Текст книги "Хохот Демиурга. Мысли в моей голове"

Автор книги: Максим Шешкаускас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Где я? Что происходит? Никита, где мы?

Я молчал, не понимая, как дальше действовать с тем, чего я осознанно, рискуя свободой и жизнью, добивался.

– Чем вчера все закончилось, Никита. – Не унимался Том, чувствуя что-то ужасное.

– Мы с тобой сцепились… – попытался он понять, и сознание тут же переключилось, – А кто эти двое?

– Ну, хватит, – Толик ладонями показал останавливающий жест и обратился ко мне – попробуй прочитать его.

Сейчас в этом стыдно признаться, но я, еще не полностью осознавший свою, граничащую с божественной, власть над этим миром, стоял полностью неподготовленный. Попытка Толика форсить события вызывала злость и раздражение, как всегда бывает, когда пытаются подтолкнуть к чему-то быстрее, чем ты успел настроиться. Но эта же злость, по спортивной привычке, побуждала к действию, видоизменяясь в стремление доказать, что для меня нет преград, и я всегда буду лучшим, при любых обстоятельствах.

– Да что здесь происходит, Никита? – У Тома начиналась паника, страшные догадки атаковали разум. – Ты, мальчик, как тебя зовут? Подойди ко мне, ты ведь не обманешь?

Андрюша даже растерялся и смутился от неожиданности. Вот только Том не понимал, что в теле мальчика находится мертвый, но при этом взрослеющий юноша, в котором ничего не осталось от той детской доверчивой откровенности, на которую убитый однокурсник рассчитывал.

– Что же ты замер! Подойди, не бойся… – И Том сам ринулся к нему, как к своему спасению.

Андрюша действительно стоял, как вкопанный. Сберечь своего самого дорогого человека поспешил Толик, преграждая Тому путь, за что получил сильнейший толчок от девяностокилограммового тяжелоатлета.

– Мальчик! – Том тряс Андрюшу как грушу, – немедленно рассказывай, что здесь происходит! Ну же! Выкладывай всю правду и никого не бойся!

Тщетно попытавшись вырваться, Андрюша в самом деле повел себя, как маленький мальчик – он закрыл уши ладонями и замычал что-то невнятное. Толик пришел в себя и набросился на Тома: навалился ему на плечо и взял в захват шею, но озверевший однокурсник без труда стряхнул напавшего, словно тряпичную куклу, после чего нанес оглушающий удар в скулу – хорошо, что покойники не умирают дважды.

Я с восторгом и обидой заворожено наблюдал за Томом – с восторгом от его физической силы и обидой, что три дня назад он не направил весь свой потенциал против меня, а, значит, дуэль прошла нечестно…

Андрюша закричал. И почти так же громко, как в тот раз – с огненным дождем и кипящими реками. Мне показалось, что Внутренняя Рига содрогнулась от пронизанного страхом голоса, но очередного пепелища стоило бы избежать – я прекратил наблюдать и начал действовать.

      Мне именно хотелось эффектности и шоу, покрасоваться перед однокурсником своей крутостью, поэтому средь чистого неба грянул гром, и молния ударила в грудь Тому.

После яркой вспышки запахло жаренным – Том лежал, чуть перебирая пальцами. Я подошел поближе. Он, обладая бессмертием и неимоверной силой воли, помноженной на отчаяние, сумел повернуть голову и посмотреть на меня, за что получил еще один разряд – мне требовалось в корне уничтожить сопротивление.

Из нас троих никто не испытывал сочувствия, ведь мы заставили себя его ненавидеть. Страх, ненависть, запах обгоревшего тела – вот что витало в разряженном воздухе. Я наклонился над Томом и без проблем нырнул в его голову.

