Текст книги "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная"

Автор книги: Маргарет Джордж

Когда на очередном повороте я краем глаза успела приметить статую Тюхе, антиохийской богини судьбы, она загадочно взирала на нас, сжимая в руках сноп пшеницы. Колесница со стуком прокатила мимо.

У храма Исиды нас ожидал бритоголовый жрец, облаченный в ритуальное одеяние из белого полотна, с ведерком священной воды. За его спиной высилась прекрасная статуя Исиды, высеченная из самого белого мрамора, который я когда-либо видела. К ее ногам легло подношение – темная, сверкающая прядь моих волос.

Мы с Антонием остановились перед жрецом. Остальные, следовавшие позади, сгруппировались вокруг нас. Жрец воззвал к Исиде, прося ее, создательницу семьи и брака, соединить нас и принять наш союз под свое покровительство. Он спросил, по доброй ли воле становимся мы мужем и женой, на что каждый из нас ответил утвердительно. Антоний говорил громко и четко, я – гораздо тише. Я поймала себя на том, что мне трудно говорить. Священнослужитель попросил нас принести обеты верности, жить вместе и заботиться друг о друге всю оставшуюся жизнь. Не сдаваться перед невзгодами, сказал он, и не почивать на лаврах, но держаться вместе всегда и во всем, пока нас не разлучит смерть.

Кольцо в этой церемонии обязательным не было, но Антоний достал его и надел мне на палец, тем самым еще раз подтвердив, что берет меня в жены.

Статую Исиды окропили священной водой, прозвучали нужные молитвы, воскурили благовония, принесли в жертву мои волосы. Жрец звучным высоким голосом пропел ритуальный гимн.

Обряд завершился. Мы стали супругами. Антоний взялся за уголок моей вуали и попытался приподнять ее.

– Могу я увидеть лицо моей жены? – спросил он.

Но я остановила его.

– Нет, нет, позже.

Это соответствовало греческому обычаю.

Мы вернулись к колеснице, но путь обратно оказался гораздо дольше, ибо уже сгустились сумерки. Теперь сопровождающие двигались не за нами, а перед нами, с факелами в руках, распевая свадебные гимны. На колеснице все еще хранивший молчание Антоний взял мою руку – ту, на которой было кольцо, – и держал ее в своей. Золотое ожерелье тяжело лежало на моей шее.

Во дворце поджидало свадебное пиршество – горы приготовленной второпях, но свежей и вкусной еды. Были поданы жареные кабаны, копченый морской окунь, устрицы, угри и лобстеры, соленая рыба из Византия, финики из Иерихона, дыни, горы лепешек, сочившихся медом, с равнины Гиммет, и море прославленного лаодикейского вина.

Мне представили командиров, которым предстояло сыграть важную роль в грядущей кампании: смуглого и худощавого, похожего на сатира Марка Тития, Агенобарба – лысеющего, но с кустистой бородой, острым взглядом и (как мне рассказывали) еще более острым языком. Тут же был и Мунаций Планк с его лучезарной улыбкой и густой копной соломенных волос, и наш колесничий Канидий Красс, превосходивший остальных ростом. Его отличало скорбное выражение узкого лица; Антоний, улучив момент, объяснил мне, что этот малый всегда выглядит, как на похоронах. Держался Красс весьма учтиво, не выказывая по отношению ко мне ни малейших признаков враждебности.

Последним был Вентидий Басс, полководец, изгнавший парфян обратно за Евфрат и, как выразился Антоний, «обеспечивший нам возможность отметить сегодняшний праздник здесь, в Антиохии».

Басс натянуто поклонился. Он был старше прочих командиров и фактически принадлежал к поколению Цезаря.

– Басс уезжает в Рим для заслуженного триумфа, – с гордостью объявил Антоний. – И ты непременно расскажешь всем в Риме о сегодняшней церемонии, да?

Басс удивился.

– Что? Да, если ты… хочешь этого, благородный Антоний.

Очевидно, он думал, что Антоний не собирался оповещать Рим о своей восточной свадьбе.

– Да. Да, именно этого я и хочу. Будь добр, не забудь.

