Текст книги "Аберистуит, любовь моя"

Автор книги: Малколм Прайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 15

Разумеется, он не ошибся. Может, в пылу схватки я бы и пустил их в ход, но не вот так, хладнокровно. Может, занимайся я прилежнее спортивными играми на уроках Ирода Дженкинса, моя рука не дрогнула бы, но, как верно заметил Лавспун, я – цаца.

Что поделаешь. Я вышел из школы и поехал куда глаза глядят, через Комминс-Кох на Пенрхинкогх, а там – на запад в сторону Борта, все дальше и дальше от побережья. По дороге мне на ум снова и снова приходили слова Лавспуна. С каких пор я неравнодушен к Бьянке? Вспомнилась ночь, когда я привез ее к себе домой. Чтобы совершить акт, который – наряду с деньгами – повинен почти во всех моих бедах. Сколько лет я сидел и смотрел, как люди корчатся на моем клиентском стуле, снедаемые подозрением, что им изменяют. И каждый думал, что его несчастье – единственное в своем роде, каждый думал – стоит заплатить мне деньги, чтобы опасения подтвердились, и станет легче. Все это я выслушал уже тысячи раз, Как священник исповеди; я – торговец липовыми индульгенциями. Акт, который перепахивает сердце. Который газеты называют сексуальным сношением, Лавспун зовет половым соитием, мужчина в баре называет перепихоном, Бьянка – вот парадокс – назвала это любовью, а миссис Ллантрисант стыдилась называть хоть как-нибудь. Акт холодного животного совокупления, который в этом городе зачастую не подразумевает ничего, кроме банальной похоти. Я не знал, почему его совершил. От одиночества, от страха и алкоголя, вероятно. Я не задумывался. Почему? Да потому, что она – девушка из «Мулена», и мы все знали, что у них не бывает чувств, а те, что бывают, выдуманы для соответствия обстоятельствам. Мы, мужчины, предостерегали друг друга, чванясь своей опытностью: держись подальше от этих продажных душ. И вот что выходит. Бьянка рискнула жизнью, чтобы мне помочь; и, может быть, уже погибла, а может – и того хуже. На такое могла подвигнуть только любовь или нежность, словом, чувство, на которое она якобы не способна. Я попытался представить, как Мивануи, бойкая и прыткая дочь Аберистуита, жертвует собой ради меня. Но как ни напрягал воображение, знал железно – об этом не может быть и речи.

Когда я добрался до Борта, сквозь серую пелену туч забрезжила заря. Я проехал по полю для гольфа, остановился у подножия дюны и вышел. Я собирался искупаться. Но, взобравшись на верхушку дюны, передумал. Вместо этого сел на песок и стал наблюдать за медленным беспрестанным бегом всеочищающих вод. Мои веки постепенно тяжелели, и я уснул. Меня разбудил Кадуаладр. Тот ветеран, которого мы с Мивануи угощали на пикнике. Кадуаладр предложил мне отхлебнуть у него из банки «Специального», и я не стал отнекиваться, хотя от крепкого пива на пустой желудок меня замутило. Некоторое время мы не разговаривали – просто глядели в вечность океана. Потом я задал ему тот же вопрос, что и Лавспуну Кто такая Гуэнно Гевара? Загадочная женщина-воин, с которой Мозгли познакомился за неделю до смерти.

Кадуаладр ответил не сразу, а когда ответил, то сказал просто:

– Шлюха она была.

– И все? Просто шлюха?

– До войны была шлюха. Девчонка с чайничной попонкой. Потом отправилась в Патагонию, стала солдатом. А после войны – кто ее знает? Она пропала.

Старый солдат встал и уже собрался уходить, когда я окликнул его:

– Помните, что вы сказали о Рио-Кайриог?

Он помедлил.

– Вы сказали, что ваш вариант истории в школе не проходят. Помните?

– Да.

– Вы можете рассказать ваш вариант? Подлинную историю Рио-Кайриог?

– Нет.

– Но вы же там были, не так ли?

– Да уж, я там был.

Он покачал головой и добавил, прежде чем уковылять вдаль:

– Но я не могу рассказать тебе эту историю. Не я должен ее рассказывать.

Когда я вернулся в контору, меня ждала записка от Иа – он просил позвонить, – а Ллинос опять сидел в моем кресле. Он выскабливал грязь из-под ногтей и сказал, не поднимая глаз:

– Хорошо поплавал?