А теперь, если ты, вдруг, надеялся, что твою душу поработил эдакий сверхчеловек, поглощающий знания и навыки приведенных во Внутреннюю Ригу, и от этого становясь сильнее в реальном мире – буду вынужден тебя разочаровать. Да, я могу видеть все ваши жизни насквозь, все вами обретенные знания и навыки у меня, как на ладони. Но ничем из этого я не могу воспользоваться, я могу видеть, но не могу переварить и усвоить. И, возможно, ты сейчас думаешь, что великий дар достался глупцу… А, хочешь один секрет? Хочешь, поделюсь тем, что мне без труда удалось разглядеть в каждом? Ну, слушай:

Люди набиты дерьмом. Да, именно так. И нет в них ничего более. Ни у кого нет особого, специального качества, ведущего к успеху. Никто не обладает каким-то особенным знанием. Каждый, какое бы место он не занимал, находится там незаслуженно: и последний неудачник навроде тебя, и именитый светский лев – лидер общественного мнения, любой занимает место не по своим знаниям и способностям, а по стечению обстоятельств и прихоти судьбы. Никто ничего особенного не заслужил – ни наказания, ни поощрения, все набиты дерьмом и нет кого-то лучше, кого-то хуже.

И вот, я без проблем оказался в голове однокурсника… Признаться, больше всего меня удивило, каким прямым жизненным путем он шел, в Томе не было никаких сомнений, отложенных обид или излишних фантазий. Он походил на идиота и на эдакую высокоточную машину одновременно – задача, мгновенное решение, действие. Никакой рефлексии, никакого переосмысления. В Томе был твердый стержень, который ни одна жизненная передряга не могла надломить. От властного и заскорузлого отца он получил карту с координатами, в которой были размечены «хорошо» и «плохо», и Том ни разу не сходил с курса, ни разу не задумывался, к сокровищам ли идет. По этой же причине он любил математику – в ней тоже дважды два, при любых обстоятельствах, останется равным четырем.

У меня была конкретная цель, но, ведомый любопытством, я жаждал исследовать каждый закоулок его сознания. Так, рыская, я набрел на подзамочное – Том был консервативен и не считал, что любовные похождения – это то, чем стоит делиться. Но от меня-то ему уже было не утаить.

На тот момент я все еще был девственником, количество же девушек Тома близилось к десятку – и вот все эти связи предстали передо мной. Это не тоже самое, что смотреть порно или подглядывать в замочную скважину, нет: ты переживаешь все то, что переживал ныне покойник в тот счастливый для него момент, ты забываешь о себе и проживаешь его рассудком, ты испытываешь всю гамму его эмоций и ощущений, включая оргазм… Среди прочих, был у Тома один исключительный случай – она: рыжая, маленькая, спортивная, приходит к нему. В ее головке, как ей кажется, хитрый план – разведать, как он относится к ее подруге, и, в случае его заинтересованности, пригласить выступить в качестве подарка на день рождения. Она говорит, а он делает музыку громче, и она уже не слышит себя – она злится, что план рушится, тянется убавить звук, он перехватывает руку. Попытка вырваться, но он уже на ней. Задранный черный свитер, сорванный лифчик, она кричит и извивается, но он намного сильнее и знает, что делает. Она плачет и просит его остановится, а он покрывает ее маленькие груди грубыми поцелуями. Страх сковывает ее сопротивление, возбуждение подталкивает его добиться намеченного, и вот уже молния ее джинсов расстегнута…

Потом он выключит музыку и запустит игру в телефоне. Она беззвучно выплачется, затем, размазав сперму, подтянет штаны, оправит свитер и, чуть покачиваясь, уйдет. Он лишь вскользь проводит ее взглядом: надеюсь, усвоила? он не играет в чужие своднические игры…

Я снова и снова, на одном дыхании, прокручивал тот эпизод. Эта девчушка – она не только была с нашего курса, так еще и очень нравилась мне. А потом она неожиданно пропала – перестала посещать занятия. Всегда такая говорливая, веселая, активная. Так вот, значит, почему…

Я прокручивал снова и снова – злость, ревность, сочувствие, сожаление, жалость, возбуждения – и это еще не вся палитра, испытываемая мной в тот момент. Том даже не задумываясь отобрал то, чего я представить не мог осмелиться попросить. Тогда-то я и понял, что испытал Андрюша в день своей смерти после моих слов о договоренном свидании с девочкой, в которую он был тайно влюблен.

