Текст книги "Хохот Демиурга. Мысли в моей голове"

Автор книги: Максим Шешкаускас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но все это время за Павлом тянется шлейф запретного, но приятно-жгучего воспоминания. На мир он уже смотрит через сотканный в тот день полупрозрачный флер. Павел всеми силами пытался забыть, изгнать из себя засевшего демона, но чем сильнее он старается не вспоминать, тем меньше у него это выходит. Не думай о белых обезьянах, дружок.

С девушками у Павла ничего не выходило, и он засел за учебу. Учеба и самодисциплина – с этим он прожил свою жизнь. Усмирять плоть физическими нагрузками, заполнять голову новыми знаниями, чтобы не было времени на постыдное.

Глубоко подсознательно Павла тянет к детям, и он поступает в педвуз. Там он открывает для себя Сократа, между прочим мудрым, узнает, что среди древних афинян не считалось чем-то постыдным связь между мужчинами, и даже половые отношения между мужчиной и мальчиком. Впервые Павел принимает себя немного больше. Он просто родился не в то время. Но ведь гомосексуалисты относительно спокойно принимаются и в двадцатом веке, главное признать, а на это у Павла хватит воли.

Как раз тогда к нему на курс переводится парень из другого потока. Смуглокожий, тоненький, в забавных очках. Купидон, развев руками, с тяжелым вздохом натягивает тетиву. У Павла возникает первый и единственный настоящий гомосексуальный роман в его жизни. И Павел, и второй студент уже достаточно взрослые – они знают, что такое секс, они принимают себя и друг друга такими, какими они являются. Казалось бы, хеппи энд. Но нет.

Волосы. Можешь себе представить, что преградой вероятному счастью оказались волосы? Павла вдруг стало раздражать, что тело его партнера покрыто волосами. Он ничего с собой не мог поделать – интимная близость с любовником стала Павлу противить. Он вдруг начал испытывать какое-то омерзение, даже с презрением в мыслях называть себя и своего спутника педерастами. И не было больше в половом акте любви, было желание доминировать и наказать за порок. Начало происходить что-то странное, и Павел это понимал. Чувствовал это и его чуткий любовник: “Что-то произошло?” Павел признался, он все рассказал, объяснил свой нездоровый фетиш, осмелел и попросил об эпиляции, наивно надеясь, что с волосами исчезнут и его проблемы.

Павел был любим, его не хотели терять. Поэтому его желание было исполнено вполне, даже более. Однажды Павла ожидал сюрприз.

Как-то раз, вернувшись от родителей, Павел дома застал своего молодого человека в женском платье, в чулках. Его спутник похотливо улыбался ярко накрашенными губами. Это был провал. Павел лишь горько расхохотался от этой жалкой имитации женщины. Не этого было Павлу нужно. Его когда-то любимый хочет, но не сможет угодить, они с разных планет, они видят вещи по-разному, Павел просто не такой, прости. Отношениям следует оборваться. Двое волевых мужчин сумели разойтись без особых истерик…

Но в тот день Павел познал себя немного глубже, он смог в себе разобраться – значит, не любви мужчины, а юноши он ищет. Но это совсем ненормально, не здорово, да он просто больной! Нет ему места на этой земле.

Павел наглотался таблеток, но был спасен бывшим любовником, который, напившись пива, случайно забрел навестить (авось). Откачали, скандал от узнавших про любовную связь родителей. Попытка историю замолчать – это ведь гибель карьеры, откуп бывшему любовнику, который вдруг начал угрожать все раскрыть и повел себя, как настоящая мразь. Депрессия и обнаружение в себе новых сил, чтобы жить. И никогда больше у Павла не будет никаких спутников, полная аскеза и закалка ума и тела.

Но человек слаб и одинок, Павлу нет-нет, да мечталось хотя бы о духовной связи, а в моменты чрезмерной слабости он добывал записи детской порнографии, и презирая себя, онанировал, представляя, как бы все могло обернуться, будь он древний грек.