– Как тебе угодно.

– А теперь, – громогласно возгласил Антоний, привлекая всеобщее внимание, – я хочу объявить о своем свадебном подарке. – Он развернул свиток и начал читать: – Царице Клеопатре моим повелением передаются следующие земли: Кипр, западная Киликия, побережья и морские порты Финикии и Иудеи – за исключением Тира и Сидона, центральная Сирия, Аравия, бальзамовые рощи в Иерихоне и права на добычу битума в Мертвом море.

Все разговоры мгновенно стихли. Я уловила всеобщее потрясение и гнев.

Антоний свернул свиток, вложил мне в руки и простер над ним свои ладони.

– Это твое. Все твое.

Я поняла, что он передал мне не только бывшие владения Птолемеев, отошедшие к Риму, но и территории – такие, как Иерихон, Аравия или Мертвое море, – распоряжаться которыми сам не имел законного права. Передал гораздо больше, чем я просила.

– Благодарю тебя, – произнесла я, ощущая, как сгущается вокруг атмосфера враждебности.

Пора было уходить в наши покои. Большая компания проводила нас до дверей, и двери закрылись, однако для остальных свадебный пир не закончился. Снаружи доносилось пение свадебного хора.

 
Ликуй, счастливый жених, свадьба твоя свершилась —
Та, о которой мечтал ты, ныне твоя навеки!
Лик ее дивный ясен, любовью светятся очи.
Тело твое, о невеста, счастье сулит без меры,
Глаза твои, о невеста, нежному меду подобны.
Собою радуя взоры, любовь свой свет проливает
На ту, что обликом дивным прекрасна и совершенна.
Тебя, о жених счастливый, сподобила Афродита
Жены, коей нет подобной средь жен, в нашем мире сущих.
 

Голоса смолкли, и я услышала удалявшиеся шаги. Мы остались одни.

Антоний поднял вуаль, открыв мое лицо.

– Да, это правда, – сказал он. – Другой подобной женщины не сыскать во всем нашем мире.

Он поцеловал меня, и на сей раз я не отстранилась.

Стоя перед постелью, я призналась ему, что боюсь, поскольку теперь не та, какой была раньше. Тяжкие роды близнецов оставили неизгладимый след, и я со страхом думала о том, как воспримет он эту перемену.

– Не пугай себя глупостями, – сказал Антоний, взяв мое лицо в свои широкие ладони. – Ты родила их от меня и для меня. Все, что связано с ними, для меня драгоценно.

Я думала, что забыла его, но оказалось, что нет. У тел своя особая память, и мое тело прекрасно помнило все, что относилось к его плоти.

Как жила я четыре года в разлуке?

Всю ночь, в промежутках меж нашими соитиями, я вставала и выглядывала на темную равнину, простиравшуюся за дворцом, на звездное небо. Созвездия выглядели здесь иначе, чем в Александрии. Ночное небо Антиохии, каким оно было в конце осени, навсегда останется для меня священным воспоминанием: оно неотделимо и от восторга воссоединения с Антонием, и от радостного осознания того, что мы на это решились.

Глава 21

Первые несколько дней я пребывала в особом состоянии ума: я пыталась по-настоящему осознать, что я теперь действительно замужем. Казалось бы, что это меняло, но на самом деле тот символический обряд поменял мое самоощущение. Почти все мои тридцать три года я была одинока – безжалостно одинока. Да, я любила, и меня любили; да, я проводила ночи с Цезарем, а потом с Антонием, но это ничего не меняло: если сложить все дни, проведенные с обоими моими возлюбленными, получился бы от силы год. Один год из тридцати трех. Я рожала детей и воспитывала их одна, я правила одна, ибо Мардиан и Эпафродит, при всей их ценности, оставались лишь советниками и слугами.

Теперь у меня появился муж – постоянный спутник в любви и, что немаловажно, в политике. Это было непривычно и порой ощущалось как некое приятное отягощение – подобно золотому свадебному ожерелью на шее. Оно красивое и очень ценное – но оно не кажется естественным.

