Текст книги "Шестая сторона света (СИ)"

Автор книги: Максим Лагно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6. Подростки в Абрикосовом Саду

1

За завтраком, отец отложил газету в сторону и протянул мне стопку конвертов:

– Тебе стали часто письма приходить.

На первом конверте штемпель «Глобальной Перевозки™». Я зачитал вслух сообщение для работников: в связи с ЧеПэ сотрудников обслуживающего отдела просили воздержаться от выхода на работу. Это большая часть вокзального персонала: обходчики, ремонтники, уборщики. О дате выхода на работу обещали сообщить по почте.

– Само собой, – согласился отец. – Тебе лучше дома сидеть, раз целые поезда пропадают.

Отец главный менеджер в компании, которая торговала комплектующими для вагонов: оббивка сидений, панели, постельное бельё, занавески, посуда и прочее. Вплоть до узорчатых решёток на окна.

– Но и тебе в магазин не надо идти, – ответил я.

– Мне сообщение не приходило.

Я просмотрел остальные письма. Все были ответами взломщиков на моё объявление. Надо сегодня сходить в Информбюро, снять объявление с доски, не то почтовый ящик замусорится.

Глядя на письма от взломщиков, отец хотел спросить про девочку в платьице белом, но передумал. В последнее время он не знал, как со мной говорить. Как с ребёнком поздно, а как со взрослым, видимо, не привык. Я понимал его затруднение, но не знал, чем помочь. В конце концов, он самый взрослый, а не я. Отец вернулся к чтению газеты.

На первой странице газеты заголовок: «Пропажа века». Я уже читал эту статью ранее утром, в туалете. Огромное сочинение, на три разворота.

Газетчики профессионально обрабатывали происшествие: ни одно слово статьи не давало намёка на объяснение.

Журналисты расписывали подробный путь следования поезда, со всеми остановками и переходами. Детализировали суть мелкого ремонта, которому подвергался каждый состав на станции. Просили неких экспертов из инженерного департамента «Глобальной Перевозки™» прокомментировать, могли бы эти поломки стать причиной фантастического исчезновения поезда?

Самой интересной частью материала были интервью тех, кто спаслись, потеряв билет или опоздав на поезд.

Отец развернул газету ко мне:

– Ты, Лех, как железнодорожник скажи, нужен ли данный рисунок или нет?

В середине текста размещалась схема под заголовком «Тормозной путь состава, реконструированный специалистами Глобальной Перевозки™»

Я засмеялся:

– Пап, это херня. Ну какой тормозной путь может быть у поезда? Это же не электромобиль, и не мотоцикл. Если сойдёт с монорельсы, то дальше туннеля не укатится.

– Значит, журналисты больше запутали, чем объяснили. Напихали домыслов, создали видимость расследования. – Папа строго посмотрел и добавил: – Что за слово в лексиконе? Давай, дома без «херни» разговаривать.

Отец вернулся к чтению, но тут же воскликнул:

– Ироничненько.

– Что?

Отец опять развернул ко мне газету, показывая статью «Список известных людей на рейсе»:

– Среди пассажиров был философ Цсисек.

Я поперхнулся от смеха:

– Чего-чего философ?

Отец тоже не сдержал улыбку:

– Ирония в том, что он прославился отрицанием нашей реальности и критикой Глобальной Перевозки.

– Это как?

Отец процитировал из статьи:

– «В своих статья Вячеслав Цсисек призывал человечество критически переосмыслить реальность. По его словам, мы должны посмотреть на мироустройство под таким углом, откуда видно, что нет никакой Глобальной Перевозки и просьб Судитронов. Мы должны стремиться к тому, чтоб смоделировать Вселенную, непохожую на нашу, и приложить все усилия для воплощения модели в очищенную от домыслов реальность»

– Пап, я не понял, он отрицал Глобальную Перевозку, а сам катался на её поездах?

– Такие вот они, философы.

Отец отложил газету и пошёл обуваться.

Я начал планировать день. Пойти к Лебедеву? Попрошу заодно новую серию Баффи почитать.

Стоп, какой Лебедев?

Алтынай!

Она же стажёр, её в штат не зачислили. Значит, извещение не пришло. Алтынай пойдёт на Вокзал для того, чтоб платье Маргарите вернуть. Милая, ответственная девочка.

Захотел немедленно обнять её за худенькие плечи.

2

Дождался ухода отца и выскользнул из квартиры, не предупредив маму. Ей тоже пришло вокзальное оповещение. Отправилась к соседке-подруге, обсуждать событие, выбившее весь Двор из колеи.

Ехал в трамвае и слушал диск, что был в плеере Алтынай. На паузе стояла песня, какое-то скучное R’n’B. Всегда плевался от этого дерьма, но сейчас голоса поющих девочек напоминали мне, непонятно как, Алтынай.

Сила любви, чёрт побери. Всякую муть заставила слушать.

Кстати, компакт-диск-плеер удобнее кассетного. На небольшом табло отображалось название группы и трека – TLC «Waterfalls».

Вышел на вокзальной площади. Было непривычно пусто. Даже фонтан у памятника каким-то героям не работал. Соперничая с увядающими листьями, желтела милицейская лента, запечатывающая двери Вокзала. Остальные проходы блокировали железные перегородки с кусочками жёлтой ленты.

Редкие работники проникали через укрепления, предъявляли милиционерам пропуска и исчезали в погрустневшем, как перед смертельной операцией, здании Вокзала.

Алтынай я увидел издалека, сидела на скамейке у входа.

Для меня она на всю жизнь – девочка в платьице белом. Поэтому с недоверием разглядывал её наряды, не подходящие под это описание. Сегодня на ней была кофта с капюшоном, другие джинсы, более тёмные и обтягивающие, чем вчера. Волосы распущены по плечам, но прикрыты вязаной шапочкой. В руке мой плеер. На плече – сумка.

– Привет, что слушаешь? – спросил я.

– Привет, – повертела коробочку от кассеты, – Э-э-э, Лимп… Биз-скит. Прикольно. Бодрый рэпачок.

– Отдала платье Маргарите?

– Час назад ещё.

– Ого, а чего ты ждала целый час?

Алтынай стянула наушники:

– Тебя ждала. Я в этом дворе никого не знаю. Куда мне ещё идти? Не дома же торчать.

– А я ради тебя пришёл.

– Твой толстый друг тоже приходил. Забавный он. При тебе вчера солидный был, а как меня сегодня увидел, то притворился, что не узнал. Пришлось окликнуть. Причём я перепутала, назвала его Снегирёвым. Он чуть не заплакал от обиды. Теперь не забуду, что Лебедев. Я через него Маргариту и вызвала. У меня же нет пропуска. Ну, так что будем делать?

Взял её за руку:

– Пошли в музей. Хочу показать одну аниматину.

3

Утро буднего дня, а улицы Абрикосового Сада переполнены.

В трамваях была давка. На остановках толпились очереди. На перекрёстках образовались заторы из велосипедов, электромобилей, мопедов и растерянных милиционеров, которые не знали, как разруливать утроившийся траффик. На тротуарах тесно от пешеходов. Из-за закрытия Вокзала выходной получили все сотрудники сопутствующих служб, а это половина населения Двора.

Люди не знали, куда девать незапланированную свободу. Сбиваясь в очереди возле палаток с кофе, они по сотому разу обсуждали закрытие Вокзала. Пересказывали друг другу содержание статьи из газеты. Один мужчина, одетый ещё по летнему, в тонкие белые брюки и соломенную шляпу, рисовал мелом на асфальте схему тормозного пути. Другие уверенно вносили правки или рисовали свои варианты.

Даже железнодорожники все разом поглупели и поверили, что тормозной путь поезда – величина непостоянная и скрывающая в себе сюрпризы.

Нам навстречу шли трое возбуждённых железнодорожников. Они использовали внезапный выходной, чтоб набухаться. Все трое перекрикивали друг друга, озвучивая свою версию пропажи поезда.

Я подхватил Алтынай за локоть, чтоб уберечь от столкновения с пьяными.

– Сегодня не протолкнуться, как праздничный выходной, блин, – пробормотал я.

Алтынай засмеялась:

– Я в Киеве жила, там и в будний день такая давка. Но спасибо, что заботишься. Мне приятно.

– Мне тоже.

Если бы я шёл один, то обязательно одел бы наушники. Глядел бы на суету людишек под музыку Nirvana. Но Алтынай была реальностью, которую не хотелось заслонять надуманным позёрством.

Я задумался, а не исчезнет ли очарование новизны? Ведь Алтынай не то воздушное создание в платьице белом, что чудилось мне в тумане Почтительного Ожидания. Она совсем другая. Но люблю я её за то, что она была фантазией. Ох, опять я уношусь мыслями, хер знает куда.

После первого порыва, когда взял её за руку, наши пальцы расцепились. Было неясно, зачем держаться за руки? Даже неловко. Всё-таки без высказывания нужного набора слов, некоторые жесты как бы нелегитимны.

Алтынай рассказала, что её строгий папа ходил с комиссией по строениям Двора, оценивая состояние жилого фонда и архитектурные особенности планировки. Власти решили, что строить тайл-спутник слишком дорого, бюджет не потянет. Будут искать способ уплотнить существующую застройку. А так же улучшать привлекательность пустующих верхних этажей.

– Так что, через пару лет верхние этажи, может быть, перестанут быть притоном наркоманов, и ты получишь там приличную маленькую квартирку, – подмигнула Алтынай.

– Поскорее бы. Почему у нас совершеннолетие в двадцать один год? В других странах можно с восемнадцати получать.

– В некоторых государствах совершеннолетие в двадцать пять.

– Ужас, блин. Хорошо, что мы не там.

4

Возле здания музея бродили скучающие жители. Обычно никто не посещал музей. От безделья же, все ломанулись.

Выставочные залы мне помнились своей торжественной пустотой. Я и мой друг детства, анимастер Волька, шли вдоль картин, будто весь музей для нас.

Впрочем, когда я с Алтынай, я будто с ней одной.

В зале современных анимастеров зрители всегда собиралась у пятиметровой аниматины, изображающей крушение поезда. Само собой, что сегодня возле пророческой аниматины зрителей ещё больше.

Чтоб не потеряться в толпе, я снова взял Алтынай за руку, одновременно рассказывал:

– «Крушение сто пятого» гордость музея. Но художественной ценности – ноль. Просто потрясающая техника исполнения. Вся анимация выполнена в «перманентной технике».

Алтынай зачаровано смотрела на «Крушение».

– Синхронизация живых элементов просчитана так, что нет разрывов. То есть, в каждый момент времени, одна из частей аниматины движется, чем создаётся эффект неустанного движения всей поверхности. Чисто технический трюк, но действует.

Действительно, вся поверхность «Крушения» постоянно шевелилась. Тебя затягивало в нарисованные обломки поезда, разрывало вихревым потоком, а осколки стекла впивались в лицо.

– Жутко, – сказала Алтынай.

– Этим и притягательны аниматины-катастрофы. Вроде всё происходит на твоих глазах, но не с тобой.

Я настойчиво потянул Алтынай ближе к залу современной классики, к которой относился Шай-Тай.

– Моя любимая аниматина, – сказал я, подводя Алтынай к полотну с девочкой в платьице белом.

– Р. Шай-Тай, «Подростки в Абрикосовом Саду», анимастеринг, реалистичная механика, 1866 год, – прочитала Алтынай название.

У меня так билось сердце, будто я был автором, а Алтынай – председатель выставочной комиссии.

Зря я показал «Подростков» Алтынай. Сам давно не видел эту аниматину. Оказалась скучнее, чем в воспоминаниях. Краски тусклее, анимация беднее, особенно после роскошного «Крушения сто пятого». Фигуры персонажей страдали нарушенными пропорциями. Аннотация слишком длинная и написана корявым языком.

Алтынай отпустила мою руку и внимательно прочла аннотацию. Поглядела несколько раз ремастеринг фрагмента ежемесячной анимации, когда мальчик с ножичком, поворачивался и смотрел на девочку в платьице белом.

– На меня похожа, – сказала Алтынай.

– Есть немного.

– Или на моё описание в объявлении, – она лукаво посмотрела на меня. – Папа даже не сразу показал мне объявление.

– Почему?

– Думал, маньяк какой-то сочинил, жертву ищет. Хотел в милицию пойти, да заметил милицейский штамп.

Я попробовал улыбнуться.

– Но мне понравилось описание меня. – Алтынай отвела взгляд. – Даже сохранила копию. Никто ещё так так красиво не писал обо мне.

Мы снова взялись за руки. Непременно поцеловались бы, но сзади кто-то ударил меня и заорал над ухом, обдавая перегаром:

– Небов? Лех? Ну ё-маё!

5

Парень в новом, но мятом джинсовом костюме и белоснежных кроссовках лыбился, убирая со лба прядь длинных светлых, как у Курта Кобейна, волос:

– Не узнал, что ль?

И больно хлопнул по плечу, будто хотел взболтать мою память.

– Волька?

– Ну! Ё-маё! – И кинулся меня обнимать. Во внутреннем кармане куртки у него была бутылка, которая больно давила мне на рёбра. Её он извлёк, откупорил крышку и протянул мне:

– За встречу.

Я сделал глоток. Алтынай скривилась и отказалась пить. Волька обратил внимание на неё:

– Кто это тут у нас? Я – Волька, анимастер-физикалист, многообещающий талант, – и протянул ей руку.

Алтынай нехотя пожала.

Волька выхватил у меня бутылку, сделал глоток портвейна и вернул, будто я нанялся к нему в бутылконосцы. Прищурился, всматриваясь в Алтынай, перевёл взгляд на аниматину:

– Сила искусства: мальчику нравилось изображение девочки, поэтому нашёл себе девочку-картинку.

– А ты точно анимастер? – холодно спросила Алтынай.

– Ё-маё, не похож? Слишком трезвый? – Он взял у меня портвейн и ещё выпил.

– А что мастеришь?

– Приходи, покажу. – Волька спохватился, вспомнив обо мне: – Пойдёмте все ко мне? Посидим, поболтаем.

Мои мысли были заняты прерванным началом возможного поцелуя:

– Давай позже. Три года назад ты не ответил на мой запрос на добавление в доску друзей.

Волька ухмыльнулся:

– Прости, брателло, не припоминаю такого. Что за доска?

– На Информбюро открылась доска, где списывались одноклассники.

Вмешалась Алтынай:

– Анимастер живёт в своём мире, и не знает о делах простых людей.

– Девочка-картинка права. Я избегаю бюро, объявления, инфодоски – все эти бездушные коммуникативные технологии. По работе хватает. Ну, пойдёмте. Или вы хотите смотреть пыльные аниматины в музее, вместо того, чтоб восхищаться смелой свежестью моего творчества?

Я настаивал:

– Давай в другой раз.

Но Алтынай вдруг заявила:

– Я бы пошла. В Музее как-то многолюдно сегодня.

Волька подхватил:

– Действительно, что произошло? Отчего все стали вдруг такими культурными?

Мы пошли к выходу. Рассказал Вольке о пропаже поезда и закрытии Вокзала.

Он восхищённо кричал:

– Во дела, ёпты. Хорошо, что я не читаю новости.

– Но в музей-то пришёл, как все? – спросила Алтынай. – Тебе тоже делать нечего?

– Я анимастер. Музей посещаю для вдохновения, по работе, в отличие от бездельников, вроде тебя, Картинка.

Оказалось, что Волька жил недалеко от Музея, то есть в элитном районе, опоясывающем центр Двора. Квартира на нижних этажах. Мы даже пешком поднялись по лестнице, а не на лифте. Лестница подъезда застелена ковром, а в углах цветы в кадках. Элитное жильё, как-никак.

– И давно ты вернулся? – спросил я.

– Пару месяцев назад. Хорошую работу в родном Дворе предложили. Чесслово, Лех, всё собирался тебя отыскать, свидеться.

– А что искать? Я всё там же живу, – сухо ответил я.

Прежде чем войти в квартиру, Волька попросил подождать у двери:

– Хочу видимость порядка создать, – и скрылся.

Алтынай уловила моё недовольство тем, что согласилась идти к Вольке. Тогда она приняла такое выражение лица, с каким встретила меня в кабинете Алибека: виноватый вызов. Мол, попробуй мне что-то предъявить. Не имеешь права.

Да, я читал её мысли.

Придумывал и тут же читал.

6

Не понятно, о какой видимости порядка говорил Волька. Не то, чтоб там было свинство, нет. Первое впечатление было восторгом – какой простор. Перегородки трёхкомнатной квартиры были убраны, образуя гигантскую студию. Даже кухня и ванна не огорожены.

В одной части, где у других людей спальня, стояли штабелями аниматины, наспех прикрытые большим куском холста. Что странно, так как Волька зазывал нас смотреть именно на его творчество. Впрочем, другие аниматины развешаны или стояли, прислонёнными к стенам. Одни обращены к нам лицевой частью, другие отвёрнуты. Задние панели сняты, можно было видеть анимационный механизм.

В центре квартиры – станок для анимастеринга. Подсветка прозрачной поверхности была включена, по ней разбросаны шестерёнки, обрывки плёнки и куски фигур. Напротив станка раскинулся большой, когда-то белый кожаный диван. На всех столах, стульях и креслах, лежали, висели или готовились упасть листы бумаги с эскизами аниматин.

Волька смахнул со столика стопку эскизов и передвинул его к дивану. Там тоже очистил место и посадил Алтынай:

– Айн момент, Девочка-Картинка, сейчас организую закуски. Чай или кофе?

– Ничего, спасибо.

Я хотел сесть рядом с Алтынай, но Волька крикнул с кухни:

– Эй, друг детства, ё-маё, помоги.

Пришлось перетаскивать из огромного холодильника коробки с пиццей и пирожными. Холодильник у анимастера был полон каких-то заморских яств. Сам Волька открыл шкаф и стал перебирать бутылки. Там был огромный выбор всего. От дешёвого портвейна, которым он поил меня в музее, до явно дорогих виски и рома.

Волька преподнёс одну бутылку Алтынай:

– Не желает ли Картинная Девочка бокал аргентинского красного? Сорт Мальбек, урожай 1866 года, когда наши родители были молоды, а самоучка Шай-Тай закончил мастерить халтурку под названием «Подростки в Абрикосовом Саду».

Я ожидал, что Алтынай снова скривится, но она легко уступила:

– Вино люблю. А это, судя по году, коллекционное.

Волька снял джинсовую куртку, закатал рукава рубашки и вонзил в коллекционное штопор:

– У меня ящик такого, девать некуда, а пить особо не с кем, ё-маё.

Под курткой не заметно было, что у Вольки фигура атлета. В детстве, в шутливых стычках, я забарывал его одной левой. Сейчас, пожалуй, не сунулся бы с ним в борьбу. Я не мог не отметить, как Алтынай скользнула взглядом, по его накаченным мышцам.

Волька поставил перед Алтынай бокал с вином. Налил мне и себе портвейн в стаканы. Подошёл к шкафу и раскрыл створки – внутри оказались большие колонки стереосистемы. Вставил диск и комнату обволокло звучание ненавистного мне джаза.

– Выпендрёжник, – не вытерпел я. – Джаз это для старпёров, не делай вид, что любишь.

Волька деланно удивился:

– Но мне нравится.

– И мне, – тихо добавила Алтынай.

Хотел обвинить её в лицемерии, уж я-то знал, какую ар-эн-би-шную ерунду она на самом деле слушала. Ладно, пускай корчат из себя утончённых интеллектуалов, я же останусь самим собой.

7

– А родаки где? – спросил я, когда Волька обновил портвейн в стаканах.

– Остались Киеве, куда мы переехали, чтоб я поступил в Академию Искусств на анимастеринг.

– Ты живёшь один? – удивилась Алтынай. – Сколько тебе лет?

Волька показал на меня стаканом:

– Мы ровесники.

– Как же ты обошёл закон? – осведомился я.

– Ё-маё, закон-шмакон. Плати и делай что хочешь.

Я помотал головой:

– Не верю, чтоб коммунальщики прописали девятнадцатилетнего на хате без родаков.

– Да ну тебя, Лех, ё-маё. Скучно рассказывать. Есть люди, которые предоставляют документы, типа, это они живут в квартире. А на деле живу я. Квартплату отдаю им, и всё чики-пуки. Участковый мент тоже в доле.

– То есть ты богач? – прямо спросил я.

– Не богач, но зарабатываю. Да и тратить особо не на что. И не на кого.

Алтынай с готовностью восхищаться посмотрела на холсты:

– Продаёшь аниматины?

Волька замялся:

– И да, и нет. Я в рекламе работаю. Мои, так сказать, творческие аниматины ещё не достигли популярности, поэтому разрабатываю рекламатины.

С бокалами в руках, как на богемной выставке, мы рассматривали работы, которые Волька вытаскивал по одной:

– Анархо-анимализм, абстрактная статика, непроектная механика, физикализм, и остальные нефигуративные направления анимастеринга, вплоть до сюрреалистического морфинга – это то, чем я сейчас живу.

Аниматины иллюстрировали эти термины сочетаниями бесформенных пятен, дёрганных анимаций и нервно мультиплицирующихся слоёв краски. Из некоторых объектов вырастали щупальца, трансформирующиеся в параллелепипеды, разбивающиеся на треугольники или символические иероглифы.

– Экспериментирую со смещением световых спектров и немеханическими способами анимации объектов, – пояснил он. – Работаю с новыми текстурами и материалами. В отличие от пыльных реалистов, вроде твоего Шай-Тая, Лех, мы, нефигуративисты, работаем на стыке науки и искусства.

Благодаря Вольке я ещё в детстве научился если не понимать смысла абстрактных аниматин, то хотя бы отличать некоторые стили.

Я думал, что Алтынай будет удивлена Волькиными аниматинами. Думал, она ждала пейзажей, с качающимися от ветра деревьями или живыми блёстками на водной глади. Но она с пониманием кивала и отмечала особо удачные, по её мнению, композиционные решения или оригинальные находки в анимации и морфинге объектов.

Волька впервые убрал свой насмешливый тон:

– А вы, девушка, разбираетесь в искусстве.

– Я тоже немного мастерю. В Колледже нас обучали.

– Ты же на ткачиху училась? – вставил я.

Алтынай твёрдо поправила:

– Текстильный Колледж, отделение «Дизайн Одежды».

Волька с уважением добавил:

– Другими словами, мастер по костюму. Коллега! Интересно взглянуть на твои работы.

Алтынай немного застенчиво ответила:

– Есть пара вопросов к такому профессионалу, как ты. По анимации и морфингу.

– В любое время, Картинка.

– Меня Алтынай зовут.

8

Алтынай взглянула на свои часики

– Пора домой.

Я с готовностью проследовал с нею до двери.

– Ну, ё-моё, Девочка-Картинка, нельзя же бросать меня на первом свидании, – смеялся Волька.

Я посылал на него грозные взгляды, мол, не лезь на мою территорию. Но он не понимал. Пьяно ухмылялся, подмигивал мне, и делал вид, что жаль расставаться.

В дверях затеял последнюю попытку задержать нас:

– Приглашаю вас на вечеринку в дом моего работодателя, владельца анимастеринг-студии. Возле дома бассейн. Музыка, фейерверк, шампанское по триста баксов за бутылку. Реально, высшее общество соберётся. Тебе, Картинка Девочки, полезно пообщаться с известными модельерами. Надо же о карьере думать.

– Папа ждёт к ужину. Он строгий. Если опоздаю, он тебя найдёт и убьёт, не задавая вопросов.

– Строгий, так строгий, – вздохнул Волька.

Крепко обнял меня:

– Брателло, ты не пропадай! Заходи в любое время. Одному жить не так уж весело, как ты думаешь.

Прощался я с Волькой с большей радостью, чем встретил. Волька стиснул крепче:

– Кстати, не думай, что я забыл. У тебя восьмого сентября днюха. Что планируешь?

Я высвободился из пьяных объятий:

– Негде справлять.

– Ё-маё, брателло, у меня будем справлять. Заткнись, не хочу слышать отказа. Восьмого все у меня. Зови друзей и подруг. Должен же кто-то выпить ящик коллекционного вина. Картинка, предупреди своего строгого папу-убийцу. Ну, всё, валите, пока я не расплакался.

Я и Алтынай спустились по лестнице, Волька крикнул:

– Осторожнее на Вокзале. Не пропадите, как поезд!

Мы вышли из подъезда и молча пошли к остановке трамвая.

Я больше не мог прочесть настроение Алтынай. То есть никак не мог придумать её мыслей. Показалось, что чем-то обидел её:

– Может, в кафе сходим?

– Нет.

– А давай, на велосипедах покатаемся? Я знаю въезд на рампу на Шестую Стену. Там такой вид! Ух! Да и по самой рампе когда поднимаешься видно, что Абрикосовый Сад уже не тот маленький дворик, что раньше.

– Слушай, Лех, у меня после вчерашней работы ноги болят. Не хочу крутить педали.

– На лавочке посидим.

– Мне, правда, пора. Пока.

Алтынай махнула ручкой и запрыгнула в раскрывшиеся двери трамвая.