Текст книги "Поцелуй женщины-паука"

Автор книги: Мануэль Пуиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Да, она мне решительно нравится. Тактичная и скромная. Может, потому и нравится.

– Ирена тем временем ждет его дома и в конце концов решает позвонить ему на работу. Трубку снимает помощница и передает ему. В Ирене просыпается ревность, но она пытается это скрыть. Он говорит, что звонил ей, чтобы предупредить, что задержится, но ее не было. А она в тот момент как раз была в зоопарке. Понимая, что у самой рыльце в пушку, Ирена не решается упрекать его. А он с тех пор начинает возвращаться поздно, что-то удерживает его на работе, ему не хочется идти домой.

– Так логично, просто фантастика…

– Ты сам себе противоречишь… Ты же видишь – он абсолютно нормальный, просто хочет ее как женщину.

– Нет, послушай, раньше он без колебаний шел домой, зная, что она не подпустит его к себе, но сейчас у него появился шанс, и это его беспокоит. Пока он ее всячески опекал, они ничем таким не занимались, разве что валяли дурака, как дети. Но такие игры довольно часто носят сексуальный характер.

– Валяли дурака, как дети… Боже, какая пошлость.

– По мне, звучит нормально, именно этим они и занимались. Извини, если получилось так, будто я противоречу себе.

– Что для тебя звучит нормально?

– Что они дурачились. Под этим можно многое подразумевать.

– Ладно, вернемся к фильму. Нет, погоди, а почему он тогда запросто остается наедине с помощницей?

– Потому что он уже женат, так что ничего произойти не может. Помощница для него больше не сексуальный объект, потому что у него теперь есть жена.

– Ты все выдумываешь.

– Если ты выдумываешь, почему я не могу?

– Ладно, я продолжаю. Однажды вечером Ирена ждет его, а он все не возвращается. Ужин готов, стол накрыт, свечи зажжены. Правда, она не подозревает одного: поскольку сегодня годовщина их свадьбы, он ушел с работы пораньше, чтобы встретить ее после сеанса у психиатра, но, конечно же, не встретил, ведь она больше туда не ходит. Он выяснил, что она уже очень давно не была у врача, пытался дозвониться домой, но Ирены, конечно же, там не было – она опять пошла в зоопарк, куда ее толкает какая-то неведомая сила. Тогда он в отчаянии вернулся на работу, ему захотелось рассказать обо всем своей помощнице. Они отправились в ближайший бар, чтобы вместе выпить, хотя на самом деле хотели не выпить, а поговорить в нормальной обстановке. Когда Ирена замечает, что уже довольно поздно, она начинает метаться по комнате, словно животное в клетке, а потом звонит ему на работу. Никто не отвечает. Она пытается как-то убить время, очень нервничает и, когда оказывается рядом с канарейкой, замечает, что та волнуется, чувствуя ее близость, перелетает с одной жердочки на другую и отчаянно бьет крыльями. Ирена не может сопротивляться внутреннему желанию, открывает клетку и просовывает туда руку. И в этот момент птичка падает замертво, будто сраженная кем-то или чем-то. Ирена в отчаянии. Все ее кошмары опять возвращаются, она выбегает на улицу с одним желанием – найти мужа. Он – единственный, кого она может попросить о помощи, единственный, кто способен понять ее. Но по дороге к его конторе она случайно проходит мимо бара и видит его с помощницей. Она стоит как вкопанная, не в силах пошевелиться, ее колотит от ярости, от ревности. Парочка поднимается, чтобы уходить, и Ирена прячется за деревом. Она наблюдает, как они прощаются и расходятся.

– Как они прощаются?

