиной.

– Вся жизнь впереди. И столько еще в ней будет хорошего. Еще позовешь старика Попова нянчить своих ребятишек.

– Нет, вот увидишь.

Мне очень хотелось сказать ему о том, что скоро я уйду на фронт, но все это еще было так неопределенно, что лучше было не хвалиться заранее.

– Загуляли, товарищ орденоносец, – сказал Щитов, встречая меня.

Три дня я жила как во сне. То мне казалось, что Доленко и думать забыл о моем существовании, то я напряженно ждала, что меня позовут к Щитову и он скажет: «Собирайтесь».

Откровенно говоря, я побаивалась объяснения с ним. Поэтому, когда вдруг ночью пришел Злодей и сказал мне, что утром я должна быть готовой к отъезду, но чтобы Щитову на глаза не показывалась, я даже обрадовалась этому.

Ярченко помог мне собрать немудреные мон пожитки.

– Парадную форму я возьму к себе, – сказал он, – а то эти финтифлюшки сгноят ее.

– Что же ты будешь юбки развешивать? Да тебя на смех поднимут.

– Пусть попробуют, – сказал Злодей.

Утром он прибежал чуть свет и сказал:

– Идем, боцман, внизу машина ждет.

Я в последний раз посмотрела на свою землянку, на длинную лестницу, вырубленную по склону ущелья. Постояла, слушая, как шепчутся сосны. Вот и еще какая-то часть жизни оставалась позади.

Злодей помог мне сесть в кузов и стоял у машины, держась за борт. Вдруг из камбуза вышел Щитов. Демонстративно отвернувшись от нас, он быстро пошел наверх.

– Ну, счастливого пути, боцман, – сказал Злодей.

– А что вы пожелаете, товарищ старший лейтенант? – крикнула я.

Щитов остановился, повернулся на миг ко мне и отрубил четко и зло:

– Не возвращаться сюда.