Текст книги "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная"

Автор книги: Маргарет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Именно в таком виде я их и нашел, – сказал он, вручая документы мне. – Клянусь.

Мне было немного боязно разбирать их: я вовсе не хотела, чтобы мои опасения подтвердились, да и просто робела, представляя себе, что выпускаю на волю сохранившуюся в свитках мощь Цезаря.

И все же я сделала это. Я разгладила бумаги и прижала их уголки масляными лампами. После чего на меня буквально обрушились строки, пусть и содержавшие новые для меня мысли, но написанные слишком знакомым почерком.

Это было какое-то чудо: чернила, буквы, все мне знакомо, все принадлежало ему, – и теперь, по прошествии столь долгого времени, он делился со мной не знакомыми мне замыслами.

Судя по торопливым наброскам, порой сделанным прямо поверх карт, дело обстояло именно так, как говорил Антоний: он собирался следовать маршрутом, избранным Цезарем. Я испытала огромное облегчение, как будто это уже гарантировало успех. В то же время мне стало стыдно: выходило, что я не доверяю мужу и не ценю его как полководца.

Подняв глаза, я встретила внимательный взгляд Антония. Когда я читала заметки, он следил за выражением моего лица, пытаясь проникнуть в мои мысли. Оставалось надеяться, что это ему не удалось.

– Ну, убедилась? Все как я говорил.

– В основном, – кивнула я. – Но я поняла, что он планировал разместить в Армении гарнизон, а ты…

– Я говорил тебе, что у меня нет на это лишних солдат. Армянский царь – наш союзник, и он сам участвует…

– Да, да, ты говорил. Я только хотела сказать…

– Красс имел лишь восемь легионов. В отличие от него у меня войск достаточно.

– Похоже, что Цезарь собирался захватить Экбатану и отрезать Вавилон от Парфии.

– И я так сделаю. Но чтобы добраться до Экбатаны, нужно захватить Фрааспу.

– Конечно.

Я бережно сложила бумаги. Мне очень не хотелось убирать их так скоро, но они рассказали мне все, что я хотела узнать о будущих завоеваниях, заодно пробудив старые воспоминания.

– Возьми. – Я отдала ему документы.

Он вернул их на место, как жрец – священные реликвии. Может быть, Антоний и правда чувствовал, что совершает священнодействие. В Риме он служил жрецом культа Юлия Цезаря, но здесь, на границах римского мира, принял на себя высокую роль наследника Цезаря. А возможен ли более искренний акт почитания, чем исполнение последней воли?

Плотно закрыв ларец, Антоний гневно произнес:

– Парфяне знали о его планах, обрадовались его смерти и даже отрядили к Филиппам, в помощь убийцам, небольшое войско. Тем самым они показали, что заслуживают мести. Мы не можем оставить это без последствий.

– Нет. Не можем.

От имени Цезаря мы обязаны преследовать их до самого сердца их твердыни – так же безжалостно, как сделал бы это он сам.

Снаружи доносился шум холодного дождя. Сейчас, в темную зимнюю ночь, с трудом верилось, что теплая погода вернется и Антоний действительно отправится в Парфию. Путь предстоял долгий – более трех сотен миль до назначенного места встречи с Канидием, а потом, после объединения сил, еще четыреста миль через горные перевалы и тропы к Фрааспе. До Экбатаны еще сто пятьдесят миль пути к югу. То есть в общей сложности легионы должны преодолеть около тысячи римских миль по труднопроходимой местности, на большей части которой их поджидают враги. Пеший переход в тысячу миль для армии в полном оснащении, отягощенной обозом, – нелегкое испытание. Можно считать чудом, если он доберется до Экбатаны к следующей зиме. К сожалению, все упиралось в горы: зимой они непреодолимы, и выступить раньше не представляется возможным.

– На это уйдет так много времени! – вырвалось у меня.

– Да, – подтвердил Антоний, вернувшись к столу. – А сколько времени потеряно из-за того, что приходилось откладывать подготовку кампании! И все из-за Октавиана: он просил меня о помощи, призывал в Италию, назначал встречи, а потом от них уклонялся. – В голосе Антония прорывались непривычные нотки гнева. – Он чинил помехи на моем пути, чтобы оттянуть начало похода.

