Текст книги "История долгов наших: Долги и темная сторона богатства"

Автор книги: Маргарет Этвуд

Нам нанесен серьезный удар безумцами, которые хотят причинить нам боль. Мы понимаем, что это дело рук маленькой группы фанатиков. Другие страны на нашем месте начали бы бомбить гражданское население тех государств, на территории которых сейчас скрываются эти фанатики, но мы понимаем бессмысленность таких действий. Мы также не собираемся обвинять в причастности к преступлению те страны, которые спокойно взирали на это. Мы понимаем, что месть всегда возвращается к тем, кто мстит, и не хотим, чтобы она вызвала цепную реакцию. Поэтому мы прощаем.

Только представьте, какие бы последствия могла иметь такая позиция (я не утверждаю, что для нее существовала хоть какая-то реальная возможность). Мир коренным образом мог измениться. Не было бы войны в Ираке и афганского тупика. А кроме того, американский долг не вырос бы до таких неимоверных размеров.

Когда все это закончится? Я уверена, что вы не раз задавали себе этот вопрос. Это зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «все». Что касается этой книги, то она закончится в следующей и последней главе, в которой делается попытка рассмотреть, что произойдет, когда дебетовая и кредитовая части баланса вообще выйдут из-под контроля. Эту главу я назвала «Возвращение долгов». В Интернете, помимо нескольких фильмов с таким названием, я обнаружила сайт ThePayback.com, который позиционирует себя как «дом для всех, кто жаждет мести». В Интернете сейчас можно заказать все что угодно, включая «мертвую рыбу», «пакет проказ» и «непристойные лотерейные билеты».

Однако в последней главе этой книги я не пишу о том, что отомстить бывшей любовнице можно, послав ей букет увядших роз. Скорее, это глава о мельнице богов, которая мелет очень медленно, но очень мелко.

ГЛАВА 5
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОЛГОВ

Главной темой моей книги являются отношения внутри пары должник – кредитор, рассматриваемые в самом широком аспекте, поэтому в качестве прелюдии к заключительной главе я хотела бы освежить основные моменты, которые были затронуты в этой книге ранее.

В первой главе – «Старинные весы» – разговор шел о честности, равновесии и справедливости, и оказалось, что это очень древнее чувство. Оно предшествует возникновению человека, и в пользу этого вывода говорят научные исследования приматов, в частности шимпанзе. У этих животных есть вполне устойчивые представления о правильном дележе пищи и о справедливом обмене. Например, обезьяны отказались менять камушки на кусочки огурца, когда соседняя обезьяна получила за камушек виноград. Кроме того, они помнят, кто им оказал любезность, и готовы на это ответить встречной любезностью. Я постулировала, что ни одна из множества наших долговых и кредитных систем не могла бы существовать, не будь у человека врожденного модуля, оценивающего справедливость и несправедливость и стремящегося к достижению равновесия. В противном случае никто бы не стал давать в долг и возвращать долги. У таких необщественных животных, как дикобразы, подобный модуль в мозгу оказался бы лишним, но у общественных животных, к которым относимся и мы с вами, многое строится на возможности брать и давать взамен, поэтому такой модуль имеет большое значение. Кроме того, необходимым является чувство обязательности возвращения долга и осознание того, что за невозвращением долга может последовать негативное воздействие.

На таких древних основаниях были построены многие сложные системы получения в долг и возвращения долга. Например, посмертный суд над душами у древних египтян, на котором сердце должно уравновешиваться богиней истины, справедливости, весов, правильного поведения и миропорядка, и если равновесие не было достигнуто, то сердце поедал бог в обличье крокодила.

Итак, некоторые долги не являются денежными – они могут быть моральными долгами или долгами, связанными с нарушением равновесия в порядке вещей. Следовательно, при любом рассмотрении долга центральным для него оказывается понятие равновесия: должник и кредитор оказываются двумя сторонами одной сущности, ибо ни один из них не может существовать без другого, и любой обмен между ними – в здоровых экономической, социальной или экологической системах – стремится к равновесию.