Так он до поры до времени и жил. С отличием закончил университет, устроился учителем литературы в мою школу, основал туристический клуб “Сократ”. Да-да, делал он все это тайно даже для себя надеясь, что жизнь уготовит ему приятный сюрприз в виде симпатичного мальчика. Тут я, со своим неправильно истолкованным обожанием и повстречался на его пути. Умный и сильный еще безбородый мальчик, который тянется к нему не так, как остальные. Кто же мог знать, что встреча со мной для него обернется не любовью, а смертью. Впрочем, кому, как не тебе понимать, насколько рука об руку идут эти две ипостаси, правда? Ах да, я же еще не раскрыл, почему ты здесь…

Возвращаясь к Павлу… и ко мне. Напоминаю, во Внутренней Риге, в отчаяние лежит, свернувшись калачиком, мой мертвый учитель, а я только что прочитал все его прижизненные мысли. В том числе я увидел, как он мастурбирует, представляя на месте своей руки мой… об этом даже не хочется говорить. А мне на этот момент четырнадцать лет – половое созревание только-только пройдено, и я очень ревностно отношусь к своей сексуальности. Вынырнув из ментальной компостной ямы сознания Павла, я впадаю в бешенство. Я вспоминаю и его лицо подле моего там, в реке, в последние секунды. Ненависть к этому человеку за мнимое предательство переполняет меня и во внутреннем мире обретает физическую форму – у каждого есть образующий личность внутренний стержень, у Павла он состоит из порочной любви к детям, и я захотел его вырвать, вытолкать, уничтожить.

Забитый в истерике мужчина вдруг зарычал звериным рыком, забился в конвульсиях, выгнулся, стиснул зубы, начал хватать воздух руками.

Я был ослеплен гневом, а Андрюша с ужасом наблюдал, как из копчика Павла возникает металлический стержень, как Павел неестественно выгибается и второй конец стержня, раздробив кости и плоть, проходит насквозь тело и выходит из глотки. Как Павел зависает в воздухе, и как потом стержень вонзается в землю. Павел стонет, нанизанный на трубу, он не угасает, ведь уже давно мертв, он испытывает непереносимую боль, но сознание без материи может выдержать все. Павел оказывается в настоящем аду, а я его палач, черт и Дьявол.

Андрюша рыдает, просит это остановить, я вижу, что наделал, но и не думаю ситуацию исправлять. “Посмотри, кем был твой кумир! Загляни в его мысли, ну, ты видишь?!” – и мне удается передать свое видение прямиком в голову брату, на этом теперь зиждется принцип Храма Утех, ты все вскоре узнаешь… Но тогда, увидев жизнь Павла, глаза Андрюши, как у меня, не загорелись гневом, он хлопал ресницами рассеянно и апатично. Брат выглядел смертельно уставшим, чем вызвал вторую волну гнева у меня: “Ну же, накажи его! Порежь, ударь! Сделай с ним все, что захочешь! Давай!” Я вкладываю нож в руку Андрюше и подталкиваю к посаженному на кол. “Давай, я сказал! – гнев застилает разум, – или, может, хочешь оказаться с ним рядом? Может, ты и сам такой же, а, братик?”

Я-то тогда еще был ребенком, стремительно взрослеющим, но все же. Так что говорить об Андрюше? А в детях есть некий потаенный дьявольский механизм, запустив который, освобождается что-то демоническое, не знающее границ, ненасыщаемое. Этот механизм запускается, когда ребенок впервые переходит через табу, так было с Павлом, так стало и с Андрюшей.

Андрюша нанес первый удар. Павел застонал еще больше, осознавая свою участь. И нас стало не остановить. Это была пытка. Пытка, длящаяся неделями. Андрюша впервые за долгие годы обрел новую игрушку и увлекся ей основательно. Он в мое отсутствие больше не смотрел в телевизор, он был занят изучением чужого человеческого тела – его интересовало, как еще можно заставить это тело страдать. Запущенный дьяволом механизм лишил его сострадания, пустил по крови психопатическое зелье, превращающее в садиста…

