Текст книги "Восьмая личность"

Автор книги: Максин Мей-Фан Чан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 4. Алекса Ву

Чувствуя себя после сеанса одурманенной, я иду по коридору с липким линолеумом цвета овсянки.

«А ведь было не так уж плохо», – говорю я, обращаясь ко всем, кто есть внутри.

Отвечает только Долли, она улыбается.

«Хочу мороженого», – требует она, убегая куда-то вбок.

«Позже, – отвечаю я и треплю ее за подбородок. – Сейчас только девять».

Долли недовольно кривится. Запахи столовской еды вытесняют весь свежий воздух, что попадает сюда через открытые зарешеченные окна.

«Здесь воняет», – морщится она.

Я отмечаю, что все двери открываются наружу, чтобы нельзя было забаррикадироваться. Об этом я узнала, когда вместе с Анной смотрела документальный фильм о юных правонарушителях. У Анны странное пристрастие ко всему, где рассказывается о жизни в неволе животных или людей. Иногда она привлекает к этому и меня. Думаю, это как-то связано с ее стремлением обезопасить меня. Исправить то, что не получилось исправить до ухода отца, когда он жесткой рукой правил в нашем доме и когда она изо всех сил старалась левой рукой защитить меня, а правой отбивалась от отца. Однако у нее плохо получалось противостоять его злобному характеру. Ей не хватало сноровки, чтобы уворачиваться от его подлых кулаков.

Я вдруг замечаю, что какая-то женщина с тяжелой массой растрепанных светлых волосы смотрит на меня из-за кулера. Она буравит меня взглядом, а когда я подхожу ближе, быстро отворачивается, словно засмущавшись. Присев на корточки за кулером, она принимается постукивать по его корпусу. Дико испугавшись, я бросаюсь к двери. Ее жуткий взгляд действует мне на нервы, постукивание служит мощным и острым напоминанием о моих собственных навязчивых состояниях.

Снаружи я вижу прекрасный сад и красивого садовника, который сражается с огромным кустом белой кружевной гортензии. Я иду к кованым воротам «Глендауна», и цветы и птичьи трели волшебным образом отсекают меня от того, на что мир навесил ярлык сумасшествия.

* * *

Покачиваясь вместе со всеми пассажирами, я еду в метро. Я прижимаюсь затылком к стенке, и в моем сознании возникает образ Дэниела: рыжие волосы, широкие плечи, голубые глаза, мягкая и добрая улыбка.

«Он знает, – заявляет у меня в голове Раннер, – он заметил переключение, когда кто-то из других вышел на Свет. Он читает нас. Он знает».

«Ты так думаешь?» – Я обеспокоена: уж больно рано он узнал о моих других личностях.

«Я точно знаю», – отвечает Раннер.

* * *

Когда я приезжаю, Элла и Грейс уже на месте. Они заняли столик в кафе за торговым центром, в котором я готова только разглядывать одежду, но не покупать. Я издали машу им и вижу, что Элла набросила себе на плечи тот самый позаимствованный у меня свитер цвета мяты. Грейс сделала то же самое, только у нее свитер красный.

– Алекса! – кричит через весь зал мой Здравый смысл.

Ее волосы уложены в такой же аккуратный «боб», как у Дороти Паркер, а поверх надет бордовый берет. Такой фирменный стиль она выбрала два года назад, когда начала работать в «Джин&Ко» – магазине одежды для повернутых на джинсе, для тех, кто, вмылившись в самые обтягивающие джинсы, застегивает молнию с помощью вешалки для одежды.

Три лохматых парня – на вид им далеко за тридцать – поворачивают головы и провожают взглядами идущую ко мне Эллу. Смотрят, как она целует меня в губы. Она поворачивается к ним, затем изящным движением плеч сбрасывает свитер и улыбается.

Я замечаю «Бытие и ничто» Сартра, прикрытое женским модным журналом. Философия и мода не так-то легко уживаются, однако если добавить капельку искусства, то получается очень живенькая «шведская семья».

– Привет, Симона[8]8
  Персонаж сериала «Милые обманщицы», бывшая нянька Арии.


[Закрыть], – говорю я.

– Привет, Челка, – кокетничает Элла.

