Текст книги "Lot-Te-Rей (СИ)"

Автор книги: Максим Милосердов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

LOT-TE-RЕЙ – полная версия рассказа. Отличается от сокращенного рассказа "Лотерей" рядом сюжетных линий, раскрытием особенностей жестокого мира Евро-Азиатских штатов, а также финалом, который ожидает героев. Жанр: либерпанк.

Милосердов Максим

Милосердов Максим

Lot-Te-Rей

LOT-TE-RЕЙ

(Полный вариант)

Сегодня урок эстеса казался Вирджину особенно скучным. Ну, разве можно думать о занятиях, когда у тебя такие новости! Выигрыш в лотерей был приятен и вместе с тем пугал, хотелось скорее рассказать о нем кому-нибудь и попросить совета.

Вирджин – коротко стриженный student с тонкими чертами лица, капризными пухлыми губками и слегка вздёрнутым носиком поднялся из-за парты, подошёл к окну и, стараясь различить с высоты третьего этажа знакомых, начал рассматривать слоняющихся по школьному двору прогульщиков. Младшеклассники сгрудились возле спортивного уголка и потягивали одну сигарету на троих, рядом ласкалась парочка постарше – хумано унисекс в одинаковых пёстрых шароварах. Засунув руки в карманы, через двор неспешно проследовали два мутных короткостриженых субъекта в чёрных кожаных куртках, остановились и стали ждать кого-то у крыльца.

"Эти явно дурью барыжат", – лениво подумал Вирджин и уже хотел было отвернуться, как к чернокурточным приблизился Иван – странный иммигранто из России.

Раздался длинный мелодичный звонок, и пёстрый толп учеников школы-интерната лениво направился в коридор. В классе остался только пятидесятипятилетний тьютор Салливан – молодящийся длинноволосый преподаватель эстеса. Вирджин повернулся к нему.

Этот апрель выдался неимоверно жарким, поэтому рубашк Вирджина был расстегнут, и разошедшиеся полы открывали потрясающий вид на изящные маленькие груди.

"Ах, какие апельсинки!" – подумал Салливан, мысленно уже лаская любимого studentа.

– А я выиграл в лотерей! – сказал Вирджин, подходя к учительскому кафедру.

Слова романтик-френда показались Салливану ударом ниже пояса.

– Вирджин! Ты хоть понимаешь, что это значит? – спросил он.

– Ага! Я буду засовывать трубочку размножения в дырочку размножения, – ответил Вирджин и смущённо захихикал.

Салливан нахмурился и, как это бывало всегда, когда волновался, отбросил изящным наманикюренным пальцем длинный светло-зелёный прядь волос со лба.

– У тебя нет трубочки размножения, Вирджин. Ведь ты... – с губ Салливана чуть было не слетел запретный слов – страшный, неприличный ругательств, за произнесение которого в некоторых штатах объединённого Евро-Азиатского союза полагался административный арест.

Тьютор воровато огляделся по сторонам, словно боясь быть подслушанным. Его щёки зарделись, а внизу живота сладко потянуло.

– Что "ты"? – Вирджин с невинностью ребёнка смотрел на Салливана большими ярко-голубыми глазами.

На мгновенье старому педагогу стало неуютно. В самом деле, какое право имел он, опытный и развращённый, говорить столь постыдные вещи Вирджину – воплощению наивности и чистоты.

– Ведь тебе всего шестнадцать лет! – нашёлся Салливан!

– Эй, подожди! Ты что-то другое хотел сказать! – рука Вирджина обхватил тонкий шей учителя. – Говори, проказник!

– Только это и ничего более! – губы опытного тьютора нащупали пухлый ротик романтик-френда. – Может, займемся индивидуальной эстетической подготовкой?

Вирджин хихикнул и отклонил голову.

– Не сегодня! У меня кровавые дни.

Ответ не понравился Салливану: точно как по учебнику! Эти слова мог означать, что тебя начинают избегать.

"Что со мной не так? – подумал Салливан. – Нет ли в происходящем оскорбления? Я постарел, и у Вирджина проклюнулись черты геронтофобии? От меня дурно пахнет, и он пытается дискриминировать меня по одоральному признаку? Может, надо обратиться с жалобой в воспитательный совет?"