– Он целует ее в щеку. На ней элегантная шляпка с загнутыми полями. На Ирене шляпки нет, ее кудрявые волосы блестят в свете фонарей, она крадучись идет по пустынной улице за помощницей. Та возвращается домой коротким путем, то есть через Центральный парк, что напротив мастерской. Она идет по аллее, вокруг которой возвышаются холмы, поэтому иногда кажется, что она идет по тоннелю. Вроде как обычная улица, только движение там куда меньше и по ней ходит автобус. Иногда помощница ездит этим автобусом, чтобы не идти пешком, а иногда предпочитает прогуляться, потому что автобуса приходится довольно долго ждать. И в этот раз она решает пройтись – ей нужно отдохнуть, ведь архитектор загрузил ее своими проблемами. Он все ей рассказал: и о том, как Ирена не спит с ним, и о том, что ей снятся кошмары про женщину-пантеру. И бедняжка, которая так его любит, опять в замешательстве: она уже смирилась, что он с другой, но тут у нее в сердце снова затеплилась надежда. Ей и радостно, потому что еще не все потеряно, и страшно – она не хочет слишком тешить себя надеждой, чтобы потом опять не страдать, оставшись ни с чем. Значит, она идет и все думает об архитекторе, прибавляет шаг, потому что становится холодно. Вокруг ни души, на дорожке лежат тени, ветра совсем нет, листва не шумит, и единственный звук, который слышен, – это шаги где-то сзади, звонкий стук высоких каблуков. Помощница оборачивается и видит поодаль неясный женский силуэт. Довольно темно, так что она не может разобрать, кто это. И вдруг понимает, что шаги приближаются. Она начинает нервничать, потому что, сам знаешь: после страшных рассказов о мертвецах или убийствах воображение работает на полную катушку и ты вздрагиваешь от любого шороха. Так вот, она, наслушавшись рассказов о женщине-пантере, впадает в панику, чуть ли не бежит, но все равно это только середина пути, ей надо преодолеть метров пятьсот до того места, где парк заканчивается и начинаются дома. А бежит она, кстати, совсем зря.

– Можно я тебя прерву?

– М-м-м, но осталось совсем чуть-чуть. На сегодня, я имею в виду.

– Всего один вопрос, он меня очень интересует.

– Ну?

– Ты не разозлишься?

– Посмотрим.

– Мне просто интересно. А потом можешь спросить меня, если захочешь.

– Ну давай.

– Ты за кого больше всего переживаешь? За Ирену или за ту, другую?

– За Ирену, за кого же еще. Она же главный персонаж, дурачок. Я всегда – за главную героиню.

– Ладно, давай дальше.

– А ты, Валентин, за кого? Тебе не повезло – архитектор-то, на твой взгляд, придурок.

– Как смешно! За психиатра. Но не издевайся – я твой выбор не осмеиваю. Ну, что дальше?

– Можем обсудить это попозже, если хочешь, или завтра.

– Хорошо, но расскажи еще немного.

– Только немного, хочу тебя заинтриговать – тебе будет интересней. Так всегда приходится поступать, иначе интерес пропадает. На радио всегда так делают. А теперь и в телесериалах.

– Ну же?

– Ладно… Мы остановились на том, что бедняжка не знает, бежать ей или нет, и в этот момент шаги за спиной стихают, вернее, не сами шаги, а стук каблуков, потому что шаги никуда не делись, они есть, но стали другими, почти неслышными. Теперь помощница улавливает что-то похожее на поступь кошки или кого еще пострашней. Она оборачивается. Но женщины сзади нет – куда она делась? Тут помощнице кажется, что она видит другую тень – та возникает на секунду и тоже исчезает. Вот она слышит, как кто-то приближается к ней, продираясь сквозь кустарник Явно какое-то животное.

– И?

– Завтра продолжим. Спокойной ночи.

– Ты еще за это ответишь.

– До утра.

– Чао.

Глава 2

– Ты неплохо готовишь.

– Спасибо, Валентин.

– Но зря ты меня приучаешь. Мне это ни к чему.

– Ты спятил? Надо жить сегодняшним днем! Наслаждаться жизнью! Хочешь испортить весь обед своими дурными предчувствиями?

– А я не считаю, что надо жить одним днем, Молина. Все думают о будущем. Мы же не в райских кущах.

– Ты веришь в рай и ад?

– Погоди, если мы начинаем обсуждать такие вещи, надо установить правила, иначе будем скакать с пятого на десятое, и тогда это будет так, детская болтовня. Очень поверхностная.

– Я и не собираюсь скакать…

– Отлично, тогда давай я сперва изложу тебе свою точку зрения, чтобы ты кое-что понял.

– Внимательно слушаю.