Я обнимаю Грейс. Она на мгновение отрывается от «Снэпчат», и я вижу у нее на носу желтоватый прыщик.

– Вы уже заказали? – спрашиваю я.

Элла легким движением поправляет берет.

– Гм. – Она пожимает плечами и водружает на нос огромные темные очки в роговой оправе. – Заказывай для себя. Мы уже позавтракали.

– Здесь сплошная обдираловка, – говорит Грейс и добавляет: – Пять баксов за смузи! – За что получает от Эллы недовольное хмыканье.

Появляется официантка.

– Я еще думаю, – говорю я.

Официантка еле заметно вздыхает, однако я сразу же замечаю ее раздражение. По недовольно искривленным пухлым губам.

– Злобная корова, – фыркает Грейс, когда официантка отходит.

– Ш-ш-ш! – обрывает ее Элла.

– Да, злобная! Ты видела, как она смотрела на нас?

Элла обрывает непрошеные катышки на красном свитере Грейс.

– Я тут подумала, – говорит она, когда Грейс отодвигается от ее руки, – мне нужна новая работа.

– Что это вдруг? – спрашиваю я.

– Я на мели, – без обиняков отвечает она. – Тебе хорошо. Ты сможешь покинуть «Глен», когда твоя фотокарьера пойдет вверх. Ты прекрасно двинешься дальше.

– Дальше?

– К чему-то лучшему.

– Элла, ты говоришь глупости.

– Пф. – Она подкрепляет свое несогласие изящным взмахом руки. – Кстати, ты отправила свое портфолио на ту вакансию, что ты хотела получить?

– Да, я включила в него твои портреты на пустоши. Помнишь?

Она закатывает глаза.

– Да, помню. И что теперь?

– Я, наверное, подожду и посмотрю, вызовут ли меня на собеседование. Было бы здорово работать на Джека Карраскейро. Знаешь, в колледже я часть своего диплома написала по его фотографии.

– Уверена, что вызовут, – обиженно говорит она. – И на работу возьмут. А вот мне что делать?

В настоящее время я работаю на полставки на Юстон-роуд, в китайском ресторане, отпускающем обеды на дом. Объявление о найме на эту работу я случайно увидела в окне с грязной занавеской и красными бумажными фонариками, когда шла в школу – я тогда училась в старшем классе.

«На работу требуется человек. Должен быть честным и уметь считать. Обращаться сюда».

Я соответствовала обоим требованиям и нуждалась хоть в каком-то доходе, поэтому решила попробовать. Думаю, мистер Чен взял меня, потому что я (1) умела считать, (2) выглядела относительно честной и (3) говорила на мандаринском диалекте.

Мистер Чен любит ругаться на родном языке. Он в восторге, когда, отдавая склочным клиентам заказ, их можно по-мандарински обозвать «жадными недоумками с куриными мозгами» или «тупыми и уродливыми бабуинами» и при этом улыбаться им и благодарить их на ломаном английском. Мне мистер Чен нравится. Он забавный. И добрый. Настаивает, чтобы я после каждой смены брала еду с собой.

«Ты слишком тощая, ты выглядишь больной. Прямо как палочник!» – говорит он, однако принимать во внимание его комментарий мешает ядреный чесночный запах у него изо рта – он всем советует жевать чеснок. Я не против работы у мистера Чена и прощаю ему его глупость и одержимость королевой, но у меня есть мечта сделать карьеру в фотографии и найти работу по сердцу. Причем такую, которая у меня хорошо получается. К тому же и Анна настаивала на том, чтобы я нашла «достойную» работу, так что, увидев вакансии ассистента фотографа у Джека, я тут же отправила резюме и стала ждать.

– Ну? – с вызовом произносит Элла. – Что насчет меня?

Грейс поднимает голову.

– Мы обе знаем, что моя мама не может работать на полный день, – не унимается Элла, – у нее просто нет сил. А я устала платить по счетам.

Я пожимаю плечами, сожалея о том, что Элла ведет себя как последняя стерва. Я отлично знаю, что в прошлом многие работодатели были вынуждены освобождать миссис Коллетт от занимаемой должности из-за ее депрессии.

Элла понижает голос:

– Знаешь, я слышала, есть одна работа…

– Где? – спрашиваю я.