– Ну, что ты дуешься, пупсик? – спросил Вирджин, прижимаясь щекой к Салливану. – Ну, хочешь, я сделаю тебе приятно по-другому?

При этих словах на душе у тьютора полегчало: Вирджин все-таки продолжал оставаться его лучшим учеником и романтик-френдом.

"Ах ты, мерзкая девчонка!" – мысленно произнес Салливан страшное запретное слово на пике расслабления и застонал.

Старый учитель любил свою работу. Когда в школах ввели обязательные занятия по практическому сексуальному воспитанию, обозначенные в расписании как уроки эстетики секса, а затем для успокоения общественности сокращённые до краткого и красивого слова "эстес", Салливану было двадцать три. Прыщавый парень с блеющим тенорком и впалой грудью не пользовался успехом ни у особ своего пола, ни у представителей пола противоположного. По вечерам, движимый внутренним напряжением, Салливан часто бродил по тёмным улочкам с верёвкой в кармане и скальпелем в рукаве, мечтая о запретных вещах, но, никак не решаясь воплотить свои тайные фантазии.

Декларация Евро-Азиатского школьного совета, или, как её называли СМИ, Болонская хартия секса, открыла для Салливана головокружительные перспективы. Оставив третий курс физико-математического факультета, он взял студенческий заём и поступил в педагогический институт на только что открывшуюся специальность педагога эстетики. Хотя поначалу выпускников этого курса дразнили всякими неприличными словами, после введения в большинстве штатов Евро-Азии уголовного преследования за публичные призывы, содержащие признаки педофобии, отношение к выпускникам института резко изменилось.

Говорят, что оппонентов невозможно переубедить в их неправоте, и новые идеи завоёвывают себе место под солнцем только тогда, когда естественным образом вымирают носители регрессивных представлений. Правда это или нет, но с преподаванием эстеса всё произошло именно так. Подрастали дети, кто-то из них возвращался в школу уже как учитель, и публичные обсуждения разнообразных сексуальных извращений с первоклассниками и дошколятами уже мало кто считал странным и противоестественным занятием.

Да и сама Евро-Азия менялась на глазах! Моногамные разнополые браки из явления критикуемого быстро превратились в понятие запретное, а идеи гендерного равенства пронизали не только культуру, но и сам язык, вытеснив из него категорию рода как такового. Если ещё тридцать лет назад подростки сами выбирали свой пол, то сегодня никто даже не задумывался о том, что люди различны. Не было больше ни мальчиков, ни девочек, ни мужчин, ни женщин, эти понятия были заменены политкорректными терминами "ребёнок" и "взрослый", а после принятия законов об отмене возрастной дискриминации, на смену огромному пласту отныне запрещённой и неприличной лексики пришло одно-единственное слово "хумано".

Я – хумано, ты – хумано,

Мы равны и сексуальны... – в тот год этот незатейливый хит победителей Евро-Азиатского песенного конкурса продержался в топе музыкальных чартов рекордные пятьдесят недель.

За прошедшие годы мир сильно изменился в лучшую сторону. В эпоху гендерного равенства не осталось места сексуальной дискриминации, и даже то, чем Салливан тайно мечтал заняться в молодом возрасте, из разряда преступлений постепенно дрейфовало в категорию дозволенного, хотя и не до конца одобряемого поведения. Во всяком случае, если убийца мог представить записку жертвы о том, что она сама хотела получить удовольствие от изнасилования и разрезания на куски, юридическое преследование отменялось. Впрочем, теперь Салливану такие фантазии приходили в голову редко – вся его жизнь была отдана работе. Отчёты, доклады, методические рекомендации, статьи для научных сборников – времени на личную жизнь просто не оставалось, и хотя, несмотря на широкую известность в определённых кругах, учителю по-прежнему платили немного, отдавшись работе, Салливан был по-настоящему счастлив. И ко всему недавно к нему пришла настоящая любовь. К Вирджин, которую иногда хотелось назвать по старинке Вирджинией, Салливан испытывал тёплые и светлые чувства, похожие на те, что много лет назад были у него к девочке Стефании – пухлой блондинке, учившейся на два года младше.