Нельзя сказать, что с Антонием трудно жить. Я уже знала, каким он может быть услужливым и уступчивым, знала, что его способность воодушевляться позволяла превратить любой заурядный день в праздник. В этом заключалась часть его очарования. Но теперь наши планы должны согласовываться, наши цели должны быть едины; мы никоим образом не должны отрываться друг от друга, ни один из нас не имеет права сказать другому: «Делай как знаешь, мне безразлично». Теперь мы стали несказанно важны друг для друга, а значит, находились в огромной зависимости.

Правда, именно к такому я и стремилась. Или думала, что стремилась. А Антоний так воздействовал на меня, что если возникали сомнения, то рядом с ним они исчезали.

В Антиохию пришла зима, и это место, столь восхитительное летом, стало унылым и мрачным: то зарядят долгие ливни, то стоят промозглые туманы. Мне хотелось вернуться в Александрию, но Антонию необходимо было пребывать там, где он готовил к походу свою армию. Чтобы не расставаться с ним так быстро после свадьбы, я тоже осталась. Дни моего супруга заполняли обычные хлопоты военачальника, а вечерами чаще всего происходили пирушки, обычные для любого места, где расположилась на зимних квартирах армия.

Но были еще и ночи, которые мы проводили вместе: порой тихие, когда Антоний изучал донесения и карты, составляя планы будущих сражений, а я позволяла себе роскошь читать поэмы и философские трактаты; и другие – страстные, подогретые нашей долгой разлукой и вдохновленные тем, что мы полностью принадлежим друг другу.

Бывали, как водится, и ссоры. Первая случилась по получении письма от Октавии, написанного еще до того, как она узнала о нашем браке.

Антоний прочел послание вслух, и оно прозвучало с почти комическим занудством:

«И ты, несомненно, получил бы удовольствие, послушав Горация, который читал свои произведения на публичном собрании…»

– Да, какое горе, что я все пропустил! – потешался Антоний. – Интересно, чем мы в это время занимались. Помню я Горация, он вечно нагонял на меня скуку.

– Вот, значит, как? И зачем же Октавия все время приглашала его?

– Да ведь они оба зануды, друг другу под стать. Если хочешь знать, заниматься с ней любовью было все равно что… что…

– Не хочу я этого знать! И слушать об этом не желаю!

Как бы они там ни спали с Октавией, мне в то время приходилось спать одной. В чем, между прочим, радости мало.

– Все равно, что ничего, – гнул свое Антоний.

– От «ничего» дети не рождаются, – раздраженно буркнула я. – А ты, между прочим, занимаясь «ничем», дважды стал отцом.

– Она была моей женой. Она имела право…

– Слышать не желаю о ее правах! А ты, значит, не забывал об обязанностях, потому что твой драгоценный Октавиан ночами торчал у тебя под окнами, проверяя, как обстоит дело с исполнением супружеского долга.

Антоний лишь рассмеялся, сочтя это забавным.

– По правде сказать, Октавиан был бы не прочь забрести и в спальню.

– Ах, как смешно!

– А разве нет? И с чего ты завела этот разговор?

– Ты первый начал! Стал читать ее письмо. – Я указала на свиток, который Антоний все еще держал в руке, не успев бросить в корзину для писем.

– Ну, больше не хочу! Я подумал, что, если не прочту его, ты неправильно это истолкуешь. – Он помахал письмом. – Да мне на него наплевать. Забудь! Почему это так тебя беспокоит?

– А почему так тебя беспокоит Цезарь?

Вид медальона повергал Антония в конвульсии, так что я волей-неволей перестала его носить, решив сохранить и со временем передать Цезариону.

– Потому что он… потому что он Цезарь! Кому охота идти по стопам Цезаря? Но Октавия… В ней нет ничего особенного. – Он стал потирать себе запястья. – Впрочем, ты права. И то и другое глупо. Всякий, кто отравляет настоящее прошлым, глупец.

Антоний встал со скамьи и подошел ко мне. На лице его появилось сосредоточенное выражение.

– Давай лучше наслаждаться сладостным даром богов.

Он погладил меня по волосам и привлек к себе.