– В «Электре».

– И что там за должность?

– Администратора и помощь в баре.

– Ты стала бы работать с Шоном?

– Он мне о ней и рассказал. Он говорит, что замолвит за меня словечко перед боссом.

– Не знаю. Мне кажется, это плохая идея. В клубах такого сорта, я слышала, плохо обращаются с девушками и…

– Послушай, – прерывает она меня, – мне достаточно работать всего два вечера, чтобы зарабатывать столько же, сколько в «Джин&Ко» за неделю.

– Но…

– Два вечера! – настаивает она. – В общем, я пока думаю. Мне очень хочется иметь свое жилье. Пусть маленькое, но мое, с моими вещами.

Грейс испуганно поднимает голову.

– Не переживай, ты всегда сможешь пожить у меня, – говорит ей Элла.

Грейс улыбается.

Я беру Эллу за руку – я под впечатлением от ее амбиций. Возвращается официантка.

– Принесите, пожалуйста, зеленый смузи, – прошу я.

С ручкой на весу она поворачивается к Элле и Грейс.

– Это все, – говорю я.

Один из троицы лохматых парней жестом показывает, чтобы им выписали счет. Видя, что они отвлеклись от нее, Элла опускает очки и неожиданно, без всяких причин, разражается скептическим хохотом и поводит плечиком в их сторону. Это эротичное шоу застает меня врасплох.

– Чтоб мне сдохнуть, – говорит Грейс и прячет лицо в руках с обкусанными ногтями.

Парни оборачиваются. Озадаченные и заинтригованные поступком Эллы, как мне кажется. Я не сомневаюсь: если бы Элла вдруг лишилась своей крутизны, своего самодовольства, она все равно была бы наделена чистой, безупречной красотой, какую всем обещает «Вог». Она полностью снимает очки и наклоняется вперед.

– Ну, как все прошло у психа? – шепотом спрашивает она.

– Хорошо, – отвечаю я. – Мне он нравится.

– Для тебя это рекомендация, ну, то, что он тебе нравится?

– Так лучше, чем если бы он мне не нравился.

– Он милый? – дразнит меня она.

– Он мой мозгоправ!

Официантка ставит передо мной стакан, и я делаю несколько больших глотков.

Элла строит несчастное лицо.

– Надеюсь, ты не превратишься в жуткую зануду, которая питается только экологически чистыми продуктами и каждые полгода просвечивает себе задницу. Как это называется? Идди-, ирри-…

– Ирригация прямой кишки, – говорю я.

– Вот видишь! Ты даже знаешь название. Vrai?[9]9
  Правда? (франц.)


[Закрыть]

– Правда, – отвечаю я, беря в руки «Бытие и ничто». – Я не превращусь в жуткую зануду, только если ты оставишь дома своего приятеля Сартра и прекратишь строить из себя française[10]10
  Француженка (франц.).


[Закрыть].

– Договорились. Хотя ад – это другие люди. – Элла хватает свою сумку. – Допивай, – велит она, видя, что парни собираются уходить.

Я допиваю смузи, обращая особое внимание на привкус в нем лимона и шпината.

– Я готова.

– Пошли! – возбужденно восклицает Элла. – Сейчас увидишь, какую куртку я себе приглядела. Она божественная!

Встав, Элла и Грейс приглаживают свои одинаковые стрижки.

– Божественная, – эхом откликается Грейс.

Мы втроем идем на эскалатор. Снедаемая нетерпением, Элла поднимается по ступенькам, поглядывая на свое отражение в стеклянных панелях. Мы сходим с эскалатора на третьем этаже, где нас ждут товары люксовых марок. Элла точно знает, куда идти, и спешит с Грейс в кильватере к свисающему с потолка вешалу, оформленному в промышленном стиле.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает продавщица, радуясь, как я думаю, появлению платежеспособных покупателей.

– Мы просто посмотреть, – улыбается Элла.