– Да, и мы прекрасно знаем почему, – подхватила я. – Он не хотел, чтобы ты занял то положение, что уготовила тебе судьба. Благодарение Исиде, теперь твои глаза открылись, и ты увидел подоплеку его коварных маневров! Пусть в следующем морском сражении Секст потопит его корабли! Пусть к твоему возвращению из Парфии от Октавиана не останется ничего, кроме выброшенного на берег разбитого корабля без мачты!

– Ну, ты увидела все, что хотела? – вежливо спросил Антоний, сворачивая карты.

– Да.

Во всяком случае, я увидела и оценила размах стоящей перед ним задачи.

– Я непременно провожу тебя. По крайней мере, до Армении, – заявила я. – А может быть, и дальше.

– Буду рад, конечно, – с удивлением сказал он, – но только…

– В конце концов, разве я не поддерживаю твою кампанию египетскими деньгами?

Я вложила в его поход триста талантов – достаточно, чтобы содержать шесть легионов в течение года. Антонию было трудно собрать средства на Востоке, где все было выжато сначала Крассом, а потом парфянами. Требовать у союзников не имело смысла: у них почти ничего не осталось.

– Постараюсь тебя не отвлекать, – добавила я, не удержавшись от того, чтобы не подразнить его.

– Ладно. Но перед тем, как мы выступим в горы, я отошлю тебя обратно, – проговорил Антоний. – Один из нас обязательно должен пережить этот поход.

– Да, конечно, – отозвалась я, обнимая его и положив голову ему на грудь. И вспомнила о «девяноста девяти солдатах».

– Пока мы не отправились в путь, – продолжал он, – пожалуйста, пошли за нашими детьми. Я хочу увидеть их на тот случай, если…

«На тот случай, если окажусь одним из девяноста девяти, а не сотым».

– Да, конечно.

«Интересно, – подумала я, – высказывал ли Октавиан Ливии надежду на то, что парфяне позаботятся об Антонии вместо него? Как я только что предположила, что Секст позаботится об Октавиане вместо нас».

Глава 22

Я ощущала себя так, будто угодила в центр пейзажа, изображенного на стене римской виллы: меня окружали сотни видов зелени. Здесь была густая зелень кипарисов, яркая зелень весенних лугов, серебристая зелень старых оливковых деревьев, светлая зелень только что сжатых полей, широко расстилавшихся по равнине, а в отдалении – синеватая зелень мелководного залива Александретта. Позади нас вздымалась в небо гора Сильпий, а мы нежились на ее склоне, наслаждаясь солнечным теплом и прихваченными с собой закусками.

Сюда доносился мягкий перезвон колокольчиков коз, которые паслись выше по склону. Я представила себе, что это козы самого Пана, и если прислушаться как следует, можно услышать и его флейту.

– Эй! – Антоний наклонился и надел мне на голову венок из полевых цветов.

Их изящные листья и лепестки приятно холодили чело, нежный запах фиалок и ноготков убаюкивал. Рассеянно сняв венок с головы, я воззрилась на переплетение цветов.

– Что это? – спросила я, увидев незнакомый розоватый цветок со скрученными листьями.

– Дикая орхидея, – ответил Антоний.

Я удивилась: не ожидала, что он это знает.

– Я очень много дней провел в полях, – сказал он, будто прочел мои мысли. – Порой приходилось выживать на подножном корму, так что растения изучить пришлось. Там, – Антоний указал на зеленый склон, где резвились наши дети, – я добывал себе пропитание. – Потом он поднял два венка поменьше, предназначавшиеся для детей, и со смехом сказал: – Венец на чело моей супруги и такие же для моих детей. Ведь все вы царской крови.

Похоже, он не отказался бы от венца и для себя.

– Ты добудешь корону, – заверила я его, – когда покоришь Парфию.

– Не будем опережать события, – поспешно промолвил Антоний. – Я не хочу говорить сегодня ни о чем, кроме голубых небес, плывущих облаков, горных ручьев и наших детей.

Александр и Селена приблизились, запинаясь об усеивавшие горный склон камни. Им было по три с половиной года, и они с радостью, как все малыши, резвились на свежем воздухе.

– Для тебя, царевич, – торжественно заявил Антоний, надевая на голову Александра веночек, почти затерявшийся среди его густых кудряшек. – И для тебя.

