Текст книги "Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Мне приходилось заниматься и менее важными делами. В числе прочих – обновлением королевских покоев по собственному вкусу. (Все началось с изгнания противной обезьяны. Возможно, это изменение было самым лучшим.) Я отправил заказы на ковры в Турцию, на стеклянную посуду в Венецию, на инкрустированные деревянные и мраморные столы в Италию и на глазурованный фарфор во Францию. (В данном случае не имели значения постоянная вражда между христианскими и мусульманскими державами, осадное положение Венеции и не слишком добрые отношения с Францией. Как ни странно, войны никак не затрагивали купцов, их возмущало только разрушение торговых путей.) Вместо жалкой мебели и соломенных подстилок на полах – той обстановки, что была при отце, – в апартаментах постепенно появлялись новые вещи, которые проделали долгий путь на верблюдах и кораблях.
А зал аудиенций нуждался в более существенных переменах. Ибо, как говорил Фарр, «король должен выглядеть по-королевски». И я понимал, что невозможно обойтись без достойного окружения. Тронный зал призван ослеплять посетителей, и нет никакой пользы в богатом наряде монарха, если выцветший балдахин над его троном проеден молью.
Уилл:Ему хотелось ошеломлять, и он преуспел в своих намерениях. Я отлично помню, как впервые увидел Гарри в полном парадном облачении под тронным балдахином. Он казался не простым смертным, а небожителем. Каким и надлежит выглядеть королю.
Мы с вами забываем, что в обязанности монаршей особы входят налаживание работы кабинета министров, а также заботы о мощении дорог или чтении законов. Я знаю, каково общепринятое мнение: король является особым созданием, происходящим из божественно предопределенного рода. Однако прадед Гарри заведовал гардеробом. Откуда же тогда взялась в нем королевская кровь? На какой стадии она чудодейственно преобразилась? Нет, Кэтрин (раз вы радикальны в вопросах веры, то, думается, ваш радикализм можно распространить и на другие сферы), подлинное величие проявилось в его наследниках лишь после их призвания к безграничной власти. «Король должен выглядеть по-королевски». Но не все так просто, как кажется. Правда в том, что очень мало людей умеют убедительно «поступать по-королевски», пытаясь играть роль государя. Гарри умел, гениально умел; он мастерски пленял воображение, завладевал людскими душами, завоевывая преданных сторонников. Он с самого начала осознал, каково могущество внешнего впечатления, и, не прилагая ни малейших усилий, пользовался своим величайшим наследством: ослепительной наружностью. Вы помните того остроумного венецианского посла, Юстиниана? Он прослужил при дворе Гарри четыре года и написал книгу, весьма уместно озаглавленную «Четыре года при дворе Генриха VIII». Далее привожу его запись об одной из «аудиенций» Генриха:
«Его пальцы унизывали драгоценные перстни, а под золотым воротником сверкал бриллиант величиной с грецкий орех. На короле были камзол из белого и красного атласа и пурпурная бархатная мантия с белоснежной шелковой подкладкой. Он принял венецианских послов, восседая на троне под золотым парчовым балдахином».
Правителю полагается быть необыкновенным, исключительным, ибо таким народ хочет видеть его. Нам это нужно – в равной степени мы нуждаемся в том, чтобы плотники делали выдвижные ящики, которые хорошо бы скользили, открываясь и закрываясь. Многие из поступков Гарри непостижимы, если судить о них как о действиях обычного человека, но они воспринимаются в другом свете, если вспомнить, что он король. Нас более всего потрясает тот, кто осознанно стремится быть идеальным, превосходным монархом.
И при этом исключаются любые колебания и полумеры. Монарх всегда остается собой. Он должен присаживаться на стульчак с той же важностью, с какой восседает на государственном троне. Недопустима даже минутная слабость: маска величия должна неизменно заменять обычные человеческие проявления, подобно тому, как сахарный сироп вытесняет натуральные ароматы в засахаренных фруктах и цветах. У них сохраняется исходная внешняя форма, но их внутренняя сущность становится совершенно иной.
Гарри легко свыкся с такой ношей и подавал свою царственность с великолепной убедительностью. Чего это ему стоило в человеческом смысле, разъясняется в его дневнике.
Генрих VIII:Порой я ощущал себя римским сотником, который сказал Господу: «…ибо и я подвластный человек, но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: „пойди“, и идет; и другому: „приди“, и приходит; и слуге моему: „сделай то“, и делает» [23]23
Евангелие от Матфея, 8:9.
