Текст книги "Воришка"

Автор книги: Маргарет Миллар

Соавторы: Генри Слезар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сборник детективных рассказов

Генри Слезар
ВОРИШКА[1]1
  Из серии «Любимые рассказы А. Хичкока»


[Закрыть]

Есть у любой тирании одно хорошее качество: оно сплачивает тех, кто становится ее жертвой. В конторе «Штекпул Глоу Компании наблюдалась внутрипроизводственная разновидность этого редкого феномена. Служащие были едины в своей ненависти к Ральфу Штекпулу. президенту и владельцу фирмы. Штекпул, вероятно, обо всем догадывался, но это его ни в малейшей степени не волновало. За пятьдесят лет своей жизни, тридцать из которых были связаны с производством перчаток, он усвоил одно золотое правило: бей соперника первым, пока тот не ударил тебя.

То утро, в которое Штекпул обнаружил вора на своем предприятии, начиналось довольно неплохо. Пешком он преодолел те шесть кварталов, что отделяли его квартиру от конторы, и январский морозец нарисовал ласковый румянец на его морщинистых щеках. За завтраком он был очень любезен со своей женой, а на работе крайне вежливо поговорил с секретаршей, которая принесла ему утреннюю корреспонденцию. Даже Блекбурн, который всегда приводил его в замешательство своим нервозным жеманством, на этот раз вызвал легкую улыбку, когда появился в святая святых президента. Но улыбка была недолгой.

– Просто не могу себе этого представить, мистер Штекпул, – запричитал Блекбурн. – Мы затребовали модель № 205 – и фабрика выслала дюжину пар в качестве образца, но теперь у нас осталось только одиннадцать...

– Ну, и что же мне теперь делать?

– Но речь ведь идет не только о модели № 205, мистер Штекпул. Недавно у нас начались пропажи, которые невозможно объяснить. Похоже на то, – тут по его лицу пробежала нервная дрожь, – что у нас завелся воришка.

Штекпул тяжело задышал.

– Вы хотите сказать, что меня обкрадывают? Здесь, на моем собственном предприятии?

– Ну, конечно, ведь пока перчатки валяются здесь, всегда можно вынести пару в кармане пальто или портфеле.

Президент поднялся, в своем гневе он напоминал Юпитера.

– Никто, Блекбурн, не смеет так поступать со мной! Слышите, никто! Я требую, чтобы сегодня же вы нашли мошенника!

– Я? – Блекбурн дрожал всем телом. – Но почему именно я? Я же не знаю, как надо действовать в подобных случаях!

– Вам известно, сколько перчаток пропало?

– Шесть или семь пар.

– А вы уверены, что все остальное лежит на месте? Писчая бумага, скрепки, мои сигары! – Он откинул крышку бюро. – Ведь любой может зайти сюда и стянуть мои сигары!

– Ну, давайте я буду вести протокол...

– Убирайтесь отсюда, – грозно прорычал Штекпул. – Не надо мне никакого протокола, я сам займусь этим делом.

Излюбленный метод Штекпула – брать быка за рога – никогда не давал осечки. Он вызвал частного детектива и ввел его в курс дела. Сэмпл коренастый человек маленького роста, привыкший к тревожным тирадам ограбленных богачей, слушал его очень внимательно.

– Насколько серьезно это дело, мистер Штекпул? – поинтересовался он. – Тут прозвучало, что стоимость пропавших предметов составляет не более десяти – пятнадцати долларов. Это действительно так?

– Для меня это дело принципа, – напрямик заявил Штекпул. – Никто не может безнаказанно обкрадывать меня. Особенно из тех, кому я плачу зарплату.

– Вы не подозреваете кого-нибудь?

– Украсть может каждый, – проревел Штекпул. – По мне, это мог сделать любой из них. Даже моя собственная секретарша или, скажем, мальчишка посыльный. А, может быть, этот шалопай Фред Коттер.

– Кто?

– Коттер, мой помощник. Молодой человек, холостой, с кучей подружек. Возможно, они то вот и щеголяют в украденных у меня перчатках. Я его совершенно не перевариваю.

– Почему же тогда вы держите его у себя?