“Толику… Дайте мне хоть толику свободы” – в бреду молило обезумевшее от боли существо, которое когда-то было Павлом. И мы, хохоча, за эту “толику свободы” прозвали его Толиком, вслед за именем стирая последние остатки жалости. Мы уже и забыли, с чего начались пытки, мы просто утоляли свое детское любопытство, нас занимало, что же еще можно сделать с человеческим телом. Толик должен был страдать не за свои прижизненные грехи, а за то, что запертому в моем сознание мальчику очень одиноко…

Но, пока существует реальный мир, существует и несущее перемены время. И в один момент ужаснулся уже я. Я вдруг понял, что пока вокруг в реальности протекает обычная жизнь с ее невзгодами и радостями, внутри меня существует круглосуточная пыточная. И если ситуацию не изменить, в конце концов, это сведет меня с ума, ведь по Сократу зло против природы человека, а существует только от его недальновидности.

Я пришел к Толику, когда Андрюша, наигравшись, сладко и крепко спал. Думаю, что нового человека с непривычки бы вывернуло от вида развороченного, но живого мяса.

– Скажи мне, чего бы ты хотел?

– Толику, – как обычно рыдает, – Толику свободы.

И, будучи еще молодым, но уже начинающим что-то понимать Богом, я внял его мольбе. Я попробовал представить место за гранью моего сознания, как когда-то давно я представил место с Андрюшей внутри меня, я попробовал выйти за рамки себя и сделать это. И при первых проблесках чего-то там, я забросил туда Толика. Это походило на взрыв – взрыв в моей голове, Толик почувствовался слишком близко, даже ближе, чем тогда в реке, он будто бы завладевал мной. Овладевал сознанием. Я испугался и оборвал процесс, но пытаемого уже рядом не было, и я больше не чувствовал его во Внутренней Риге.

А потом проснулся Андрюша и устроил настоящий бунт.

– Где Толик, – звал он меня, – где мой Толик?

– А его больше нет.

– Как это нет? Где он? – Не мог поверить мой братик.

И я рассказал, что это стало непереносимым, что мы свернули не туда, что, в первую очередь, это на благо самого Андрюши. Я объявил, что решил смилостивиться и отпустил то, что когда-то именовалось Павлом.

– Как это отпустил? – не унимался Андрюша, – а как же я? Ты понимаешь, что ты отобрал его у меня? Ты лишил меня его? Ты забрал у меня моего единственного друга?

– Друга? Ты уверен, что именно так поступают с друзьями? – перед Андрюшей возник и рассыпался образ измученного Толика. – Скорее я отобрал у тебя игрушку. Отобрал, потому что понял, что она может тебе навредить. А ты сейчас походишь на капризного ребенка!

– На ребенка? А кто я, если не ребенок? Ребенок и есть! Навсегда запертый у тебя в голове вечный ребенок! Ты хоть понимаешь, что я не могу повзрослеть? Ты это понимаешь? А ты отобрал у меня единственное, на что я мог повлиять, единственного, кто понимал мое положение полностью, единственного, кому было еще хуже. Я тебя ненавижу!

После этих слов Андрюша перестал меня слышать. Он начал кричать, наполняя пространство злобой. И его крик был такой силы, что мой внутренний мир размяк под его напором. До сих пор не понимаю, как ему удалось, но вода в Даугаве начала закипать, земля трястись и здания рушиться. С неба пошел огненный дождь, дотла выжигающий созданный моей мыслью город. Наверное, я мог бы остановить уничтожение, но в тот момент мысли такой не возникло. Ах ты ненавидишь! Ах тебе наплевать на то, что я для тебя сделал! Ну что ж, давай, уничтожь. Сотри до основания все, что я для тебя сделал! И оставайся потом в этой пустоте навсегда один. Раз ты меня ненавидишь, значит, я тебе больше не нужен.

И я ушел. Решив в тот день, наконец, похоронить своего давно умершего брата.

