Текст книги "Стены слушают"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

"Братья Брукс", ври больше", – подумала Эми, но сказала:

– В самом деле? Как интересно.

– Давайте выпьем, – предложила Уильма. – Эми, дорогуша, ты выглядишь слишком трезвой. Ты трезва и взбешена. Ты постоянно бесишься. Только скрываешь это лучше, чем мы, остальные.

– Ах, перестань, Уильма. Я и не думаю беситься.

– Нет, бесишься. – Уильма повернулась к О'Доннелу и потеребила его рукав. – Хочется знать, с чего она взбесилась? Ведь хочется?

– Да все равно: и так, и так перебьюсь, – примирительно сказал О'Доннел.

– Наверняка хочется знать! Наверняка!

– Перебрали вы...

– Чуточку. Самую, самую, самую чуточку. Ну, решайте. Хотите знать, из-за чего она бесится?

– Ладно, выкладывайте, и кончим с этим.

– Она думает (Эми все время думает: отвратительная привычка), она думает, будто я покушаюсь на ее мужа и потому купила ему серебряную шкатулку.

О'Доннел усмехнулся:

– А на самом деле?

– Конечно нет, – решительно заявила Уильма. – Руперт мне как брат. Я вообще люблю покупать людям вещи. Иногда люблю, если чувствую себя доброй. А иногда бываю подавленной и жадной и тогда слепому не подарю минуты света.

– А сейчас? Вы как чувствуете себя, хорошей?

– Замечательной! Давайте куплю вам выпить. Или вы, может быть, предпочли бы серебряную шкатулку?

– Можно начать с выпивки.

– О'кей! Официант! Официант! Три teguilas[3]3
  Водка из агавы (исп.).


[Закрыть] с лаймой.

– Послушай, Уильма, – сказала Эми. – Почему бы нам не пообедать?

– После, после. Я не голодна.

– Я голодна.

– Тогда иди, обедай.

– Нет, подожду тебя.

– Ладно. Жди. Ну, чего ты сидишь и бесишься? Постарайся развеселиться.

– Стараюсь, – мрачно сказала Эми. – Сильнее стараюсь, чем ты думаешь.

Улыбка О'Доннела становилась все более натянутой. Вечер складывался наперекор его планам – несколько даровых виски, милая беседа, может быть, небольшая сумма в долг. С одной женщиной он отлично умел поладить. Две женщины, да еще в скверных отношениях друг с другом, могут обременить. Хорошо бы спокойно и быстро отделаться от обеих, не оскорбив ничьих чувств.

Оскорбленные чувства могли вылиться в жалобу хозяину отеля, и тут приветливый коврик был бы выдернут из-под ног. Бар был его штаб-квартирой. Он никогда не вляпывался в неприятности Американские гости обычно радовались случаю поставить выпивку парню из Фриско, или Нью-Йорка, или из Чикаго, Анджелеса, или Милуоки, или Денвера. В некоторых выдаваемых за родину городах он бывал. О других читал или слыхал. В Сан-Франциско ему бывать не приходилось, но он видел множество снимков Моста Золотых Ворот, Рыбачей Пристани и канатной дороги. Этих сведений вполне хватало. Остальное он мог подделать, включая адрес, если его спрашивали о нем. Всегда называл один и тот же, Садовая улица, потому как в каждом городе есть своя Садовая улица.

– Садовая, одиннадцать, двадцать пять, – сказал он Эми. – Вы, верно, и не слыхивали об этой улице. Она в восточной части города. Или была. Теперь, может быть, весь район срыт и на его месте выстроены отели или универмаги. Что, канатная дорога еще работает?

– Кое-где, – сказала Эми.

– Одна мысль о ней вызывает ностальгию.

– Серьезно? – На минуту ей стало интересно, по какому месту он действительно скучает: по ферме в Миннесоте или по пустынному городишке в Аризоне. Она понимала, что этого не выяснишь. Она не станет допрашивать, а он не скажет.