"Как ты похожа на Стефанию! – иногда думал про себя старый тьютор. – Вот только Стефания была неблагодарной дрянью, а ты – сам ангел!"

Салливан, стесняясь и скрывая это от себя, ревновал Вирджинию к её одноклассникам, краснел, словно сам был подростком, и даже пытался писать стихи. К лету – после переходных экзаменов он собирался удетерить Вирджин и, забрав её из приюта для несовершеннолетних хумано, предаваться эстетическим телесным радостям не только на уроках, но и дома, так что известие о выигрыше в этой чёртовой лотерее прозвучало для старого тьютора как свист рака на горе под разразившим ясное небо громовым раскатом!

– А я и не знал, что они теперь допускают к участию в лотерее хумано, не достигших двадцати пяти... – сказал Салливан.

Вирджиния засмеялась, и её голос серебряным колокольчиком зазвенел в пустом кабинете эстеса.

– Теперь в лотерее участвуют даже первоклассники! Вот только везёт не всем!

Везёт ли? По этому поводу у Салливана имелось собственное мнение, но высказать его он не успел – дверь класса распахнулась, что заставило тьютора вздрогнуть и поморщиться. Даже директор школы не позволял себе заходить в кабинет эстеса без стука.

Салливан вопросительно уставился на вошедшего. Ну, конечно! Кто же ещё мог быть столь наглым и пренебрежительным к правилам. Только этот мерзкий русский иммигрантишко! Салливан тут же внутренне поправил себя – тьютору не полагалось допускать мыслей, дискредитирующих ученика по стране происхождения.

– Привет Айван! – сказал он, растягивая губы в широкой улыбке, но короткостриженый подросток даже не удостоил учителя взглядом.

– Чё, пойдём что ли? – бросил он Вирджину.

– Ладно, Салли! Я к тебе потом заскочу! – защебетал романтик-френд и быстро чмокнул тьютора в носик.

Иван даже дверь за собой не прикрыл. Что и говорить! Это был совершенно нелицеприятный тип и потенциальный преступник, находящийся под наблюдением школьного психолога. Но дурным наклонностям этого хумано были весомые оправдания: из варварской России Иван приехал всего лишь три года назад, имел генетическую предрасположенность к нарушению правил, кроме того один из родителей подростка был бывшим criminal, кажется, контрабандистом, и его то ли зарезали, то ли застрелили, то ли заживо сожгли бандиты. Собственно, этот факт и стал причиной того, что второй родитель убежал с детьми в спокойные и законопослушные Евро-Азиатские штаты. Иван получил политическую защиту, а затем гражданство, после чего, в соответствии с Законом об иммигрантах, был изъят из генетической семьи и перемещён в приют, по несчастью оказавшись в одном блоке с Вирджинией.

Салливан смотрел удаляющейся паре вслед. Иван совершенно по-хозяйски обнял девушку за талию. Это не возбранялось – подростки могли заниматься чем угодно, но происходящее, тем не менее, очень не нравилось тьютору.

"Конечно, это не ревность, – успокаивал он себя. – Мне просто кажется, что этот хумано плохо влияет на Вирджина".

– Чё ты трёшься с этим уродом? – спросил Иван с сильным славянским акцентом.

– Не знаю, – Вирджиния пожала плечами. – Просто хотела с ним попрощаться.

– Чё за "попрощаться"? Сказала: отвали – и пусть катится. – Иван присовокупил к своей речи грубое русское ругательство.

– Ну, нас же многое с ним связывает... Связывало, – тут же поправила себя девушка. – Нельзя же быть жестокой напоследок. Я ведь выиграла в лотерею.

– Чё за лотерея?

– А ты разве не знаешь? Лотерея! Лотерей! Ежегодно объединённое правительство разыгрывает право граждан на размножение. Я стану родителем... Подожди, как ты говорил, звучит это слово... – убедившись, что её никто не слышит, Вирджиния произнесла сладко-запретное и ужасно неприличное, – Я ста-ну Ма-терь-ю!