Продавщица резко отворачивается. И принимается оглаживать полосатый мохеровый свитер и поправлять стеганый колпак с игрушечной вороной. С клюва вороны свисает несколько ожерелий. Думаю, правильнее было бы посадить сороку, но все равно, витрина привлекает внимание. Мы останавливаемся у раскачивающегося вешала, Элла восторженно вздыхает, и ее взгляд замирает на той самой, как я понимаю, «божественной» куртке. Однако едва Элла начинает снимать этот атрибут рая с вешалки, откуда-то появляется рука…

– Извините, – одновременно звучат два голоса.

Рада сообщить, что один из голосов принадлежит не мне – высокая миловидная девушка с волосами будто смазанными сливочным маслом и с золотыми кольцами в ушах делает шаг назад, улыбается и убирает руку.

– Классная, правда? – говорит она.

– Да. – Элла, как кошку, гладит по рукаву куртку из оленьей кожи.

– У вас есть десятый размер? – кричит девушка через зал.

Продавщица отвечает, что сейчас проверит, затем уходит куда-то искать идеальный десятый размер. Элла снимает с вешалки куртку и примеряет ее, гладит кремовую кожу уже обеими руками.

– Потрясающе, – с тоской говорю я.

– Да, здорово смотрится, – соглашается девушка, и мы обе киваем и восхищаемся тем, как идеально села куртка, Элла же тем временем воркует и щебечет. Я засовываю руку за воротник куртки – моя рука словно попадает в сумку для детенышей кенгуру – и достаю ценник.

– Ты серьезно? – вскрикиваю я, отчего Грейс вздрагивает.

– Что? – улыбается Элла.

– Это же безумие.

– Но она стоит этих денег. Ты так не считаешь?

– Нет! – говорю я.

Девушка озадаченно смотрит на нас; возвращается продавщица с десятым размером. Куртка переброшена у нее через руку, как огромная салфетка у официанта.

– Я беру ее! – заявляет девушка. Даже не удосужившись примерить. Вот так. Раз – и берет.

Я поворачиваюсь к Элле. Ее лицо искажено печалью. Она смотрит вслед идущей к кассе девушке, снимает с себя куртку и начинает пристраивать ее на вешалку. Глядя на это, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не достать свою банковскую карту и, крикнув: «Мы берем ее!», не потратить все свои сбережения. Я пытаюсь улыбнуться, но Элла лишь пожимает плечами. У нее явно болит душа.

– А давай посмотрим, что еще есть, – предлагаю я в надежде развеять ее разочарование, однако на больную душу Эллы ничего не действует. Она словно приросла к месту и таращится на куртку.

Грейс от скуки подходит к манекенам без голов и принимается крутить в руках кожаную сумку, свисающую с плеча одной из кукол. Я наугад вытаскиваю из стопки рядом с вороной джинсовую юбку и кошусь на Эллу. Теперь она смотрит на ту девушку и ее новую куртку. Тоскливое выражение на лице уступило место плотно сжатым губам.

– Ладно, пошли, – говорит она, напоследок оглаживая куртку. – Угощаю всех сладкими рогаликами. С дополнительной корицей и сливками.

Плохо соображая от тревоги, я заглядываю в колпак. Оттуда на меня своими глазками-бусинками смотрит ворона. Такое впечатление, будто она все это время наблюдала за нами. И все наши движения отражались в ледяной черноте ее глаз. Я вслед за Эллой и Грейс иду к эскалатору, и взгляд вороны преследует меня.

Неожиданно я замечаю, что они ускоряют шаг в поисках кого-то или чего-то. Подойдя поближе, я наклоняюсь и не верю своим глазам: Элла запихивает в сумку нечто очень похожее на ту самую куртку из кожи оленя. Она кивает Грейс, и обе устремляются вперед, беспечные, как ветер. И безжалостные. Как воры в ночи.

Глава 5. Дэниел Розенштайн

Каждую пятницу в десять утра я присутствую на собрании АА[11]11
  Анонимные алкоголики.


[Закрыть] в церкви Ангелов. Одиннадцать лет я посещаю одну и ту же церковь, вернее, прихожу в одну и ту же комнату отдыха в одной и той же церкви и сижу рядом с выздоравливающими алкоголиками. Временами, даже после стольких лет, я напрягаюсь, если кто-то как-то не так смотрит на меня или если жизнь кажется слишком хорошей. Или если люди, которые мне дороги, отвергают меня или дистанцируются от меня.