– Не сейчас! – встревоженно промолвила я. – Разве не помнишь: ты назначил аудиенцию послам из Каппадокии?

Меня всегда поражала способность Антония возбуждаться в самое неподходящее время.

– Ничего не поделаешь. Пусть найдут себе развлечение, пока мы развлечемся по-своему, – заявил он, подхватив меня на руки и направляясь в спальню. – В Риме есть свадебный обычай: муж должен перенести жену через порог. Если я споткнусь, это дурной знак. Оп-па!

Он ловко переступил порог и положил меня на постель.

– Препятствие позади, беда нас миновала. Я сделаю вид, будто ты моя пленница, – прохрипел Антоний, ища губами мои губы и обшаривая меня жадными руками. – Будто тебя захватили в твоем дворце, связали и доставили ко мне.

– Почему ты все превращаешь в игру? – прошептала я.

Теперь он возбудил и меня.

– А разве Дионис – не бог актеров? – спросил он.

Его губы перебегали к моей шее, ложбинке на горле. Антоний навалился на меня, вдавливая в матрас. Я и вправду почувствовала себя пленницей, только вот ни малейшего желания убежать у меня не было. Я обняла его, скользнула руками вниз по его плечам и спине. Прикосновение к его мускулистому телу изгнало из моей головы все остальное. Я содрогнулась от нахлынувшего желания.

– Господин, послы… – донесся из комнаты перед спальней неуверенный голос.

– Послы… пусть подождут… намного.

Я едва услышала его слова: он произнес их, почти не отрывая губ от моего тела.

Этот неожиданный приступ желания не оставил ему времени даже снять одежду. Так что ему не стоило большого труда подготовиться к встрече послов – разве что разгладить волосы, что он и сделал, устремляясь к двери. Я осталась лежать в ошеломлении, словно после урагана или иного удара стихии. Таков был в своем неистовом вожделении Антоний.

Я посмотрела на плывущие по небу облака и убедилась, что они продвинулись не так уж далеко. Антоний оказался прав: послам не пришлось ждать долго. Границы приличий он не преступил.

Словно надвигавшееся землетрясение, весть о предстоящей кампании Антония распространялась по всему Востоку, заставляя многих замереть в тревожном ожидании. Прошло почти двадцать лет со времени катастрофического поражения римлян при Каррах, и всем было известно, что римляне никогда не оставляют свой позор неотмщенным. Десять лет назад Цезарь намеревался покарать парфян, но он пал. Возмездие пришлось отложить, но в его неотвратимости никто не сомневался.

Толки о численности и мощи армии шли перед ней, как трубачи, раздувая и без того огромное множество слухов до неимоверного масштаба. Одни, ссылаясь на армянских купцов, говорили о половине миллиона солдат, другие из надежных источников на Черном море прознали про целый миллион. Особенности снаряжения держались в тайне, но ходили слухи, что наряду с боевыми машинами, измышлениями римских механиков, на сей раз в ход пустят и смертоносное искусство черных магов Египта. Вовсю готовились осадные башни с огнеупорным покрытием, баллисты, метавшие стрелы на милю и имевшие приспособления для ночного прицеливания, взрывающиеся заряды для катапульт и специальные наборы легких, не подверженных порче продуктов, позволявшие армии проводить месяцы в поле, не испытывая затруднений со снабжением.

Как-то вечером после обеда Антоний рассказывал мне обо всех этих чудесах, валяясь в гнезде из подушек, сооруженном на широком ложе. Мне это напомнило об устроенной когда-то для Цезаря восточной «комнате отдохновения».

– Да, – мечтательно промолвил, заложив руки за голову, – похоже, я командую сверхъестественной силой. Подумать только: пайки, что никогда не черствеют! – Его голос возвысился в восхищении. – Армия, которая в состоянии нести с собой все необходимые припасы, не зависит ни от местности, ни от поставок. Это подлинное чудо! Одни лишь слухи сделают половину дела, обратив врагов в бегство еще до моего появления.