Было ли мне тяжело решиться? О, да. Сперва я слышал гневный клич, затем протяжный крик отчаяния. Спустя несколько недель во мне воцарилась полная тишина. Это молчание громче самого громкого крика взывало к совести, но я притворялся не слышащим: не так просто, как может показаться, жить в двух мирах. На тот момент сильнее жалости к брату было желание все забыть и стать нормальным…

Прошло около месяца, я уже был готов сдаться и хоть мельком заглянуть, все ли в порядке, но услышал обращенную ко мне молитву. Да, это была именно молитва – кроткая, просящая, надеющаяся быть услышанной. Молились в два голоса, я погрузился в себя.

Что же я увидел? Посреди руин, плечом к плечу, на коленях стояли двое – Андрюша и Толик. Их головы были склонены. “Прости меня” – повторял Андрюша, “спаси меня и моего сына” – вторил ему Толик. Сына?

Оказывается, мне не удалось выбросить из сознания Толика, он оказался где-то на краю, когда услышал крик Андрюши и начался локальный Армагеддон. Измученный, Толик начал искать себе прибежище, и каким-то образом ему даже удалось укрыться, но потом он разобрал, что в крике больше отчаяния, чем гнева. Наверное, мне никогда не понять, что его сподвигло, но он отправился в эпицентр, на крик своего мучителя. Его плоть в буквальном смысле горела, но он почему-то шел. И шел не из мести, это понял и Андрюша, когда застыл, увидев изувеченную фигуру.

Андрюша замер, а Толик к нему шел. Андрюша не знал, что сейчас произойдет, не понимал этого и приближающийся. И вот они рядом. Молчание. Глаза в глаза среди руин. Два мертвеца с живыми душами.

Толик обнял Андрюшу. Просто так. Потому что понял, как ему тяжело. Потому что хотелось утешить. Андрюша разрыдался, он плакал, захлебываясь слезами, а Толик молча его утешал, гладил волосы, покачивал.

“Я никогда не смогу увидеть отца, маму. Я больше так не могу. Мне страшно”

Толик ничего не говорил, но его присутствие успокаивало, согревало, обнадеживало, вселяло веру, что все будет хорошо. Андрюше было хорошо и одновременно стыдно за то, что он творил с этим человеком. Ему хотелось загладить свою вину и признаться в том, что он чувствует, но был и страх оказаться отвергнутым. Робея, он решился: “не покидай меня, останься рядом и будь моим отцом”. Толик его лишь крепче обнял и поцеловал в макушку, но его сердце сжалось и на миг остановилось – вот оказывается то, чего он искал – стать для кого-то отцом, быть кому-то нужным.

Я смотрел на этих двоих, стоящих рядом, и видел чистую любовь и исцеление. Они оба очистились, пройдя через страдания, и я не мог им не помочь. Втроем мы восстановили Внутреннюю Ригу, и, опираясь на воспоминания Толика, построили ее основательнее. Что это было за время…

Но давай отмотаем на несколько лет вперед и посмотрим, что же было потом? Тебе интересно?

Потом я вырос в замкнутого на своем внутреннем мире студента. Ведь внутри было куда гармоничнее, чем снаружи. Спорт я не оставил, но из командного ушел в бокс, который на моем пути мне не раз помогал. И вот на втором курсе, из-за неудачно составленного расписания, передо мной встал выбор – спорт, или количественные методы в экономике, ради меня никто не стал бы менять расписания. Я предпочел первое, прикинув, что курс можно выучить по конспектам, а полгода без спорта компенсировать понадобиться вдвойне.

Ну и подошла сессия. Экзамен я, естественно, провалил. Методичка с формулами для меня была темным лесом, а завалить еще и пересдачу, значит остаться без места на бюджете и стипендии. То есть, о высшем образовании можно забыть – отец ничего оплачивать не будет. Что делать?

Что делать? Этим же вопросом я задался, попивая чай с Андрюшей и Толиком в одном из летних кафе Внутренней Риги. «Тебе просто надо научиться пользоваться своей силой», – обрадованно тараторит Андрюша: «а что? попробуй, ты наверняка сможешь и мысли прочитать, и даже головы взрывать, с такими-то навыками с экзаменом разберешься».