Но, к чему я это рассказываю – это ведь к твоему положению отношения не имеет? Впрочем, давай немного намекну – я ведь позже нашел ту рыженькую, мы начали встречаться, и именно с ней я лишился девственности. А после я встречался еще со многими, которых находил и о которых узнавал в головах покойников. У, как же страшная догадка искорежила твое лицо! Ладно, успокойся, давай закончу историю про Тома, ты же еще не забыл, ради чего я его убил?

Да, я смог увидеть, какими знаниями он обладал – казалось бы, цель достигнута, но… Ничего из усвоенного Томом я не мог впитать. Это как в десятикратной перемотке просмотреть даже не сам курс лекций, а трейлер к нему. Какие-то знакомые слова проскальзывают, более-менее понятна тема, но суть уловить невозможно. Плюс ко всему, от основы ответвлялись хитросплетения из цветов, запахов, нелогичных образов, вызывающих конкретные ассоциации у конкретного мертвеца и для меня не поддающиеся дешифрованию.

      Я был в бешенстве. Андрюша и Толик не могли понять, что случилось. Ах вы не можете – смотрите! И перед ними возникла деревянная будка, видом напоминающая деревенский сортир – подлинный прародитель Храма Утех. Первым в нее вошел Толик, и вышел оттуда не скоро, а когда дверь вновь со скрипом открылась, мы увидели глаза, переполненные восторгом, поэтому Андрюша поспешил с нетерпением. Одинокие и голодные до новостей из внешнего мира – для них окунуться в чужую жизнь было истиной отдушиной, лучиком света, вызывающим зависимость – и для тебя Храм Утех вскоре станет местом воистину божественным, поверь. Но что нам было делать с экзаменом, Томом и пробелом в знаниях?

Мне было, есть и будет присуще спортивное упрямство. Я не был готов сдаться просто так. Ах не получается пойти легким путем – отправимся сложным, но из университета я не вылечу. Если я не могу впитать знания, нужно предмет выучить. Тем более, у меня есть подходящий кандидат на роль репетитора. А то, что в запасе не так много времени, тоже не беда – ведь в реальном мире и Внутренней Риге оно может протекать с разной скоростью. Оставалось внушить Тому, что он должен меня учить, а о том, что он был твердолобым, ты уже слышал.

Начал я с попыток объяснить, где он и что произошло, но Том ответы не принимал, требуя какой-то своей правды. Он закрылся и ощетинился, наотрез отказавшись верить в происходящее – таких принять во Внутреннюю Ригу сложнее всего, их приходится ломать, заставлять действовать по моей воле. Том был одним из первых, поэтому я, возможно, переборщил, устроив ему настоящий ад: чтобы ты понимал, я, например, изобрел вечную мясорубку – и для создания этого хитроумного устройства я задействовал церковь Святого Петра, вон, ее шпиль виднеется… Орудие пыток работало так: в башне-колокольне жертву подвешивали за руки и медленно опускали в остекленную шахту лифта, где ее, сантиметр за сантиметром, перемалывало на фарш. Том проходил мясорубку от пят до кончиков пальцев, при этом оставаясь живым раздробленным нечто, обладающим разумом, способным ощутить всю боль и смысл происходящего. Потом он м-е-едленно собирался, склеивался по кусочку, чтобы повторить все заново.

Искусен я? Чертям в аду есть, чему поучиться, хе-хе. Но ощущения Тома сложно передать словами, может, желаешь попробовать? Ну-ну, времени у тебя будет уйма, вдруг когда-нибудь захочешь сам вот так вот поразвлечься. Это не смертельно – гарантирую. Но больно очень, учти. Ладно… Слишком не осуждай меня – что мне оставалось делать? После настоящего убийства в реальном мире сложно отказаться от своей цели из-за упрямства кого-то в моем подсознании. Что то было не упрямство, а помешательство – я догадался не сразу. Про стержень Тома я тебе говорил, так вот, происходящее не вписывалось в его картину мироустройства и он попросту отказался принимать Внутреннюю Ригу как данность.