– Я не могу жить сегодняшним днем, потому что моя жизнь посвящена политической борьбе или, говоря иначе, политической деятельности, назовем это так. Понимаешь? Я здесь все могу вытерпеть, хотя здесь не просто… но это ничто по сравнению с пытками… ты не знаешь, что это такое.

– Могу представить.

– Нет, не можешь… Так вот, я готов смириться со всем, потому что у меня есть определенная цель. Социальная революция – вот что важно, а все удовольствия – это вторично. Пока я борюсь, а бороться я буду, возможно, до конца своих дней, мне не пристало думать о каком-либо физическом наслаждении, понимаешь? Оно для меня не так важно. Для меня высшее наслаждение – сознание того, что я посвятил себя самому благородному делу, которое… в общем… я служу определенной идеологии…

– Что значит идеологии?

– Моим идеалам… марксизму, если сказать одним словом. И это наслаждение доступно мне везде, даже здесь, в камере. Даже под пыткой. И в этом моя сила.

– А твоя девушка?

– Это тоже должно отойти на второй план. И я для нее тоже вторичен, потому что и она осознаёт, что на самом деле важно.

– Ты ее этому научил?

– Нет, думаю, мы пришли к этому вместе. Ты уловил мою мысль?

– Ага…

– Как-то не очень уверенно, Молина.

– Не обращай на меня внимания. Пожалуй, я немного вздремну.

– Ты что, шутишь?! А женщина-пантера? Я со вчерашнего дня жду не дождусь продолжения.

– Давай завтра?

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Ну скажи.

– Просто я такой. Некоторые вещи сильно меня задевают. Я приготовил тебе обед из своих же продуктов, мало того – отдал тебе половину своих любимых авокадо, хотя сам мог съесть их завтра. И ради чего? Чтобы ты прямо в лицо заявил мне, будто я приучаю тебя к тому, к чему тебе приучаться никак нельзя?

– Брось, не принимай все так близко к сердцу…

– Что тут поделаешь? Да, я такой, чересчур сентиментальный.

– Я знаю. Почти как…

– Что ты остановился?

– Ничего.

– Давай говори, я знаю, что ты хотел сказать, Валентин.

– Ну конечно.

– Почти как женщина – ты это хотел сказать.

– Да.

– А что в этом такого – быть мягким, как женщина? Почему мужчина, да кто угодно, любая собака, любой педик не может быть чувствительным, если ему хочется?

– Не знаю, но мужчине это может помешать.

– Когда? Когда дело доходит до пыток?

– Нет, когда нужно покончить с палачами.

– Если бы все мужчины вели себя как женщины, никаких палачей и не было бы.

– А ты, что бы ты делал без мужчин?

– Ты прав. Они почти все грубые, но они мне нравятся.

– Молина… Ты сказал, что, если бы они вели себя как женщины, мучителей не было бы. Это мысль. Сомнительная, но все же мысль.

– Ну что у тебя за манера разговаривать?

– Что ты имеешь в виду?

– Сколько презрения в словах «но все же мысль».

– Прости, если обидел.

– Тут не на что обижаться.

– Вот и отлично, тогда успокойся и зла не держи.

– Не держать на тебя зла? Ты в своем уме? За что?

– Тогда давай, будто ничего и не произошло.

– Хочешь, чтобы я рассказывал дальше?

– Давай, давай, парень, рассказывай.

– У тебя здесь парень? Где же он?

– Слушай, брось свои шуточки и рассказывай.

– На чем мы остановились?

– На том, что помощница архитектора, та, что мне нравится, перестала слышать шаги за спиной.