«Никогда не успокаивайся и не теряй бдительности, – как-то сказал мне один из первых наставников, – пока не доберешься до определенного уровня трезвости».

В течение полутора часов я сижу и в основном слушаю. Иногда я тоже что-то говорю. В конце собрания я в очередной раз удивляюсь тому, как у меня поднимается настроение. Негодование или озабоченность исчезают. Близость с другими выздоравливающими алкоголиками часто становится средством против моего мягкого одиночества. Изредка я спрашиваю себя, а встречаются ли они по вечерам, чтобы посидеть в китайском или индийском ресторанчике или чтобы сходить в кино, например? И почему они перестали звать меня с собой – не потому ли, что я слишком часто отказывался? Паранойя расцветает полным цветом; я понимаю, что слишком чувствителен, и прогоняю ее.

Я знаю всех, кто сегодня присутствует – если не считать двух новичков. Оба молодые мужчины за двадцать. Поставив бутылку с водой у ноги, я жду, когда стихнут разговоры. Напротив меня сидит ветеран, он уже двадцать лет не пьет. До прошлого года он был воинствующим противником любых медпрепаратов, в том числе и аспирина. Потом умерла его мать, и стало ясно, что он нуждается в помощи. Один раз в жизни – мужчина, дважды – ребенок. Рядом с ним – мать-одиночка с тремя детьми, не пьет семь лет. Она держится очень сурово и избегает зрительного контакта с мужчинами из нашей группы. Сегодня она постоянно ерзает на стуле, вид у нее осунувшийся, глаза покраснели. В голосе слышится дрожь.

– Сегодня утром, – начинает она, – мой старший сын сказал, что я отдаю предпочтение его сестре. Вероятно, он прав. Моя мать поступала наоборот. Она ненавидела меня, а брату отдавала предпочтение.

Выздоравливающие от какой-нибудь зависимости часто ищут причины, объясняющие их зависимость. Ненависть матерей, жестокость отцов. Сломанные семьи. В результате эта боль побуждает нас, зависимых, к действию, и мы находим кратковременное облегчение в различных привычках. Для некоторых из нас химическое состояние, характеризующееся непреодолимой тягой, трансформирует наш недуг из дефекта характера в болезнь, своего рода медико-нравственный гибрид. В моем случае проблема, как я считаю, больше нравственная – это мое желание. И я изо всех сил пытаюсь контролировать его. Я оглядываюсь по сторонам, гадая, у кого внутри какие желания и насколько хорошо нам удается обуздывать их, когда они, будто дикая лошадь, встают на дыбы или несутся вскачь, поднимая пыль.

* * *

Когда я захожу в «Кабуки», метрдотель просить назвать имя.

– Розенштайн, двое на час дня, – говорю я, обращая внимание на его тонкую талию, на роскошный, идеально сидящий жилет.

С нашего обычного столика открывается вид на миниатюрный сад камней. Каждый дюйм садика ухожен, каждое деревце или кустик подстрижены. Я люблю наши ежемесячные обеды по пятницам. К сожалению, в прошлый раз нам пришлось его пропустить, так как Мохсин читал лекцию в Королевском колледже психиатров – его часто туда приглашают, и он с удовольствием ведет занятия.

– Ваш гость уже здесь, сэр. – Метрдотель улыбается. – Прошу, следуйте за мной.

Следуя за метрдотелем, я прохожу мимо висящего у входа вишневого кимоно из тяжелого шелка и прикидываю, что буду заказывать: на закуску перцы шишито, потом лосось в соусе терияки. Иногда мы берем на двоих крабовые роллы или скальные креветки, однако сегодня я намерен ограничиться двумя блюдами, потому что с болью осознаю, как увеличивается моя талия. Мой рот наполняется слюной, и я начинаю представлять веснушчатую красавицу-официантку, которая обычно обслуживает нас. Возможно, она и сегодня здесь, думаю я, ведь на мне новая куртка и она отлично сидит.

На обоих концах барной стойки, словно подставки для книг, стоят два официанта и вежливо кивают. За стойкой безвкусно одетый бармен. Мне виден край его трусов от Келвина Кляйна.