В веночек для Селены было вплетено больше маков. Она приняла его с царственным видом.

– Молодец, – похвалил дочь Антоний и, уже обращаясь ко мне, добавил: – Видишь, эта манера держаться у нее от тебя. Наследственное, такому не научишься.

Я положила руки ему на плечи. Казалось, Антоний необычайно гордился близнецами, словно своими единственными детьми. Сходство между отцом и сыном бросалось в глаза – у Александра было то же широкое лицо с крупными чертами, что и у Антония; но истинное сходство заключалось в их бьющей через край энергии, упорстве и бесстрашии. Александр не признавал никаких препятствий, а если набивал шишки, не куксился и не ныл.

Селена, под стать «лунному» имени, таила в себе некую загадку. Она не походила ни на Антония, ни на меня, а из-за бледной кожи ее можно было принять за северянку. Не столь энергичная, как брат, она отличалась необычайным для такой малышки самообладанием и скупостью в выражении чувств – и в радости, и в печали.

Я сдержала свое обещание и послала за детьми. Они провели здесь уже почти месяц. Мардиан прибыл с ними, чтобы обсудить со мной государственные дела и обговорить планы на следующие несколько месяцев. Антиохия пришлась ему по вкусу, он наслаждался здешней фривольностью, а на всем известную сварливость местных жителей и их чрезмерную любовь к роскоши не обращал внимания. Он говорил, что александрийцам присущи те же недостатки.

– Зато по части учености Антиохии далеко до Александрии, – заявила я, защищая свой город.

– Только вот когда уличная толпа в Александрии начинает бунтовать, образование не мешает ей буйствовать, словно орде дикарей.

– Может, и так. Здесь, в Антиохии, народ изнежен до того, что ленится даже вылезти из ароматических ванн и образовать толпу, – заметила я.

– Оно и к лучшему, – парировал Мардиан. – На улицах спокойнее и чище.

Знакомство с Антонием произвело на Александра и Селену сильное впечатление. До недавнего времени они считали, что их отец тоже умер, как отец Цезариона, и находили пребывание на небесах нормальным для такого полубожественного существа. Теперь, когда он появился рядом, они не сводили с него глаз и без конца спрашивали:

– А ты и вправду наш отец? А ты останешься с нами?

– Да, – ответил Антоний, услышав это в первый раз, и обнял их обоих. – Да, я останусь с вами, хотя время от времени мне придется отлучаться. Но я всегда буду возвращаться.

Сейчас он с закрытыми глазами лежал на одеяле, расстеленном на земле.

– Я сосчитаю до ста, а вы прячьтесь, – сказал он. – Если я не сумею найти вас, пока вы будете сами считать до ста, можете выбрать для себя награду. – Он открыл один глаз и воззрился на них. – Готовы?

Пискнув, дети сорвались с места.

– Один, два…

Он добрался до десяти и остановился.

– Это займет их на некоторое время, – сказал он, сел и поцеловал меня.

– Ты обманул их! – сказала я. – Бедные дети…

– Лишние минуты позволят им получше спрятаться, – заверил он.

Позади нас звяканье козьих колокольчиков стало громче, и оливковые деревья, укрывавшие нас тенью, зашелестели на легком ветерке. Казалось, я никогда еще не испытывала такого удовлетворения. Этот дивный день, прекрасный пейзаж – и ощущение того, что будущее столь же безоблачно и прекрасно. Я любила и была любима, окружена моими детьми, моя страна процветала, былые невзгоды уходили все дальше в прошлое, словно берег при отплытии корабля. Теперь, когда Антоний порвал с Октавианом, между нами царило полное единодушие и взаимопонимание: мы имели общие цели и жили как единое целое. От полноты счастья кружилась голова.

Описать счастье по-настоящему почти невозможно, ибо когда оно есть, оно ощущается как нечто естественное и непреложное, а все остальное воспринимается в странном искажении. Постигнуть, насколько такое состояние редкостно и драгоценно, можно лишь глядя назад. Когда оно есть, кажется, будто оно будет вечным, останется с тобой навсегда и нет нужды ни запоминать его, ни удерживать. А потом оно испаряется, и ты с удивлением смотришь на свою пустую ладонь, вдыхая легкий аромат – единственное свидетельство того, что было, но прошло.