– Недурственно, тебе самому стоило бы почаще бывать на солнце.

– Может, ты и прав, – сказал он, по-прежнему обращаясь к своим ногтям.

Я уселся напротив, на клиентский стул, и стал ждать, пока Ллинос скажет то, что хочет сказать. Ни гугу. Мы так и сидели молча.

Зазвонил телефон.

– Сыскное бюро Луи Найта.

– Если хочешь увидеть девушку, приходи сегодня в полночь в гавань. К «Чандлеру».

– Простите, кто это говорит?

– Приходи один, а то мы ее на куски пошинкуем. – Звонивший дал отбой, а я повесил трубку, стараясь сохранить бесстрастное лицо.

Ллиносу, похоже, было даже скучно спрашивать, кто звонил. Наконец он заговорил. О палеоантропологии.

– Изумительная наука, – сказал он, поднимая взгляд от ногтей.

– Если ты пришел попросить книжку по этому предмету, то последнюю я отдал миссис Ллантрисант.

– Это, кстати, мое хобби.

Я раздумывал, почему же он здесь. Не нашли ли они Бьянку?

– В университете есть малый, который на этом специализируется. У него в компьютере отличная программа трехмерного моделирования. Берет черепа людей Каменного века, сканирует их, а потом медленно восстанавливает ткани, мускулы, все такое, и в конце концов – вуаля! – перед нами человек Каменного века.

– Зачем? Мы и так знаем – он выглядел как ты.

Он было дернулся, но сегодня предпочел блеснуть самообладанием.

– Мы нашли под ногтями у Эванса-Башмака кое-какие волокна. Почитай, ничего, но мы их отдали этому малому, он загнал их в компьютер и восстановил узор плетения. Это была попонка на чайник. Тогда мы пригласили из бюро в Кардиффе двух скоровязов, и они нам сварганили копию исходной попонки.

Я знал, что будет дальше.

– Я просто взял ее и сходил к миссис Крикхауэлл в «Вязкий ум». Она сказала, что попонка такая же, как та южноамериканская, которую украли из музея. И самое смешное – она сказала, что недавно видела ее у тебя в руках.

Он встал и направился в туалет. Взявшись за ручку, он добавил:

– Внизу полицейский наряд на случай, если у тебя нет настроения ждать.

Едва он вошел, я метнулся к двери и повернул ключ.

– Прости, Ллинос, ей-богу, прости! – крикнул я через дверь. Затем подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Инспектор не солгал – полицейский глянул наверх и помахал. Настала пора задействовать мой аварийный выход через чердак. Я понимал, что теперь мне не отделаться одной ночью в камере, и отчаянно пытался задержаться на свободе, чтобы увидеть Бьянку. Хотя запереть в туалете Ллиноса значило заплатить за это страшной ценой. Такое он мне с рук не спустит.

* * *

Иа открыл дверь, бросил единственный взгляд на мужчину в потрепанном белом парике, темных очках и с фальшивыми усами и сказал:

– А, это ты.

И проводил меня в кухню, где густо пахло недавно пожаренным беконом.

– У меня тут кое-кто тебя хочет видеть, – сказал он, наполняя старый чайник со свистком и ставя его на газовую плиту. – Это мой старый товарищ, еще по Органам. Он знает кое-что о МИКРе.

Иа подставил мне стул, и я сел.

– Давным-давно перед ним поставили задачу – разгромить организацию; однако он погорел, и ему разработали новую легенду.

Отец вышел и через несколько минут вернулся с бывшим агентом. Удивление затопило мое лицо. Это был папа Бронзини.

– Бон джорно, – выдохнул я.

Он печально улыбнулся и пафосом:

– Все о'кей, сэр, мы можем отбросить всякие арриведерчи.

– Так вы, значит, не итальянец? – проговорил я очевидное.

Он покачал головой:

– Увы, нет.

Наступил неловкий миг – я ждал от него объяснений, но не дождался.

– Ну, что ж, меня вам одурачить удалось, – наконец произнес я.

– Я в свое время немного актерствовал – в драмкружке. Полагаю, вам подобное не чуждо?

– Я видел пару пьес.

– Неужели, сэр? Какие же?

– Э… «Веер леди Уиндермир»,[31]31
  Комедия английского драматурга и поэта Оскара Уайлда (1854–1900).