– Точно. Она начинает дрожать от страха, не знает, что делать, она не в силах обернуться – боится увидеть позади женщину-пантеру. На секунду останавливается, чтобы понять, а вдруг снова услышит эти самые шаги, но нет – полная тишина, только легкий шелест ветра в кустах… или не ветра, а… И тут у нее вырывается отчаянный крик, не то рыдание, не то стон, но его приглушает звук открывающихся дверей автобуса, этот автобус только что остановился рядом; гидравлические двери открываются со звуком присоски, и вот она спасена. Водитель увидел ее и остановился; он спрашивает, в чем дело, но она отвечает, что ничего страшного, просто себя неважно чувствует. И поднимается в автобус… Да, а Ирена возвращается домой вся растрепанная, туфли в грязи. Архитектор не знает, что и сказать – и что делать с этой странной девушкой, на которой женился. Она входит в квартиру, видит, что он какой-то не такой, и идет в ванную снять грязные туфли, а он решается заговорить с ней, потому что она в этот миг на него не смотрит. Она слышит, как он говорит, что ходил к врачу, чтобы встретить ее, и выяснил: она уже давно там не появлялась. И тут Ирена начинает плакать и говорит, что жизнь ее кончена, случилось то, чего она всегда боялась, она сумасшедшая, ее мучают галлюцинации, или еще того хуже, она – женщина-пантера. Он успокаивает ее, обнимает, и – ты прав – для него она всего лишь ребенок, потому что когда он видит жену такой беззащитной, потерянной, то понимает, что любит ее всем сердцем, и она кладет голову на плечо, ему на плечо, я имею в виду, а он гладит ее волосы и говорит, что она должна верить – все будет хорошо.

– Неплохой фильм.

– Но это не все, я еще не закончил.

– Да уж надеюсь, не может ведь все так закончиться. Но знаешь, что мне нравится? Что фильм – аллегория, причем довольно понятная, женского страха, когда женщина боится отдаться мужчине, потому что, занимаясь сексом, она вроде как превращается в животное, понимаешь?

– Ну-ка, ну-ка…

– Есть такой тип женщин, очень эмоциональных, возвышенных, которых приучили к мысли, что секс – это нечто грязное, порочное, и всё – такая женщина обречена, абсолютно обречена: когда она выходит замуж, то оказывается фригидной, потому что для нее существует этот барьер, воздвигнутый в детстве, или стена, которую даже пули не прошибут.

– Не говоря уж кое о чем другом…

– Я ведь серьезно, а ты все шутишь. Видишь, каков ты? Тоже хорош.

– Продолжай, о глас мудрости!

– Это все. Давай дальше.

– Ладно, теперь перед ним встает вопрос, как убедить ее не терять веру в себя и снова начать ходить к врачу.

– В смысле – ко мне.

– Да, но она говорит, что ей в этом докторе что-то не нравится.

– Естественно, если он ее вылечит, ей придется посвятить себя семейной жизни, сексу.

– Но муж убеждает ее пойти туда снова. И она идет, хотя ей не по себе.

– Знаешь, что пугает ее больше всего?

– Что?

– Врач очень чувственный, ты сам сказал.

– Ага.

– В этом-то и проблема, он привлекает ее как мужчина, поэтому она и боится начинать лечение.

– Хорошо, в общем, она снова идет к психиатру. И все откровенно ему рассказывает, говорит о своем самом большом страхе – поцеловать мужчину и превратиться в пантеру. И вот тут врач делает ошибку: пытаясь избавить ее от страхов, хочет показать, что он сам ее не боится, он уверен: она – очаровательная, привлекательная женщина и ничего более. То есть он поступает несколько некрасиво с медицинской точки зрения: его обуревает страсть, и он во что бы то ни стало хочет ее поцеловать, только о том и думает. У него ничего не выходит – она не поддается; зато слова его подействовали, Ирена вдруг чувствует себя совершенно здоровой и тут же уходит от врача, очень довольная, и направляется в мастерскую к архитектору, уже приняв для себя решение отдаться ему сегодня же ночью. Она счастлива, бежит всю дорогу и прибегает к мастерской, совсем запыхавшись, но у двери останавливается как вкопанная. Уже поздно, все разошлись по домам, кроме ее мужа и его помощницы, и она видит, как они разговаривают, держась за руки, и нельзя понять, дружеский это жест или нечто большее. Он что-то говорит опустив глаза, а помощница молча внимает ему, и они не замечают, как входит Ирена. Дальше я не очень хорошо помню.

– Ну подожди, может, вспомнишь.

– Помню, дальше там сцена в бассейне, потом сцена в мастерской, а потом еще одна, последняя, с психиатром.

– Только не говори, что в конце женщина-пантера закрутит роман со мной.

– Нет, не торопись. В общем, я могу довольно сумбурно рассказать тебе окончание, только то, что запомнил, если хочешь.

– Давай.