Тут надо напомнить, что в то время огромной популярностью пользовались фильмы о сканнерах, может, помнишь? Где группа экстрасенсов силой мысли чего только не вытворяет – взрывает головы в том числе… Не помнишь? Ладно… Андрюша, естественно, на своем «особенном» телевизоре все, пережеванные мной, серии сканнеров видел…

– Не так это работает, – качает головой Толик в задумчивости, – я пытался осмыслить все произошедшее, и, мне кажется, первопричина – отцовское проклятие. Уж не знаю каким образом, но над тобой навис злой рок помещать в свою голову души тех, к чьей смерти ты хоть косвенно имеешь отношение. А если я прав в догадках, ты столкнешься еще не с одной смертью, и твоей судьбе не позавидуешь.

Как ты уже, наверное, догадался, Толик в тот день оказался прав. Я же полностью проигнорировал его последние слова про опасения и вслух заключил, что получается, чтобы проникнуть в чью-то голову, мне следует его первым делом убить. «Получается, что так», – подтвердил Толик, и на короткое время мы онемели. Признаюсь, мне стало страшно, потому что я физически ощутил мощь цепной реакции, запущенной отцом, и понял, что домыслы Толика и мой вывод являются неотъемлемой частью той цепной реакции.

«Значит, чтобы пристрелить двух зайцев разом – сдать экзамен и подтвердить теорию, тебе надо лишь придушить какого-нибудь ботаника» – нарушил молчание Андрюша, и не было понятно, серьезен он, или шутит. Я тут же нелепо оборвал разговор, сославшись, что мне некогда страдать ерундой и пора в реальный мир готовиться к экзамену по-настоящему. Думаю, и Андрюша, и Толик заметили, как меня трясло.

Весь день я не находил себе места, ночью мне не спалось. Я из всех сил пытался отогнать пугающую мысль, я даже обращался к Богу с нелепой выдуманной молитвой о помощи. Я в ужасе понимал, что уже почти готов. Я был готов пойти на убийство, и, естественно, не из-за злополучного экзамена, во мне свербело желание узнать, сколько правды в теории Толика. Я шепотом называл себя ужасным человеком, жалко пытался удавиться подушкой, но никак не мог избавится от неправильных мыслей. Ближе к утру я понял, что все, что меня сдерживает – это страх наказания. Ни жалость и неспособность убить, я просто трусил оказаться за решеткой. Весьма странно ощутить, что хоть и мысленно, но ты уже перешел границу морали. Меня разрывали призрачные голоса, будто ангел и дьявол пытались перетянуть каждый на свою сторону. Я не выдерживал давления кипящих мыслей, мне казалось, что в комнате душно, что я задыхаюсь, все тело зудело. Мне хотелось укрыться с головой так, чтобы спрятаться от бури во мне, хотелось кричать. И тут мое проклятие спасло меня – я будто бы провалился сквозь землю в буквальном смысле. Меня окружала светлая, теплая и уютная пустота. Я понял, что нахожусь где-то глубоко в себе, гораздо глубже, чем была построена Внутренняя Рига. В месте, куда даже мои собственные мысли проникают с трудом. И мне было очень хорошо, так хорошо, что я спокойно уснул, а выспавшись, я вернулся в спальню уже полный решимости. Я был готов проверить теорию и убить. Я был спокоен и больше не боялся наказания, возможно, мне даже его немного хотелось – хотелось быть пойманный на преступлении и осужденным на долгие годы тюрьмы, ведь тогда бы я смог сбежать в глубины себя, навсегда поселиться во Внутренней Риге, где я самый настоящий Бог, или, если надоест, туда – еще глубже, где сплошная дружелюбная пустота окутывает коконом.

Думаю, неуместно в точности пересказывать реакцию Андрюши и Толика, если найдете общий язык, они сами тебе не раз все расскажут, тут, знаешь ли, любят обмусоливать прошлое… Сейчас отмечу лишь одно, мне показалось, что мое заявление, что я решился и готов убить, чтобы проверить свои способности, не вызвало у них удивления, Андрюша больше молчал, Толик пытался отговорить, но, скорее для проформы. По-видимому, они в мое отсутствие тоже все обговорили и обдумали, и сами не могли найти способ, как подтолкнуть к преступлению. Я же сейчас не психологический триллер пересказываю, так что не будем копаться в их мотивах, скорее всего – это была обычная скука.