Я был взбешен, и бешенство заводило творческий потенциал – чего я только не выдумал – рвал на части, лишал воздуха, пытал током, за внутренний день истощал от голода и умертвлял жаждой. Что в это время делали Толик с Андрюшей, какое принимали участие? Андрюша сперва наблюдал за пытками, но Толик в это время наблюдал за ним, и под пристальным взглядом Андрюша устыдился – они удалились, оставив меня с Томом и моим бессильным бешенством наедине.

Я бесконечно растягивал внутренние дни, иногда лихорадочно и истерично врываясь в реальность, трясущимися руками хватаясь за учебники и конспекты, но пересдачу я предсказуемо завалил, а отыграться было не на ком – я стирал Тома в порошок, но ему к этому времени было уже безразлично.

И я впал в апатичное отчаяние. Как же так: получается, я напрасно убил человека. Ни к чему хорошему это не привело – я разом загубил две жизни: Тома, что очевидно, и свою в несбывшемся светлом будущем.

Как я и предполагал, отец оплачивать перевод на платное отделение отказался, более того, не согласился он и быть поручителем моего кредита, поэтому меня ждала по-настоящему взрослая жизнь – мне четко дали понять, что раз уж учиться я закончил, пора бы найти себе работу и поскорее упорхнуть из фамильного гнездышка строить жизнь самостоятельно. Мне было страшно находится в реальном мире с его туманными, но, на мой взгляд, злыми перспективами, и я прятался от всего и всех во Внутренней Риге. Я околачивал углы здешних улиц, раздражаясь подмеченными недостатками созданных силой мысли конструкций, но не исправляя, а нарочито выпячивая их еще больше – мне хотелось довести до карикатуры сотворенный мир, чтобы самому ужаснуться тому, во что я верю и еще больше упиться жалостью к себе. Тогда-то меня и перехватил Андрюша.

– Все плохо, брат? – Начал он с сочувственной ноты, и, не дождавшись ответа, продолжил:

– А что именно плохо?

Я бросил раздраженный взгляд, но его недетские глаза не пробрало:

– Давай разберемся, что именно тебя так вывело из себя? Что тебе придется разгребать проблемы там? – он закатил глаза, намекая на реальность. – Так поселись здесь. Навсегда. Как я, Толик, теперь еще и твой однокурсник. А что? Знаешь, как тут уютно? Навсегда останови ход своего времени… Вот только ты и представить не можешь, как я тебе завидую. Да, братец мой, ты и представить не можешь, на что я готов пойди, чтобы оказаться на твоем месте, и быть способным увидеть реальный мир собственными глазами. На что, например? Например, я изредка помышляю, а что будет, если тебя уничтожить тут, внутри: придушить, зарезать, сжечь – убить каким-нибудь способом. А что, если я тогда займу твое место там, в настоящем мире. Вряд ли конечно… Но знаешь, что меня сдерживает? Нет, не то, что вероятность занять твое тело ничтожна мала и фантазия бредова, а то, что я не знаю, как тебя убить. Ты ведь в этом мире бессмертен. Ну что ты смотришь с оскалом? Да, признаюсь, я тебе завидую, и даже очень! Да, я бы все отдал за возможность разгребать твои «проблемы». И нет – мне это осуществить невозможно. Но ты! Ты все тут бродишь сам не свой. Так давай уж! Брось все и поселить во Внутренней Риге. Только тогда навсегда. И я тебя уверяю, очень скоро ты поймешь, каким же был идиотом.

Глаза Андрюши источали гнев и презрение, и, представляешь, в тот момент мне было страшно ему перечить. Почувствовав это, он чуть успокоился:

– А лучше соберись, прекращай надумывать страхи и покори тот мир. За себя и меня! Проживи жизнь так, чтобы нам на двоих хватило! И ничего не бойся – мы всегда рядом. Скопом уж что-нибудь придумаем. Только умоляю, прекращай ныть и возьми себя в руки.