– Так вот, они вдвоем разговаривают в мастерской, а потом внезапно умолкают, потому что слышат скрип двери. Оглядываются, но там никого нет; в студии темно, только лампа довольно зловеще освещает их снизу. И в эту минуту слышатся шаги какого-то зверя, который идет по шелестящим листам бумаги, и да, – вот вспомнил, – в темном углу стоит корзина для мусора, она опрокидывается, и мы слышим, как хрустит бумага под чьими-то ногами. Помощница вскрикивает и прячется за спину архитектора. Он кричит: «Кто там? Кто это?», и тут мы впервые слышим тяжелое дыхание зверя – рычание сквозь стиснутые челюсти, представляешь? Архитектор не знает, чем защищаться, и хватает большую линейку. А мы понимаем: он, наверное, вспомнил, как Ирена рассказывала, что крест может отпугнуть дьявола или женщину-пантеру. Мы видим гигантские тени на стене – его, вцепившейся в него помощницы и в нескольких метрах от них тень какого-то зверя с длинным хвостом. И, похоже, архитектор держит в руках крест – он просто сложил крестом две линейки. В этот момент слышен чудовищный рев убегающего в темноту насмерть перепуганного зверя. Не помню точно, происходит ли все дальнейшее в тот же день или нет, скорее да, в общем, помощница возвращается домой – это нечто наподобие пансиона для женщин, куда не пускают мужчин, что-то вроде женского клуба с бассейном в подвале. Она невероятно напугана тем, что произошло в мастерской, она на грани нервного срыва и, чтобы успокоить нервы, решает поплавать в бассейне. Спускается в подвал, там, в раздевалке, у нее свой шкафчик, где она оставляет одежду, а потом надевает купальник и халат. Уже очень поздно, и, естественно, в бассейне ни души. Тем временем входная дверь пансиона открывается – и входит Ирена! Она спрашивает привратницу о помощнице архитектора, и та, ничего не заподозрив, говорит, что она только что пошла в бассейн. А поскольку Ирена женщина, ее пропускают, и никто ничего не спрашивает. В бассейне совсем темно; помощница выходит из раздевалки и включает подсветку под водой. Она заправляет волосы под резиновую шапочку, когда вдруг слышит шаги. С едва заметной тревогой она спрашивает, кто это. Ответа нет. Ей делается совсем страшно, она скидывает халат и прыгает в воду. Доплыв до середины, осматривается по сторонам, вглядываясь в окружающий ее мрак, и в это время раздается рычание какого-то черного зверя, ступающего вдоль бортиков. Но мы видим лишь его тень, так как он находится в темноте. Рык еле слышен, будто животное издает его сквозь зубы, а потом – только зеленые глаза, неотступно следящие за девушкой, светятся в темноте, и тут помощница начинает кричать, словно безумная. На крик прибегает привратница, включает свет и спрашивает, что случилось. Ведь никого нет, чего так вопить? Помощница в смятении, она не знает, как объяснить причину своей истерики; представляешь, что будет, если она скажет, что видела здесь женщину-пантеру? Поэтому она говорит, что ей показалось – там кто-то был, какое-то животное. И привратница глядит на нее так, словно та несет полную чушь, – к ней подруга пришла, а она услышала шаги и испугалась; и в этот момент они замечают на полу разодранный в клочья халат и следы звериных лап на мокром кафеле… Ты меня слушаешь?

– Да, просто одна мысль не выходит из головы весь вечер.

– Какая?

– Да нет, просто не могу сосредоточиться.

– Не бойся, расскажи.

– Думаю о своей девушке.

– Как ее зовут?

– Это не имеет значения. Слушай, я никогда с тобой не говорю о ней, но я постоянно о ней думаю.

– А почему она тебе не пишет?

– Откуда ты знаешь, пишет она или нет?! Может, я получаю от нее письма, а тебе говорю, что они от кого-то другого. Или ты роешься в моих вещах, когда я хожу в душ?

– Ты спятил, Валентин. Просто ты никогда не показывал мне ее писем.

– Я вообще не хочу касаться этой темы, но не знаю, сейчас мне захотелось обсудить одну вещь… Когда ты рассказывал о том, как женщина-пантера преследовала помощницу, мне стало страшно.

– И что тебя напугало?

– Стало страшно не за себя, а за мою девушку.