Так проводили мы с Антонием дни в Антиохии. Мир лежал перед нами, в ожидании вторжения. Предчувствия ускоряли каждый день, но реальность еще оставалась далеко, плавала в туманной дымке соблазнительных и успокаивающих возможностей за пределами досягаемого.

Мы порхали в облаке радости, как две бабочки, перелетающие с одной живой изгороди на другую, подхваченные божественным опьянением духа. Я порой чувствовала себя моложе своих детей, при этом я была совершенно взрослой и считала, что наделена зрелой мудростью, не испытывая затруднений в принятии самых непростых решений. Казалось, все ответы известны заранее. Казалось, мне дано все. Если я забывала поблагодарить тебя, Исида, прости меня. Я делаю это сейчас, пусть и с опозданием.

Мардиан собрался уезжать и увезти детей обратно в Александрию.

– Долг зовет, – сказал он подчеркнуто.

– Я вернусь к лету, – пообещала я ему. – Конечно, не будь у меня таких толковых и надежных советников, я не могла бы позволить себе столь долгое отсутствие.

– О, выходит, я еще и виноват в твоем отсутствии? – хмыкнул он. – Может, меня стоит наказать за компетентность?

Я рассмеялась.

– Большинство сановников не стали бы управлять страной вместо своих царей, если бы рассчитывали не на награду, а на наказание.

– Может быть, большинству сановников не слишком нравятся цари и правители, которым они служат? – отозвался Мардиан. – В нашем случае имеет место счастливое исключение. Так или иначе, постарайся не слишком задерживаться. Каким путем ты думаешь возвращаться? Когда мне послать за тобой корабль?

Я задумалась, и меня посетила блестящая идея – все идеи, посещавшие меня в то время, казались блестящими.

– Мне не потребуется корабль, – заявила я. – Я последую за Антонием до Армении, а оттуда далеко до моря. Поэтому я вернусь старым маршрутом и заеду в Иудею. Нанесу Ироду дипломатический визит.

Он поднял брови.

– Ты слишком доверчива. Отдать себя в его руки! У него мало причин защищать тебя. Скорее он позаботится о том, чтобы с тобой приключился «несчастный случай».

– Он не осмелится, – сказала я.

Но я знала, что мы с Иродом стали противниками, поскольку я попросила – и получила – значительную часть его царства. По слухам, он пришел в бешенство, узнав о потере столь прибыльных финиковых и бальзамовых рощ в Иерихоне и морских портов на юге Газы.

– Повторяю, ты слишком доверчива! – настаивал Мардиан. – Такой человек способен на многое, если видит угрозу существованию своей страны.

Теперь эти слова возвратились: кто-то постоянно нашептывает их Октавиану, но уже обо мне.

– Тогда в моих интересах успокоить его, – сказала я.

– Если ты не собираешься вернуть Ироду его владения, я не понимаю, что ты можешь ему предложить.

– Мою дружбу.

– Нет, это он должен предлагать тебе дружбу. Конечно, ты хочешь дружить с ним, поскольку ты в прибыли, а он в убытке. Не выигравшему, а проигравшему решать, смириться ли с потерей или враждовать. Принудить можно к покорности, но не к дружбе.

– Ты прав, – согласилась я. – Но встреча с Иродом не опасна.

– Не будь самоуверенной, – возразил Мардиан, но я так и не поняла, насколько он серьезен. Он приподнял бровь, потянулся и переменил тон: – Ты еще не показала мне Дафну, а разве могу я вернуться в Александрию, не увидев знаменитое лавровое дерево? Олимпий будет разочарован.

Да, Олимпий испытывал академический интерес к местам, связанным с чудесными превращениями. Он посетил плачущую скалу, что некогда была Ниобой, изучил дуб, в котором, по слухам, заключена нимфа, и во множестве препарировал подсолнухи, выясняя, отличаются ли они по строению от обычных цветов, ибо считалось, что они произошли от девы по имени Клития, безнадежно влюбленной в Аполлона. Олимпий разницы не обнаружил и выступил с докладом, опровергающим легенду.

– Можно подумать, кто-то вообще в такое верил! – заметил по этому поводу Мардиан. – Зачем он тратит время впустую?