В общем, мы достаточно быстро перешли непосредственно к обсуждению плана моих действий…

Не пойму, ты меня слушаешь? Тебе вообще интересно? Хочешь услышать, как я впервые осознанно убил человека?

Это сейчас я понимаю всю нелепость плана, тогда же я считал, что иду на идеальное преступление. Жертву среди однокурсников я выбирал по двум критериям – первый, вполне очевидный, она должна обладать четким пониманием проваленного мной предмета, зазубренные формулы, вот это все. Второй же критерий у тебя может вызвать вопросы, но я сейчас поясню: мне был необходим противник, способный дать отпор. Тот, кто не уступал бы мне в силе, или же даже оказался сильнее. Таким образом я пытался успокоить совесть, мол это честная дуэль, а не подлое убийство.

И конечно же был такой человек, который соответствовал обоим критериям. Даже более, я испытывал к нему личную неприязнь – любимчик публики, знатный ходок по бабам, мастак по громким, скандальным выходкам, любитель тягать железо в спортзале, при этом обладатель математического склада ума и от этого весьма расчетливый мерзавец – все это был мой одногруппник Том.

Да что я такое говорю, какая личная неприязнь, это слишком мелко – я его терпеть не мог! Душа компании, якобы отстаивающий интересы слабых, сражающийся за справедливость, а на самом деле расчетливо расчищающий себе место лидера. И ведь даже здесь, во Внутренней Риге, он так в этом и не признался. Вот я и перегнул палку немного… Но сейчас не об этом.

Я готовился к дуэли. Качок против боксера – так я для себя ее назвал, настраиваясь внутренне. Да, я заставлял себя возненавидеть его еще больше, я возводил гнев в запредельную степень, одновременно дразнясь предстоящим смертельным состязанием проверить, кто из нас окажется сильнее – я совсем недавно из командного игрока перешел в разряд одиночек и мне, в том числе, требовалось доказать, что я по-прежнему лучший – сильнее, злее, ловчее других.

Я копал до недр подсознания, пробуждая оттуда первородную злобу, ту самую, которая вводила в транс наших предков-охотников и застилала глаза яростью, побуждая уничтожать каждого, вставшего на пути. А когда я ее достиг, я мысленно прокатывал сценарий действий раз за разом, еще и еще, предсказывая и оттачивая, до тех пор, пока четко не начал понимать каждое свое действие, тем самым, хладнокровием взяв злобу, до поры до времени, на поводок, чтобы в нужный момент приказать короткое фас! Я был полностью готов и настала пора действовать.

После основных экзаменов (моя пересдача была назначена позже), намечалась вечеринка однокурсников, прощальная встреча перед каникулами. Староста собрала деньги на аренду кафе, после самые неугомонные договорились отправиться в ночной клуб. Естественно, среди последних были и я, и Том. Ночной клуб я и выбрал зоной боевых действий. Сейчас в Старой Риге, напротив площади Ливов, на месте того клуба какое-то кабаре или караоке, во Внутренней же Риге я обозначил место знаковым – думаю, ты не раз там побываешь, ведь именно здесь у нас находится Храм Утех. В моем же реальном прошлом клуб назывался «Рокси» и являлся одной из основных танцевальных площадок, собирающей разношерстную публику от студентов и гопников до предпринимателей и политиков. Разнохарактерность посетителей и постоянную забитость клуба можно было сравнить с предгрозовым небом, только облака заряжаются электричеством, а тусующиеся коктейлями. Но и те, и эти при столкновении друг с другом разряжаются молниями.

Чтобы нейтрализовать случающиеся стычки, в клубе действовала охрана – и работала достаточно профессионально, при малейшем конфликте она возникала из ниоткуда в виде пяти-шести бугаев и оперативно выводила буянов на улицу, причем враждующие стороны из клуба удалялись по очереди и с временным интервалом, что позволяло драчунам подостыть и не продолжить схватку тут же за порогом. Я обо всем об этом был в курсе и это являлось базовой частью моего плана. В общем.