– Он хорошо разбирается в своем деле, – смиренно ответил Штекпул. – Он вообще один из лучших специалистов, вот только если бы еще побольше занимался работой. Половину дня он вечно проводит где-то вне конторы. А потом заявляет, что ходил «изучать опыт». Но меня-то не проведешь. Нисколько не удивлюсь, если он и окажется вором.

– Ну, не надо никого заранее обвинять, – благоразумно возразил Сэмпл. – Лучше всего, поймать вора в ловушку.

– В ловушку?

– Подобный метод я неоднократно применял в интересах некоторых крупнейших фирм страны, и всегда успешно. Суть его заключается, можно сказать, в том, что преступник должен «запятнать себя». – Детектив захихикал и выразительно посмотрел на сигару Штекпула.

– Что же мы должны делать?

– О, ничего сложного. В назначенное вами время я принесу мелкий, светящийся порошок с особыми свойствами. Мы обработаем им коробки с перчатками, которые расставим по всей конторе в стратегически важных, или, иначе говоря, наиболее соблазнительных для вора местах и когда мы убеждаемся, что кража вновь произошла, с полной уверенностью начинаем проводить расследование.

– Какое расследование?

– Вот, посмотрите: в момент кражи порошок попадает на пальцы похитителя, но видимым он становится только в полной темноте. Кроме того, его нельзя смыть никакими моющими средствами. Воришка будет постоянно носить с собой доказательства своей вины.

– Ага, понимаю, – захихикал Штекпул, – потом мне нужно будет собрать всю эту банду в каком-нибудь темном помещении и высмотреть, у кого будут светиться руки. – Его глаза заблестели, и, весьма довольный, он откинулся назад в своем вращающемся стуле. – Гениальная идея, Сэмпл. Когда мы сможем ее осуществить?

– Если вы согласны, я могу приготовить все уже сегодня вечером.

– Подождите минуточку. – Штекпул снял с рычага телефонную трубку и вызвал своего управляющего. – Блекбурн? Кто-нибудь отпрашивался с работы на завтра?

– Нет, сэр.

– Вы уверены в этом? Фред Коттер и другие, все на месте?

– Да, сэр, насколько я знаю, никто с работы не уходил.

– Ну, хорошо, хорошо, – проворчал Штекпул и повесил трубку. Потом он довольно подмигнул детективу и протянул ему одну из своих сигар.

В тот же вечер, когда из конторы все ушли, Штекпул и детектив начали осуществлять свой план. Пока Сэмпл обрабатывал картонные коробки с перчатками белым порошком, президент не переставал удивляться его неприметности. Он настоял на том, чтобы и его шкатулка с сигарами тоже была превращена в ловушку. Дома Штекпул в подробностях рассказал жене, какую хитрую западню он устроил для похитителя. Никогда прежде ей не доводилось видеть его в таком радостном возбуждении.

На следующий день все сотрудники были вызваны в личный кабинет Штекпула. Сам он обосновался за закрытой дверью и показался только в обед. Через равномерные промежутки времени он требовал от Блекбурна подтверждение, что собрался действительно весь персонал. За исключением секретарши, выполнявшей поручение за пределами здания, завхоза, мучившегося зубной болью, и Франка Коттера, который на протяжении уже двух часов «изучал опыт», коллектив явился в полном составе.

До четырех часов пополудни в Штекпуле рос страх, что если вдруг, в этот день, вор решил продемонстрировать свою честность, тогда весь план полетел к черту. Его нисколько не привлекала перспектива сидеть в засаде в течение долгого времени, он жаждал схватить свою жертву немедленно. И уже через четверть часа стало ясно, что плод созрел.

Позвонил Блекбурн.

– Мистер Штекпул? Я проверил коробку с образцами, что стояла возле бухгалтерии. Одной пары не хватает.

– Вы абсолютно уверены? – спросил Штекпул и вытащил изо рта сигару. – Вы тщательно все пересчитали?

– Несколько раз, сэр. Первоначально было двадцать четыре пары, теперь осталось только двадцать три.

Штекпул ударил кулаком по столу.

– Все сотрудники на месте?

– Да, сэр. Мистер Коттер вернулся полчаса назад, и теперь уже собрались абсолютно все.

– Через пять – десять минут все должны пройти в большой конференц-зал без всяких исключений. Я требую стопроцентной явки!

– Будет выполнено, сэр!

Штекпул с трудом сдерживал себя. Ни одна сделка, совершенная им прежде, и сколь значительную прибыль она бы не сулила, не волновала его до такой степени. К этому моменту он уже совершенно забыл роль Сэмпла в выработке этого плана и считал его принятие исключительно собственной заслугой.

Между тем, служащие с угрюмыми лицами начали стекаться в просторный зал, лишенный окон. Ведь обычно общие собрания проводились для того, чтобы дать всем нагоняй, произнести пустые пожелания по случаю окончания года ими дать скучный отчет о состоянии дел. Только из угла, где сидели секретарши, раздавались смешки, да еще на лице Франка Коттера, не спеша бредущего по залу в одной рубашке, блуждала злобная усмешка.

Штекпул прошел к председательскому месту за столом президиума.

– Прошу внимания, – сухо произнес он, и это сразу же прекратило все шорохи и покашливания. – Я позвал вас всех сюда для того, чтобы провести небольшой эксперимент. Хочу, чтобы все вы оставались на своих местах и только повернули руки. Вот так. – Он протянул вперед обе руки ладонями вверх.

Послышались возгласы удивления, явственно ощущалось легкое замешательство.

– Ну, чего вы еще ждете? Все дружно протянули руки.

– Выключите свет, мистер Блекбурн, – распорядился Штекпул. Блекбурн торопливо подбежал к выключателю и повернул его. Зал погрузился во тьму, и воцарилась тишина, лишь изредка прерываемая отдельными нервозными покашливаниями.

– Мистер Штекпул!

Это был голос Блекбурна. Штекпул посмотрел в его сторону, и его грудь тотчас же переполнило чувство триумфа, которое чуть было даже не расстегнуло пуговицы на рубашке. Ведь там, в другом конце зала, виднелась пара ярко светящихся рук.

– Свет! Включите свет! – в волнении вскричал Штекпул, после того как пробился сквозь толпу и схватил преступника за ладонь.

Фред Коттер уставился на него, непонимающе.

– Что случилось? Что я сделал?

– Так это все же оказались вы! – торжествующе произнес Штекпул. – Я знал, что буду прав. У меня не было сомнений! Вы думали, что вам удастся безнаказанно обкрадывать меня...

– О чем вы говорите?

– О чем? Мистер Коттер, вы не могли бы познакомить меня с содержимым вашего портфеля?

– Что?

– Нет, я не думаю, что вы действовали настолько глупо. Наверное, вы каким-то образом уже избавились от похищенных перчаток – или еще нет? Полагаю, вы не зря ходили «изучать опыт». – Он повернулся к своему управляющему. – Блекбурн, я хочу, чтобы вы еще сегодня рассчитали мистера Коттера. С этого момента он уволен.

– Вы вышвыриваете меня вон? – Коттер умоляюще посмотрел на своих коллег, но те боялись открыто выражать ему свое сочувствие. – Но из-за чего?

– Вы обокрали меня! Обокрали фирму! Будете это отрицать?

Коттер покраснел.

– Ну да, я взял несколько пар перчаток. Но я никак не думал...

– Да бросьте вы. Никто не может взять у меня что-либо без разрешения. Глупо говорить, мистер Коттер, что вы этого не знали. Сегодня вечером вы должны освободить свой письменный стол. Завтра утром я вас в конторе уже сидеть не хочу.

Штекпул развернулся и сурово посмотрел на остальных сотрудников. Напряжение понемногу стало спадать.

– Доброго вечера всем, – пожелал он на прощанье.

Остаток вечера Штекпул провел и своем кабинета, заканчивая работу, которую не успел сделать в течение дня. Ужинать дома было уже поздно. И он решил пойти в свой клуб, чтобы сполна насладиться одиночеством. Когда он вернулся домой, было уже за полночь, и его жена готовилась ко сну.

– Ты так долго работал сегодня, мой дорогой, – заметила она, надевая ночную рубашку. – Как прошел твой эксперимент?

– Прекрасно, – захихикал Штекпул. – И знаешь, кто оказался вором? Этот шалопай Фред Коттер!

– Коттер? Это твой помощник?

– Именно он; ты ведь познакомилась с ним недавно на приеме по случаю Рождества! Такой парень, с вечной ухмылкой на физиономии. Но сегодня я стер улыбку с его лица. Я показал ему, что бывает с тем, кто наносят мне урон!

С довольной усмешкой он плюхнулся на кровать и выключил ночник. А когда он повернулся на другой бок, то увидел светящийся отпечаток руки на обнаженном плече своей дорогой супруги.

Маргарет Миллар
ЧУДО МАК-КОВНЕЯ

В общем-то, я нашел его совершенно случайно. Он поджидал трамвай на Пауэлл-стрит, почтенного вида человек лет шестидесяти, в черном пальто и серой фетровой шляпе. Скрестив руки на груди как священник, благословляющий орду язычников, он выглядел очень спокойным и даже отрешенным от остальной толпы. Но я знал, что этот человек не священник.

Пелена тумана окутала Сан-Франциско, она приглушала стук колес и делала тусклыми огни трамваев.

Я подошел к Мак-Ковнею и произнес:

– Добрый вечер. Казалось, он не узнал меня.

– Добрый вечер, сэр! – ответил он с легкой улыбкой. – Весьма любезно с вашей стороны столь дружески приветствовать незнакомого человека.

На какое-то мгновение мне подумалось, что я ошибся. Каждому ведь доводилось слышать о людях, похожих друг на друга как две капли воды. К тому же я не видел Мак-Ковнея с начала июля. Но одну из своих главных отличительных черт Мак-Ковней все-таки изменить не смог: его голос звучал все с тем же гортанным пафосом, свойственным обычно устроителям похорон.

Он слегка коснулся пальцами своей шляпы и быстро зашагал по Пауэлл-стрит, при этом его пальто било по тонким ногам подобно перебитому крылу.

Однако вскоре он остановился и обернулся назад, чтобы посмотреть, следую ли я за ним. Я действительно шел следом. Тогда он двинулся дальше, покачав головой, как будто действительно не понимал истинной причины моего интереса к нему.

На следующем углу он остановился возле магазина. И, когда я приблизился, обратился ко мне, наморщив лоб.

– Не знаю, почему вы преследуете меня, молодой человек, но...

– Почему бы вам не спросить меня об этом, Мак-Ковней?

Но спрашивать он явно не собирался. Он лишь повторил свое имя удивленным голосом.

– Меня зовут Эрик Михам, я адвокат миссис Китинг. Кажется, мы с вами однажды встречались.

– Я встречался со многими людьми. Одни мне запомнились, другие – нет.

– Но вы, наверное, помните миссис Китинг. Ее хоронили в июле.

– Конечно, конечно. Действительно замечательная женщина. Ее кончина наполнила печалью сердца тех, кому посчастливилось знать ее и ощутить прелесть ее улыбки...

– Послушайте, Мак-Ковней. Миссис Китинг была старой ведьмой, острой на язык и без единого друга на этом свете.

Он отвернулся от меня, однако его лицо отражалось в стекле как в зеркале, оно было напряженным и крайне испуганным.

– Вы так далеко уехали от своего дома, Мак-Ковней.

– Теперь мой дом здесь.

– Вы покинули Арбану так внезапно.

– Для меня это не было неожиданностью. Еще с двадцатых годов я мечтал уехать оттуда, и, когда подошло время, осуществил свое намерение. Тогда было лето, но я все время думал о грядущей зиме, когда все будет увядать и умирать. А смертями я был сыт по горло.

– Миссис Китинг была вашей последней клиенткой?

– Да.

– На прошлой неделе ее эксгумировали.

Битком набитый трамвай взбирался в гору, раскачиваясь, словно пьяная лошадь. Неожиданно Мак-Ковней выскочил на проезжую часть и помчался вдогонку за вагоном. Несмотря на преклонный возраст, ему удалось настичь трамвай, однако тот был так переполнен, что не оставалось ни единого свободного местечка. Мак-Ковней прекратил бег, застыл без движения прямо посередине улицы, уставившись на задние фонари вагона, постепенно исчезавшие на вершине горы. Затем он, не обращая внимания на сигналы и крики водителей автомашин, медленно побрел назад к тротуару, где его ждал я.

– Вы не должны убегать, Мак-Ковней.

Он устало посмотрел на меня, не сказав ни единого слова. Затем достал из кармана грязный носовой платок и вытер вспотевший лоб.

– Результат эксгумации не должен быть для вас неожиданным, – заметил я. – Вы ведь написали анонимное письмо, в котором предлагали провести ее. Оно было отправлено из Беркли. Поэтому-то я сюда и приехал.

– Никакого письма вам я не писал.

– Полученная мной информация могла исходить только от вас.

– Нет. Ею располагал еще один человек.

– Кто же?

– Моя... жена.

– Ваша жена?

Подобного ответа я ожидал меньше всего. Миссис Мак-Ковней и их единственная дочь умерли во время эпидемии гриппа вскоре после окончания первой мировой войны. Это была вполне типичная история, о которой еще и сегодня помнят в таком городе как Арбана, несмотря на то, что с тех пор минуло уже тридцать пять лет. После возвращения из армии Мак-Ковней оказался безработным, и у него не было денег на двойные похороны. И когда устроитель похорон предложил ему место своего помощника, чтобы он смог отработать долг, Мак-Ковней согласился. Всякий знал, что после смерти своей жены он не смотрел ни на одну женщину, кроме, конечно, тех, с которыми ему приходилось иметь дело на службе.

– Так вы снова женились, – сказал я.

– Да.

– Когда?

– Полгода назад.

– Значит, сразу после того, как вы покинули Арбану?

– Да.

– Быстро же вы начали новую жизнь.

– Мне нельзя было поступать иначе. Ведь я уже не молод.

– Вы женились на местной жительнице?

– Да.

И лишь потом я заметил, что со словом «местный» он связывает Арбану, а не Сан-Франциско, как это понимал я.

– Так вы полагаете, что это ваша жена отправила мне анонимное письмо?

– Да.

Зажглись уличные фонари, и я заметил, что уже начали опускаться сумерки и заметно похолодало. Мак-Ковней поднял рукава своего пальто, обнажив плохо сидящие на нем перчатки из белой шерсти. Однажды я уже видел его в этих перчатках. Они являлись столь же неотъемлемым атрибутом его профессии как гортанный голос и неистощимый запас сентиментальных сентенций.

Он заметил, что, я пристально смотрю на его перчатки, и произнес извиняющимся тоном:

– Денег вечно не хватает. Ко дню рождения жена связала мне пару шерстяных перчаток.

– Она не работает?

– Нет.

– Для человека с вашим опытом, наверное, несложно найти место в такой специфической области.

У меня не было сомнения в том, что он неоднократно пытался найти работу по своей специальности. За последние дни я общался практически со всеми местными устроителями похорон. Ни у кого из них Мак-Ковней не работал.

– Я не хочу больше работать по своей прежней специальности, – заявил Мак-Ковней.

– Но ведь это единственное дело, которому вы обучены.

– Да. Но я не желаю больше быть связанным со смертью.

Он высказал это как само собой разумеющееся, как будто речь шла об его нежелании сыграть в карты или отведать земляных орешков.

Смерть, карты или солёные орешки – я не был готов беседовать с Мак-Ковнеем об этих вещах, поэтому мне пришлось сменить тему разговора:

– Моя машина стоит в гараже отеля «Кантербюри». Давайте зайдем туда, и я отвезу вас домой.

Мы пошли в сторону Саттер-стрит. Поток пешеходов еще более увеличился за счет целой армии конторских служащих, закончивших рабочий день, однако вся эта людская масса, шум и толкотня Мак-Ковнея, казалось, абсолютно не касались. Он спокойно шагал рядом со мной и тихонько улыбался про себя, как всякий человек, обладающий способностью время от времени покидать этот мир и переселяться на какой-то потусторонний маленький островок счастья. Я бы охотно узнал, где расположен островок Мак-Ковнея и кто же живет там вместе с ним. Но только одно можно было сказать наверняка: на острове Мак-Ковнея не было места смерти. Вдруг он произнес:

– Должно быть, это было очень непросто.

– Что именно?

– Провести эксгумацию. Ведь зимой на Востоке почва замерзает до крепости камня. Я полагаю, мистер Михам, вы не присутствовали при этом?

– Вы ошибаетесь.

– Господи, но нельзя же было передавать такое дело в руки дилетантов!

По-моему мнению, эксгумацию вообще нельзя было доверять посторонним людям. Кладбище тогда было окутано снежным покрывалом, опустившимся на землю предыдущей ночью. Наступил рассвет, если таким словом можно было назвать тусклый свет мрачного зимнего неба. На гранитном надгробии было высечено: ЭЛЕОНОРА РЕГИНА КИТИНГ, 3 ОКТЯБРЯ 1899 – 30 ИЮНЯ 1953. ДОБРАЯ ДУША ОСТАВИЛА ТЕЛО, ЛЮБИМЫЙ ГОЛОС ЗАМОЛЧАЛ.

Добрая душа действительно отправилась на небо. А вот что касалось тела, то когда мы два часа спустя подняли и открыли гроб, в нос ударил запах отнюдь не бренной оболочки, тронутой посмертным тлением, а старых прелых газет и покрытых серо-зеленой плесенью камней.

– Вы догадываетесь, Мак-Ковней, что мы обнаружили в гробу?

– Разумеется. Я ведь сам руководил ее погребением.

– То есть вы берете на себя всю полноту ответственности за то, что в землю был опущен пустой гроб?

– Нет, я не собираюсь в одиночку отвечать за все.

– Кто был вашим сообщником? И почему вы это сделали? Он лишь покачал головой.

Когда мы остановились, дожидаясь зеленого сигнала светофора, я внимательно посмотрел на лицо Мак-Ковнея, пытаясь определить степень его вменяемости. В его поступках не ощущалось логики. Миссис Китинг умерла от обычного сердечного приступа и в соответствии со своим завещанием была похоронена в закрытом гробу. Против врача, подписавшего свидетельство о смерти, никаких улик не было. В тот день он случайно оказался в доме миссис Китинг, поскольку был вызван к ее простудившейся старшей дочери Мэри. Этот врач и осмотрел миссис Китинг, засвидетельствовал ее кончину и послал за Мак-Ковнеем. Два дня спустя я пригласил Мэри на похороны, хотя она все еще кашляла, не знаю уж от горя или из-за простуды. Мак-Ковней держался как всегда корректно.

Единственное, от чего он отказался, это класть тело миссис Китинг в гроб.

Прошло время. Никто особенно не печалился по поводу утраты миссис Китинг. Она была несчастной женщиной, духовно и морально превосходившей своего мужа, который погиб в пьяной драке в Новом Орлеане, и обеих дочерей, походивших на своего отца. В течение трех последних лет я был адвокатом миссис Китинг. С удовольствием беседовал с ней. Она обладала быстрой реакцией, сообразительностью и чувством юмора. Но, как и многие другие богатые люди, не познавшие радости труда и чувства удовлетворения от хорошо выполненной работы, миссис Китинг оставалась скучной и одинокой женщиной, тщательно сберегавшей монолит собственной нравственности, который периодически потрясался остатками горьких воспоминаний.

Сразу же после смерти миссис Китинг Мак-Ковней продал свою погребальную контору и уехал из города. Никто в Арбане не стал связывать вместе эти два события, пока не пришло письмо из Беркли, как раз незадолго до вступления завещания миссис Китинг в законную силу. В этом адресованном на мое имя послании содержалось требование провести эксгумацию и объявить завещание недействительным, поскольку нет доказательств смерти миссис Китинг. Мне никак не приходило в голову, почему новая жена Мак-Ковнея должна была написать подобное письмо, ну разве что она была очень сердита на мужа и выбрала столь сложный способ избавиться от него.

Но вот, наконец, загорелся зеленый свет, мы с Мак-Ковнеем перешли улицу и остановились возле отеля, дожидаясь мою машину, за которой был послан портье. Я не смотрел на Мак-Ковнея, но чувствовал, что он наблюдает за мной.

– Вы, Михам, наверное, думаете, что я сумасшедший?

Я не ожидал такого вопроса. Пришлось напрячься, чтобы выглядеть по возможности безучастным.

– А я, Михам, и не утверждаю, что совершенно нормален.

Мак-Ковней положил свою руку в плохо сидящей белой перчатке на мою ладонь. Я не пытался сбросить ее. Она походила на подстреленного голубя.

– Но поверьте мне, скоро вы узнаете нечто в высшей степени удивительное.

– То, что узнали вы?

– Да. Я испытал сильнейший шок, хотя у меня всегда было предчувствие, что в один прекрасный день произойдет нечто подобное. Я все время думал об этом. Каждый раз, когда приходилось видеть мертвеца. В некотором смысле я даже ЖЕЛАЛ этого.

За моими ушами струйками побежал пот.

– Чего вы желали, Мак-Ковней?

– Я хотел, чтобы они вновь ожили.

Тут я увидел, что мне машет рукой портье. Мой автомобиль стоял на обочине с работающим двигателем.

Я сел за руль, Мак-Ковней нехотя влез в машину и поместился рядом со мной. После этого наш прерванный разговор продолжился.

– Вы мне не верите, – заметил Мак-Ковней, когда мы отъехали.

– Я адвокат. Привык оперировать только фактами.

– Но разве то, что случилось, не является фактом?

– Ну, разумеется.

– Вот, это как раз и случилось.

– Вы хотите сказать, что она снова вернулась к жизни?

– Ну да.

– Это случилось благодаря вашему страстному желанию?

Он беспокойно заерзал на своем сидении.

– Я ввел ей адреналин и дал кислород.

– С другими клиентами вы проделывали то же самое?

– Чаще всего, да.

– Подобные действия являются общепринятыми?

– Для меня это было обычным делом, – со всей серьезностью ответил Мак-Ковней.

– Я всегда мечтал стать врачом. Во время войны я служил в санитарной части, где получил небольшие познания в медицинской области.

– Однако достаточных для того, чтобы совершать чудеса?

– Я не обладал возможностью возвратить ей жизнь. Это было лишь моим желанием. Она утратила только волю к жизни, а у меня ее вполне хватало на нас двоих.

Если между здравым смыслом и безумием действительно проходит лишь тоненькая грань, то за последний час Мак-Ковней пересекал ее многократно. Он перепрыгивал эту пограничную линию с легкостью ребенка, который без сомнения жил в его душе.

– Теперь-то вы поняли, Михам? Она потеряла желание жить. Я видел, как это произошло. Мы никогда не разговаривали с ней, она и имени-то моего, наверное, никогда не слышала, однако я наблюдал за ней в течение ряда лет, поскольку свою утреннюю прогулку она совершала вблизи моей конторы. Я замечал, как она менялась, как тускнел ее взгляд и тяжелела походка. Я понимал, что вскоре она умрет. Однажды я вышел, чтобы сказать ей о том, что ее ждет. Но, увидев меня, она пустилась бежать. Наверное, догадалась, что я хочу ей сказать.

Он говорил сущую правду, по крайней мере, такой она ему представлялась. Поздней весной с миссис Китинг действительно случилось подобное происшествие. Мне вспомнились ее тогдашние слова: «Сегодня утром, Михам, со мной случилось нечто необычное. Когда я проходила мимо погребальной конторы, оттуда выскочил странный человек небольшого роста и напугал меня чуть ли не до смерти...».

Учитывая то, что вскоре произошло, нельзя было не заметить присутствовавшую во всем этом чудовищную иронию. Пока мы добирались до Беркли, Мак-Ковней подробно рассказал мне всю эту удивительную историю.

Все случилось в середине одного из последний июньских дней. В маленькой каморке, в которой Мак-Ковней оборудовал свою лабораторию, после утреннего дождя было душно и сыро.

Миссис Китинг очнулась как будто бы после долгого и тяжелого сна. Ее руки дрожали, рот скривился от истощения, пульс прослушивался с трудом. Из-под плотно закрытых век текли слезы, сбегавшие по мочкам ушей прямо в волосы.

Дрожа от волнения, Мак-Ковней склонился над ней.

– Миссис Китинг! Миссис Китинг! Вы живы!

– О, господи!

– Произошло чудо!

– Оставьте меня в покое. Я устала.

– Вы живы, ЖИВЫ!

Она медленно открыла глаза и взглянула на него.

– Послушайте вы, назойливый коротышка, вас для чего наняли?

Потрясенный и словно одурманенный Мак-Ковней отступил на шаг назад.

– Ведь вы живы. Это все-таки случилось. Чудо свершилось.

– Жизнь. Чудо. – Она произносила слова с явной издевкой. – Вы полный идиот.

– Но я...

– Принесите мне лучше стакан воды. В горле пересохло.

Его била такая сильная дрожь, что он расплескал почти всю воду. Он все-таки совершил чудо. Сбылись ожидания всей его жизни.

Он протянул женщине стакан с водой, потом, прерывисто дыша, сел на стул и стал наблюдать за ней. Она пила очень медленно, как будто бы ее мускулы за то короткое время, когда миссис Китинг оставляла этот мир, утратили свои функции.

– Зачем вы это сделали? – Миссис Китинг сжала в кулаке бумажный стаканчик. – Кто просил вас совершать чудо?

– Но я... Ведь, фактически...

– Фактически, вы влезли в дело, которое вас абсолютно не касалось. Вот так, Мак-Ковней.

– Да, мадам.

– И что вы теперь собираетесь делать?

– Ну... я... собственно говоря, еще не думал об этом.

– Так подумайте же, черт возьми.

Его глаза уставились в пол, от нахлынувшего стыда и разочарования голова стала горячей, а прочие части тела – холодными.

– Прежде всего, надо вызвать врача.

– Ни в коем случае, Мак-Ковней.

– Но ваша семья... она ведь должна узнать, что...

– Она не узнает этого.

– Однако...

– Никто не будет знать об этом, Мак-Ковней. Ни один человек. Понятно?

– Да.

– Поэтому, сядьте и не шумите. Дайте мне сосредоточиться.

Молча, он сел. У него не было больше ни малейшего желания двигаться или разговаривать. Еще ни разу в жизни он не ощущал себя настолько удрученным, не казался себе таким ненужным.

– Вы полагали, наверное, что я буду вам очень благодарна, – ядовито заметила миссис Китинг.

Мак-Ковней покачал головой.

– Видимо, вы сумасшедший, раз проделали такое. – Она выдержала паузу и задумчиво взглянула на него. – Вы, Мак-Ковней, немножко сумасшедший, не правда ли?

– Некоторые действительно так считают, – честно признался он. – Не могу с ними согласиться.

Окно было закрыто, сквозь толстое матовое стекло не проникали никакие уличные шумы, и вдруг послышались шаги в коридоре, шуршавшие по каменному полу.

Мак-Ковней поднялся, быстро пересек комнату и подошел к двери.

– Мистер Мак-Ковней? Вы здесь? – Мак-Ковней посмотрел на миссис Китинг. Та побледнела, как мел и схватилась руками за горло.

– Мистер Мак-Ковней?

– Да, Джим.

– Вас к телефону.

– Я не могу подойти сейчас, Джим.

– Требуют лично вас. Это дочь миссис Китинг, по поводу похорон.

– Скажи ей, что я позвоню попозже.

– Ладно. – Возникла небольшая пауза. – Все в порядке, мистер Мак-Ковней?

– Конечно.

– Ваш голос звучит как-то странно.

– Со мной все в порядке, Джим.

– О'кей. Я просто спросил.

Шаги удалились.

– Мэри время зря не теряет, – прошептала сухими губами миссис Китинг. – Ей не терпится скорее зарыть меня в землю, чтобы выйти, наконец, замуж за своего электрика. Ну теперь, надеюсь, вам ясна ваша задача, Мак-Ковней?

– Какая?

– Вы должны меня похоронить.

Мак-Ковней застыл у двери как солдат на часах.

– Я должен вас пох-х-хоронить?

– Или меня, или найти подходящую замену.

– Я не могу так поступить, миссис Китинг, это было бы непорядочно.

– С вашей стороны было непорядочным воскрешать меня.

– Вы не представляете себе всех сложностей.

– Каких?

– Во-первых, существует ваша семья. Во-вторых, ваши друзья, которые тоже захотят увидеть вас в гробу перед погребением. Ведь таков обычай – тело необходимо выставить для прощания.

– Это я улажу.

– Каким образом?

– Дайте мне лист бумаги и что-нибудь, чем можно писать.

Мак-Ковней не протестовал, поскольку именно себя считал виноватым во всем. Он сотворил это чудо. И он же должен отвечать за все его последствия.

Свое письмо миссис Китинг датировала числом трехнедельной давности.

«По поводу своего захоронения передаю мистеру Мак-Ковнею следующие распоряжения: Поскольку в период моей жизни я больше всего ценила замкнутость и уединенность, то и после смерти мне не хотелось бы испытывать тяготы излишнего общения. Поэтому я поручаю мистеру Мак-Ковнею сразу же после моей смерти заколотить гроб и проследить, чтобы его не открывали, невзирая ни на какие просьбы моих близких, сколь бы трогательными они ни были.