Во второй главе – «Долг и грех», – как вы можете догадаться, рассматривалась связь между долгом и грехом. Что хуже с точки зрения морали – быть должником или кредитором? Греховность в равной мере падает на обоих. В этой главе также рассматривается связь между долгом и памятью и, следовательно, между долгом и письменным договором, которая породила много сюжетов в западной культуре, в том числе сюжет о сделке с дьяволом, которую я полагаю первой схемой отсроченных платежей. Достаточно привести пример с доктором Фаустом. В этой сделке обменивается душа или что-нибудь не менее важное на множество соблазнительной, но в конечном счете ничего не значащей белиберды. Я также рассмотрела понятие искупления, или выкупа, то есть практики, которая в равной мере применима и к ломбардам, и к рабам, и к душам.

В третьей главе – «Долг как сюжет» – я проанализировала сделку Фауста более подробно, используя, в частности, такие произведения, как «Доктор Фауст» Кристофера Марло и повесть Чарльза Диккенса, героем которой является Эбенезер Скрудж, причем последнего я предложила рассматривать как оборотную сторону первого. Долг был представлен здесь как лейтмотив западной художественной литературы, особенно в XIX веке, когда капитализм праздновал свой триумф, деньги превратились в меру почти всех вещей и долг играл важную роль в реальной жизни. В XIX веке наблюдались значительный рост числа промышленных предприятий и расширение капиталистических отношений, поэтому я рассмотрела те пугающие атрибуты, которые традиционно приписывались мельникам (их представляли мошенниками и людьми, заключающими сделки с дьяволом, поскольку считалось, что они могли делать деньги из ничего).

Мельницы и мельники были связаны с фольклорными волшебными мельницами, способными производить все, что вы только пожелаете, но которые было очень трудно остановить. Эта глава завершалась отсылкой к мельницам богов, которые мелют очень медленно, но очень мелко. Большинство людей понимают эту древнегреческую поговорку как утверждение, что возмездие за проступок не спешит появиться, но уж если появится, то будет беспощадным.

Именно эта бодрящая мысль подвела меня к четвертой главе, «Темная сторона», в которой я коснулась самых неприглядных сторон взаиморасчетов. Тут и долговые тюрьмы, и тактика акул подпольного бизнеса, и уничтожение кредиторов, и восстания против правителей, когда налоги кажутся слишком тяжелыми или несправедливыми. Наконец, мы вышли за финансовые рамки и оказались в зоне, где денежные платежи вообще неприменимы. Это зона кровавой мести.

Теперь пора вернуться к «Возвращению долгов», моей пятой и заключительной главе. Я постараюсь сделать ее минимально травмирующей. Впрочем, нет, не стану этого делать: разве глава о возвращении долга, о расплате, может быть безболезненной?

В той части света, где я живу, нередко можно услышать такой диалог:

– Прекрасная погода, не правда ли?

– Нам еще придется за нее расплачиваться…

Я живу в Канаде, где много разговоров о погоде, за которую мы всегда расплачиваемся с опозданием. Один человек заметил: «В этом нет ничего канадского, это пресвитерианское». Как бы там ни было, но у нас говорят именно так.

Этот диалог вскрывает нашу привычку говорить о самых приятных вещах как о полученных в долг или с оплатой в рассрочку, причем день расплаты всегда не за горами. Именно этому и посвящается настоящая глава. Она – о времени расплаты, мгновенной или отложенной, то есть о том моменте, когда одна чаша весов должна уравновеситься другой чашей весов, что бы на этих чашах ни лежало: душа, сердце или долги. Она – о моменте окончательного расчета.

По каждому долгу назначается день расчета. В противном случае кредитор никогда не сможет вернуть свои деньги, поэтому никогда не будет давать в долг и вся система кредитования. В сфере финансовых услуг дата расчета указывается прямо в ипотечном договоре, договоре о кредитовании или в договоре о кредитной карте. К этому дню вы должны рассчитаться, или возобновить кредитование, или заплатить за овердрафт по вашей кредитной карте. При просрочке пени растут, и в скором времени картина может оказаться весьма неприятной.

Любые иные формы долга тоже имеют свой срок. По сути, любой долг всегда связан с символикой времени, счета и чисел. В Книге пророка Даниила написано, как таинственная рука появилась на пиру царя Вальтасара и начертала на стене: «Исчислено, исчислено, взвешено, разделено». Пророк Даниил так интерпретирует эти слова: царство Вальтасара было исчислено и ему назначен конец. Другими словами, число его настало, и он взвешен на весах – тех же весах, как мы полагаем, которые уже взвешивали душу, сердце или грех у древних египтян. На следующий день наступила расплата: Вальтасар убит, а его царство разделено.