Уже в кафе я держался рядом с Томом, выпивал с ним, братался, высказывал сожаление, что раньше не успел познакомиться поближе, ведь у нас много общего. Между делом, кстати, интересовался и его математическими познаниями, в шутку, мол, подкалывая, сам ли он сдал все экзамены…

Под вечер, разогрев чувства этанолом, мы были не разлей вода, и в клубе к нашему тандему стремились примкнуть едва ли не все девчонки с курса – их прельщала бьющая ключом уверенность и сила молодых спортивных тел. А там, где есть женское внимание, возникает и мужское – находятся самцы, стремящееся доказать свое превосходство и утвердиться через доминирование. И все это играло мне на руку.

– Слышь! Ты куда смотришь? Сюда пойди! – Начинаю я напролом: – Сюда иди, я сказал!

И пока незнакомец скалится в улыбке, прыжком сокращаю дистанцию и врезаюсь кулаком в челюсть. Периферийным зрением вижу, как к нам подтягиваются его друзья. Отлично, драка завязалась, теперь главное, чтобы Том среагировал правильно. Ко мне подбегают сразу двое, по лицам не понятно, собираются ли они атаковать, или хотят оттащить своего приятеля, бью наотмашь, намеренно не прицельно и наугад, удар проходит вскользь и тут же с двух сторон прилетают ответки. Ну же, Том! Пропускаю парочку непрофессиональных ударов, прикрываюсь, отхожу – ребята наступают – еще немного, и мне придется худо в пассивной обороне, неужели он не вмешается? Том с разбега влетает в нападающих, отбрасывает одного, второго осыпает ударами. Наступление отбито, больше на нас никто не надвигается. Вижу, как приближаются охранники. Но нет – еще рано!

Лихорадочно соображаю, что делать, по плану и я, и Том должны были хорошенько получить, перед тем, как оказаться на улице. Чувствую свою вину – струсил и выбрал слишком легких соперников. Оглядываюсь и вижу, как рядом крепкая компания с улыбками на лицах комментирует потасовку. Не раздумывая влетаю в ее эпицентр и орудую кулаками и локтями. Держусь не долго, получаю оглушительный удар и оказываюсь на полу, несколько раз прилетает ногами – сильно и точно, сознание мутнеет, носком туфли разбивают бровь, и я чувствую, что вот-вот отключусь. Держусь невероятным усилием воли, перед тем, как уйти в незабытие, нужно убедиться, что план сработал.

Том, трезво оценив силы соперников, не идет в прямую атаку, а прикрываясь плечами и локтями, пытается расчистить пространство вокруг меня – его подсекают, он оказывается на полу и своим телом накрывает меня, самого его накрывает шквалом ударов, уже не могу разобрать, только моя ли кровь вокруг. Мучения прекращаются, поспевает охрана. Пытаются поднять Тома, но его ноги подкашиваются. Да! Да! Да! Первая часть прошла успешно, осталось самое сложное – завершить.

Музыка в клубе стихла, большая часть охранников возится с пинавшей нас компанией, меня и Тома ведут к выходу, я подставляю ему свое плечо опереться. Оглядываюсь – ни одна из девчонок за нами не идет, все куда-то пропали. Замечательно.

Чтобы опять не нарваться, охранники советуют уйти от клуба подальше, и оставляют меня с Томом в ночи одних. В контрасте с клубной атмосферой темная площадь старого города кажется уютной и дружелюбной.

– Что это было? – недоумевает Том, – ты же вел себя, как…

Переходим улочку и заворачиваю к площади. Странно, но вокруг нет ни ночных тусовщиков, ни туристов. Встаю напротив Тома и смотрю ему в глаза:

– Сейчас я попробую тебя убить… – до сих пор помню, как в тот момент дрогнул голос, – сопротивляйся!

– Что ты попробуешь сделать? Слушай, тебе пить вообще нельзя, переклинутый.

Продолжаю смотреть в упор, вспоминая, за что ненавижу, кровь бьет в голову – лицо горит, стискиваю зубы, делаю полшага в сторону противника.