«А ведь правда», – думал я в тот момент: «ведь он чертовски прав». Я ведь действительно должен и Толику, и Андрюше. И, чтобы вернуть долг, я обязан стать лучшим: первым из людей. Для меня нет преград! А если кто-нибудь встанет на моем пути, что ж… я знаю, как заставить любого служить мне отныне и во веки веков. Я знаю, как для кого-то сделаться Богом!

Да-да. Я ведь теперь, с момента твоего пробуждения во Внутренней Риге и твой Бог. Ты очень скоро это прочувствуешь полностью…

В общем, я взял себя в руки. С того момента и навсегда. Я, наконец, понял и принял свое предназначение. Я осознал, чем может быть полезна Внутренняя Рига, если мою способность использовать как инструмент. И все последующие годы я шел к своей цели. Я до сих пор продолжаю идти. Поэтому Внутренняя Рига все время растет и потихоньку наполняется: если коротко, мой внутренний, впрочем, теперь и твой мир можно поделить на две зоны: Старый Город, с которого все началось, и Бизнес-Центр – это вон то вот здание за Вантовым мостом, но тебе, как и другим, кроме Андрюши с Толиком, разумеется, туда доступ закрыт, да там и делать-то нечего. Рассказываю о Бизнес-Центре исключительно ради общей информации: хотя ты и без меня узнал бы: здешняя земля полна слухами, знаешь ли…

Так вот, в Старом Городе обитают те, кого я… кто тут оказался из моего любопытства, скажем так. Да-да, тут те, чьими воспоминаниями и переживаниями я воспользовался, чтобы лучше познать себя – вот только не осуждай – это – как наркотик, ты сам еще втянешься: все про всех из Старого Города доступно каждому в Храме Утех, и стоит тебе один лишь раз попробовать… Все. Здесь все без исключения просят и заказывают еще, поэтому поверь мне, ты едва ли сможешь отказаться… Разве что Том ни о чем не просит. Да, давай-ка я закончу про Тома, хотя и заканчивать-то нечего: как я уже говорил, никто ему ничего объяснять не хотел – он был нужен с конкретной целью, которую, ко всему прочему, провалил. Более того, никто из нас не хотел, чтобы он нарушил порядок вещей. Ну, и мои пытки, чего уж там…

В общем, мы про него даже забыли на какое-то время, а когда спохватились… да, он в своей человеческой форме, но это больше не живой человек… Не живая душа, наверное, я это имею ввиду. Сам все увидишь.

Так, что еще я забыл? Как все началось, ты услышал… Про Старый Город я тебе рассказал… Бизнес-Центр не про тебя, хоть там и правила строже… Да, во Внутренней Риге нет женщин и детей, кроме Андрюши, который, сам знаешь, отдельный случай, так что я не совсем уж и монстр… впрочем, я не испытываю вины за убийства, во-первых, это скорее похищения, а во-вторых, я дарую вам новую жизнь без забот. И у вас есть Храм Утех, что тоже говорит о моей гуманности.

Ну, всё. Пожалуй, основное я тебе рассказал, остальное ты узнаешь и увидишь со временем, которого у тебя будет уйма. Гуляй, осваивайся, начинай свою новую жизнь. Во Внутренней Риге жителей не так уж и много, но и не мало, если учесть, что всех их убил один человек.

И, пожалуйста, учти, я могу превратить твое пребывание здесь в ад, поэтому, давай-ка без глупостей.

2. Его исповедь

Как четки перебираю моменты с тобой, любимая. Таких бусинок ровно тридцать три: вот мы замечаем друг друга среди толпы, впервые встречаемся взглядами; вот я у твоего столика – говорим и даже спорим; первое свидание после; первые поцелуй; второе свидание; третье; первая интимная близость… вторая; первая попытка открыть тебе душу; первое непонимание; первая обида и попытка закрыться; первое проявление терпения; первое преодоление; первые разговоры о Боге… переезд и первые дни и ночи вместе; первый секс на кухне; и первый завтрак в постель; первые неловкие эксперименты с телом; первые попытки найти общее во всем; первое обоюдное разочарование; повторное преодоление; торжество и решимость не сдаваться; первый большой путь вместе; первый поиск выхода из рутины; первые безумства; первый синхронный оргазм; первое ощущение полного единения; второе раскрытие души; принятие.