– Ну, типа, круто, наверное, – хмуро сказал Иван. – Но у тебя же всё равно отнимут ребенка. Вы в вашей дурацкой Евро-Азии не знаете своих родителей!

– Не знаем, – улыбнулась Вирджиния, – потому что родители умирают вскоре после того, как рождается ребенок. Это правила лотереи: обязательная добровольная эвтаназия.

Иван снова выругался.

– Чё же за страна у вас такая! Хотя, у нас тоже делишки, не дай божЭ, какие творятся. И чё – никак нельзя от этого долбанного лотерея отмазаться?

Вирджиния покачала головой.

– Никак нельзя!

Новое ругательство.

– Тебе не кажется, что это какая-то разводка, ведь ребёнка все равно отправят в приют или отдадут для adoptации каким-нибудь уродски-уродливым фрикам?

– Ну, и что! – пожала плечами Вирджиния. – Зато у него буду я. Целых три года...

– Ты знаешь, – она снова перешла на шёпот, – я ведь помню своего ро...

Вирджиния запнулась.

– Я помню свою маму!

Иван ничего не ответил. Свою мать он не просто помнил, он её прекрасно знал и очень злился на неё за то, что вопреки совету отца она решила спрятаться в Евро-Азии, куда за немалые деньги перебралась с ним, Колькой и Настасьей. Теперь четырнадцатилетний Колька был в соседнем детдоме, а двенадцатилетняя Настасья ожидала прохождения процедуры удетерения в социальном центре. При воспоминании об этом Иван нахмурился.

– И кто будет отцом твоего ребенка? Тоже какой-нибудь победитель лотереи?

Вирджиния кивнула.

– Ага. Его мне подберёт специальная matching machine для повышения вероятности создания потомства с благоприятными качествами, ну, или это право выкупит какой-нибудь богатей.

– Интересно, что бы на это сказал мой отец... – пробормотал Иван.

– Кто?

– Папа, папа мой что бы сказал! Его убили, когда мне было четырнадцать. Он всегда умел находить нестандартные решения и выкручиваться из любых ситуаций...

– Из почти любых, – добавил Иван, помолчав.

– Ты не думай, что я там хвастаюсь или чего такое, – сказал он, поймав на себе пристальный взгляд Вирджинии, – наша страна сегодня такое же, как и Евро-Азия, стадо баранов, безвольно бредущих на бойню.

– Вы русские такие странные, – сказала Вирджиния. – Вы никогда не соблюдаете правила.

Иван вдруг резко остановился и крепко прижал девушку к себе.

– Суки! Ублюдки! Сволочи! – зашептал он отборные ругательства, перемешивая их с более крепкими словами на родном языке. – Я не хочу, чтобы ты умирала!

По щекам Вирджинии покатились крупные слезы. На самом деле, несмотря на радость выигрыша, со вчерашнего вечера, когда были объявлены результаты лотерея, ей было очень страшно.

Иван слыл в школе мутной личностью, и хотя прямых поводов обвинить его в чем-то незаконном не было, многие тьюторы считали, что подросток участвует в спекуляции алкоголем, табаком, а также фарцует запретной печатной продукцией – неполиткорректными брошюрами и журналами. Сам Иван, впрочем, ни разу не был пойман с поличным, а его комната отличалась подчёркнутым минимализмом обстановки: кровать, стол, даже вместо шкафа были установлены открытые стеллажи, на которых не было ничего кроме учебных пособий и одежды. На столе всегда стояла открытая баночка с антидепрессантами, в холодильнике находилась пара пакетов с диетическим молоком. «Я чист, убедитесь сами!» – словно говорила эта обстановка, но Ивану все равно не доверяли.

Общался этот неулыбчивый русский в основном с представителями неформальных группировок – выходцев из Восточной Европы, а также c шайками северо-африканских арабов. Впрочем, и здесь он ни в чём однозначно компрометирующем замечен не был.