Теперь мы с Мардианом собирались осмотреть одно из самых знаменитых деревьев: в него якобы превратилась Дафна, спасавшаяся таким образом от преследований Аполлона.

– По-видимому, – сказала я, – Аполлон воздействует на разных женщин по-разному. Клития из-за безответной любви стала подсолнухом, чтобы вечно следовать взглядом за своим кумиром, а Дафна предпочла превратиться в дерево, но не уступила его домогательствам. Жаль, что они не могли поменяться местами!

– Таковы легенды, – покачал головой Мардиан. – Желающих получить то, что им не подобает, всегда наказывают. Но скажи мне: если Аполлон прекрасен, почему нимфа убежала от него? Я спрашиваю тебя как женщину. Можешь ты мне объяснить?

– Возможно, она убежала от него как раз потому, что он был слишком прекрасен, – ответила я.

– В этом нет логики, – возразил Мардиан.

Он был прав, но я знала, что так бывает. В конце концов, я сама избегала встреч с Антонием.

– Иногда мы убегаем, потому что пытаемся увернуться от судьбы, – наконец сказала я. – Ну что ж, давай отправимся к Дафне.

Мы выехали на колеснице; покинули дворец на острове, прокатили мимо старой агоры и двинулись по мощеной улице к искусному фонтану, возведенному над чистым природным источником. Вокруг него, прохлаждаясь, прогуливались странно (на наш взгляд) одетые люди. При виде нас они стали махать руками и высокими голосами выкликать приветствия. На нас повеяло своеобразным маслянистым запахом.

– Быстрее! – приказал Мардиан вознице. – Что за запах? Они считают это благовониями?

– Может быть, смешались множество разных ароматов, каждый из которых сам по себе хорош, а вместе они производят такой необычный эффект, – предположила я.

– Вонь, вот что они производят! – сморщился Мардиан. – А ты видела, как они размалеваны? Как футляры для мумий! И мужчины, и женщины.

– Мардиан, мне кажется, ты становишься ханжой, – заметила я. – Что странно для александрийского евнуха.

– Только не говори, будто тебе они нравятся! – Его первоначальное увлечение Антиохией явно пошло на убыль. – У меня нет никаких предубеждений против какой-либо общности людей, тебе ли не знать. Я воспринимаю каждого как личность, вне зависимости от его рода-племени.

Только такой подход и годился для тех, кто собирался – как мы с Антонием – править разными землями и народами. Правда, мне он был присущ всегда.

– Похоже, этот город перенял все дурные обычаи Александрии.

– Да, но и хорошего немало. Нынче Антиохия – третий город мира после Александрии и Рима. До нас, конечно, недотягивает, третий и есть третий, но многое здесь заслуживает внимания и одобрения.

И правда, разве не заслуживал похвалы город, где я вышла замуж?

Вскоре мы проехали мимо колоссальной статуи богини Фортуны в венце из городских стен, возведенной Антиохом на горе Сильпий. Возле ее ног протекала река Оронт. Прозревая людские судьбы, Фортуна взирала на нас с отстраненным спокойствием, и от нее веяло холодком.

На небольшом расстоянии от города находилось священное место Дафны, где Селевк Первый по велению Аполлона насадил обширную рощу кипарисов. Они окружали древнее лавровое дерево, и, конечно же, рядом угнездился храм самого бога.

Сойдя с колесницы, мы последовали по тропке через тенистую рощу. Стройные, похожие на колонны кипарисы создавали нечто вроде природного храма.

Лавр с искривленным стволом и густой листвой рос в дальнем углу рощи. Дерево казалось одиноким и преисполненным достоинства, как будто на его долю выпало немало испытаний. От древности оно утратило стройность, ствол стал корявым и шишковатым. Если в нем и жила нимфа, то она была заточена в безобразную темницу. За сопротивление Аполлону ей пришлось дорого заплатить.

Мардиан пробежался пальцами по шероховатой коре.

– Ты здесь, Дафна? – тихонько позвал он.

И тут густая зеленая листва над его головой слегка зашелестела.

Этот шелест был похож на вздох.