И за всем этим первым, вторым и третьим – завершающей, тридцать третей бусинкой – одно бесконечное ощущение потери себя в тебе и обретение чего-то большего. Может быть Бога, не знаю…

Пускай это будет исповедью к тебе, моя любимая. Не перед Богом же – к тому, после случившегося, мне сложно заставить себя обратиться, а этот, здешний – просто самозванец.

С чего же начать раскаяние? Надо бы как-то так, чтобы ты, будь сейчас рядом – поняла меня правильно. Пожалуй, признаюсь тебе, что я верю в магию. Нет, магия заключается не в этом, что я после смерти смог оказаться в плену в голове своего убийцы. Настоящая магия в том, что простые люди, с виду такие же как мы с тобой, могут творить нечто божественное – они обладают космической силы мыслью, понимаешь? И они умеют эту мысль воплотить в произведении. Эти люди – подлинные таланты, гении, волшебники. Но таких людей единицы на миллион… впрочем, я не сведущ в статистике… Знаю только, что я не один из них, мне не прыгнуть выше головы, хотя и у меня было желание дотянуться до звезды (видишь, я даже мыслю штампами и пошлыми банальностями), но, увы. Моя доля – оставаться посредственным художником и восторгаться гениями. Такая же доля и у остальных – восторгаться и понимать, что подобных высот им не достичь. Но что тогда делать? Как быть? Какова наша роль? О, я долго размышлял над этим…

Я начал наблюдать и заметил, что некоторые, не обладая ничем, пытаются пускать пыль в глаза и косить под волшебников – обезьянничая в жестах, манерах поведения, даже подражая ходу мысли – естественно тщетно, ни на толику не приближаясь к таланту и вызывая (у меня) ухмылку, в тоже самое время подчеркивая низостью своего существования то божественное, ведь все познается в сравнении.

Все познается в сравнении – именно эта, не знаю чья изначально мысль, и продвинула меня в размышлениях. Как говорит мой нынешний Бог, нет никаких качеств, ведущих к успеху, есть лишь стечение обстоятельств – судьба. Мне и до знакомства с Никитой была близка эта мысль: каждый находится на своем месте, и если не можешь дотянуться до Божественного (а я по молодости пробовал, и не раз), остается быть самим собой. Но в чем тогда смысл, в том числе и художественный? А я ведь художник, пускай и посредственный… Так вот, смысл заключается в том, что не надо натягивать маски, а следует играть свою роль – пускай она и третьего даже плана. В этом великий художественный замысел – не подражать кому-то, а выражать свое. Зачем это нужно? О, любимая, в этом и есть божественная идея – и она становится понятной, если охватить картину целиком. Если выпала такая участь – следует оставаться актером третьего плана, чтобы подчеркнуть разницу между собой и ими, понимаешь? Таким образом я возношу их дар. Да, моя роль, как посредственности, довести обыденность до карикатуры, и так я воздам гениям. Это как акценты в живописи, которые достигаются посредством контрастов. Я взаимодополняю своим нюансным цветом контрастную на моем фоне гениальную точку.

В этом великий замысел и это мое предназначение.

Если мне не было суждено родиться гением, моя миссия всячески нарочито подчеркивать свою низость, грязнуть в быту и осквернять манерность. Чтобы истинные гении еще ярче светили на фоне таких как я. Я – свинья, и это мой осознанный выбор.

Но вначале я сказал, что исповедаюсь тебе. Значит, ты можешь спросить, в этом ли я раскаиваюсь, так ведь, любимая? Нет, я раскаиваюсь не в убеждениях, а в том, что едва не предал свои идеалы. И это случилось после встречи с тобой…

– А меня – Вера. – Сказала ты в тот вечер, и я протрезвел, чтобы не алкоголь, а что-то изнутри, обладающее гораздо более мощной силой, вскружило голову.

Мы говорили, а то странное, зародившееся внутри, бушевало, разрасталось, захватывало мое сознание – я не мог сопротивляться – это было не только тревожное, но и торжественное всепоглощающее и перекраивающее нечто.