О школьной программе Иван высказывался с презрением, но хотя без зазрения совести прогуливал занятия, на тестах всегда набирал проходные баллы. Однажды, будучи вызванным на откровенный разговор с директором, он вдруг на секунду приподнял свою всегдашнюю маску дерзкого безразличия и насмешливо заявил:

– Ваши тесты – полная лажа для того, кто имеет минимальное представление о статистике и хотя бы чуть-чуть разбирается в теории вероятности. Скажите мне название предмета, и я сделаю тест, ни разу не заглянув в учебник.

Впрочем, тут же, вероятно, решив, что он сболтнул лишнего, Иван насупился и забился в свою скорлупу хмурого и безразличного хумано.

С Вирджинией юноша познакомился чуть больше месяца назад. Девушка не замечала этого странного русского иммигранто, пока он сам не подошёл к ней со словами: "А ты мне нравишься, только синие волосы тебе совсем не к лицу".

– Что за хам! – вспыхнула Вирджиния, но через неделю неожиданно поменяла прическу и перекрасила волосы в близкий к её естественному цвету черный.

Снова встретив Вирджинию в коридоре, Иван слегка улыбнулся уголками губ, кивнул и сказал:

– Так намного лучше. Ты стала похожа... – тут он наклонился к ней и тихо шепнул в ухо неприличное гендерное ругательство, – ты стала похожа на настоящую девушку!

Вирджиния не знала, что ответить на это. Первой её мыслью было заплакать и убежать, но Иван говорил так нежно, что подобная реакция вдруг показалась Вирджинии совершенно неуместной. Юноша же, отступив на полшага, добавил:

– Расслабься. Это никакое не оскорбление. Это мягкое и нежное слово, которое до недавних пор существовало и в твоём языке.

Сейчас, став победительницей лотерея, Вирджиния понимала, что совсем скоро ей придется стать другой. Из ходивших по рукам запрещённых книг она знала, что, несмотря на то, что современные хумано – это бесполые существа, для которых секс является лишь удовольствием и способом убить время, таким же, как спорт, чтение, просмотр кино и игры, каждый человек несет глубоко запрятанные в него мужскую или женскую сущность. Никакие операции по отрезанию или наращиванию определенных частей тела, говорилось в брошюрах, не в силах это изменить. Лишь незначительный процент людей рождается со смешанными гендерными признаками, для остальных же невыраженный гендер является результатом воспитания и последствием воздействия гормональной терапии.

Впрочем, единственными хумано Евро-Азии, которым удавалось раскрыть свою тайную природную сущность, были победители лотерея. Они отправлялись в особые места – на таинственные репликационные фабрики, где одни хумано становились женщинами, а другие мужчинами.

Право стать настоящим биологическим родителем было чрезвычайно почётным, и победителям лотерея открыто завидовали даже несмотря на то, что ради стабилизации численности населения Евро-Азии через три года после отправки на фабрику, осуществив несколько актов детосоздания, победители были обязаны умереть.

– Куда ты сейчас? – спросил Иван, когда Вирджиния успокоилась и перестала плакать.

– В медицинский центр, – ответила девушка. – Мне предписано пройти курс процедур и сдать всякие анализы.

– А долго ты ещё пробудешь в школе?

– Не знаю, – Вирджиния пожала плечами. – Может, месяц, а может, и все три. Пока свободный инкубаторий не пришлёт заявку.

Иван кивнул.

– Все заявки поступают в канцелярию, – не то спрашивая, не то констатируя, сказал он. – Приходят к тупой мымре-секретарше. А ещё она по совместительству ведёт курс канцелярского дела, и, насколько я врубаюсь, курс этот не особо-то и востребован studentами.

– О чём ты, Иван? – не поняла Вирджиния.

Иван в ответ наклонил голову и слегка коснулся своими губами шеи девушки.

– Ничего не бойся, Вирджиния! – сказал он. – Пока я рядом, всё будет хорошо.

На следующее утро Ивана вызвали на дисциплинарную комиссию.

Психолог, директор школы и counsellor по воспитательной работе, широко улыбаясь, смотрели на подростка.

– Айван, – низким грудным голосом произнесла психолог – толстая сисястая блондинка с тяжёлым подбородком. – Мы бы очень хотели помочь тебе.

Иван потупился и ничего не ответил.