[Закрыть]. Я, как тот центурион, распоряжался многими людьми и знаю точно: чувство власти опьяняет.
Однако быстро обнаружилась ее оборотная сторона. Да, я мог приказывать своим подданным – мужчинам и женщинам. Но в отличие от евангелического легионера скоро выяснил, что ритуал, сопровождавший любой мой приказ, лишает меня свободы выражения и постепенно замедляет мои побуждения и жесты до такой степени, что уже начинает казаться, будто я живу в чудесном сне. Если бы, проголодавшись, я потребовал подать мне хлеба с пивом, то столь скромный приказ задел бы гордость и привилегии десятка слуг. Каждый из них стал бы завидовать получившему задание счастливчику. Посыльный не должен сам приносить поднос, ибо это обязанность королевского камергера, а тот, в свою очередь, не может входить в личные покои короля и передает поднос камердинеру, который вручает его мне… Вы понимаете, в чем сложность? Вместо того чтобы велеть кому-либо за чем-либо сходить, я зачастую обхожусь без желаемых вещей, дабы избежать долгой церемонии.
Зачем же тогда я подчиняюсь всем этим условностям? Потому что мне ясна истинная цель такого порядка: он ограждает меня от бесконечных претензий честолюбцев и жалобщиков. Длинная цепь приказов, протянувшаяся между мной и моими слугами, сплетает вокруг меня отличную защитную паутину, и раз я сам не могу прорвать ее, никто из посторонних также не проникнет ко мне.
При выходе из королевских покоев множество людей начинают одолевать меня просьбами. Одним нужна приличная должность для родственника. Другие умоляют повлиять на благоприятное решение их дела, разбираемого придворным законоведом. Безусловно, просители не давят на меня в прямом смысле; они облачаются в изысканные шелковые одежды, почтительно держатся на расстоянии, коего требует этикет, и не кричат, а тихо шепчут свои просьбы. Но неужели так трудно понять, что мне необходимо порой побыть одному, отдохнуть на соколиной охоте, пострелять оленей или прогуляться верхом? Иногда я кажусь себе наковальней, по которой все бьют молотами своих желаний, отчего у меня начинает звенеть в голове.
В связи с этим пришлось посетить еще одно собрание, чтобы хотя бы немного разобраться в придворной иерархии: ее возглавлял лорд-сенешаль, который председательствовал на так называемом Совете зеленого сукна. Подчиненные лорда-сенешаля отвечали за обеспечение двора всеми земными благами. Сам он присматривал за деятельностью двадцати пяти департаментов – пекарен и продуктовых складов, посудомоечных и прачечных, – каждый из которых обслуживался отдельным штатом. Эти освященные веками традиций службы бывали, в силу внесенных жизнью изменений, совершенно абсурдны: к примеру, «птичник» поставлял овец, в то время как «актуарий», секретарь конвокации, тоже занимался поставками мяса, включая баранину. Лорд-сенешаль управлял (если такой глагол здесь уместен, учитывая полную неразбериху в делах) армией, насчитывающей двести двадцать человек. (В мирное время он распоряжался огромными деньгами, коих не мог позволить себе ни один богач в королевстве.) Тем не менее он проверял счета и записывал поставки, еженедельно заседая с казначеем и ревизором за столом, покрытым зеленым сукном. Отсюда и произошло негласное прозвание этих заседаний.
Я побывал на трех таких совещаниях. Одно из них было полностью посвящено одной теме: где лучше закупать пшеницу – в Кенте или Дорсете? (Вопрос, безусловно, интересный, но вряд ли он требует присутствия королевской особы.) На втором вырабатывался план сбора свечных огарков и повторного их использования. А на третьем обсуждалось наилучшее применение для гусиных перьев. После этого я перестал лично присутствовать на них, предпочитая посылать Уолси.
* * *
Но перейдем к более важным делам: еще не осуществилась моя давняя мечта. Я хотел жениться. Да, мне была нужна королева. И кто, как не Екатерина, с которой мы давно обручились, подходила на эту роль больше остальных? Я не придавал значения расплывчатым брачным договорам отца: с его кончиной они потеряли законную силу. (Особенно потому, что в одном договоре он сам выступал в роли жениха.) Мне хотелось обвенчаться именно с Екатериной.