Я знаю, ты бы сейчас, улыбнувшись, сразу же угадала – то была любовь. И поселившееся во мне новое чувство требовало перемен, оно руководило мной, и его не устраивали мои взгляды на мир.

Любовь диктовала мне, что я обязан стать лучше, что я не должен принимать свою роль, что теперь мне нельзя просто так смириться – иначе ты предпочтешь другого.

«Если есть лучшие, почему она должна выбрать меня? Не достойна ли она лучшего?» – терзался я, в то же время прибывая самым счастливым человеком на земле рядом с тобой. Но, возможно, и самым несчастным из-за внутренней борьбы…

И я начал действовать. Но во мне не было ни капли уверенности в себе – помнишь, ты смеялась, какой я неуклюжий и суетной? Но я не был таким до встречи с тобой – это меня в разные стороны перетягивали голоса внутри.

Я лихорадочно хватался за холсты. Начинал писать и уничтожал портреты – не было в них ни капли от того идеального образа, который олицетворяла ты.

Я любил тебя и был любим, я упивался этим, но не мог утолить жажду, я терзался и презирал себя. Я напивался до беспамятства, не в силах выдержать свою посредственность трезвым, но наступало похмелье и становилось только тяжелее… Я не мог признаться тебе.

В это же время в мою жизнь вошел Никита. Я правильно расценил, что это знак судьбы, только ошибся, что именно он означает. Сейчас, хватаясь за голову, понимаю, насколько же заблуждался в расшифровке.

Он с первого взгляда оставлял впечатление человека влиятельного. Я был уже изрядно пьян, но сразу же обратил внимание на то, как он вошел и небрежно охватил обстановку в баре. Видимо, ключевые для нашей судьбы фигуры врезаются в нас в первые же мгновения, не важно, сколько людей вокруг и в каком ты состоянии. Так у меня было с тобой, точно так же у меня произошло и с Никитой.

Не знаю, почувствовал ли рок тогда он, но сел за стойкой рядом. Заказал не знаю что, пил молча, ни на кого не глядя. И мне стоило бы молчать, замкнувшись в себе, как это обычно и бывало. Но алкоголь, ощущение знамения, бурлящее стремление измениться – ради тебя преуспеть, все эти компоненты вместе взятые развязали мой язык.

Какими точно словами, не помню, но я в лоб спросил, не интересуется ли новоприбывший картинами молодого художника. Он даже головой не повел в мою сторону. И стоило бы мне остановиться… Я был слишком пьян коктейлем из бури эмоций и алкоголя.

Я стал настаивать, оскорбляться и оскорблять, буянить. Не знаю почему он в ответ проявил такую реакцию, но это оказалась заинтересованность. Не картинами, разумеется – творчество продают не словами, Никита заинтересовался мной, должно быть от пресности и со скуки.

А я всё говорил и говорил – о несправедливом классовом разделении, о том, что творцы не должны голодать, в то время, когда такие как он – посредственные…

Да, я говорил и говорил. Я видоизменял свои изначальные идеи, проецируя на него и выставляя его виновником. Мол, его смыслом жизни должна быть благодарность и содержание гениев. Я говорил очень много и глупо. И вдруг он спросил:

– А умереть ты не боишься?

– Умереть, – с презрением процедил я сквозь горячку, – зачем бояться смерти, если и так практически мертв?

Он молчал, блеском в глазах выдавая лукавую заинтересованность. Да он и не смог бы меня перебить.

– Что такое моя жизнь? Миллионы планов, которым не суждено реализоваться, – шпарил я: – отдать большую часть времени тем, кто мне дорог, написать что-то эдакое, посвятить себя творчеству и исследованию, за душой подтянуть тело – заняться спортом: сжечь жир вместе с ленью, научиться общаться с людьми и от процесса получать удовольствие. Один раз и навсегда полюбить людей, в конце-то концов! Как думаешь, что из перечисленного у меня есть?

Никита загнул брови.