Календари, часы, колокола – все это призвано отмечать время, а время бежит как для смертных, так и для долгов. Часы моего деда, которым было тесно на полке, и потому они стояли на полу девяносто лет, купили в тот день, когда он родился, и с тех пор их тиканье не прерывалось ни на один день, как стук сердца. Но когда дед умер, они остановились и больше не пошли.

На средневековых гравюрах смерть изображали не только с косой, но и с песочными часами, которые должны были означать, что песок времени – твоего времени – не бесконечен и течет очень быстро. Крылатая колесница времени постоянно находится рядом. В рассказе Эдгара По «Маска Красной смерти» принц Просперо и его тысяча бражников в надежде избежать чумы переходят из одной ярко окрашенной комнаты дворца в другую. В седьмой и последней комнате стоят огромные эбеновые часы. (Почему семь? Думаю, потому, что человеческая жизнь делится на семь возрастов.) Эти вещие часы сначала просто тикали, а затем издали двенадцать ударов, извещавших о наступлении полночи, мистического часа, после которого все начали покрываться красными пятнами и падать, потому что нельзя спрятаться от Времени и его сиамского близнеца – Смерти. (У Эдгара По часы, как и часы моего деда и как многочисленные настенные, напольные, карманные и наручные часы из детективных историй, в которые попадают пули, останавливаются вместе с последним ударом сердца владельца.)

Поэтому никогда не спрашивайте, по ком звонит колокол, как сказал поэт XVII века Джон Донн. Он звонит по тебе. Или будет звонить. А потом он перестанет звонить, как все эти литературные часы.

Время – это условие существования наших физических тел: без него мы не можем жить, мы застынем, превратимся в статуи, потому что не сможем изменяться. Но в конце времени, нашего времени, Время нам больше ни к чему. На небесах часов нет, как нет их и в аду. И там и там все происходит Сейчас. По крайней мере, ходят такие слухи. В раю нет долгов – все они были так или иначе оплачены. Но в аду нет ничего, кроме долгов, там производится огромное количество платежей, хотя всё вы оплатить никогда не сможете. Там нужно платить, платить и платить. В этом смысле ад – это выдоенная досуха кредитная карточка, проценты по которой без конца увеличиваются.

Вот как у Марло доктор Фауст говорит о своей сделке с Мефистофелем. Он сетует на безжалостность времени и одновременно хочет, чтобы оно не кончалось:

Я написал договор с Люцифером собственной кровью; срок истекает; близится час, когда он должен явиться за мной…

 
Ах, Фауст!
Один лишь час тебе осталось жить,
И будешь ты навеки осужден!
Свой бег остановите, сферы неба,
Чтоб время прекратилось, чтоб вовек
Не наступала полночь роковая!
Природы око, воссияй! Пусть вечный
Настанет день, иль этот час продлится
Год, месяц иль неделю – хоть бы день,
Чтоб Фауст мог, раскаявшись, спастись.
О, lente, lente currite, noctis equi![24]24
  О, тише, тише бегите вы, кони ночи! (лат.)


[Закрыть]
Светила движутся, несется время;
Пробьют часы, придет за мною дьявол,
И я погибну.
 

Латинская фраза в этом монологе полна грустной и сочувственной иронии. Это цитата из стихотворения Овидия, в котором он просит коней, которые везут крылатую колесницу ночи, бежать помедленней. Он хочет, чтобы ночь длилась долго и он смог бы больше времени провести в постели со своей возлюбленной. Однако это обращение у доктора Фауста не возымело действия, и время как бежало, так и продолжает бежать. Причем не останавливаются не только часы, но и колокола, как и положено, бьют полночь, и наступает час ужасной расплаты.

Как я уже говорила, есть все основания полагать, что доктор Фауст Кристофера Марло и Эбенезер Скрудж Чарльза Диккенса – это зеркальные отражения друг друга: все, что делает Фауст, Скрудж делает как раз наоборот. Это же самое касается и их отношения ко Времени. Фауст лишь хочет, чтобы Время стало резиновым и растянулось, день возврата долга никогда не наступил и ему не пришлось бы расплачиваться своим телом и душой с Мефистофелем, тогда как это свойство Времени уже имеется у Скруджа.

Роковой момент для обоих персонажей наступает между полночью и часом ночи. Для тех, кто увлекается мифологическими ассоциациями, полночь символизирует наступление поворотного момента. Это выражение я использую в его старом значении, которое восходит к тому периоду, когда считалось, что время может открываться и закрываться в определенные моменты (например, Хэллоуин и дни солнцестояния), когда двери между нашим и другими мирами отворяются, и именно в этот момент Фауста разрывают на куски демоны.