– А-а…

– И зачем я вообще упомянул об этом?

– Ну почему? Говори, если тебе кажется, что…

– Когда ты начал рассказывать, как ее преследует пантера, я представил себе, будто это моя девушка в опасности. А я сижу здесь и даже не могу ее предупредить, чтобы она была осторожней.

– Ясно.

– Но понимаешь, она только потому моя девушка, что включена в нашу борьбу. Хотя не стоит тебе этого знать, Молина.

– Не беспокойся.

– Просто я думаю, что не надо загружать тебя информацией, которую тебе знать необязательно. Это лишние оковы, а у тебя и своих хватает.

– У меня тоже, знаешь, есть такое ощущение, что, будучи здесь, я абсолютно беспомощен; но в моем случае это не женщина, то есть не моя девушка, – это мама.

– Твоя мать ведь не одинока, да?

– Она живет с моей тетей, сестрой отца, просто она очень больна. У нее высокое давление и слабое сердце.

– Но с этим иногда тянут долгие годы…

– Но все равно лучше поменьше ее огорчать, Валентин.

– Ничего с ней не станет…

– Представь, какой это стыд, когда твой сын в тюрьме. Да еще из-за чего?

– Не думай об этом. Худшее позади, ведь так? Думаю, она уже смирилась.

– Но она очень по мне скучает. Мы всегда были так близки.

– Постарайся не думать об этом. А если не получается… думай о том, что ей ничто не угрожает, в отличие от той, которую люблю я.

– Ее враг всегда с ней, внутри – слабое сердце.

– Но она ждет тебя, она знает, что ты выйдешь отсюда через восемь лет, к тому же тебя могут освободить досрочно за хорошее поведение. Это дает ей силы ждать тебя, так к этому и относись.

– М-м, ты прав.

– Иначе можно просто сойти с ума.

– Расскажи побольше о своей девушке, если хочешь…

– А что рассказывать? Она совершенно не похожа на помощницу из фильма; даже не знаю, почему я их сравниваю.

– Она симпатичная?

– Да, конечно.

– Почему конечно? Она могла бы быть страшной. Чего ты смеешься, Валентин?

– Ничего. Сам не знаю, чего смеюсь.

– Но что тебя развеселило?

– Не знаю…

– Ну должно же быть что-то… что-то смешное.

– Смеюсь над тобой и над собой.

– Почему?

– Не знаю; мне надо подумать, я не могу этого объяснить.

– Ладно, хватит хихикать.

– Скажу, когда сам пойму.

– Может, я закончу фильм?

– Да уж пожалуйста.

– На чем мы остановились?

– На том, что она в бассейне, ей удается спастись.

– Точно. Так, что же дальше?.. А, потом происходит встреча психиатра и пантеры.

– Можно я тебя прерву?.. Ты не разозлишься?

– А в чем дело?

– Давай лучше продолжим завтра, Молина?

– Уже не так много осталось.

– Извини, я не могу сосредоточиться на фильме.

– Скучно?

– Нет, не скучно. У меня в голове неразбериха, надо немного успокоиться. Наверное, из-за этого я и хохотал – просто истерика.

– Как хочешь.

– Я пока подумаю о своей девушке. Я кое-чего не понимаю и хочу это обдумать. Не знаю, было ли у тебя такое – будто ты вот-вот что-то поймешь, вот-вот развяжешь узел, но если потянешь не за ту ниточку – все, мысль потеряна.

– Ладно, до завтра.

– До завтра.

– Завтра расскажу, чем все закончилось.

– Не представляешь, как обидно.

– Тебе тоже?

– Да, я бы хотел, чтоб фильм длился дольше. А самое худшее, что кончится он плохо, Молина.

– Но тебе нравится?

– Так время летит быстрее, правда?

– Значит, тебе не очень нравится.

– Нет, нравится, и жаль, что скоро конец.

– Не бери в голову, я тебе другой расскажу.

– Правда?

– Конечно, я помню много отличных фильмов.

– Замечательно, тогда начинай вспоминать один из своих любимых, а я пока поразмышляю, договорились?

– Не потеряй ниточку.

– Хорошо.

– Запутаешь нитки – поставлю тебе двойку по домоводству, мисс Валентина.