[Закрыть] – отчаянно выпалил я.

– Теннесси Уильямса?[32]32
  Теннесси Уильямс (1911–1983) – американский драматург.


[Закрыть]

– Э… да!

Он кивнул.

– Я работал по Станиславскому – ешь, пей, живи в роли, вот и весь секрет. – Его глаза затуманились при воспоминании о временах грима и рампы. – Ах да – я много играл в этой, в «Ричарде II»[33]33
  Пьеса У. Шекспира (1595).


[Закрыть]… «Я долгое время проводил без пользы, зато и время провело меня».[34]34
  Пер. Мих. Донского.


[Закрыть] Вам она знакома, сэр?

– Да, одна из моих любимых.

Похоже, он остался доволен. Я вежливо улыбнулся и уставился в пол: на идеально-чистой красной плитке лежало несколько соломинок. Сколько я себя помню, вокруг отца всегда валялась солома. Даже в гостиной. Однако она только подчеркивала ощущение чистоты, ведь ассоциировалась с осликами. А что может быть чище ослиной души? Наверное, поэтому отец, выйдя в отставку, и стал разводить осликов. Проведя много лет на моральном дне Аберистуита, бок о бок с уголовниками, он занялся единственной отраслью экономики, которая в этом городе производила невинность. Конечно, и Сослан стремился к чему-то подобному. Он торговал квинтэссенцией младенчества – сахарным, ванильным ароматом материнской груди. Но от тех, кто стоял и ел у его прилавка, невинностью и не пахло, даже если они всей душой желали повернуть часы вспять. Папа Бронзини все болтал и болтал о театре, в какой-то момент ослица – кажется, Миньона – просунула голову в окно, немного послушала, бросила на меня сочувственный взгляд и ускакала. Наконец разговор зашел о старых временах, когда отец с Бронзини служили в Органах правопорядка и Бронзини пытался прищучить МИКРу. По мне, Бронзини оказался фигурой жалковатой, но я видел, что Иа перед ним благоговеет и глядит с некритическим восхищением, как Бронзини, ныне первый гангстер Аберистуита, описывает деяния ультрасекретного элитного подразделения, известного как МИКРа. Он рассказал, что до войны Гуэнно Гевара была уличной девкой и записалась в армию, чтобы подзаработать в войсках. Оказавшись за океаном, она почувствовала вкус к сражениям и воевала хорошо.

– Понимаете, в этом вся Гуэнно, сэр, – объяснил старый полицейский. – К чему бы она ни приложила руку, все у нее спорилось. Отличная шлюха, отличный воин и отличный вожак МИКРы.

После войны Лавспун вознаградил ее – предложил ей любую должность на выбор, не предполагая, что бывшая проститутка изберет пост во новосформированной лиге «карающих разврат». Она же, по обыкновению, преуспела и на этом поприще, со временем поднявшись в иерархии до самого верха. И вдруг исчезла. Никто за пределами организации не знал, кто она и где она, хотя, вероятно, Мозгли разузнать это удалось. Однако он, разумеется, был мертв.

Примерно за десять минут до полуночи между рядами лодок, складами и ловушками для омаров я пробрался на Портовый проезд. Вдалеке слышались рыдания полицейской сирены и выл мотор летящего на предельной скорости автомобиля. Погоня. Я занял позицию в тени ночлежки через дорогу от «Чандлера» и задумался над тем, что натворил. Заперев Ллиноса, я, видимо, сжег мосты; словно цеплялся за край обрыва нормальной жизни Аберистуита – и вот соскользнул последний палец.

У меня под ногами мяукнул кот, и я подпрыгнул; резко шоркнули подметки, и страх уверил меня, что это услышала вся округа. Мчащийся автомобиль приближался. но полицейская машина, кажется, отстала – сирена глохла, удаляясь в сторону Пенпаркау. Неожиданно через дорогу открылась дверь. Волоски у меня на загривке вздыбились, и я перестал дышать. Все на секунду затихло. Стук моего сердца – громче литавр.