Этот час является очень важным и для Эбенезера Скруджа, к которому две ночи подряд (первая – канун Рождества) приходят духи Святок, когда ему кажется, что пробило час. Третий дух является к нему в двенадцать часов на третью ночь. Но когда он просыпается, все три ночи превращаются в одну и то, что должно было быть вторым днем после Рождества, оказывается рождественским утром. Время для Скруджа движется медленно, и в одну ночь совершается то, на что могло уйти три ночи. За эту единственную ночь он прожил всю свою жизнь, взглянул на свою будущую смерть и вновь вернулся в настоящее. Таким образом, срок расплаты оказался отложенным, и он заново входит в мир – мир, который он, наконец, может обнять как свой собственный.

«Да! И это была колонка его собственной кровати, и комната была тоже его собственная. А лучше всего и замечательнее всего было то, что и Будущее принадлежало ему и он мог еще изменить свою судьбу». Затем он заявляет, что не знает, какое сегодня число, и он весел, как школьник, даже как младенец. В этот момент звучит звон колоколов, но это не те торжественные колокола, которые извещают о смерти, они не символизируют безжалостную поступь времени. Нет, это – праздничный звон. Он извещает о рождении, даже о двух – о рождении Иисуса и о втором рождении младенца Скруджа. Одновременно он знаменует радость по поводу отмены обычных законов времени и, следовательно, правил, регламентирующих долг. Скрудж получает отсрочку приговора. Ему дается дополнительное время – по сути, дополнительная жизнь. Теперь он использует ее для того, чтобы оплатить все, что взял, или вернуть моральный долг.

Кому он задолжал и почему? С точки зрения Диккенса, он должен своим близким. Всю свою жизнь он только брал ото всех, кто его окружал. Именно так возникло его богатство. Но отдавать он никому не торопился. Крупный кредитор в финансовом плане, он одновременно был должником в плане нравственном. Осознание этого приводит Скруджа к настоящему перевоплощению. Деньги – не единственная вещь, которая должна находиться в движении, циркулировать, чтобы иметь цену и сохранять общественную систему в равновесии.

Мы знаем, как Скрудж будет использовать свое дополнительное время, – он купит индейку, спасет Крошку Тима, даст деньги на благотворительные цели, поучаствует в игре, повысит жалованье Бобу Крэтчиту. Другими словами, он в отношении к другим следует своему внутреннему чувству, о котором можно иногда судить по тому, сколько денег он готов потратить. Мы (читатели и зрители) всегда радуемся, когда приближаемся к этому месту повествования. Нас наполняет тепло, как от глотка хорошего пунша, и чувствительные слезы льются из наших глаз. По крайней мере, со мной было именно так. Но затем гаснут искорки света на снегу, и мы закрываем книгу, покидаем театр или выключаем телевизор, чтобы больше не вспоминать об этой истории, поскольку она представляет собой устаревшую детскую сказочку, а нам нужно возвращаться к реальной жизни взрослых людей.

Но давайте останемся еще на минуту рядом со Скруджем и проведем небольшой мысленный эксперимент. Многие люди привыкли задавать вопрос: «А что бы сделал Иисус?» Это весьма благочестиво, хотя вопрошающий иногда получает странные ответы: бомбить Иран, угнетать бедных, жечь церкви, распространять ложь о своих политических оппонентах, применять пытки и тому подобное. Еще труднее представить Иисуса, забивающего насмерть беспомощного военнопленного. Пусть я покажусь старомодной, но в священных текстах Иисус сам представлен жертвой подобных действий, а не их исполнителем.

Большинство из нас совсем не похожи на Иисуса, поэтому людям трудно представить, как бы повел себя Иисус, явись Он нам сейчас во плоти. Но хотя с Иисусом у нас мало общего, зато мы во многом похожи на Скруджа, а потому можем себе представить, как бы повел себя этот герой Диккенса, окажись он рядом с нами и повстречайся он с теми же проблемами, с которыми встречаемся мы. А получив дополнительное время, чтобы исправить свою жизнь в ожидании неотвратимо приближающегося часа расплаты, как бы он это сделал? Решил бы Скрудж, что он должен искупить свой моральный долг перед близкими, или он пришел бы к пониманию того, что существуют и другие виды долгов, которые ему тоже необходимо вернуть?