– Что мешает вам уехать домой, мистер О'Доннел?

– Пустяковые затруднения с деньгами. Мне не повезло на беговой дорожке.

– О!

Его улыбка становилась все шире, пока не сделалась почти искренней:

– Да, миссис Келлог, я гадкий мальчик. Я игрок. Вынужденный...

– О?

– Другим путем не заработаешь. Чтобы поступить на работу, нужны справки, а я до сих пор не достал никаких справок. Ну, хватит! Не то это, того и гляди, зазвучит, как: "Пожалейте бедняжку Джо О'Доннела". Хватит! Лучше поговорим о вас. Как две леди развлекаются в городе Мехико?

– Развлекаются? – Уильма подняла брови. – Я уже с трудом вспоминаю значение этого слова.

– Придется вмешаться. Вы здесь надолго?

– Завтра уедем, – сообщила Эми. – В Куэрнаваку.

– Как жалко. Я надеялся показать вам...

– Куэрна – кто? – вскрикнула Уильма.

– Куэрнавака.

– Мы завтра туда едем?

– Да.

– Ты что, спятила? Мы только что сюда приехали. Почему, ради всего святого, мы попремся в какое-то место, о котором я в жизни не слыхивала, Куэрна – не помню, как дальше.

– Куэрнавака, – терпеливо повторила Эми.

– Перестань твердить это. Оно звучит как болезнь позвоночника.

– Оно считается очень красивым и ...

– Мне плевать, даже если это натуральный рай, – заявила Уильма. – Не поеду. Как тебе в голову взбрела такая глупость?

– Доктор посоветовал, чтобы подправить твое здоровье.

– Мое здоровье в порядке. Спасибо! Лучше подумай о своем. Принесли заказанную выпивку, и О'Доннела не смутило, что за всех заплатила Уильма. Год или два назад он был стеснительней. Теперь – просто утомлен. Как он и опасался, обе дамы становились ему в тягость. Отправлялись бы они в Куэрнаваку. Хоть нынче вечером.

Он решительно заговорил:

– Все посетители Мехико непременно посещают Куэрнаваку. Там находится дворец Кортеса и собор, один из самых старинных соборов в республике. И птицы, тысячи певчих птиц. Если вы любите птиц.

– Ненавижу птиц, – заявила Уильма.

Он продолжал расхваливать климат, тропическую растительность, красивые площади, пока до него не дошло, что ни та, ни другая не обращают на него ни малейшего внимания. Они опять заспорили о человеке по имени Джилл; что бы подумал Джилл, если бы вошел сейчас сюда или если бы узнал об этом.

О'Доннел встал и исчез.

* * *

Консуэла ушла с работы в восемь часов и направилась вниз к служебному входу, где ее должен был встретить дружок. Его там не было, а одна из судомоек сказала, что он отправился на стадион.

Консуэла прокляла его свиные глаза и его черное сердце и вернулась в чулан, замышляя месть. Не такая уж это была месть, но ничего другого было не придумать, как остаться на всю ночь в чулане: пусть побеспокоится и погадает, куда она могла деваться.

Соорудив постель из полотенец, она устроилась как могла удобнее. Чулан не проветривался, но Консуэлу это не беспокоило. Ночной воздух был вреднее. От него бывает туберкулез. А больных туберкулезом не впускают в Соединенные Штаты. Иммиграционные власти не выдают документов.

Она задремала, и ей приснилось, будто она на большом автобусе едет в Голливуд. Вдруг автобус остановился, и бородатый человек, немного похожий на Иисуса Христа, открыл дверь и сказал: "Консуэла Хуанита Магдалена Долорес Гонзалес, у тебя туберкулез. Немедленно выйди из автобуса". Консуэла кинулась ему в ноги, рыдая и моля. Он сурово от нее отвернулся, и она закричала.

Проснувшись, она услышала свой крик. Но тут же, сев и совсем проснувшись, сообразила: кричит не она, кричит одна из дам в четыреста четвертом.

Несмотря на поздний час, нашлась примерно дюжина свидетелей, проходивших под балконом четыреста четвертого по проспекту, и каждый пылко предлагал свою версию события.

– Американская леди остановилась у перил и поглядела вниз, перед тем как прыгнуть.

– Никуда она не смотрела, а встала на колени и помолилась.

– Она ни секунды не колебалась. Просто перебежала через балкон и нырнула вниз.

– Падая, она кричала.

– Она не издала ни звука.

– Она держала в руках серебряную шкатулку.

– У нее ничего в руках не было. Она простерла их к небу с мольбой.

– Она несколько раз перевернулась в воздухе.

– Она летела головой вниз, прямо, как стрела.

Но все свидетели сошлись в одном: ударившись о мостовую, она немедленно умерла.

В конторе хозяина отеля доктор Лопес дал краткие показания полиции:

– Я пользовал миссис Виат вчера вечером от припадка туристы. Несчастная женщина. Невероятно нервная, очень возбудимая.

– Очень навеселе, – показал бармен.

– Очень богатая, – нервно хихикнув, сказала Консуэла. – Должно быть, жалко умирать такой богатой.

Доктор поднял руку, требуя внимания:

– Позвольте мне закончить. У меня визиты меньше чем через пять часов, а даже доктор нуждается в отдыхе. Как я уже сказал, вы полностью узнаете обстоятельства дела от миссис Келлог, когда она придет в себя. Как скоро это произойдет, зависит от начальства госпиталя. Она испытала сильное потрясение. Более того: теряя сознание, она ударилась головой о спинку кровати и, может быть, в какой-то степени контужена. Вот все, что я могу сказать.

– Я тоже очень нервен и очень возбудим, – сказал Меркадо, старший из двух полисменов. – Однако не прыгаю с балконов.

Доктор Лопес невесело улыбнулся:

– Может случиться в один прекрасный день. С одного балкона. До свиданья, господа.

– До свиданья, доктор. Ну-с, Консуэла Гонзалес. Вы утверждаете, что находились в чулане, когда услышали, как кричит женщина? Которая из двух?

– Та, что поменьше. У нее каштановые волосы.

– Сеньора Келлог?

– Она.

– Просто кричала или кричала слова?

– Слова, вроде "постой" и "на помощь". Может, и другие какие.

– Просто из любопытства: что вы делали в чулане для щеток в такой поздний час?

– Спала. Я очень устала после работы. У меня тяжелая работа, очень, очень тяжелая. – Она бросила взгляд на хозяина отеля. – Сеньор Эскамильо не представляет, как тяжко я тружусь.

– И впрямь не представляю.

– Не по делу, не по делу, не по делу, – вмешался Меркадо, – Продолжайте, сеньорита. Вас разбудил крик. Вы помчались в четыреста четвертый. И?..

– Та, что поменьше, сеньора Келлог, лежала на ковре у кровати. Голова у нее была окровавлена, и она была без сознания. Той, другой, нигде не было видно. Мне в голову не пришло выглянуть на балкон. Подумать о таком не могла. Порешить собственную жизнь – это же смертный грех. – Консуэла испуганно перекрестилась. – Комната пахла выпивкой. На бюро стояло полбутылки виски. Я попыталась немного дать сеньоре, чтобы привести ее в чувство. Какое там, все пролилось мимо.

– Тогда она допила остаток, – сказал хозяин Эскамильо.

– Сущую капельку. Для поддержанья духа.

– Капельку. Ха! От тебя несет водкой, – возмутился сеньор Эскамильо.

– Я не потерплю оскорблений от этой свиньи!

– Как ты смеешь меня называть свиньей, пьяная, вороватая потаскушка!

– Докажи, докажи, что я воровка.

Меркадо зевнул и напомнил, что уже поздно, что он и его коллега Сантала очень устали. Что он, Меркадо, имеет жену и восемь ребятишек и множество хлопот и не окажут ли все любезность вести себя любезно и помогать?

– Итак, сеньора Гонзалес, когда вам не удалось привести сеньору в чувство, что вы сделали?

– Я позвонила по телефону в контору клерку, а он послал за доктором. Доктор Лопес имеет договоренность с этим отелем.

– Он на контракте, – подтвердил Эскамильо. – Подписанном!

Консуэла пожала плечами:

– Не все ли равно, как это зовется? Когда требуется доктор, всегда посылают за доктором Лопесом. Он и пришел. Немедленно. Или очень быстро. Вот все, что я знаю.

– Вы оставались с сеньорой до прихода доктора?

– Да. Она так и не очнулась.

– Ну-с, сеньорита, что знаете вы о серебряной шкатулке?

Консуэла выглядела озадаченной.

– Серебряной шкатулке?

– Вот об этой. Она запачкана кровью и сильно помята в том месте, которым ударилась о мостовую. Вы ее раньше видели?

– Никогда не видела и ничего о ней не знаю.

– Отлично. Благодарю вас, сеньора.

Консуэла грациозно поднялась и, проходя через комнату, задержалась перед конторкой Эскамильо.

– Я не терплю оскорблений и ухожу.

– Не уходишь, а уволена.

– Я ушла до того, как меня уволили. Видал?!

– Я пересчитаю каждое полотенце, – завопил Эскамильо, – каждое. Лично пересчитаю.

– Скотина!

Консуэла щелкнула пальцами и вышла, решительно и окончательно хлопнув дверью.

– Видали? – вопросил Эскамильо. – Как содержать отель с такой обслугой? Они все одинаковы. А сейчас еще этот кошмарный скандал. Я разорен, разорен, разорен. Полицейские в моей конторе. Репортеры в холле внизу! А посольство – пресвятая Богородица, зачем посольству сюда вмешиваться?

– В таких случаях мы обязаны уведомлять посольство, – сказал Меркадо.

– Эти полоумные американцы! Если им охота попрыгать, у них хватает места в их стране. Зачем для этого приезжать сюда и разорять невинного человека?

Все согласились, что это очень несправедливо, очень печально. Но на то есть Божья воля. Нельзя спорить с волей Господа, волей, которая отвечает и за национальные, и за домашние бедствия, например, землетрясения, проливные не вовремя дожди, за темпераментных водопроводчиков, за затруднения с телефонной службой, как и за случаи внезапной смерти.

Утешительно найти кого-нибудь, кого удобно обвинить в случившемся. И Эскамильо начал успокаиваться, как вдруг возникла еще одна проблема. "Как быть с номером четыреста четыре. Он не занят и в то же время занят. Я должен получить за него или потерять деньги. Но я не могу получить за него, если там никого нет. И никого не могу туда поселить, пока веши обеих сеньор находятся там. Что мне делать?"

– Научитесь не думать все время о деньгах, – решительно посоветовал Меркадо и, взяв серебряную шкатулку, кивнул своему коллеге Сантана: – Пошли. Проверим еще раз четыреста четвертый и запрем его до выздоровления маленькой сеньоры.

Дверь балкона была оставлена открытой, но в комнате все еще стоял запах виски: от пролитого на ковер и от бутылки на бюро, которую Консуэла не позаботилась закупорить.

– Было бы чистым безобразием позволить этому продукту стоять здесь и выдыхаться, – нравоучительно заметил Меркадо и потянулся за бутылкой.

– Но это ведь свидетельство.

– Свидетельство чего?

– Что сеньора была пьяна.

– Мы уже узнали от бармена, что она была пьяна. Не надо накапливать лишних свидетельств. Так только дело запутаешь. А оно, по сути, совсем простое. Сеньора выпила слишком много текилы и получила депрессию. Текила не для дилетантов.

– Но причиной депрессии ведь было что-то?

– Любовь без взаимности, – не колеблясь установил Меркадо. – Американцы по этому поводу жутко возятся. Взять хотя бы их кинематограф. Отхлебни немного.

– Спасибо, дружище.

– В одном можно быть уверенным. Это не несчастный случай. Я сразу подумал: сеньора, здорово надравшись, выбежала на балкон немного продышаться, возможно даже, чтобы освободить желудок. Впрочем, последнее невозможно.

– Почему невозможно?

– Если ей приспичило, она не стала бы задерживаться, чтобы захватить шкатулку. – Меркадо вздохнул. – Нет. Она убила себя, бедняжка леди. Грустно думать о том, как она блуждает сейчас в аду. Грустно ведь?

Сквозь мелкий дождик пробивалась заря.

– Дождь пошел, – сказал Сантана.

– Славно. Дождь вымоет мостовую и разгонит зевак по домам.

– Да и так никого уже не видно. Все кончилось.

– Аминь, – сказал Меркадо. – Все-таки я поражаюсь вместе с сеньором Эскамильо. С чего ей было кидаться именно здесь, когда в Америке такой выбор удобных для этого мест!

– Импайр-Стейт-билдинг.

– Конечно. И Большой каньон.

– Бруклинский мост.

– Ниагарский водопад.

– И многое еще.

Меркадо замкнул балконную дверь на ключ:

– Ладно, нельзя спорить с волей Господа Бога.

– Аминь.

Глава 4

Контора Руперта Келлога помещалась на втором этаже нового бетонированного здания, подобравшегося к самому краю старинной престижной Монтгомери-стрит. Здесь он вел небольшое счетоводное дело с помощью секретарши, Пат Бартон, склонной часто менять цвет своих волос, и ученика, юнца по имени Боровиц, который прокладывал себе путь в будущее через Государственный колледж Сан-Франциско.

Руперт Келлог, высокий сорокалетний мужчина с любезным лицом и мягкой манерой разговора, уже двадцать лет занимался счетоводным делом. Умеренно работоспособный, он так же умеренно преуспевал, радости от того не получая. Он предпочел бы нечто более увлекательное. Славно было бы, например, владеть лавкой для любимчиков – домашних животных. Он обожал зверушек и интуитивно понимал их. Часы, проведенные в Зоологическом саду, казалось ему, открывали основные значения жизни. Только он никогда ни с кем об этом не говорил, даже с женой Эми. Впрочем, как-то раз намекнул на возможность открыть лавку для любимчиков и вызвал такой шум в родне Эми, что напрочь отказался от своего замысла. По крайней мере, от упоминаний об этом и затаил мечту в душе, как уродливого ребенка от укоризненного взгляда зятя.

В понедельник утром он поздно пришел в контору: привычка опаздывать укоренилась с недавних пор, особенно после отъезда Эми. Мисс Бартон, волосы которой на осень приобрели тыквенный оттенок, в полном смятении разговаривала по телефону. А так как она приходила в смятение по любому ничтожному поводу, Руперт не обращал на это внимания. Он давно выяснил, что такие приступы легче выносить, находясь как можно дальше от их пределов.

– Подождите, оператор. Он как раз только что вошел. – Мисс Бар-тон драматическим жестом прижала телефонную трубку к груди. – Слава Богу, что вы успели! Мистер Джонсон из города Мехико хочет говорить с вами.

– Не знаю никакого мистера Джонсона из города Мехико.

– Он из американского посольства. И вероятно, чрезвычайно важно... Вы не думаете, что какой-нибудь ужас случился?..

– Не кажется ли вам, что сейчас не время гадать, мисс Бартон? Я отвечу из своей конторы. – Он затворил за собой дверь и снял трубку. – Говорит Руперт Келлог.

– Секунду, пожалуйста, мистер Келлог. Порядок, говорите, пожалуйста. Мистер Джонсон, вот ваш адресат...

– Мистер Келлог? Говорит Джонсон из американского посольства в городе Мехико. Приходится сообщить вам плохую новость, думаю, лучше сразу и прямо.

– Моя жена...

– Ваша жена скоро поправится. Я – о ее спутнице, миссис Виат. Она умерла. Говоря прямо, слишком кутила и наложила на себя руки.

Руперт молчал.

– Мистер Келлог, вы меня слышите? Оператор, меня разъединили. Оператор! Телефонистка! Господи помилуй, неужели я не могу сделать ни одного телефонного вызова без того, чтобы меня прервали? Телефонистка!

– Вас не разъединяли, – сказал Руперт. – Я был в шоке. Я... Я много лет знал миссис Виат. Как это произошло?

Джонсон изложил известные ему подробности резким, укоризненным тоном, считая смерть Уильмы нарушением интернационального этикета.

– А моя жена?

– Естественно, она страдает от потрясения. Ее поместили в Американо-Британский госпиталь. Хотите адрес?

– Да.

– Мариано, Эскобедо-628. Телефон 11-49-00.

– Если я позвоню, она может говорить со мной?

– О нет. Она под успокоительными средствами. Ушибла голову, когда упала в обморок. Насколько мне известно, ничего серьезного.

– Как долго ее продержат в госпитале?

– Пока трудно сказать, – ответил Джонсон. – У вас тут нет друзей, которые могли бы позаботиться о ней?

– Нет. Лучше я сам поеду.

– Отличная мысль. Может быть, мне позвонить в отель Виндзор, где она остановилась, и сказать, чтобы придержали для вас ее комнаты?

– Пожалуйста, – сказал Руперт. – И я был бы очень благодарен, если бы вы дали ей знать в госпиталь: я приеду сегодня вечером.

– А если не успеете к вечеру?

– Успею. Самолет вылетает через два часа. Моя жена летела им на прошлой неделе.

– У вас есть туристская карточка? Без нее вас не пустят в самолет.

– Карточку я достану.

– Отлично. Вашу жену я предупрежу. Еще одна минута, мистер Келлог. Полиция не может разыскать ближайших родственников миссис Виат. У нее есть кто-нибудь?

– Сестра в Сан-Диего.

– Имя?

– Руфь Сюлливан.

– Адрес?

– Не знаю, где она живет. Но ее муж, капитан-лейтенант, прикомандирован к одиннадцатому горскому округу. Вам не составит труда узнать его домашний адрес. Эрл Сюлливан.

– Спасибо, мистер Келлог. Если вам здесь что-нибудь понадобится, в чем посольство может помочь, дайте мне знать. Номер телефона 39-95-00.

– Спасибо. До свиданья.

– До свиданья.

Мисс Бартон возникла на пороге. Ее поникшая фигура и собачий взгляд отвечали серьезности ситуации.

– Я невольно подслушала, люди так громко говорят на больших расстояниях.

– Разве?

– Бедная миссис Виат, какой кошмар умереть так в чужой стране. Все, что можно сказать, – храни Господь ее душу.

Этого оказалось достаточно. Мисс Бартон распрямила плечи, вернула на нос очки и бодро сказала:

– Я сразу позвоню в Западный Аэрофлот.

– Да.

– Вы себя прилично чувствуете, мистер Келлог?

– Я – разумеется. Разумеется.

– У меня есть аспирин.

– Примите его сами.

Мисс Бартон знала, что, заспорив, схлопочет. Она молча уронила две таблетки аспирина на его письменный стол и вышла в приемную, чтобы дозвониться до Аэрофлота оттуда. Руперт долго сидел, уставившись на аспирин. Наконец встал и, пройдя к водоохладителю, сразу проглотил обе таблетки.

Мисс Бартон вплыла на восторженной ноте:

– Полный успех. Вы отбываете рейсом шестьсот одиннадцать. Но, Боже мой, сколько пришлось спорить. Какой-то плюгавый клерк твердил, что пассажиры, уезжающие на шестьсот одиннадцатом, уже регистрируются в аэропорту. А я ему говорю: "Послушайте, это чрезвычайный случай". Пришлось по буквам произнести "ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-ы-й...". О! Я смотрю, вы приняли таблетки. Отлично. Как у вас с деньгами?

– Могут понадобиться.

– О'кей. Боровиц сбегает в банк. Вот ваш график. Отправление в одиннадцать тридцать. Ленч на самолете. Остановка в Лос-Анджелесе, примерно на час. Отправление из Лос-Анджелеса в два пятьдесят. Обед на самолете. Прибываете в Мехико-Сити в десять десять. Время по центральным стандартам.

Мисс Бартон могла расклеиться в пору несерьезных бедствий. Но если возникала большая беда, она отважно кидалась ей навстречу. Она позаботилась о деньгах, о туристской карточке, о зубной щетке, чистых носках и пижаме, о шотландском терьере Маке и о письме брату Эми, Джиллу Брандону. Когда она наконец посадила Руперта в самолет и он помахал ей из окна на прощанье, ее глаза увлажнились, но наступило и облегчение, как у матери, проводившей сына в школу первый раз.

Она возвратилась на машине Руперта в город и поставила ее в гараж его дома на 41-й авеню. Потом выпустила Мака побегать, пока мыла и перетирала посуду, оставленную Рупертом в раковине. За все годы службы она всего второй раз попала внутрь его дома. Она убирала здесь с каким-то странным чувством, словно рассматривала кого-то спящего.

Покончив с посудой, она бродила по комнатам, ничего, конечно, не выслеживая, а просто беря на заметку, как положено хорошей секретарше, заинтересованной в делах хозяина. "Красное дерево и кружева в столовой. Слишком для него церемонно, скорей всего – ее забота... Бьюсь об заклад, он сидит на желтом стуле, вот следы масла для волос на спинке, а рядом хорошая лампа... Он любит читать, значит, нужна хорошая лампа... Большой рояль и орган, подумать только. Она, должно быть, музыкальна, он не способен и ноту высвистать... Я никогда не привыкну к этим цветным унитазам... А это, наверно, комната прислуги. Обставлена так же мило, до самых пустяков, как и все другие, что говорит о его щедрости. А может быть, это ее щедрость. Боровиц говорит, что она из очень денежной семьи... Стол в холле, похоже, из дерева драгоценной породы, той самой, что натирают голыми руками, если помешаны в этом плане и времени хватает. Открытка. Интересно, от кого? А что, открытки секретов не предполагают. Если вам хочется сообщить что-то интимное, сообщайте это письмом".

Мисс Бартон взяла открытку. С одной ее стороны была цветная фотография гейзера Старый Паломник, на другой написано карандашом: "Дорогие мистер и миссис Келлог, я прекрасно провожу свой отпуск. Уже шесть раз видела Старого Паломника. Потрясающее зрелище. Ночами здесь холодно, нужны одеяла. Есть плавательный бассейн, плохо пахнущий оттого, что в воде много минералов. К счастью, запах не пристает к купальщикам. Больше негде писать. Поклон Маку. Ваша Герда Ландквист".

"Йеллоустон, – подумала мисс Бартон, – а я не могу позволить себе даже Секвойю. Не то чтобы я туда хотела. Те, кто там бывал, в один голос говорят, что чувствуешь себя совсем крошечным под этими огромными деревьями. Вот уж что не соблазняет при пяти футах с половиной вершка".

Закончив неофициальный обзор дома и почты, мисс Бартон впустила Мака с черного хода и скормила ему несколько собачьих бисквитов. Потом пошла на улицу Фултона, где останавливался автобус, увозящий назад в город.

Она не предчувствовала катастрофы. Сияло солнце, а ее гороскоп, составленный утром, был на редкость благополучен. Хорош был и гороскоп Руперта, который она проверяла даже раньше собственного: "Это чудесный день для тех, кто из созвездия Льва и Лиры".

"Чудесный день", – решила мисс Бартон и двинулась вприпрыжку по тротуару, начисто забыв, что миссис Келлог в госпитале, а миссис Виат мертва.

* * *

Самолет прибыл точно по расписанию. Руперт позвонил в госпиталь прямо из аэропорта и договорился, чтобы его пропустили к жене, несмотря на поздний час.

Он добрался до госпиталя к полуночи. В главной конторе его встретил черноволосый молодой человек и рекомендовал себя как доктор Эскобар.

– Она спит, – сказал Эскобар. – Но думаю, ей было бы хорошо повидать вас. Она несколько раз вас звала.

– Как она себя чувствует?

– Трудно сказать. Много плачет. В общем, все время, если не спит.

– Ей очень больно?

– Голова должна побаливать, но слезы, я думаю, скорее эмоционального порядка, чем физического. И ее не просто огорчает смерть подруги. Хотя это, бесспорно, худо само по себе. Влияет и другое: две женщины оказались одни в чужом городе, без друзей, они очень много пили...

– Пили? Эми никогда ничего не пила, кроме коктейля перед обедом.

Эскобар, казалось, был озадачен.

– Но есть свидетельства, что ваша жена и миссис Виат пили текилу в обществе американского завсегдатая бара по имени О'Доннел. Обе женщины громко ссорились.

– Они очень дружили, – высокомерно заметил Руперт. – С детства дружили.

– Лучшие друзья иногда ссорятся, когда пьют вместе. Я пытаюсь объяснить вам, что миссис Келлог чувствует себя чрезвычайно виноватой. Виноватой в том, что они пили, в том, что ссорились, а больше всего в том, что не могла предотвратить самоубийство своей подруги.

– А она пробовала?

– Всякий пробовал бы, естественно.

– Она сказала вам, что...

– Она сказала мне очень немногое. Ей мало что есть сказать. Текила это грандиозная смесь, особенно с непривычки. – Эскобар направился к лифту. – Пойдемте, повидаемся с ней сейчас. Мы перевели ее из неотложной помощи в отдельную палату на третьем этаже.

Она спала при свете ночника. Ее левый глаз распух и почернел, а висок был забинтован. Пол у постели был усеян смятыми кусочками гигиенических салфеток.

– Эми. – Руперт наклонился над спящей женой и коснулся ее плеча. – Эми, дорогая, это я.

Едва успев проснуться, она заплакала, Прижав к глазам кулаки.

– Эми, не надо. Перестань, пожалуйста. Все будет хорошо.

– Нет, нет...

– Будет, будет. Я приехал ухаживать за тобой.

– Уильма умерла. – Ее голос набирал силу. – Уильма умерла!

Эскобар стремительно шагнул к постели и схватил пациентку за руку:

– Ну-ну, миссис Келлог, довольно истерики. Все больные на этаже спят.

– Уильма умерла.

– Знаю, – сказал Руперт. – Но сейчас надо думать о тебе.

– Забери меня домой, забери домой из этого ужасного места.

– Конечно, дорогая. Как только мне позволят.

– Успокойтесь, миссис Келлог, – примирительно проговорил Эскобар. – Не так уж тут ужасно. Нам хотелось бы задержать вас здесь еще на несколько дней для обследования.

– Нет, я не останусь!

– На день-два...

– Нет! Отпустите меня! Руперт, забери меня отсюда. Возьми меня домой!

– Возьму, – пообещал Руперт.

– Непременно домой? В наш дом, где Мак и все, все?

– Непременно возьму, обещаю тебе.

В тот момент он был готов это обещание сдержать.