Том перестает ухмыляться и шагает на меня – лицом к лицу, его губы сжимаются в узкую полоску, ноздри, наоборот, вздуваются.

– Успокойся, – цедит сквозь зубы, упираясь своим лбом в мой, – или я сам тебя сейчас успокою, по-дружески.

Моя усмешка переходит в оскал, чувствую, как внутри бурлит и просится наружу заготовленная для этого момента злоба. Отдаю короткое:

Фас!

Что-то более черное, чем рижская ночь, высвобождается и окутывает меня. Через эту тьму свет кажется ядовитым – его надо уничтожить, пока он не уничтожил меня.

Даже не помню, каким образом получилось так легко нокаутировать Тома, паника продралась и разбудила рассудок лишь в тот момент, когда я осознал, что не знаю, как действовать дальше – какими ударами добить лежащего без сознания человека чтобы убить наверняка, и чтобы самому остаться вне подозрений.

Вот тебе и идеальное преступление – трясущийся, готовый закричать от отчаяния, я склонился над своим однокурсником – в кадык? В висок? Впечатать нос в лицо? Насколько эффективно и насколько наверняка? Ведь вся моя подготовка была – якобы в шутку в раздевалке обсудить летальные удары. И почему-то мне казалось, что я все понял и готов, проматывая план в голове, у меня получалось идеально. Как я мог забыть, что теория сильно отличается от практики.

– Вот они! – Доносится откуда-то с периферии, – эй, хлопцы, постойте!

Оборачиваюсь, и душа уходит в пятки – ко мне бегут те парни из клуба. Значит, провал – я не успел…

В тот момент, когда в меня прилетает удар, стою в растерянности и с опущенными руками, не сопротивляюсь. Как-то отрешенно ощущаю боль и сотрясение, падаю, но не теряю сознание. И не думаю сопротивляться, пускай отыграются – я этого заслужил, так же как и любого отцовского наказания за невыполненное задание.

– Стой! Со вторым что? – Нехотя впитываю слова, доносящиеся сверху, – он живой вообще?

– Блин, пацаны…

– Ты убил его?!

– Даже не трогал!

– Походу он того, надо вызвать скорую…

– Да не трогал я его!

– Я за тебя, мудака, не сяду!

– Не трогал я его!

– Всё, валим!

– Какое валим! Надо скорую! Он, в натуре, убил его!

– Заткнись! Валим!

Топот ног, и становится очень тихо. Боясь спугнуть удачу, медленно поднимаюсь. Неужели… Неужели у меня получилось? Может ли быть, что один из моих ударов пришелся в цель? Да нет – боюсь поверить, Том просто в глубоком нокауте. А как было бы хорошо – как совпало бы, даже эти парни возникли к месту… Неужто судьба мне подыгрывает?

На четвереньках подбираюсь к Тому, тормошу его – ноль реакции. Сажусь рядом, делаю несколько глубоких вдохов, чтобы сконцентрироваться и убрать предательскую радостную улыбку, фокусируюсь, зову на помощь…

Вскоре фельдшер констатирует смерть Тома. После оказания первой медицинской помощи меня увезут на допрос, так же возьмут показания у охранников, и по записям камер-видеонаблюдения в клубе (в то время улицы Старой Риги еще не были усеяны камерами) найдут тех парней, которые даже не станут отрицать свою вину. В общем, для меня все пройдет как нельзя лучше…

Ну, а теперь перейдем ко Внутренней Риге и Тому:

Мы с нетерпением ждали наступление третьего дня, по негласной договоренности избегая обсуждения самого преступления. Наконец, Том прибыл – странная же встреча его ждала… Андрюша стоял с опущенной на грудь головой; я трусил – нет, стыдился, и поэтому лавировал между реальностью и Внутренней Ригой, походя на приведение; Толик старался держаться прямо, но и в его движениях читался дискомфорт. Восставшая жертва предстала перед соучастниками преступления – Том был первым, кого я осознанно убил. И с какой целью? На самом-то деле он нам был не нужен, и мы не знали, что с ним теперь делать.