«Идиот», – ругаюсь я и тут же одергиваю себя. Этот нелепый всплеск зависти вызван ощущением старости – я чувствую себя старше своих пятидесяти пяти лет. Я тут же улыбаюсь самому себе и прощаю идиота.

Оглядывая зал в поисках Веснушчатой красавицы-официантки, я слышу голос Мохсина.

– Дэниел! – машет он мне.

Я сожалею о том, что он кричит и таким вот образом привлекает к себе всеобщее внимание. Я машу в ответ, давая понять, что вижу его, но все равно ищу глазами Веснушчатую.

Мы обнимаемся.

– Рад видеть тебя. Классная куртка.

– Спасибо, новая, – говорю я.

– Очень красивая. Можно подумать, что ты хочешь произвести впечатление на одну симпатичную официантку.

– Ты видишь меня насквозь.

– Моника снимет с тебя шкуру.

– Моника не узнает.

Едва эти слова слетают с языка, как меня охватывают угрызения совести. Воспоминания об отце и его лжи до сих пор остаются источником боли.

Сев, я обнаруживаю, что в садике появился маленький фонтан: круглолицый Будда из серого камня, спокойный и довольный, над его объемистым животом – нефритовые бусы. Я смотрю на него и резко втягиваю в себя воздух, одним движением расстегивая ворот рубашки. Интересно, как он может быть так доволен собой, когда на его плечах такой груз? Я оглядываю ресторан и вижу, что большинство гостей очень сильно напоминают нашего веселого толстого приятеля.

– Как Моника? – спрашивает Мохсин. – Ведь у вас, ребята, скоро первая годовщина.

– Пятнадцатого сентября.

– Что-нибудь планируете?

– Моника составила список. Мне просто надо выбрать.

– Романтично. – Он смеется. – Вы все ходите на уроки свинга?

– Давно там не были, – отвечаю я и ощущаю приступ горечи.

Моя Клара любила танцевать.

Я познакомился с Кларой в восемьдесят шестом в одном бенефициарном фонде, где она помогала мне собирать средства для левых крайне левацкого толка. В тот период она находилась в годовом академическом отпуске, но, вместо того чтобы с рюкзаком мотаться по Европе или ловить кайф на каком-нибудь азиатском острове, предпочла трудиться на политические фонды. В двадцать три у нее уже был немалый опыт организационной работы. Будучи вторым поколением в семье коммунистов, впитав леворадикальные идеи с молоком матери, она была истинной дочерью своих родителей, которые симпатизировали Коммунистической партии США. В юном возрасте ее познакомили с Кастро, а с Марксом – когда она была еще меньше. Сбор средств стал второй натурой Клары; о том, чтобы не участвовать, речи не было. Она была борцом, который стремился творить добро для народа. По ночам я заставал ее за чтением, тайным и запойным, трудов Мао «Против либерализма», «О затяжной войне», «Выступления на Совещании по вопросам литературы и искусства в Яньани». Ноги подтянуты под себя, в руке сигарета. Я мог часами наблюдать за ней, как ее внимание сосредоточивается на важных словах, как она, будто кость, то и дело бросала в мою сторону улыбку.

В тот день, когда мы познакомились, она напоминала облако красной тафты. Такими же красными были и ее губы.

То была любовь с первого взгляда.

«Слегка теплые» – вот так Клара описывала мои отношения с политиками, давая понять, что, если я надеюсь встречаться с ней, мне придется изменить свои взгляды. Что я и сделал, причем быстро и шумно, так, чтобы она узнала, что я ради свидания с ней вступил в Коммунистический союз молодежи. Полгода спустя мы стали жить вместе; на следующий год мы поженились.

Именно Мохсин все четыре года после смерти Клары подталкивал меня к тому, чтобы я снова стал с кем-нибудь встречаться. Предупреждал, что очень легко попасть в ловушку комфортного одиночества, что с ним часто и происходит. Сначала я отмахивался от его советов, мне было больно даже думать о сексе с другой женщиной. Я чувствовал, что это неправильно, что это предательство. Что это чужеродно.

«Боюсь, это просто вопрос времени», – сказали мне тем спокойным тоном, каким разговаривают с лежачими больными. Врач избегал взгляда моих покрасневших глаз. Две недели спустя ее унес рак.