Как оказалось, следовало поторопиться. Прослышав о матримониальных планах отца с Габсбургами, испанцы совсем отчаялись дождаться нашей свадьбы, и испанский посол отправил из Англии большую часть имущества Екатерины, считая, что не за горами и ее собственный отъезд. А сама она, поклявшаяся, что лучше умрет в Англии, чем вернется в Испанию незамужней, готова была нарушить свой обет.
Но в отличие от нее я хотел сохранить ему верность. Мы с Екатериной оставались обрученными. Я велел пригласить ее в мои покои на следующий день.
Она прибыла точно вовремя. Я испытал легкое разочарование, когда низенькая, бедно одетая дама пошла мне навстречу по большому залу. Она выглядела значительно старше и не такой красивой, как мне помнилось. Но я не видел ее при хорошем освещении почти шесть лет и за это время сам превратился из мальчика в мужчину. Все-таки она по-прежнему моя невеста.
– Екатерина, – сказал я, подходя к ней с протянутыми руками, – жена моя.
Я заметил, как сильно возвышаюсь над ней. Моя нареченная… так приземиста? «Нет, – мысленно возразил я себе, – напротив, она очень изящна, несмотря на маленький рост».
– Нет. Вы же должны породниться с Габсбургами, – со смущенным видом произнесла она. – Де Пуэбла уже начал переправлять мое приданое в Брюгге.
– Черт с ним, с приданым! – воскликнул я. – Мне оставили громадное состояние, такого еще не получал ни один английский король. Я не нуждаюсь в вашем приданом и не хочу его. От него попахивает тайными и фальшивыми сделками и ухищрениями. Мне нужны вы, Екатерина, а не ваши сундуки.
Она продолжала пристально смотреть на меня. Вдруг я перепугался: неужели принцесса так и не выучила английский? Я сделал шаг вперед, но она отступила.
– Прошу вас, Екатерина, – сказал я. – Я хочу, чтобы вы стали моей женой.
Она замерла в напряженной позе. Потом тоном сорокалетней гранд-дамы сухо и с достоинством процедила:
– Очень хорошо.
Внезапно Екатерина бросилась ко мне, раскинув руки.
– Генри! – вскричала она, вскинув на меня влажные блестящие глаза. – Мне тоже хотелось… но я полагала… – она смахнула слезы, – я полагала, что этому не суждено сбыться.
– Нет, Екатерина. На самом деле наоборот. – Я заявил об этом со слепой уверенностью, свойственной молодости. – Вопреки всем препонам, мы с вами поженимся! И скоро… дабы нас короновали одновременно.
– Когда же?
– Сразу после похорон моего отца. Мы обвенчаемся тайно и на несколько дней сбежим из Лондона, уединимся…
– Беглая супружеская пара!
– Вы хорошо преуспели в английском, – рассмеявшись, заметил я. – Да, мы станем беглыми супругами! Мы приведем в полное замешательство всех тех, кто стремился помешать нашему соединению из-за иных договоров, альянсов, приданого и освобождения от обетов. Мы же молоды и любим друг друга. Все остальное не имеет значения.
– Да, – подхватила она, – никакого значения.
Наклонившись, я поцеловал ее. Ее губы были упругими и прелестными.
– Теперь я король, – пробормотал я. – И нам с вами нечего больше опасаться.
XIII
Мы с Екатериной поженились в середине июня, всего за две недели до коронации. Свадьба прошла скромно. Служба состоялась в Гринвиче в церкви бенедиктинцев (где меня когда-то крестили), и обвенчал нас архиепископ Уорхем. Присутствовали лишь члены семьи.
Уилл:Интересная особенность: Генриху в отличие от его брата Артура так и не довелось покрасоваться на собственной пышной свадьбе, хотя он обожал многолюдные общенародные празднества. Когда и где он женился на Анне Болейн, Джейн Сеймур или Екатерине Говард, остается тайной для большинства его подданных.
Генрих VIII:Третий раз я стоял рядом с Екатериной, повторяя брачные обеты. Первый раз – в десять, второй – в двенадцать, и вот теперь в семнадцать лет.
Мне с трудом вспоминается тот день, ибо наши дальнейшие отношения вытеснили его из памяти. Но я испытывал гордость и настоял, чтобы Екатерина надела мой свадебный подарок: ожерелье из огромных жемчужин с мраморный шарик [24]24
Игра в мраморные (или стеклянные) шарики в то время была широко распространена.