Слушая его самодовольный голос, я невольно подумала, что он залежался на подушках. Пора бы и встряхнуться. Пришло время вновь отправляться в поход, ведь после победоносного сражения при Филиппах минуло уже пять лет. Солдат не может позволить себя пировать, развлекаться и предаваться мечтам столь долгий срок. Разве в жизни Цезаря было целых пять лет, когда он не вел ни одной войны?

«Перестань сравнивать его с Цезарем», – сказала я себе.

Но весь мир сравнивает его с Цезарем. Эта кампания предназначена уравнять его с Цезарем и выполнить замысел Цезаря. Показать, кто истинный наследник и преемник Цезаря. В этом вся суть.

Да, пять лет бездействия – это слишком долго. Так можно растерять всю энергию. Пускай поскорей приступает к делу.

– Вряд ли стоит считать противника трусливым и глупым и надеяться на чудеса, – сказала я. – Скорее всего, вести войну и побеждать придется старым проверенным способом. Чем тешить меня и себя сказками, скажи лучше, какова сейчас численность твоих войск.

– Когда Канидий вернет свои легионы из Армении, где он зимует, численность достигнет шестнадцати легионов. Точнее, шестнадцати не до конца укомплектованных легионов. Но это хорошие солдаты, опытные римские легионеры. Как раз такие солдаты, каких теперь мне сильно недостает.

– Потому что Октавиан, вопреки имеющимся договоренностям, не дает тебе набирать войска в Италии, – заметила я. – А где двадцать тысяч солдат, обещанных тебе в обмен на корабли, что ты привел к нему в прошлом году? Можешь не отвечать, мы и так хорошо знаем!

Кажется, именно этот обман заставил Антония взглянуть на своего коварного соправителя открытыми глазами.

– Да вижу я, что от него и сотни солдат не дождешься, – угрюмо буркнул Антоний. – Но ничего, после похода против Парфии я…

– После завоеванияПарфии, – поправила я его.

– После завоевания Парфии я не буду нуждаться в его помощи, – закончил фразу Антоний. – Как уже сказано, я выведу на поле боя шестьдесят тысяч римских легионеров, подкрепленные тридцатью тысячами войск. Половину из них выставят цари Армении и Понта.

– Ты им доверяешь? – спросила я.

– Если бы я не доверял иностранным союзникам, как мог бы доверять тебе? – улыбнулся он.

– Ты не женат ни на Артавазде Армянском, ни на Полемоне Понтийском.

Теперь он рассмеялся.

– Клянусь Геркалом, нет!

– Армения близка к Парфии по обычаям и вере, – сказала я. – Какие у тебя есть основания верить, что эти правители искренне поддержат Рим? Мне кажется весьма рискованным выступать против Парфии, подставляя сомнительным союзникам незащищенную спину.

Он вздохнул.

– Ты мудрый полководец. Конечно, нам следовало бы сразу после побед, одержанных в Армении Канидием, разместить там свои гарнизоны, но лишних войск у нас нет. Царь Армении кажется вполне лояльным. Он собирается выставить нам в помощь небольшую армию и лично будет ею командовать.

– Мне это не нравится, – отозвалась я.

– Ты привыкла не доверять решительно никому.

– Если я сейчас жива и сижу рядом с тобой, то только благодаря своей подозрительности.

Никто из моих братьев и сестер не умер естественной смертью, кроме младшего Птолемея.

– Я от всей души рад, что ты жива, – промолвил он, потянувшись и коснувшись моих волос. – Но хватит сидеть, ложись рядом со мной. Смотришь на меня сверху вниз, да еще так строго.

– А я не могу четко мыслить, развалившись среди подушек, особенно рядом с тобой. Скажи лучше, где заметки Цезаря, по которым ты спланировал кампанию? Мне хотелось бы взглянуть на них.

– Ты мне не веришь?

– Конечно верю.