Попробуем это выяснить.

Как вы знаете, существует два Скруджа. Один – скряга и старый грешник, с которым мы встречаемся в начале рассказа. Я назову его «изначальный» Скрудж – это тот, который появляется в рекламе компаний, производящих прохладительные напитки и картофельные чипсы. Но имеется и второй Скрудж, он появляется после своего чудесного повторного рождения. Я называю его Скрудж «лайт», поскольку на иллюстрациях Артура Рэкема Скрудж «изначальный» изображен согнувшимся над большим мешком денег, но Скрудж «лайт» стоит прямо, руки его словно предлагают помощь, он счастлив и улыбается. Его кошелек облегчен, но и с души спала тяжесть. Современные исследования говорят в пользу позиции Диккенса и Рэкема: богатый человек не становится счастливее с увеличением богатства, но он счастлив, когда это богатство раздает. Я прочла об этом в газете – а значит, так оно и есть.

Если вы захотите стать по-настоящему счастливым, используя этот метод, то могу предложить: спасите альбатросов от вымирания. Сегодня это еще можно сделать. Но завтра это уже окажется невозможным. Ведь спасение вида от вымирания тоже имеет ограничение по времени – как и возврат долга или наше земное существование.

Как бы там ни было, а эти два Скруджа, «изначальный» и «лайт», являются традиционными. Но давайте поговорим о – третьем Скрудже – том, который бы мог появиться среди нас в двадцать первом веке. Его я назову Скрудж «нуво», поскольку презентация нового продукта выигрывает, если в нем есть что-нибудь французское.

Скруджу «нуво» столько же лет, сколько и «изначальному», но выглядит он моложе, поскольку, в отличие от «изначального» Скруджа, тратит деньги, причем тратит их на себя. Он пересадил себе волосы, сделал подтяжку лица, а кожа его загорела от частых путешествий на собственной яхте. Его улыбка стараниями стоматологов ярко сияет в темноте.

Я хотела было оделить его собственным полем для гольфа, но отказалась от этой мысли, поскольку поле с одним игроком – это не поле, так же как муравейник с одним муравьем – не муравейник. Скрудж «нуво» вряд ли захочет играть с кем-нибудь, поскольку даже теоретическая вероятность проигрыша ему не по нраву. Иногда он ходит на охоту и стреляет в животных, но только с безопасного расстояния. Его досуговые предпочтения такие же, как у государя эпохи Возрождения, описанного Макиавелли, хотя он вряд ли захочет кого-то отравить. По крайней мере, в прямом смысле слова. Он может вызвать это отравление в результате прискорбных, но неизбежных побочных эффектов повышения рентабельности производства, поскольку не травить народ – слишком убыточно, а плату по искам, вчиненным экологическими службами, можно списать на производственные расходы.

В отличие от Скруджа «изначального», Скрудж «нуво» вовсе не придирчив, по крайней мере внешне. В одной недавней книжке говорится, как нужно себя вести, чтобы стать очень-очень богатым. Но Скрудж «нуво» уже очень богат, и ему в этом смысле ничего предпринимать не надо. Он не груб и даже вежлив со сборщиками средств на благотворительные цели, чего не наблюдалось у Скруджа «изначального». Если он не хочет встречаться с такими людьми, то он всегда на заседании.

Если бы сегодняшние корпоративные законы существовали в 1843 году, то Скрудж стоял бы во главе корпорации, а не фирмы, в которой он так себя уютно чувствовал. Но корпорации с ограниченной ответственностью возникли в 1854 году, а в правовом плане окрепли только к концу XIX века. Поэтому «изначальный» Скрудж был партнером в компании «Скрудж и Марли». Из этого названия мы можем понять, что Скрудж был старшим партнером и мог иметь приличный кабинет. Но он не придавал этому значения, и рабочее место Скруджа было таким же унылым и грязным, как все, что его окружало.

Однако Скрудж «нуво» живет в XXI веке. У него отменный офис, а вместо фирмы – корпорация. И не одна – много корпораций. У него такое увлечение – собирать корпорации. А чем они занимаются – не важно. Лишь бы давали прибыль.

Какая-то часть богатства Скруджа «нуво» перешла к четырем бывшим миссис Скрудж, которые не сходят с обложек глянцевых журналов, рассказывающих о жизни богатых и знаменитых. Две из его бывших жен дали откровенные интервью о жизни Скруджа, и ему это приятно, ибо он любит ощущать на себе внимание других. Однако нарциссизм Скруджа – не его вина. Просто он вырос и жил среди рекламы, которая убеждала в том, что он этого достоин и что он всем обязан самому себе. Сейчас он пытается обзавестись пятой миссис Скрудж. Ей двадцать два, она эффектна, и у нее длинные ноги. Он всем обязан себе, поскольку он всего этого достоин.

Эта фразеология XXI века вошла в нашу жизнь непосредственно из сферы кредитования. Скрудж обязан только себе, он должник перед собой и сам себе кредитор. Что он занимал у себя? Время и усилие, предполагаем мы, – то же время и то же усилие, которые понадобились, чтобы увеличить богатство, унаследованное от «изначального» Скруджа через племянника Скруджа, Фреда. Теперь он может отдавать долг самому себе, приобретая таинственное «это» – то есть все то, что фигурирует в рекламе. Он задолжал «это» самому себе, но никому другому он не должен ни гроша. Таково его кредо.

Мы присоединяемся к Скруджу «нуво» на его роскошной вилле, скажем, в Тоскане. Но он уже собирается ее продать, потому что богачи рангом поменьше тоже облюбовали эту местность и безвкусица их особняков начинает портить пейзаж. Пятая миссис Скрудж бегает по магазинам в Милане, скупая туфли на шпильках-стилетах, как того требует самая последняя мода. Скрудж «нуво» проводит вечер с одним из своих генеральных директоров, которого зовут Боб Крэтчит. Скрудж «нуво» считает, что переплачивает Бобу, признает его полезность, но относится к нему как к раболепствующей пиявке. У Крэтчита нахальная, плохо одетая жена и орава надоедливых детишек, младший из которых, Тимми, постоянно ноет. Скрудж игнорирует бесконечные намеки Боба на то, что ему стоило бы пригласить в свой бассейн всю эту орду.

Вечереет. Скрудж наслаждается скромным ужином. На столе – чилийский каменный окунь, почти исчезнувшая, но невероятно вкусная рыба, которую все равно придется съесть, поскольку она и так уже мертва. Он отдыхает за бокалом превосходного вина (марку можете проставить сами) и вдруг слышит не обещающий ничего хорошего звук, сопровождающийся отвратительным запахом. Звук – влажный, чавкающий, словно кто-то идет по болоту; и запах – запах разложения. И все это приближается прямо к нему по мраморной лестнице.

Что было в этой бутылке (марку проставьте сами)? – недоумевает Скрудж. Его мысли возвращаются к юности, когда он впервые попробовал наркотик. Он не успевает до конца додумать мысль о том, что никогда не курил «травку» взатяжку, как вдруг видит, что в кресле напротив появляется его давний компаньон по корпорации, Джейк Марли, скончавшийся много лет назад после сердечного приступа, который случился с ним на беговой дорожке корпоративного фитнес-клуба. Джейка обвивает волочащаяся по полу длинная цепь из дохлых рыб, разлагающихся животных, а также черепов и волос крестьян из беднейших стран третьего мира.

– Джейк! – произносит Скрудж «нуво». – Ты пачкаешь мой бесценный восточный ковер! Что ты здесь делаешь и что означает эта груда мусора?

– Я ношу цепь, которую выковал себе при жизни, – отвечает Марли. – У тебя она в три раза длиннее и смердит в три раза сильнее. Я пришел предупредить тебя, чтобы ты смог избежать моей участи. Тебя посетят три духа.

– Им разве назначено? – говорит Скрудж «нуво», добавляя, что если они явятся, то он вынужден будет уволить своего нерадивого помощника. – Я не смогу с ними встретиться, у меня совещание.

– Жди первого духа, когда часы пробьют час ночи, – сообщает Марли и исчезает в зловонном облаке.

Скрудж выглядывает в окно и видит протухших карпов, летающих в воздухе, причем к каждой рыбине прикреплено кресло члена совета директоров. Он идет в облицованную мрамором ванную и принимает душ, чтобы освежиться, затем принимает таблетку снотворного и растягивается под балдахином на кровати шестнадцатого века.

Однако все эти предосторожности не мешают первому духу явиться к его изголовью ровно в час ночи. У духа женское обличье – приятная девушка в зеленом с цветочным венком на голове. У нее такой вид, словно она сошла с рекламы шампуня с натуральным экстрактом полевых трав. Может, это не так уж и плохо, начинает думать Скрудж. «Не хочешь лечь рядом?» – и рука Скруджа показывает на место рядом с собой. Он в долгу перед собой. Пятая миссис Скрудж опять куда-то запропастилась, и даже если она явится, то он легко перенесет ее негодование. «Я дух Дня Земли прошлого, – говорит девушка – Вставай и следуй за мной!» Скрудж готов протестовать – если уж речь зашла о том, что ему куда-то нужно идти, то без своих тысячедолларовых кроссовок он никуда не двинется, но вдруг обнаруживает, что окно спальни уже осталось позади и он летит по воздуху.

– Никакого долбаного Дня Земли в прошлом не было! – рявкнул Скрудж, поскольку в полете у него нашлось время подумать.

– Такой день и не нужен, – ответил дух, когда они парили над облаками. – Представляешь, что было бы, если бы в честь Земли выделили всего один день! Это все равно что День матери – раз в год посылаешь ей открытку и цветы, а потом все остальное время на ней пашешь. Однако в древних обществах о нашем долге перед Землей помнили всегда. Земля была священной в каждой религии, и каждая религия выражала благодарность Земле за все, что человек ест и пьет и чем дышит. Пока люди не научатся относиться с уважением к дарам природы, воздерживаться от ее растранжиривания и умерять свою жадность, их будет преследовать божественный гнев в виде засухи, болезней и голода. Кроме того, древние люди считали, что должны заплатить за все, что они брали от природы. Вот откуда пошла идея жертвоприношения. В некоторых племенных культурах Южной Америки человеческие жертвоприношения до сих пор называются «кормлением земли». Люди признавали наличие долга, который нужно было периодически возвращать, – иначе, полагали они, придется расстаться с тем, что человек получал от природы.

Скрудж разозлился на себя самого: и зачем он поднял эту тему и обрек себя на такую проповедь?

– Где мы? – спросил он. Ему казалось, что они находились в лабиринте перемежающихся света и тьмы.

– Мы движемся сквозь время, – сказал дух. – В обратном направлении. Закрой глаза, чтобы не рябило.

– Ладно, – сказал Скрудж. – Мы – дети цивилизации, и вся эта дребедень с жертвоприношениями уже устарела. Мы относимся ко всему рационально, не говоря уже о науке и анализе рентабельности. Мы используем долг как сложный инвестиционный инструмент…

Дух улыбался.

– Природа – отличный специалист по анализу рентабельности. Правда, ее бухгалтерия имеет несколько иной вид. Что касается долгов, то в конце концов она их всегда собирает. Рациональности, о которой ты вспомнил, всего два века от роду. Тогда люди стали заменять Бога Рынком, придав ему те же свойства: всезнание, безусловную правоту, способность делать то, что получило название «коррекции», которая, как и Божественное наказание в прошлом, приводит к тому, что огромное количество людей перестает существовать. Просвещенные люди начали верить в то, что Земля – это всего лишь совокупность машин, а поэтому всё на ней, включая дикую природу, существует лишь для того, чтобы претерпеть изменения в соответствии с волей Человека и работать на его благо, как это делает водяная мельница. Даже в начале XX века ученые утверждали, например, что животные лишены чувств, а поэтому к ним можно относиться как к неодушевленным предметам. Ранее примерно то же самое в Англии говорилось о представителях низших классов и повсеместно – о рабах.

Однако идея о том, что Земля – это живое существо, сохранилась до наших дней, пусть даже только в языке. Когда человек умирает, про него говорят, что он «отдал свой долг природе». Другими словами, получается так, что физическое тело мы берем лишь взаймы – оно нам никогда не принадлежит, – а смерть – это всего лишь способ вернуть долг. Даже в буквальном смысле это правильно, если, конечно, родственники не кремируют покойного или не положат в герметичный склеп. Но если телу позволено раствориться и вернуться в природу…

Скруджа начинало подташнивать. Он никогда не считал свое тело взятым в долг. И ему не нравилось думать, что за него придется платить таким невеселым образом. Оно принадлежит ему вечно, и он может его совершенствовать. Как недвижимость. Он произвел значительные капиталовложения в это тело! Он знает о существовании биоинженеров, которые работают над идеей бессмертия, и, как только у них появятся первые реальные результаты, он их тут же получит. Почему бы его телу не работать на него всегда?