– Ты, конечно, догадываешься, зачем мы тебя пригласили? – спросил counsellor – манерный молодой человек с длинными чёрными волосами.

– Нет, – буркнул Иван.

– Айван, не надо закрываться и прятаться от нас в своей раковине, если тебя что-то гнетёт, обращайся напрямую ко мне! – вставил своё слово директор – круглолицый лысоватый толстяк с татуировкой дракона через весь череп и улыбкой на все лицо.

– Да ничего меня не гнетёт, – сказал Иван, поднимая глаза. – Мне, типа, всё тут нравится, всё зашибись, короче! Я вас всех люблю, а моя деструктивность – это последствия тяжелой и затяжной психологической психотравмы.

Лица членов комиссии смягчились.

– Айван, твои тяжелые начальные годы – это не оправдание для совершения преступления.

Лицо Ивана стало напряженным.

– Чё за предъява? Никакого преступления, вроде, как бы, не совершал!

– Пока нет, но против тебя выдвинуты достаточно серьёзные обвинения, – покачал головой директор. – Мы, конечно, всецело на твоей стороне, но...

– Ну, давай договаривай, чё... – твердо сказал Иван. – Если базар по теме, то я отвечу, но такие дела надо обосновывать.

Директор поморщился.

– Айван! – попытался жёстко сказать counsellor, но все равно вышло у него манерно и ненатурально. – Ты обвиняешься в доведении одного из педагогов до психологического срыва и до мыслей о преступлении. Это очень нехорошо!

Иван нахмурился, дважды моргнул и уставился на черноволосого.

– Чё-то вообще не понял, – наконец сказал он.

– Айван, мы очень хотим помочь тебе! – с вкрадчивой нежностью в голосе произнесла блондинка. – Просто скажи, зачем ты это делал, и мы тебя отпустим.

– Да чё я делал-то? – присутствующим вдруг показалось, что Иван искренне не понимает значения и сути происходящего.

Члены комиссии переглянулись: вот они эти кросс-культурные отличия. Нормальный евро-азиатец уже давно бы заливался слезами и, наматывая сопли на кулак, просил прощения, а на лице этого иммигранто не появилось ни единого признака раскаяния. Директор решил пойти ва-банк.

– Айван, мы всецело на твоей стороне, – ласково и участливо сказал он, – но у педагога эстеса после общения с тобой возникли преступные желания.

– Да чё... – Иван вдруг запнулся.

"У него возникли – с ним и разбирайтесь!" – чуть было не выпалил он, но тут же сообразил, что такие слова автоматически станут признанием вины.

– Да чё, я с ним ни разу не разговаривал даже! – нашёлся подросток.

Черноволосый поднял указательный палец вверх и начал пафосную речь.

– Твоё пренебрежительное отношение и заронило в податливую почву то зерно, которое чуть не проросло в преступление! Айван, мы вынуждены наказать тебя...

– Притормози, не гони коней. Помедленнее, ладно! – Иван, подняв руку, прервал counsellorа и медленно и весомо заговорил с сильным славянским акцентом. – Делай скидку на то, что это мой неродной язык, и я реально не понимаю половину того, что ты мне втираешь! Типа он чё – весь распсиховался из-за того, что я с ним не общаюсь, что ли? Да я его вообще не знаю! Нас так-то никто не познакомил. Ты про кого толкуешь вообще? Уроки эстеса у нас другой тьютор ведет, такой...

Иван поднял растопыренные пальцы и поднес их к груди.

– Такой с буферами, короче. А про кого вы мне тут парите, я вообще не врубаюсь.

Члены комиссии снова в замешательстве переглянулись.

– Айван, – наконец холодно сказала толстолицая блондинка, – ну, если вас никто не представил, так надо было подойти к тьютору и познакомиться.

– Да у меня память на имена плохая. Я не хочу кого-нибудь обидеть неправильным произнесением его имени, поэтому и хожу зажатый такой, – сказал Иван, а потом вдруг закрыл лицо руками, всхлипнул и, не отнимая ладоней, жалостливо добавил. – А меня вообще-то не Айваном зовут, а И-ва-ном.