На самом деле я знала, что Антоний не останавливался перед внесением изменений в бумаги и даже перед подделкой документов, якобы «найденных» им в доме Цезаря, – в первую очередь тех, что касались назначения на должности и наследования. Он сам признался мне в этом. Тогда это было оправданно, поскольку давало ему возможность противопоставить что-то убийцам и получить перед ними преимущество. Но одно дело – политика, другое – война. Я не могла не беспокоиться, поскольку прежде Антонию не приходилось планировать и проводить столь грандиозную кампанию. Его полководческие успехи были связаны с операциями куда меньшего масштаба. Новое предприятие требовало не только видения всей кампании в целом, но и гениальной прозорливости, позволявшей смотреть в перспективу и не упускать деталей. Нелегкая задача даже для Цезаря.

– Я покажу их тебе сегодня вечером, попозже, – пообещал Антоний. – Документы не здесь, а в другой части дворца. Сейчас у меня настроение не папирусы ворошить, а лежать здесь в свое удовольствие, наслаждаться чувством сытости, приятным теплом от этого (он указал на бронзовую жаровню на треноге) и радоваться тому, что мне не приходится зябнуть снаружи.

Погода в ту ночь и впрямь была мерзкая: холодный моросящий дождь почти проникал сквозь стены.

– Если боги будут ко мне благосклонны, в следующем году в это время я буду зимовать близ Вавилона. Там тепло и можно спокойно ночевать в полевом лагере под открытым небом.

– В отличие от Армении с ее снегами и горами. Или Мидии. Да, – согласилась я, – к зиме тебе необходимо добраться до Вавилона.

На осуществление этой кампании уйдет никак не меньше двух лет. Я знала, что Цезарь рассчитывал даже на три года, исходя из опыта боевых действий в Галлии и имея в виду, что непредвиденных задержек не избежать. Мысль о разлуке с Антонием, такой скорой и такой долгой, меня пугала. О том, что мы можем разлучиться навсегда, я запретила себе даже думать: Исида не будет ко мне столь жестока.

– В самом слове «Вавилон» таится магия, – сказал он. – По правде говоря, я никогда не думал, что именно мне, первому полководцу Запада со времен Александра, выпадет честь воевать там. Судьба капризна, разве не так? Почему она должна подарить мне то, в чем отказала Цезарю?

– Ты сам ответил: потому что она капризна. Глуха к уговорам и не склонна отвечать на вопросы. А еще порой она развлекается, предлагая свои дары тем, кто не особенно к ним стремится. Возможно, Цезарь желал слишком сильно.

Признаюсь, я много размышляла на эту тему, гадая: следует ли считать, что желание и стремление препятствуют достижению цели? Вразумительного ответа у меня так и не нашлось.

Антоний приподнялся, опершись на локоть.

– Когда умер мой отец – а мне шел одиннадцатый год, – в наследство мне достались старинное, но подрастерявшее блеск имя, пустой кошелек да семейные дрязги. Не слишком многообещающее начало. Но теперь, тридцать пять лет спустя, я называю своей женой царицу великой страны и собираюсь повести в бой самую сильную и подготовленную армию, какую выставлял Рим за последнее время – а может быть, и за все времена. Что ни говори, а Фортуна сопутствует мне.

– Я слышала, что твоей молодости сопутствовали скандалы: ты был замешан в неприглядных историях, что не способствовало возвышению.

– Верно. Но мне надоело беспутство, а поскольку на меня еще и наседали заимодавцы, я счел за благо уехать в Грецию изучать ораторское искусство. Вообще-то, оно считалось у нас фамильным занятием, так что предлог был. А потом новый префект Габиний по пути в Сирию заметил меня на воинском ристалище и пригласил отправиться с ним в должности начальника кавалерии.

– Это твоя первая большая удача, – заметила я. – Представь себе, ведь Габиний мог посетить ристалище и в другой день.

– Ты права, – согласился Антоний. – Вторая крупная удача, безусловно, заключалась в том, что Габиний согласился восстановить на троне твоего отца и направил кавалерию в Египет. Это привело меня в Александрию, где я впервые увидел тебя.

В то время это казалось лишь деталью – симпатичный молодой римлянин, с учтивой терпимостью отнесшийся к слабости моего отца. Я была благодарна ему, я удивлялась, что римлянин может быть таким милым, но ничего судьбоносного в нашей встрече не усматривала.