Когда тающие снега устремились потоками вниз по склонам, открывая путь через перевалы, все приготовления завершились, и Антоний был готов выступить в столь долго откладывавшийся поход. Все командиры, кроме Канидия, собрались в штабе. Титий, узколицый племянник Планка, был назначен квестором, Агенобарб принял под командование несколько легионов, а Деллию – тому, что так бесцеремонно доставил мне вызов в Тарс, – поручили помимо легионов вести хронику кампании, поскольку сам Антоний никаких записок о войнах никогда не писал. Возбуждение и предвкушение витали в воздухе, как запахи металла и огня.

Агенобарб съездил в Рим, чтобы уладить какие-то семейные дела, и попросил Антония о приватной беседе. Мой супруг решил, что секретов от меня у него нет. По выражению лица Агенобарба, его натянутой улыбке, унылому голосу и косящим на меня маленьким глазкам я поняла, что военачальник желал разговора с глазу на глаз, Антоний предпочел этого не заметить.

– Ну и как дела в Риме? – спросил Антоний, предлагая вина.

Агенобарб демонстративно отказался. Мой муж пожал плечами и взял чашу сам.

– Ничего особенного, – ответил Агенобарб, – хотя наблюдается серьезная нехватка хлеба. Все говорят о предстоящем морском походе против Секста.

– Результат будет тем же, что в и прошлый раз, – усмехнулся Антоний. – Против этого самозваного сына Нептуна они бессильны.

– А я так не думаю, – резко возразил Агенобарб. – Агриппа создал возле Мисена базу подготовки флота, он всю зиму тренировал гребцов и матросов. Они встретятся с Секстом на равных. Кроме того, Агриппа построил мощный флот. У него есть такие огромные корабли, что легкие галеры Секста не смогут их атаковать. Вдобавок его суда оснащены устройствами, выстреливающими абордажные крючья на огромные расстояния: он станет вылавливать корабли Секста как мелкую рыбешку.

– Что ж, хорошо, – сказал Антоний, ничуть не покривив душой. – Ты говорил с Октавианом о нашей кампании?

– Ну да. Она пригласил меня на весьма изысканный ужин. – Агенобарб выдержал драматическую паузу. – И там он расспрашивал меня о твоих приготовлениях, хотя, похоже, и без меня прекрасно знал все, о чем я ему рассказывал. У него повсюду шпионы.

«Может, и ты тоже?» – задумалась я.

С виду он точно походил на шпиона, да и голос какой-то… шпионский.

– А что думает римский народ? – осведомился Антоний.

– Судя по всему, народ не придает этому особого значения: простых людей больше заботят их желудки и цены на хлеб, чем завоевания в дальних странах. Наверно, после всех завоеваний Цезаря интерес к ним притупился.

Он улыбнулся (улыбка его была нарочито глуповатой) и развел руками, как бы говоря: что тут поделаешь?

– А как Октавиан воспринял известие о моем браке с царицей?

Антоний горделиво взял меня за руку.

Мы еще не получали известий из Рима. Объявление о нашей свадьбе было встречено молчанием, которое с каждым днем казалось все громче.

– Если Октавиан и получил весть, то не подал виду, – ответил Агенобарб. – Он говорил о том, что после твоего возвращения в Рим надо дать пир для тебя, с женой и дочерьми, в храме Согласия. Великая честь.

– Еще одна дочь? – Антоний не получал известий от Октавии с тех пор, как та уехала в Рим.

– Да, – кивнул Агенобарб. – Тебе разве не говорили?

Он выглядел искренне удивленным.

– Нет, – признался Антоний. – Мне не сообщили.

Он допил вино и поставил чашу. Я увидела, что известие застигло его врасплох: даже если он сам и отряхнул с ног пыль Рима, ему в голову не приходило, что с ним могли поступить так же. Игнорирование его военной кампании и нашего брака было нарочитым оскорблением.

– С их стороны это грубо, – сказал Агенобарб как бы в шутку. – Ну, когда мы зададим Парфии трепку, в Риме поневоле задумаются о манерах. – Он помолчал. – А что касается кампании… Если ты не утратил куража, в скором времени у нас появится новая римская провинция.

Он ушел, и я повернулась к Антонию.

– Как смеет Октавиан игнорировать наш брак?

Антоний выглядел измученным. Он опустился на ложе, запустил пальцы в волосы и потер виски.

– Поверь мне, он не игнорирует наш брак, а хочет заставить нас так думать.