Из склада выступил кто-то – или кого-то выпихнули. Судя по фигуре – женщину. Она повернулась и глянула в мою сторону. При том освещении и на том расстоянии было ничего толком не рассмотреть, но я знал – это Бьянка. Я двинулся вперед, боясь, что ловушка вот-вот захлопнется; Лавспун дал мне слово, но чего оно стоило? Зачем назначать встречу в таком месте, в такой час? Бьянка меня узнала и уже собиралась что-то сказать, но тут из-за угла на двух колесах выскочил давешний автомобиль. Мой взгляд метнулся к нему – знакомая машина, я видел ее совсем недавно. Бьянка обернулась, и у меня из горла исторгся крик. Растерянность и ужас пронеслись по лицу Бьянки, раздался удар, и девушка взлетела в воздух, как тряпичная кукла. Переворачивалась, переворачивалась, переворачивалась и упала – раздался треск, словно по дереву ударили топором. Не в силах пошевелиться, я стоял и оцепенело смотрел, как автомобиль задним ходом отъехал на ярд, а затем вновь врезался в изломанное тело Бьянки. Дверца распахнулась, оттуда выскочил человек, и, обогнув капот, шмыгнул в темный проулок между складами. Несколько секунд спустя в гавани затарахтел лодочный мотор.

Я подбежал сбоку к Бьянке и опустился на колени.

Она подняла взгляд – ее глаза стекленели от боли; преодолевая агонию, она силилась заговорить. Баньши выл все громче – полицейская сирена приближалась. Я нежно обхватил Бьянку за плечи, велел не разговаривать.

– Луи!

– Все хорошо, только молчи.

Она обвила мою руку слабыми детскими пальчиками.

– Луи!

– Я здесь, детка!

И тогда ее указательный палец отделился от остальных и медленно согнулся в крючок, словно перст самой смерти; девушка медленно указала на себя и беззвучно произнесла одно слово. Меня как будто потянула за этим пальцем невидимая нить, и когда мое ухо приблизилось к губам Бьянки так, что я ощутил тепло ее дыхания, она заговорила вновь. Каждое слово вызывало корчи в ее раздавленном теле, словно она рожала ребенка.

– Луи!

– Все нормально, не разговаривай!

– Я… люблю… тебя!..

– Ну что ты, что ты!..

– Сочинение…

– Нет, не надо, не напрягайся!

И тут, как бы в миг расставания души и тела, Бьянка вцепилась в меня с пугающей новой силой.

– Сочинение… – отчаянно задохнувшись, проговорила она, – в печной трубе…

Хватка ослабла, и ее голова стукнулась об асфальт, блестящий от крови.

Полицейская машина юзом влетела на дальний конец набережной, а я поглядел на автомобиль убийцы – его двигатель продолжал работать – и осознал, где видел его раньше. Машина была моя.

Глава 16

Я потягивал кофе и читал передовицу Мейриона, посвященную Бьянке:

Почти неделя миновала со времени трагической гибели Шонед Пенмайнмаур, более известной обитателям нашего знаменитого квартала развлечений как Бьянка. Девушки, которая в последний раз натянула нос отвергшему ее обществу, будучи похороненной в своем сценическом костюме. К нынешнему моменту многие уже стали забывать ее; а прочим она и с самого начала была до лампочки. Тем глупее с их стороны. Фото печальных похорон на кладбище Лланба-дарн во вторник содержит важное послание для всех нас. На траурной церемонии было всего четверо скорбящих. Ее близкая подруга Мивануи Монтес; детектив-инспектор Ллинос; фотограф нашей газеты; и одинокая фигура прохожего, который остановился, тронутый сердечным сочувствием. В грязной шинели, подпоясанной бечевкой, с грязным, изрезанным морщинами от долгих лет страданий лицом, этот человек и сам, как никто другой, понимал, что значит быть отрешенным от очага благополучной жизни Аберистуита: то был ветеран Патагонской войны. Ему на долю выпало в тот день не только преподать нам урок сочувствия, но и, увы, научить нас значению слова «стыд».

Ветераном войны в шинелишке, подпоясанной бечевкой, был я. Знал ли о том Мейрион? Трудно сказать. Откуда бы? Я отправился на похороны в надежде переговорить с Мивануи, однако та простояла все время подле Ллиноса, а после мгновенно скрылась в машине. Ллинос сообщил газете, что отчаянно хотел побеседовать со мной по поводу этой смерти – «трагического происшествия, виновник которого скрылся», – однако не упомянул о том, что я закрыл его в туалете.

С той ночи, когда она умерла, я прятался в трейлере. До сих пор не знаю, как выжил: я стоял над трупом, у машины убийцы – моей машины – двигатель еще работал, и до появления полиции оставались секунды. В такой ситуации остается только одно – принять решение. Любое, почти не важно какое. И я принял решение запрыгнуть в машину, чей радиатор был по-прежнему перепачкан кровью и плотью Бьянки, и дать газ. Бьянка была мертва, это я видел. А если она каким-то чудом не погибла, ей будет больше проку от полиции, чем от меня. Так что я позаботился о своей шкуре. Под визг тормозов полицейского автомобиля я развернулся, вырулил направо у Замка, переехал мост Тревехан; притормозил я только у дороги на Тан-и-Булхский пляж. Здесь я бросил машину и пошел пешком через темные поля к горной крепости Железного века. У меня сложился план, как запутать следы – объехать город по дуге и пешком добраться до трейлера в Инисласе. Я шел четыре часа, но я дошел.

Погода успела испортиться – пласты сизых туч заволокли небо; было промозгло и ветрено, а в воздухе висела влага, готовая то и дело плюнуть в окна трейлера. Я выходил наружу нечасто, но когда это случалось, маскировка под ветерана войны не подводила меня. Как от прокаженных, большинство людей просто отводит от них взгляд.

Стучали в дверь трейлера. Я открыл ее, влетела Амба:

– Что – не торопишься?

– Извини, я тебя не слышал.

– Там холодища, как среди зимы.

– Все в порядке, я сварил кофе – согреешься.

Она сняла куртку с капюшоном и прошла к столу.

– Есть некоторые успехи.

– Да ну?

– Не исключено, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки.

Она открыла школьный рюкзачок и вынула оттуда три книжки. Я прочел названия. Джойс Мунвезер, «Об озерах страсти»; «Управление шлюпом» капитана Маркуса Трелони; «Опыт новой патологии неряшества» д-ра Хайнца З. Нюслина. Я положил книги.

– Я их взяла в школьной библиотеке. Ты не поверишь, кто их брал последний.

– Мозгли?

– Нет. Вторая попытка.

– Извини, дружище, на большее я не способен.

– Ты не поверишь.

– Ошарашь меня.

– Эванс-Башмак!

Я взял «Новую патологию неряшества» и осмотрел форзац.

– Может, мы его недооценивали.

– Не думаю. Посмотри на титульный лист.

Я покорно раскрыл книгу. Из титульного листа ножницами были грубо вырезаны буквы – остались пожеванные края.

– Ему, кстати, за это влетело. Почему я и узнала. Помню, слышала эту историю сто лет назад: он как-то пришел в библиотеку и набрал всяких странных книжек. А вернул порезанными. И я проверила по его формуляру, какие были книжки.

Я открыл остальные две книги; обе изуродованы одинаково.

– О'кей, ума палата, и что это значит?

Как будто насилу дождавшись этого вопроса, Амба вынула листок бумаги и развернула его.

– Вот какие буквы вырезаны: С.Л.У.П.Н.У.В.А.

– Все равно не въезжаю.

– Переставь.

Я секунду потаращился на бумажку, и тут меня оглоушило.

– Лавспуну!

– То-то и оно!

– Так и что это все значит?

– Для чего нужны вырезанные буквы?

Я пожал плечами.

– Для вымогательских писем. Он шантажировал учителя валлийского. Не удивительно, что с ним разделались.

Я несколько секунд размышлял над значимостью этого факта, но из депрессии выйти не смог.

– Что, сердце не поет?

– Извини, Амба, я торчу здесь, потому что меня разыскивают за убийство проститутки. Какие уж тут песни.

– Но это обелит твое имя.

– Не понимаю как.

– Эванс шантажировал Лавспуна. Почему? Потому что он списал сочинение и нашел там что-то изобличающее учителя. Что еще нам известно об Эвансе? Он стащил из Музея редкостную попонку для чайника. Я подозреваю, что эти два факта взаимосвязаны.

– Само собой, только в чем связь?

– Не знаю. Мы собрали еще не все части головоломки.

– Но это значит, что мы топчемся на месте. Мы уже знаем, что Лавспун убил Эванса.

Она поглядела на меня, и слезы огорчения выступили у нее на глазах.

– Нам нужно рассмотреть все под разными углами, Луи. Нельзя ничего упускать, мы же шьем дело, прах его побери!

– О'кей. Что у тебя есть еще?

Она оттолкнула книги и положила ладони на стол.

– Операция «Обыск печи» потерпела крах. Бьянка могла спрятать сочинение в любой печке. Я хотела даже порыться в твоей, но миссис Ллантрисант меня в кухню не пустила. Сказала, что там, куда ты загремишь, тебе печка не понадобится – хоть чистая, хоть какая. Хлеб да вода в тюрьме Кумтиди – вот что тебя ждет.

– Какая трогательная вера в меня.

– Она сказала: «Ведь вот живешь с человеком бок о бок, а толком его и не знаешь, правда?» Ну, потом я пошла в квартиру Бьянки и попыталась там, но было оцепление, и полицейский меня тоже не пустил. Я сказала: «Я пришла почистить печку», – а он сказал, что такой брехни в жизни не слышал. Я подождала, пока заступит другой полицейский. И снова попыталась, и в этот раз сказала, что хочу навестить свою тетушку, которая живет над Бьянкой, – ей девяносто лет, она очень ветхая, и мне приходится время от времени проведывать, как она там – жива ли.

Я вытаращил глаза, но промолчал.

– Он меня пустил, а я пробралась в квартиру Бьянки и как раз проверяла печку, когда вернулся первый полицейский и меня сцапал. Тащит он меня по лестнице, кричит, что упечет меня надолго, но тут внизу у калитки другой полицейский глядит на него и говорит: «Ну, сержант, теперь уж я всего наслушался, – тут вот женщина пришла, говорит, хочет почистить печную трубу!» И знаешь, кто это был? Миссис Ллантрисант!

Мы переглянулись и уставились друг на друга.

– Миссис Ллантрисант?

Амба кивнула.

– Что-то мне это не нравится. Ни капельки.

– Вряд ли ведь это совпадение?

– Боюсь, что вряд ли. И что случилось потом?

– Я укусила полицейского за руку и удрала. – Она помолчала, затем спросила: – Ты сердишься?

Я озадаченно моргнул:

– Сержусь? На что?

– Потому что я провалила игру.

– Ничего ты не провалила!

– Провалила. Потому что из-за меня она узнала, что искать нужно в печных трубах. Я облажалась.

Я шутливо двинул ее в плечо:

– Детка, ты поработала блестяще. Я искренне снимаю перед тобой шляпу, и в один прекрасный день – быть может, на следующей неделе – ты станешь знаменитым частным сыщиком.

Она засияла.

– Ну, тогда побегу дальше разбираться с этими печками.

Но я поднял руку:

– Бросай ты эти печки.

– Почему?

– По моим прикидкам, за вычетом моей печки и печки Бьянки, которые ты проверила, в городе осталось 3998 печей. Это безнадежно.

Она презрительно пырхнула губами:

– Это что за разговоры?

– Послушай, при моей нынешней удачливости вот-вот пойдет снег, и все печки в городе так и так растопят.

Она схватила пальто.

– Проверять все печки в городе ни к чему. Нам нужно просто выяснить, где она побывала, и проверить те, к которым у нее был доступ. Это легко.

Чуть позже в тот день я решил выйти наружу. Учитывая, что половина округи меня разыскивала, это было не очень умно, но я решил: да провались оно пропадом. С таким же успехом меня могли арестовать и в трейлере, где я сидел сложа руки. Я подпоясал старую шинель бечевкой и выпачкал землей лицо и руки. На улице стоял пронизывающий холод, так что в целях теплоизоляции я напихал под шинель мятых газет. Наконец – и это я ненавидел больше всего – намазал себя жидкостью, которую приготовил из протухшей рыбы, вареной капусты и заплесневевшего сыра. Этим я, как мог, сымитировал кислый сырный немытый запах, похоже свойственный бродягам.

Из Инисласа я по болоту вышел к железной дороге, забрался на проходящий товарняк и соскочил с него за милю до станции Аберистуит. Оттуда я через весь город двинулся к морю. Потом забрался на вершину холма Конституции, к камере-обскуре. В кафе на вершине я купил чай и мешочек старых шестипенсовиков для притулившегося в уголке телескопа, через который можно было видеть весь город. Городское Астрономическое общество два раза в месяц собиралось здесь, чтобы поглядеть в маленький шестипенсовый телескоп, но сегодня никого не было. Я отвел объектив от небес и направил на киоск Сослана. Там никого не было, кроме самого Сослана, поэтому я сел и принялся за чай. Спустя пять минут посмотрел снова и увидел то, что хотел. Ллинос наслаждался ежеутренним мороженым. Я подошел к телефону.