– Уверена, в то время ты не заметил во мне ничего особенного, – заявила я.

– О нет, ты ошибаешься! – возразил он и выпрямился. – Еще как заметил! Я сразу тобой увлекся.

Я не выдержала и рассмеялась. Конечно, приятно слышать такое от возлюбленного, но если это не просто комплимент, его подводит память.

– Мне уже доводилось слышать об этом раньше, но, уж прости, верится с трудом. В ту пору мне исполнилось всего четырнадцать. К тому же после всех потрясений с заговорами и дворцовыми переворотами я пребывала не в лучшем виде. Радовалась тому, что осталась в живых. Чем я могла произвести на тебя впечатление?

В ту пору я пережила столь сильный страх, что отчетливо помнила это чувство. Слишком отчетливо.

– Тем, как ты стояла, – без колебаний ответил он. – С первого взгляда видна царевна.

Я воззрилась на него в недоумении, и Антоний поспешил объяснить:

– То, как ты держалась после тех испытаний, после всей неопределенности и опасностей, было очень трогательно и производило сильное впечатление. Я сразу понял, что ты – не обычный человек.

– Значит, тебя поразила моя осанка, манера держаться?

– Именно. В этом заключалось нечто особенное!

Надо же, а я тогда об осанке и не думала: в своей внешности меня больше волновал рост, волосы, чистота кожи.

– Ты увидел во мне то, чего сама я не могла разглядеть, – сказала я. – Наверное, стоит поблагодарить тебя за зоркость и наблюдательность.

Я немного помолчала.

– Но Габиний дорого заплатил за помощь, оказанную моему отцу, – это стоило лишения должности и опалы. Как ты избежал неприятностей?

– Мне повезло – опять это слово! Поскольку я занимал подчиненное положение, то никак не мог разделить вину Габиния, оказавшего открытое неповиновение сенату. И все же я рассудил, что лучше всего убраться от Рима подальше, и отправился в Галлию служить легатом под началом Цезаря. Так мне повезло в третий раз, ибо все остальное явилось следствием этого. Цезарь заметил меня, стал давать мне ответственные поручения, доверял мне… И когда во время войны с Помпеем я в глухую ночь рискнул всем в смертельной авантюре и прорвал морскую блокаду, Цезарь увидел во мне такого же игрока, как он сам, и проникся симпатией. В последней битве я командовал левым крылом его армии, сражавшейся с противником, имевшим подавляющее превосходство. В том сражении Цезарь одержал победу, и я разделил ее с ним.

У него было внушительное наследие. Судьба и вправду вела его шаг за шагом к чему-то очень большому.

Но и я, прежде чем оказаться здесь, столкнулась с множеством опасностей и крутых перемен. Пусть же хранители наших судеб не покинут нас теперь, накануне величайшего испытания!

– Если я думаю об этом слишком много, на меня нападает дрожь, – призналась я.

– Тогда не думай. Если идешь по узкому уступу, лучше не смотреть вниз. Стоит поддаться робости, как голова закружится, ты потеряешь равновесие и рухнешь в пропасть, – ответил он.

– Так-то оно так, – согласилась я. – Но тебе предстоит вести армию, и к этому следует подготовиться. Не зная о твоих планах, я буду переживать и бояться за тебя гораздо больше. Если заботишься о моем спокойствии, познакомь меня с ними.

– Что, прямо сейчас? – застонал Антоний. – Взять и выложить перед тобой карты? – Он встал и воздел руки. – Я так и сделаю, но имей в виду: их великое множество.

«Тем лучше, – подумалось мне. – Чем больше имеется материалов, тем тщательнее проведена подготовка, а значит, наши шансы победить повышаются».

– Ничего страшного. Еще рано, и я совсем не устала.

Вниз по бесконечным холодным и неосвещенным коридорам – ох уж это пристрастие Селевкидов ко всему огромному! – он повел меня к покоям, где хранились военные архивы и документы. Сонный страж, совсем юный парнишка, подскочил, вытянулся по стойке «смирно» и поспешил зажечь огонь и дополнительные лампы, чтобы разогнать сумрак и промозглую унылую сырость.