– Отошли Октавии бумаги о разводе, – сказала я. – Это он уже не сможет проигнорировать. Ребенок родился – значит, причин для проволочек больше нет. Пора действовать.

– Нет, – упрямо возразил он. – Нет смысла вести войну на два фронта. Если он делает вид, что тебя нет, позволь мне так же поступить с Октавией. Порой это самый действенный аргумент, и пусть Октавиан почувствует это.

– Ты все время находишь отговорки, лишь бы не разводиться с ней.

– Пусть они попросят меня о разводе, – проговорил он. – Пусть они признают, что им не удалось навязать мне этот брак. Что вредят только себе. У меня нет никакой охоты портить жизнь Октавии, – торопливо сказал он. – Безусловно, наиболее пострадает именно она: она пока не сможет официально выйти замуж.

– По моему разумению, Октавиану наплевать на ее интересы и страдания. Главное для него – сохранить средство воздействия на тебя.

В ту ночь у меня появилось ощущение, что она – прощальная, хотя до нашего отъезда из Антиохии оставалось еще несколько дней. Но комната, откуда уже унесли упакованные дорожные сундуки и кофры, казалась пустой, в ней гуляло эхо – как будто наши пожитки сами пустились в дорогу, оставив нас позади.

Я лежала рядом с Антонием на высокой кровати, накрытой прозрачным пологом противомоскитной сетки. Расслабленная после любовных объятий, я положила голову ему на плечо и сонно пробормотала:

– За этим пологом мы словно в полевом шатре. Жаль, что в походе тебе будет не до этого.

– Что правда, то правда, – отозвался Антоний. Его голос вовсе не был сонным. – Я буду по тебе очень скучать. Ты заполнила всю мою жизнь, и даже в походной палатке мне будет тебя не хватать.

– Тебя послушать, так я похожа на верную собаку, – пробормотала я с сонным смешком.

Теперь, когда на его плечи ложился непомерный груз предстоящей кампании, я старалась перевести все в шутку. Может быть, это лучший способ выстоять под навалившимся бременем.

Где-то посреди ночи разразилась яростная весенняя гроза с ужасными всполохами молний и оглушительными раскатами грома. Спящий Антоний лишь еще глубже уткнул косматую голову в мою шею, я же лежала и слушала, как дождь скатывается с крыши, очищая мир.

К рассвету буря улеглась, оставив после себя клочковатые серые облака. Над черной, глубоко взрыхленной землей поднимался густой, насыщенный, пахнувший плодородием туман. Ветки клонились под тяжестью мокрой листвы, каждый листок и каждая почка поблескивали влагой. По камням мостовой растеклись огромные лужи, но в кронах уже слышались трели нескольких отважных пташек.

– Пойдем!

Мы с Антонием, обнявшись, смотрели на вымытый дождем сад, окружавший широкую террасу.

– Давай прогуляемся.

Не обуваясь, мы вышли на террасу, прямо на мокрые холодные камни. Подолы наших одеяний волочились по лужам, а когда мы вышли в сад, влажная и густая трава, как мех какого-то зеленого зверя, упруго приминалась под нашими пальцами, испуская изумительный свежий аромат. Порывы ветра сотрясали ветви над головой, обрушивая на плечи настоящие водопады.

Повсюду мягко звенела капель. Стебли персидских лилий изящно, словно изысканные придворные, склоняли тяжелые головки цветов. Мы задевали их на ходу и позволяли им обдавать наши лица ароматными брызгами.

Сразу после дождя миром овладевают некие чары, исчезающие с появлением солнца.

Я остановилась и закрыла глаза. Я ощущала легкую прохладу, напоенную запахом лилий и влажной земли, и слышала, как падают с ветвей капли. Влага, похоже, усиливала благоухание. Когда я посмотрела вниз, на все эти маленькие растения, чьи чашечки были до краев полны, мне показалось, что вода сделала головокружительно яркими и цвета – зелень травы, пурпур фиалок и синеву ирисов.

Воистину, любой сад после весеннего дождя подобен райскому. После дождя… Я крепче обняла Антония, чтобы ощутить его крепкое тело и доказать себе, что это не сон.

Далеко на востоке, позади горы Сильпий, из-за которой восходило солнце, раскинулась Парфия.

Она ждала.