– Да?

– Я этого не делал.

– Прошу прощения?

– Я говорю – я этого не делал.

– Кто это?

– Не догадываешься?

– Луи?

– Я просто звоню тебе сказать, что это был не я. И ты это знаешь.

– Неужели?

– Хладнокровно задавить девушку?

– Это была твоя машина.

– Но меня в ней не было.

– Мы нашли на ней твои отпечатки.

– Еще бы не нашли – это, мать-его, моя машина!

– Что тебе надо?

– Не знаю.

Короткое молчание. Ллиноса явно ошарашила искренность ответа.

Потом он припомнил:

– Ты запер меня в уборной, сволочь!

– Послушай, сейчас это не важно…

– Посмотрим, что ты запоешь, когда я до тебя доберусь!

– Я просто говорю, что это можно обсудить позже, а пока знай одно: я ни при чем.

– Хорошо, Луи, если ты невиновен, почему в ту же ночь удрал из города?

– Это ничего не доказывает.

– Не доказывает, но выглядит паршиво, не так ли?

– Если бы я не сбежал, то уже сидел бы в каталажке.

– Думаешь, когда мы тебя поймаем, ты не сядешь? Я в изнеможении вздохнул:

– Это был не я, Ллинос.

– Слушай, допустим ты ни при чем. Допустим, кто-то взял твою машину и задавил девчонку. Допустим это на секунду. А ты в это время был в безопасности дома в своей постели – тогда зачем уехал из города? Ты бы даже не знал, что ее убили. Узнал бы не раньше, чем мы постучимся к тебе в дверь.

– Я этого не делал, Ллинос, и ты это знаешь.

– У тебя есть алиби?

– Не слишком хорошее.

– Где ты был в указанную ночь?

– В какое время?

– Между одиннадцатью и полуночью.

Я помолчал.

– Ну?

– Я был в Гавани.

– Отличное алиби!

До рези в глазах ясно я увидел, во что вляпался. Все безнадежно.

– Мать-его, Ллинос, да зачем же мне убивать Бьянку?

– А кто же убил?

– Кто-то из шайки Пикеля?

– Зачем?

– Спроси у него.

– Придумай что получше.

– Он в ту ночь был с ней.

– Он с ней был каждую ночь.

– Он кое-что украл у Лавспуна и спрятал. У него этого не должно было быть, но было. Он похвастался Бьянке, и она это украла. Если бы Лавспун узнал, то убил бы Пикеля, поэтому тот признался первым. Друиды схватили и пытали ее, чтобы узнать, что она сделала с украденным. Наверное, перестарались. Слишком сильно избили ее. Она, вероятно, была при смерти. И они подстроили ДТП с участием моей машины. Чтобы убить одним выстрелом двух зайцев.

Я чувствовал – он внимательно слушает. Его беспокоило это убийство. У него, вероятно, хватало улик, чтобы меня посадить. Но в глубине души он знал, что это сделал не я.

– Что она украла?

– Некие важные бумаги, которые принадлежали Лавспуну.

– Бумаги? На что девчонке бумаги? Она и читать едва умела.

– Она сделала это ради меня. Она думала, что они нужны мне.

– Они были тебе нужны?

– Не такой ценой. Бьянка зря впуталась в это дело.

– Что такого особенного в этих бумагах?

– Они могли бы доказать, что мальчишек убил Лавспун.

Повисло молчание. Удалось ли мне его зацепить? Мое сердце слегка ускорило ход.

– Ты знаешь, где эти так называемые бумаги сейчас?

– В общем-то нет.

– Что значит «в общем-то»? Ты висишь на волоске, Луи. Наговорил мне с три короба…

– Слушай, я только знаю, что она спрятала их в печной трубе.

– В какой?

– Слушай, я знаю, что работы много, но если отрядить команду, твои люди могли бы, наверное…

– Луи!

– Что?

– Посмотри на небо.

Я откинулся назад и выглянул в окно. В небе словно кто-то разорвал пуховую подушку.

– Видишь, эти белые холодные штучки?

Несколько секунд я еще прижимал трубку к щеке, а потом положил ее на рычаг.

Снег в июне. Через пять минут в Аберистуите растопят все печи.