[Закрыть] величиной. Тогда я не знал народной приметы: мол, жемчуг невесты отольется ей слезами и плакать она станет из-за своего суженого. Впрочем, тогда я все равно не поверил бы в это. Мы вступили на паперть, и вдруг сверху брызнули серебристые капли. Пошел грибной дождь. Второе предзнаменование того же толка… Слезами будет оплачена каждая дождевая капля, упавшая в день венчания. Но мы восприняли тот дождь как кропление святой водой, как небесное благословение и счастливый дар. Смеясь, мы взялись за руки и побежали по плитам двора к Гринвичскому дворцу, где нас ожидал семейный свадебный пир.
«У бедняжки Екатерины не было родни в Англии, но это пустяки, – подумал я, – ведь теперь мы одна семья».
Из моих родственников за столом сидели бабушка Бофор (она неважно себя чувствовала) и мой одиннадцатилетний кузен Генри Куртене, граф Девон. С нами пировал и мой так называемый дядюшка, Артур Плантагенет, родной сын Эдуарда IV от одной из его любовниц. Он был лет на десять постарше меня. Достойно внимания отсутствие некоторых членов моей семьи: мой кузен Эдмунд де ла Поль, герцог Суффолк, по-прежнему пребывал в Тауэре, а его братец Ричард сбежал во Францию. Празднество не отличалось многолюдием.
Зато веселья и радости нам вполне хватало. На лице моей бабушки отражалось откровенное облегчение. Ее внук взошел на английский трон, женился, и будущему рода Тюдоров больше не грозит опасность. Теперь старая леди могла спокойно уйти в мир иной, что и произошло всего три недели спустя.
Сидя рядом с Екатериной, я не мог оторвать от нее глаз, словно еще не верил, что она действительно стала моей. И она невольно поглядывала на меня, видно не узнавая в молодом и красивом короле того десятилетнего мальчика, который был ее другом.
Не смолкала музыка менестрелей, казались бесконечными перемены блюд. Я испытывал нарастающую тревогу и смутное беспокойство. Мне хотелось, чтобы свадебный пир завершился, и одновременно я желал, чтобы он продолжался вечно…
Неужели я готов сделать признание? Да, я все еще хранил целомудрие. В отличие от моих приятелей по боевым искусствам и турнирам я пока не познал женщину. А могло ли быть иначе, ведь до сих пор мне приходилось жить в уединении под бдительным надзором дворцовой стражи и самого короля! О, разумеется, служанки, бывало, заигрывали со мной. Но они не привлекали меня… возможно, потому, что так откровенно жаждали отдаться. Или меня смущала собственная неопытность, которая, по моим предположениям, могла стать для них очевидной, и потом они потешались бы надо мной на кухне или в прачечной. Поначалу, считая себя слишком юным, я попросту боялся; а позже, как ни смешно, я стал казаться себе уже слишком старым.
И вот теперь мне предстоит возлечь с Екатериной на супружеское ложе. Молодой король, превозносимый как новоявленный Гектор, преемник Ланселота и всех прочих героев, оставался таким же неискушенным, каким проявил себя когда-то его хилый старший брат. Его жена – теперь моя королева. Я припомнил, как десятилетним юнцом в блаженном неведении посмеялся над робостью и недостатком самоуверенности Артура.
* * *
Мы остались одни в опочивальне. Благополучно закончился унизительный, но должным образом проведенный ритуал «укладывания новобрачных в постель». Наши друзья и приближенные специально пришли на церемонию раздевания (происходившую за отдельными ширмами), приятели толпились вокруг, забрасывая меня непристойными шуточками и советами. Я продолжал прикладываться к вину. Брэндон подмигнул мне и закрыл кубок ладонью.
– Ваша милость, пить больше не стоит. Вам же известна притча: «Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше… Впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид» [25]25
Книга Притчей Соломоновых, 23:31, 32.
[Закрыть].
Я поспешно отставил кубок, чем вызвал громкий взрыв смеха.