– Обо мне не беспокойся.

– Все, замолкаю.

– И не называй меня Валентиной, я не женщина.

– А я откуда знаю?

– Извини, Молина, но демонстрировать я тебе ничего не буду.

– Не бойся, просить не стану.

– Спокойной ночи, приятных сновидений.

– Да, тебе тоже.

* * *

– Я слушаю.

– Как я тебе уже говорил вчера, последнюю часть я не очень хорошо помню. В ту ночь ее муж звонит психиатру и просит его прийти. Тот приходит, и они вместе ждут Ирену, которой нет дома.

– Где ждут?

– В квартире архитектора. Но вот звонит его помощница и просит приехать к ней, а потом вместе с ней – в полицию. Она звонит сразу после той сцены в бассейне. Поэтому архитектор ненадолго оставляет психиатра одного, совсем ненадолго, и вот – пока его нет, приходит Ирена и обнаруживает психиатра у себя дома. Уже, конечно, ночь; комнату освещает лишь настольная лампа. Психиатр, до ее прихода что-то читавший, снимает очки и сверлит ее взглядом. Ирена чувствует странную смесь неприязни и желания, потому что он привлекательный, я тебе уже говорил, сексуальный. И тут случается нечто странное. Она бросается в его объятия, потому что чувствует себя покинутой, никому нет до нее дела, муж оставил ее одну. А психиатр понимает это так, что ее влечет к нему и, если он поцелует ее, а может, и не только поцелует, она сможет избавиться от навязчивых мыслей о женщине-пантере. И он целует ее, Ирена не сопротивляется, они начинают обниматься, но вдруг она… она выскальзывает из его объятий, смотрит на него из-под слегка опущенных век – зеленые глаза горят желанием и ненавистью одновременно. Она бросается в сторону, в другой конец комнаты, где стоит замечательная мебель прошлого века – все эти кресла с бархатной обивкой и столы с вязаными салфетками. Она хочет спрятаться, чтобы свет от настольной лампы не попадал на нее. Она кидается на пол, психиатр пытается защититься – слишком поздно: не видно, что происходит там, в темноте, но она превращается в пантеру, а он хватает кочергу у камина, чтобы защититься, но пантера уже набросилась на него. Он хочет ударить ее этой кочергой, но она уже разодрала ему когтями горло, и вот он распростерт на полу, а из раны хлещет кровь. Пантера рычит, показывая свои белые клыки, снова выпускает когти и рвет ему лицо – щеки и губы, которые она только что целовала. Тем временем архитектор уже приехал к своей помощнице в пансион, и они пытаются дозвониться психиатру, предупредить, что он в опасности, потому что теперь уже совершенно ясно: это не просто воображение Ирены, она действительно женщина-пантера.

– Нет, она просто убийца-психопатка.

– Пусть так, но они слышат только гудки, трубку никто не берет – психиатр-то лежит мертвый, весь в крови. Затем архитектор, его помощница и полицейские, которых они успели вызвать, медленно поднимаются по лестнице, видят, что дверь в квартиру открыта и там лежит мертвый мужчина. А Ирены нет.

– И что потом?

– Муж знает, где ее искать, она могла пойти только в одно место, и, хотя на дворе полночь, они направляются в зоопарк… а если точнее – к клетке пантеры. О, совсем забыл одну вещь!

– Какую?