Сжав плечи и сгорбив спину, он поднялся из-за стола и вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь. Члены комиссии ошарашенно смотрели, как student медленно удаляется по коридору.

– Мда. Кросс-культурные особенности... – выдавил из себя директор. – Надо усилить работу в этом направлении. У этого хумано действительно очень сильные психологические травмы. И, как он сказал, его на самом деле зовут? Запишите в личном деле транскрипцию, что ли... И ещё... Сделайте специальную памятку с его именем для тьютора Салливана.

Жизнь в школе потекла размеренно и спокойно. Вирджиния начала принимать прописанные ей препараты, в результате которых через несколько месяцев должно было произойти деблокирование репродуктивной системы. Теперь вместо обязательных для всех старшеклассников уроков эстеса она посещала индивидуальные лекции по репликации человека, призванные подготовить девушку к неизбежному стрессу, вызванному перестройкой её гормонального фона. Иван же неожиданно увлекся географией, начал запоем читать книги по сравнительному праву Евро-Азии, а также записался на факультативные занятия по делопроизводству. Все прочие уроки он забросил.

После занятий Иван обычно заходил за Вирджинией, и они забирались куда-нибудь вглубь школьного сада, или же залезали под самую крышу стадиона, откуда было видно почти всю территорию интерната: игровые площадки, служебные корпуса, автомобильные парковки, примыкающие к забору из колючей проволоки. Иногда, впрочем, Иван пропадал на целые вечера, объясняя свое отсутствие неотложными делами.

– Куда ты все время исчезаешь? – как-то спросила Вирджиния. – Меня скоро заберут отсюда, а ты так и останешься для меня загадкой.

Иван, не мигая, смотрел на Вирджинию несколько секунд, после чего коротко ответил:

– В девять спортзал в подвале, – затем ещё секунду подумав, добавил. – Надень спортивку.

За десять минут до назначенного времени Вирджиния сидела на скамейке игрового зала, наблюдая за тем, как старшие ребята перекидывают друг другу баскетбольный мяч. Игра шла неспешно, за происходящим наблюдали сразу два тренера, пресекающие малейшую попытку грубого или неспортивного поведения. Они то и дело останавливали игру, чтобы передать мяч physically different игроку – хумано в инвалидной коляске.

– Привет! – услышала Вирджиния у себя над ухом голос Ивана. – После звонка спрячься за растяжкой в конце зала.

Ровно в девять раздался звонок, сообщая, что тренировка закончена и зал закрывается. Игроки неспешно побрели в общие душевые, а Вирджиния, оглядевшись и убедившись, что никому нет до неё дела, нырнула под пластиковый баннер за трибунами болельщиков. Здесь было тесно, пахло пылью, но между занавесью и прикрытым ею зарешеченным окном вполне можно было стоять или даже лежать.

Вскоре Вирджиния услышала шаги охранника. Он бегло осмотрел зал, после чего полоска пробивающегося из-за занавеси света померкла. Ещё несколько минут спустя из-за баннера послышался голос Ивана:

– Ты здесь?

– Да!

– Выходи.

Вирджиния выползла из своего укрытия. Теперь в зале горели только лампы дежурного освещения.

– Через три минуты, – Иван указал рукой на небольшую дверь в стене, – придёт уборщик. Он сразу спустится вниз и начнет вылизывать арену.

– Откуда ты знаешь?

– В 95% случаев все происходит именно так, – ответил Иван с улыбкой. – В 5% случаев чувак просто забивает на работу и не приходит.

Всё вышло, как предполагал Иван. Уборщик, перебирая пачку карточек-ключей, вышел из служебного помещения. Иван и Вирджиния шмыгнули внутрь и из служебной комнаты спустились на подземную парковку для учителей.

– Лажовая тут системе безопасности! – пояснил Иван. – Обтянули школу колючкой, а о выездах не подумали. Если уж строили воспитательно-исправительное учреждение, то и проектировать интернат надо было как тюрьму. А тут даже камеры наблюдения не захватывают всю зону паркинга. Теперь видишь вон тот пикап? Спокойно проходим к нему и прячемся в кузове.