Одинокий и сломленный, я закрыл ее мертвые глаза. Прикрыл ее исхудавшее, похожее на скелет тело. Тело, измученное болью.

Поверженный беспомощностью, я тогда был полон ненависти – к врачам; к медсестрам; к человеку, мывшему застланный бледным линолеумом пол в палате в тот день, когда ее не стало; к молодой женщине, которая, разговаривая по телефону, столкнулась со мной; к владельцам местных магазинов, знавшим, что я алкоголик, и отказывавшим мне в виски, в котором я стремился утопить свою тоску; к входной двери с ее дурацким замком; к звуку, который она издала, когда закрылась; к миру. Я ненавидел весь этот чертов мир и всех живущих в нем.

Мохсин смотрит поверх меню.

– Ну, как дела? Как новая пациентка – Алекса?

Я киваю.

– Хорошо. Я все еще перевариваю первый сеанс и те сведения, что она указала в анкетах. Есть большой прогресс.

– Вылезло что-нибудь необычное?

Я задумываюсь на мгновение.

– Она боится воздушных шариков.

– Глобофобия.

– У этого есть название?

– В наши дни название есть у большинства вещей и явлений. А чего конкретно: думать о них, видеть их или прикасаться к ним?

– Не знаю, – озадаченно говорю я. – Она так написала в анкете.

– У большинства фобий симптомы зависят от источника страха.

– Ну, источником мог бы быть ее отец.

– Ясно.

– Я тут думаю, какое лечение было бы самым эффективным, если брать в расчет то, что он бросил ее, – говорю я.

– Границы и последовательность.

– А если у нее нет ДРЛ? – спрашиваю я.

– Тогда твоя задача – не дать ей зря потерять время.

– Я предполагал, что ты это скажешь.

– В противном случае она начнет выключаться и окажется в большой опасности. Не исключено, что она уже сейчас теряет время из-за того, что не может вспомнить свои действия. Ты говорил, что у нее ограниченная память.

– Верно.

– В зависимости от того, насколько диссоциировано ее сознание, личности могут действовать до такой степени автономно, что пациент не знает, кто управляет его телом. Может быть так, что Алекса, хозяйка, тоже будет выключаться.

Я киваю, обдумывая его слова. Расщепленная личность. Как получается, что диссоциация настолько эффективна, что мешает человеку почувствовать – или даже вспомнить, – что в нем действует альтернативная личность, которую психиатры обозначают термином ВНЛ (внешне нормальная личность)? Но одна пациентка, Руби, кажется, ее звали, как-то сказала:

«В личности, которая не чувствует, ничего «нормального» нет. Это все равно что позволить неконтактному автопилоту управлять тобой в течение дня».

Руби постоянно увольняли с работы. Она не помнила о том, что ее уволили, что ее письменный стол пуст, а личные вещи собраны. По телефону или в письменной форме ей сообщали, что ее вспыльчивое или оскорбительное поведение неприемлемо и что ее контракт аннулирован. Позже мы обнаружили, что личность, доводившая ее до увольнения, была создана ею в подростковом возрасте. Это была озлобленная и деструктивная личность, которая не задумываясь бросала об стену стакан или стул или билась об стену сама.

Я отгоняю воспоминание.

– Я сообщу тебе, как идут дела. Ну а теперь расскажи, как ты поживаешь, – прошу я.

Мохсин вздыхает.

– Меня загоняли как собаку, – говорит он. – Мне нужен отпуск.

– Когда ты в последний раз был в отпуске?

– В январе. Помнишь, катался на лыжах?

– Я помню, что это был не отпуск. Ты вернулся страшно вымотанным.

– В тот отпуск Сесилия, или это была Корделия, оказалась очень энергичной. – Он отводит взгляд. И превращается в мечтательного школьника, одетого по-взрослому.

– Вверх и вниз по склонам, если я правильно помню, – говорю я. – Да, кстати, то была Сесилия.

– Невероятная память. Сесилия.

– Ты даешь.

– Ну и где же твоя официантка? Я бы выпил.

– Она здесь? – Мои глаза загораются.

– Да. И выглядит просто очаровательно.

– Здорово. Давай заказывать.