За другой ширмой Екатерину раздевала Мария де Салинас, ее испанская придворная дама и ближайшая подруга. Потом нас вывели из-за ширм и препроводили к необъятной кровати под новым бархатным балдахином. («Как агнцев на заклание», – невольно подумал я, полагая, что наши белые одеяния лишь подчеркивают такое сходство.) С разных сторон мы поднялись по пологим ступенькам и неловко легли на ложе. Мария и Брэндон натянули на нас покрывала. Вся компания, отступив, удовлетворенно поглядывала на нас.
– Мы все видели! – качнувшись, вдруг вскричал Карью и взмахнул своим мечом.
Он изрядно напился.
Наконец свидетели удалились, и я повернулся к Екатерине. Мы выглядели до смешного глупо, как две куклы, обряженные в расшитые кружевом ночные рубашки и уложенные на подушки. Под покрывалами что-то странно шуршало и царапалось. Я запустил под них руку и вытащил сухую ветку.
– Это луговая буковица из Испании, – тихо пояснила Екатерина. – Она придает простыням запах свежести.
Медленно приподнявшись, она вынула шпильки из прически, и золотисто-медовые волосы волнами рассыпались по ее плечам.
Ее движения пробудили во мне ответное желание действовать, и я мягко коснулся ее волос, прохладных и гладких, словно новый атлас, провел по теплой ровной спине. Внезапно меня затопила глубокая нежность. Казалось, все, что я любил в этой жизни, чудесным образом воплотилось в одном существе.
Наклонившись, я ласково поцеловал новобрачную, приятно удивившись пухлости ее горячих губ. Она пылко прижалась ко мне, и через тонкую ткань рубашки я ощутил упругие округлости ее грудей. «Для такой малорослой и худенькой дамы у нее на редкость пышные груди», – подумал я отстраненно. Неизвестный мне внутренний голос безучастно отмечал разные подробности, меж тем как я был во власти смятения и смутного возбуждения. Робость куда-то испарилась, и мое желание мгновенно возросло до животворной страсти. В нетерпении я развязал тесемки ночной рубашки Екатерины. Одна из них оторвалась.
– Милорд… – начала она, озабоченно подняв ее.
– Я подарю вам новую! – отрывисто бросил я. – А вы лучше сами снимите ее!
– Сначала нужно задуть свечи.
– Нет, я хочу видеть вас! Вашу красоту, – смущенно добавил я.
– Не надо… – прошептала Екатерина. – Не надо света. Пожалуйста… Генри. – Она произнесла мое имя после большой паузы.
Я хлопнул по подсвечнику, и огоньки погасли. Тогда, сбросив рубашку, я начал раздевать свою нареченную. Все происходило в возбужденной суете, но мог ли неискушенный семнадцатилетний юнец действовать уверенно?
Она оттолкнула мои руки и, медленно сняв ночную рубашку, изящно бросила ее на пол. Потом вдруг Екатерина повернулась и прижалась ко мне всем телом.
– Ах, Генри… – пролепетала она, обняв меня и лаская мою спину.
Она целовала меня, вздыхая и постанывая. Неужели именно в тот момент я погиб, возжелав языческого рая?
В результате все произошло само собой. Видимо, соитие заложено в нашей природе, и только благодаря этому мы успешно удовлетворили естественное желание.
Екатерина казалась такой невинной… Трудно, однако, одному девственнику с уверенностью распознать другого. Поэтому через много лет, когда возник яростный спор по этому вопросу, я дипломатично хранил молчание, чтобы не выдать себя.
XIV
Уилл:Общенародные празднества продолжались в Англии около полугода, с кончины старого Генриха в апреле до холодных осенних ветров. Бурное ликование охватило и простой люд (окружавший меня в те дни), и самую родовитую, на мой взгляд, знать. Очень трудно описать царившее тогда настроение – пожалуй, то был всеобъемлющий восторг. Молодого Гарри – так его называли – встретили с распростертыми объятиями, ему могли позволить и простить все, что угодно. Народ едва ли не мечтал о том, чтобы он согрешил, дабы выразить ему свое безоглядное признание.
Но он вел себя благопристойно, словно строго следовал личному уставу под названием «Кодекс великого государя». Обладая, без сомнения, всеми достоинствами, молодостью, красотой и одаренностью, Генрих неукоснительно, по пять раз на дню, посещал мессы, выполнил обет, взяв в жены испанскую принцессу, и украсил унылый чертог отцовского двора великолепными звездами мудрости, остроумия и талантов. С тревожным волнением люди ждали, какую же коронацию он устроит. И Гарри не разочаровал их.