Спустя пару минут после того, как подростки улеглись под рогожей, появился хозяин машины. Заработал двигатель, и автомобиль беспрепятственно покинул территорию школы, лишь на несколько секунд остановившись на контрольном пункте. Ещё несколько минут спустя пикап припарковался у ночного бара. Сидевший за рулем тьютор отправился коротать вечер за бутылочкой пива, а Иван с Вирджинией выбрались из кузова и тут же юркнули в тень деревьев.

– Евро-азиатцы так предсказуемы! – сказал Иван. – Парень, который привез нас сюда, не изменяет своим привычкам уже лет десять! И чего бы ему меняться, если он регулярно обнаруживает под колесом пикапа подарочный сертификат. Откуда? За что? Он предпочитает не задумываться!

В руках Ивана мелькнула толстая пачка ярких картонок с отпечатанными на них штрих-кодами.

– Это сертификаты? – спросила Вирджиния.

– Точняк! Реальные бабки в эпоху электронной валюты. Ну, ты как? В поряде?

Вирджиния кивнула.

– Тогда добро пожаловать в большой мир!

– А не боишься, что за побег из школы попадёшь в черный список и на тебя наденут электронный браслет? – спросила девушка.

– Пусть сначала поймают! Вы в Евро-Азии помешаны на правилах, и если написано смотреть налево, будут смотреть налево. А я в это время пойду направо! Что мешало охраннику поднять рогожку и найти нас? Ему мешали правила! Потому что они требуют осмотреть багажник, а про открытые кузовы в них ничего не сказано.

Вирджиния засмеялась.

– Ну чё, типа, погнали дальше? – спросил Иван. – Будем совершать очередные проступки или вернёмся в школу?

– Будем совершать проступки! – ответила Вирджиния и взяла юношу за руку.

За рестораном ожидала машина такси.

– Маса эль хеэр! – крикнул Иван приветствие на арабском!

– Собах эль хеэр! – ответил водитель, широко улыбнулся и пожал руку Ивана.

Машина тронулась, и уплыла в майскую ночь под пёстрые арабские напевы, льющиеся из магнитолы.

Иван всю дорогу о чём-то оживленно переговаривался с таксистом.

– Я и не знала, что ты так понимаешь арабский. – сказала Вирджиния.

– А чё? Выучил! Помогает налаживать связи, – ответил Иван. – Как-никак один из самых распространённых языков Евро-Азии.

Остаток вечера Иван с Вирджинией бродили по кварталам, в которые нечасто заезжает полиция. Вопреки первым впечатлениями девушки райончик вовсе не был арабским гетто. Обыкновенные трущобы, населённые людьми всех мастей: наркоманами, алкоголиками, скупщиками краденого, бродяжками и хиппи. Малоэтажные кварталы чередовались с блочной застройкой, а среди унылых развалюх периодически попадались дома очень даже приличного вида. Блуждая по засыпанным мусором улицам, Вирджиния не чувствовала страха, скорее ей было любопытно. По своему виду обитатели квартала мало отличались от ее школьных знакомых и тех людей, которых Вирджинии доводилось встречать во время выездов в город. На них была такая же разномастная одежда, прически были такими же яркими и одинаково пестрыми.

Свернув в незаметный проход между домами, по петляющей улочке подростки выбрались к большому ярко освещённому зданию, из которого доносилась громкая музыка.

– Танцульки, ресторан и гостиница под одной крышей, – пояснил Иван. – Здесь мелкие воротилы решают свои крупные дела.

Через центральный подъезд Иван заходить не стал, а вместо этого юркнул в одну из многочисленных дверей, ведущих в грязный двор. За ней оказалось просторное помещение, состоящее из нескольких объединённых комнат, переоборудованных под игровой зал. Вдоль стен тянулись обшарпанные ламинированные столы, за которыми разновозрастные хумано играли в карты. Многие из присутствующих походили на героев старинных фильмов: белые рубашки, жилетки, одноцветные штаны. Они выглядели завсегдатаями. То и дело из соседних комнат заходили хумано более привычного вида – пёстрые длинноволосые существа-унисекс.