– В тот день Ирена ходила в зоопарк снова взглянуть на пантеру, которая так завораживала ее. И пока она была там, пришел смотритель, чтобы накормить животное мясом. Это тот выживший из ума старик, о котором я уже говорил. Ирена была довольно далеко, но все видела. Смотритель пришел с ключами, отпер клетку, отодвинул засов, открыл дверь и побросал внутрь большие куски мяса, потом снова задвинул засов, но забыл ключ в замке. Стоило ему отвернуться, как Ирена подошла и вынула ключ. Но все это было днем, а сейчас ночь, психиатр мертв, архитектор с помощницей и полицейскими направляются в зоопарк – это всего за несколько кварталов от его дома. Но Ирена уже подходит к клетке пантеры. Она двигается как лунатик, в руке у нее ключ. Пантера спит, но, почуяв запах девушки, просыпается. Ирена смотрит на нее через решетку. Потом медленно подходит к двери, вставляет ключ в замок и отпирает его. Тем временем приближаются люди; слышны сирены – полицейские машины сигналят, чтобы им давали дорогу, хотя в это время суток на улицах почти никого нет. Ирена отодвигает засов, открывает дверь и выпускает пантеру. Девушка будто пребывает в другом измерении; у нее очень странное выражение лица, трагичное и одновременно восхищенное, взор затуманен. Пантера одним прыжком оказывается на свободе; на миг она будто зависает в воздухе, а Ирена стоит на ее пути. Через секунду Ирена уже лежит на земле. Подъезжают машины. Пантера бежит по парку, перебегает через дорогу, и в этот момент ее сбивает несущийся на полной скорости автомобиль. Люди вылезают и видят, что пантера мертва. Архитектор подходит к клетке и находит Ирену, лежащую на гравии в том самом месте, где они встретились в первый раз. Ее лицо изуродовано, она мертва. Помощница подходит к архитектору, и они уходят вместе, держась за руки, пытаясь забыть ужасное зрелище, свидетелями которого стали. Всё, конец. [2]2
  Фильм, рассказанный Молиной, – это картина «Люди-кошки» («Cat People», 1942, США, реж. Жак Турнер).


[Закрыть]

– Тебе понравилось?

– Да…

– Очень или не очень?

– Жаль, что фильм закончился.

– Но это было интересно, правда?

– Да, конечно.

– Я рад.

– Я, наверное, спятил.

– В чем дело?

– Жаль, что все закончилось.

– Ну и что, я тебе еще что-нибудь расскажу.

– Нет, дело не в этом. Ты будешь смеяться…

– Ну?

– Мне жаль, что все закончилось, потому что я привязался к персонажам. Фильм закончился, и они будто умерли.

– Значит, Валентин, у тебя тоже есть сердце.

– У всех ведь должно быть это… какая-то слабость, я имею в виду.

– Это вовсе не слабость.

– Странно, как сложно прожить, не привязавшись к чему-нибудь… Как будто мозг должен постоянно вырабатывать привязанность к чему-то…

– Думаешь?

– …как желудок вырабатывает желудочный сок для пищеварения.

– Ты правда так думаешь?

– Да, это как капающий кран. Капли все падают и падают, и с ними ничего не поделаешь.

– Почему?

– Кто знает?.. Они переполняют сосуд под краном и все равно продолжают капать.

– И тебе не хочется думать о своей девушке?

– Но этого не избежать… и мне дорога любая вещь, что напоминает о ней.

– Расскажи, какая она?

– Я бы… отдал все что угодно, лишь бы обнять ее, хотя бы на секунду.

– Этот день не за горами.

– Иногда мне кажется, что этот день так и не настанет.

– Тебе же не пожизненный срок дали.

– С ней может что-нибудь случиться.

– Напиши ей, скажи, чтобы она берегла себя, что она нужна тебе.

– Никогда. Если так думать, то ты в этом мире уже ничего не изменишь.

– А ты собираешься изменить мир?

– Да, ты, конечно, можешь смеяться… Обычно люди смеются, когда им такое говоришь, но это просто необходимо… изменить мир.

– Но ты не можешь вот так просто его изменить, тем более в одиночку.

– В том-то и дело, я не одинок!.. Понимаешь?.. Это правда, и это очень важно!.. В том-то и дело, в эту самую минуту я не одинок! Я с ней и с теми, кто думает так же, как я и она… И я не должен об этом забывать. Это та ниточка, которая иногда выскальзывает у меня из рук, но теперь я ее поймал и не упущу… Я не далеко от своих товарищей, я с ними! В эту самую минуту!.. И не важно, что я не могу их видеть.

– Если тебя это поддерживает – прекрасно!

– Какой же ты идиот!

– Ну и выражения…

– Тогда не раздражай меня… Не говори, будто я какой-то там мечтатель, забивший себе голову невесть чем. Потому что это не так! Я не из тех, что любят сидеть в кафе и разглагольствовать о политике, ясно? И доказательством тому-то, что я сейчас здесь, а не в кафе!

– Прости.

– Ничего.

– Ты начал рассказывать про свою девушку и не закончил.