Антоний распахнул сундук, вытащил оттуда охапку свитков и плюхнул их на большой стол.

– Самые лучшие карты, какие у нас есть, – сказал он.

Две карты сползли со стола и легли у его ног. Самую большую он расстелил на столе, прижав тяжелой масляной лампой.

– Вот – здесь весь регион, от Сирии до Парфии и за ее пределами, – сказал он.

Столь масштабный и подробный чертеж произвел на меня впечатление.

– Где ты взял такую прекрасную карту? – спросила я.

– Сам начертил, – отозвался он. – Свел вместе все разведданные об этой территории. Смотри… – Он указал на обширные пространства за извилистой голубой линией реки. – Видишь, эти земли тянутся на восток, все дальше и дальше. Мы привыкли к тому, что река Тигр – это граница, за которой лежит восточная часть мира. Для жителя Парфии это дальний запад.

– Их мир далеко за краем нашего, – сказала я. – Мне известно, что парфяне пришли с самого края востока, из какой-то неведомой пустыни. Они и по сей день сражаются, как кочевники пустынь, более всего полагаясь на коней и луки. Если греки связаны с морем, а римляне – с землей, то парфяне ближе всего к воздуху.

Антоний хмыкнул, опершись на локти, и глянул на карту.

– Да, их стрелы со свистом проносятся по воздуху, причем передние и задние ряды лучников стреляют под разными углами, так что нам не удается прикрыть всех пехотинцев щитами. Но в предстоящей войне я намерен навязать им нашу римскую тактику. Мои пращники способны метать свинцовые ядра дальше, чем летят парфянские стрелы. К тому же от этих снарядов не уберегут доспехи. Скоро азиаты увидят, что и воздух принадлежит не им.

Может быть, он был прав. Тем не менее парфяне славились как искусные наездники, а выражение «парфянская стрела» обозначало смертоносно меткую стрелу, пущенную через плечо при притворном отступлении. Они изобрели короткие луки, удобные для использования всадниками, держали целые отряды вьючных верблюдов, занимавшихся исключительно подвозом стрел, так что их запас никогда не иссякал, и старались сражаться только с помощью метательного оружия, не давая втянуть себя в рукопашную.

– Я планирую встретить Канидия здесь, – он ткнул пальцем в Армению на карте, – и объединить наши армии. Потом мы направимся на юг, пересечем горы и двинемся на Фрааспу, где хранится царская казна. Когда наши легионы пойдут на приступ городских стен, врагам волей-неволей придется драться на римский лад. Ведь город – не всадник, ускакать не может. – Антоний рассмеялся. – Хотят они или нет, но им придется не выматывать нас бесконечными отступлениями, а драться лицом к лицу, как подобает воинам. Жаль только, что та местность бедна лесом. Изготовить тараны и осадные машины на месте не из чего, придется тащить с собой.

– Ты повезешь их в обозе? Но это утомительно и замедлит продвижение.

– Верно, но без машин мне не заставить их сдаться.

– А как именно планировал провести эту кампанию Цезарь? – спокойно поинтересовалась я.

– Он также планировал напасть с севера, а не с западного направления, ставшего роковым для Красса. У него тоже было шестнадцать легионов, и он хотел, чтобы его солдаты приобрели некоторый опыт борьбы с парфянами и усвоили их методы ведения боя в мелких стычках, прежде чем развернуть полномасштабное наступление.

– Могу я взглянуть на его бумаги?

Антоний нахмурился, ему явно не хотелось их доставать. Почему? Неужели у Цезаря были другие планы, от которых Антоний отказался? Может, он просто воспользовался магическим именем Цезаря, чтобы придать убедительность собственной стратегии?

– Ладно, – буркнул он.

Потом направился к маленькой шкатулке на другом столе, открыл ее и вытащил связку документов. То были не аккуратно сложенные бумаги человека, имевшего возможность спокойно убрать их в ларец по завершении работы, но разрозненные пергамента и папирусы, собранные вперемешку, как попало, когда их хозяина настигла внезапная смерть.