– Ничего у меня нет – ни-че-го! Вместо того, чтобы быть с любимой, я сейчас в баре; вместо того, чтобы творить, я пьян; вместо гантель поднимаю бокалы; вместо общения – лента новостей. Буквально все мое существование – алкоголь и бездумное листание ленты. А, чтобы быть: надо пользоваться жизнью, а не интернетом.

Нет у меня ничего. Хотя подожди: есть скотское существование и нытьё! И лень правит балом. Пожалуй, дело даже не в лени, а в отсутствии сил, чтобы жить. Ты спросил, не боюсь ли я умереть? Зачем мне бояться смерти – если и так практически мертв!

…Тогда-то, моя любимая, я, в этой несвязной пьяной речи, впервые вслух предал свои идеалы, забыл, что я прислуживаю гениям, назвал свою цель бессмысленной. В этом я и раскаиваюсь перед тобой. Тогда-то, на борьбу с моей глупостью, вселенная и запустила противодействие в лице Никиты. Но до конца моего физического существования мне оставалось отречься еще два раза…

– Пойдем, – сказал Никита без особых раздумий, – покажешь мне свои картины.

Он скупил все мои работы из мастерской, включая незаконченные – авансом. Даже не глядя, но я на это не обращал особого внимания, вскруженный эйфорией, что мои картины, наконец, оказались кому-то нужны. Я открывал полотна, озвучивал придуманную на ходу стоимость, Никита отсчитывал купюры. Словами не возможно передать, сколько счастья сконцентрировалось в том моменте. А потом я открыл пылившуюся бутылку коньяка и мы разговаривали до утра, вернее, Никита, не перебивая, наблюдал за извержением моих мыслей.

И на какое-то время всё успокоилось в моей жизни. Мы с тобой начали жить вместе, я стал много писать, считая свои картины востребованными, а, значит, не бездарными. Раз в неделю я встречался с Никитой – своим меценатом, другом, единомышленником. У меня появились деньги в достатке. Да, деньги, моя любимая, прекрасное обезболивающее для души. Но к сожалению, они только на время снимают симптомы.

Шло время, и я начал прозревать. Эйфория прошла, вновь наступило похмелье: кого я обманываю, нет ни капли таланта в моей писанине! А Никита… Что ему тогда нужно? Но не похоже, что он питает корыстные намерения. А что, если он в меня верит? Вот так вот ни с чего вдруг поверил в меня – я же про него ничего не знаю, кроме того, что он безмерно богат. А что, если он когда-то выкарабкался из схожих с моими обстоятельств? И теперь в меня верит. Очень важно, чтобы в тебя кто-то верил.

Значит, на свете уже два человека, ради которых я должен измениться, преодолеть, превзойти самого себя. Я должен стать выдающимся.

Помнишь наш тогдашний разговор, любимая? Ты невольно стала моей Евой, предложившей запретный плод. И как прародительница, ты тоже была полностью нагой.

– О чем ты думаешь? – спросила ты тогда, заметив, что я сам не свой и мыслями нахожусь будто бы не с тобой, но при этом тебя изучаю.

– О портрете. – Признался я, опомнившись. – Почему я вижу этот свет каждый раз, смотря на тебя, думая о тебе, рисуя тебя, но никак не могу передать его на холсте? Что это говорит обо мне и моем художестве? Ведь передать сходство может каждый, а захватить суть… Кажется, у меня этого никогда не получится. Зачем я бунтую против своей посредственности, почему не могу принять свою натуру?

– Не наговаривай на себя, – улыбнулась ты, – просто тебе не хватает терпения. Как интересно: упорства у тебя хоть отбавляй, а терпения не хватает.

Ты все улыбалась, и меня слепило тем, непередаваемым светом.

– Поверь в себя. Не сдавайся, и все у тебя получится. Я в тебя верю.

Хоть ты и говорила шепотом, к которому хотелось прислушиваться и в который хотелось верить, я протестовал – слабо, конечно, и больше из-за того, чтобы ты не останавливалась подбадривать. На самом-то деле, я капитулировал почти что сразу, и уже не принимал за истину свои слова и идеи: