Текст книги "Русский язык на грани нервного срыва. 3D"

Автор книги: Максим Кронгауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Просто я работаю волшебником

Раньше в детстве все хотели стать космонавтами или пожарными, а становились инженерами. Теперь кем хотят, тем и становятся. То есть менеджерами. Слово менеджерпоявилось недавно (в словарях 80-х годов его еще нет) и кажется для русского языка избыточным. Ведь вроде бы уже есть слова с похожим значением, например управляющийили разговорное управленец. Существуют также слова служащий, клерки другие. В словаре Ушакова присутствует даже совсем смешное менажёр, которое было заимствовано из французского и относилось только к миру спорта.

Однако, если подумать, слово менеджерсовершенно уникально, и ничем заменить его нельзя. В новых словарях оно толкуется как нанимаемый руководитель предприятия.Но это не так (в этом значении скорее скажут топ-менеджер), и по существу слово менеджерозначает почти любую наемную профессию. Вы приходите в турфирму, и вам говорят: “Сейчас к вам подойдет наш менеджер”, то есть попросту наш сотрудник.Сын моей родственницы устроился, по ее словам, на престижную работу – менеджером торгового зала.Ну что же, неплохо, сначала подумал я, а потом перевел эту профессию на более привычный язык… Говорят, что существует даже менеджер по клинингу [16]16
  Уборщица,если читатель не понял.


[Закрыть] .Слово менеджерзвучит солидно, но без объяснения практически ничего не значит. Это как просто сказать, что человек работает. Появилось две самых частых объяснительных конструкции. В одном случае пояснение присоединяется с помощью предлога по: менеджер по продажам, менеджер по работе с клиентамии т. п. В другом случае заимствуется английская конструкция с предшествующим существительным в качестве определения, причем чаще всего это существительное тоже просто заимствуется: сейлз-менеджер, акаунтменеджер, брендменеджери подобные. Обычно эта английская добавка пишется через дефис, но строгих правил на этот счет пока не существует. Порой первая часть так и пишется по-английски, скажем, event-менеджервстречается не реже, чем ивент-менеджерили эвент-менеджер(или эвентменеджер).Поскольку русское написание еще не устоялось, проще написать латиницей, тем более что степень понятности одинакова, все равно надо знать английский язык. В этой конструкции менеджерозначает: “тот, кто занимается”, соответственно, продажами, продвижением бренда, организацией мероприятий…

Зачем же русскому языку понадобилось заимствовать такое абстрактно-пустоватое слово? Дело в том, что за этим словом скрывается не столько профессия, сколько образ жизни, целая культура, которую можно назвать корпоративной, или “культурой белых воротничков”. Менеджер– это стабильная работа, стабильная зарплата, стабильные привычки, наконец просто стабильная жизнь. Менеджер читает солидные СМИ, ест бизнес-ланч, вечером ходит в клубы, а летом отдыхает за границей. В конце концов, это что-то вроде среднего класса минус богема и представители свободных профессий. Стать менеджером означает чего-то добиться в жизни, завоевать свое место под солнцем. Менеджер оказывается основным адресатом рекламы. Слово менеджериспользуется в качестве приманки и включается в название десятков книг типа “Как стать менеджером”, “Как быть менеджером”, “Как подцепить менеджера”.

Это действительно чем-то похоже на инженера в советское время. Мальчик мог играть на скрипочке или сочинять стихи, но все равно должен был стать инженером, потому что “это профессия”. По крайней мере, так считали их мамы, забывая о том, что есть громадная разница между главным инженером завода или чего угодно и обычным инженером, проводящим большую часть рабочего времени в курилках или на овощных базах. В слове инженертаился определенный статус, некая планка, ниже которой уже не опуститься.

Общественный статус и престиж характеризуют и слово менеджери делают его столь популярным. А дальше его границы начинают расплываться, как и у инженера, и разница между топ-менеджеромкрупной компании и, скажем, офис-менеджеромтоже огромна. С помощью расширения употреблений этого слова можно избежать названий непрестижных профессий, например продавецили уборщица(см. выше), и сделать их престижными. Менеджер по клинингузвучит куда более загадочно и многообещающе, в конце концов можно сказать коротко: “Я – менеджер” и тем самым приобщиться к культуре, к статусу, к целому солидному классу солидных людей. Таким образом, слово менеджероказалось своего рода волшебной палочкой, с помощью которой тыква превращается в карету, а Золушка – в принцессу, и, конечно, стало чрезвычайно востребованным именно сейчас, в период складывания новых социальных групп. Оно полезно и ядру этой группы, задающему основные параметры корпоративной культуры, и маргиналам, использующим его как пропуск в клуб для избранных.

Но русский язык не был бы русским, если бы не сумел сыронизировать над собой и в этой ситуации. И породил слово-близнец – манагер.Это транслитерация английского слова, которая воспринимается как особый русский способ прочтения managerи в буквальном, и в переносном смысле. И вот уже появляются спектакли и романы, посвященные манагерам, а кто-то философствует, определяя различия между менеджероми манагером(например, манагер– это плохо работающий, непрофессиональный менеджер).А различие на самом деле одно, и заключается оно в ироническом отношении к соответствующей культуре, статусу и привычкам, и к себе, менеджеру, в том числе. И понятно, что никто не захочет зваться манагером торгового зала: приходится выбирать – либо погоня за престижем, либо ирония…

Недетские игры

– Кто у вас работает нативным пруфридером?

– Нативный американец.

Кто понял, о чем этот взятый из интернета диалог, тот молодец, а кто не понял – тот уж, наверно, догадался, что речь снова пойдет о профессиях.

Почему я никак не могу оставить в покое эту тему? Не только потому, что мне полюбились эти загадочные и бесконечно красивые слова: мерчендайзер, фандрайзер, медиапланнер, коучер, хедхантеру– в конце концов, когда появились дизайнеру дилери брокеруо них тоже слагали анекдоты, а потом ничего, привыкли. Скорее, дело в другом. Во-первых, иногда я даже после длинных объяснений не могу понять, в чем состоит та или иная профессия, что, собственно, эти люди делают, а во-вторых, я вообще перестал отличать профессии от не-профессий, например от должности, хобби и т. п.

Начнем с “во-первых”. Возьмем хотя бы коучера.Читаю статью из рубрики “профориентация”:

Коучеры – не советники, не психологи, не тренеры. Они не навязывают своих вкусов, взглядов или выбора. И не пытаются анализировать психологическое прошлое (как это делают психоаналитики). Они просто помогают человеку максимально успешно идти к той цели, которую он сам себе поставил. Человек для них не пациент, а клиент.

Не понимаю. Почему не советники или, скажем, не помощники и наставники? Ведь вроде бы и советуют, и помогают, и наставляют. Почему это вообще профессия? Ну то есть это как раз понятно: раз человек для них – клиент (и это в тексте звучит как-то особенно гордо), то профессиональный подход к делу налицо. И тут мы плавно переходим к “во-вторых”.

Проще всего считать профессией любую деятельность, за которую платят деньги. Но тогда скажите: блоггери трендсеттер– это профессии? Кому-то из них, наверно, уже платят. Но пока все это скорее что-то другое – хобби там, или стиль жизни. Попробуем зайти с содержательной стороны. Мне кажется, произошли принципиальные, сущностные изменения в понимании профессии как таковой. С одной стороны, имеет место тенденция определения профессии не через предметную область или конкретное дело, а через довольно абстрактную функцию. Пояснить это можно следующим образом. Старые названия профессий во многом дают представление о месте работы, о цели и объекте труда и даже о конкретных действиях. А вот большинство новых – едва ли.

Своей кульминации эта тенденция достигла в слове менеджер,о котором сказано выше. Про “вообще менеджера” практически невозможно сказать ни где он работает, ни что именно делает, ни даже зачем. Ну, управляет людьми, – но это как-то слишком абстрактно, голая функция. Почти так же обстоит дело с коучером, пиарщиком, супервайзером, креатороми т. д.

Конечно, такое бывало и раньше, достаточно вспомнить рабочего, предпринимателяи политика.Но если в советское время сатирики издевались над тем, как чиновника перебрасывали с сельского хозяйства на культуру, а потом – на промышленность, то сейчас это уже не смешно. Это нормально: настоящий менеджер может руководить чем угодно.

Существует и противоположная тенденция – к максимальной детализации профессий, так что профессия уже не всегда отличима от конкретной должности. И вот, с одной стороны, имеется райтер(или копирайтер)– крайне абстрактная функция чего-то-делания с текстом, а с другой стороны, сверхконкретное ее уточнение: спичрайтер– специалист по написанию статей, речей, докладов. Ни райтер,ни спичрайтерв старые добрые времена не потянули бы на самостоятельную профессию, одно слово в силу недостаточной, а другое – в силу избыточной конкретности.

Можно сказать, что кардинально изменился принцип выделения профессий. Есть как бы три уровня абстракции. В стабильном мире существовал список профессий, относящихся в основном к среднему уровню. Их названия информировали не только о выполняемой функции, но и о материальной стороне: условиях труда, инструментах, объекте, порой даже об одежде. Вспомним, у врачас продавцомвсегда был белый халат, у пожарного– красный комбинезон и красная каска, у почтальона– толстая сумка на ремне. А уж трубочистас кем-либо еще спутать было просто невозможно. Наш современный нестабильный мир требует другого подхода. Есть профессии – абстрактные функции, практически не зависящие от социальных или технологических изменений и, таким образом, почти не связанные с объектом, инструментом и местом работы. И есть множество чрезвычайно конкретных занятий.

Налицо два способа членения человеческой деятельности – старый и новый. Проводником нового способа стал в нашей культуре английский язык. Во-первых, потому что сам способ пришел с Запада, во-вторых, потому что английский язык дает регулярную возможность называть новые мелкие профессии-занятия одним словом, что удобно. Однословные сейлзменеджерили спичрайтерк тому же сохраняют связь с абстрактной функцией – менеджер или райтер.

Это яркий пример того, как от языка зависит наш взгляд на мир. Есть две разных понятийных сетки, плохо совместимых друг с другом, сквозь которые мы и видим общество. С одной точки зрения, что-то является профессией, а вот с другой – нет. Самое же интересное, что новая сетка профессий не вытеснила старую, а сосуществует с ней. Даже всякие номенклатурные списки представляют собой смешение старых и новых названий, а уж о наших головах и говорить нечего.

Хуже всех приходится детям. Психологи отмечают, что современные дети реже играют в ролевые игры, связанные с профессиональной деятельностью. Легко нам с вами было когда-то играть во врачаи пациента, продавцаи покупателяили там пожарныхили космонавтов, а вот поди поиграй в менеджеров, коучеров, фандрайзерови креаторов…

Врачу полагается халат и шапочка, термометр и лекарства. Место действия – больница или поликлиника, где он и осматривает больного. Космонавту необходим скафандр и космический корабль, в котором он полетит в космос. А вот как выглядит коучер, где он работает и что он, черт возьми, делает?

Бедные наши дети, наши будущие манимейкерыи затем маниспендеры!

P. S. Предваряя возмущение корректора и читателей, замечу, что написание некоторых только что обсужденных слов представляет собой важную орфографическую проблему. Поговорим об этом! Но позже.

Украли слово!

Как мы расстраиваемся, когда в языке появляется что-то новое! Например, новое значение у старого слова. Неправильно, – говорим мы детям, – у слова тормозесть только одно значение, человека так называть нельзя! Но дети на то и дети, чтобы не слушаться старших и играть в свои языковые игры. Когда языковые игры затевают взрослые, все может кончиться гораздо хуже.

Слово лингвистикапоявилось в русском языке как название науки о языке, синоним языкознанияи языковедения. Как всегда бывает в языке, с одной стороны, синонимы конкурировали между собой, с другой – слегка расходились их значения. Слово языковедениетихо уходило из языка, название языкознаниезакреплялось за уже давно существующими и давно известными научными областями, а лингвистика– за научными направлениями более новыми и современными. Поэтому, скажем, со словом традиционныйлучше сочетается языкознание, а традиционная лингвистикакак-то менее привычно. Наоборот, структурной лингвистикойназывают одно из главных направлений этой науки в двадцатом веке, а вот словосочетание структурное языкознаниесовсем не звучит. Просто так не говорят. Так же странно будет звучать и компьютерное языкознание, генеративное языкознаниеи прочие словосочетания, где прилагательное связано с чем-то современным и актуальным. Раньше в названиях кафедр все больше использовалось слово языкознание: кафедра общего языкознания, кафедра сравнительно-исторического языкознания, кафедра германского языкознания.И только позднее появились кафедры структурной и прикладной лингвистики, кафедры компьютерной лингвистики, кафедры теоретической лингвистики.Короче говоря, слово лингвистикастало потихоньку побеждать и вытеснять слово языкознание.Но любая победа временна, и удар был нанесен со стороны, с которой его никто не ждал.

Лингвистика – наука маленькая, но гордая. Весьма гордая, но, в общем-то, не слишком большая. В советские времена структурная лингвистика вместе с семиотикой были чем-то вроде научного гуманитарного островка, в минимальной степени подвергшегося коммунистической идеологизации. Стремление к точности, к использованию математических методов было не только и не просто велением времени. Подумаешь, веление времени, этим-то как раз в советское время научились пренебрегать, ведь чуть раньше более чем актуальные генетика и кибернетика были объявлены лженауками, и не случайно, что именно с кибернетикой связывала себя новая лингвистика. Связь с точными науками была еще и способом защиты от идеологии, обязательной в гуманитарной области. Лингвистика шестидесятых годов стала самой точной из гуманитарных наук и самой гуманитарной из точных. Отсюда возникла и чрезвычайная околонаучная популярность лингвистических штудий, докладов и семинаров, на которых обсуждались пусть малопонятные широкому кругу, но зато независимые от марксизма-ленинизма проблемы. Короче, говоря современным языком, лингвистика – это что-то знаковое, отчасти культовое и пожалуй что элитарное. Ну, так, чтоб всем было понятно.

Перестройка, всеобщий расцвет, а затем всеобщий упадок наук сказался и на лингвистике, но сказался как-то странно. Сначала лингвистика расцвела пышным цветом, а затем… лингвистика продолжала цвести столь же пышным цветом. Появилось множество лингвистических гимназий, факультетов и даже университетов. Для абитуриентов слово лингвистикаоказалось столь же привлекательно, как и слово психологияи другие менее научные слова типа журналистикаи даже менеджмент. Тут что-то не так, подумали лингвисты, и они не были бы лингвистами, если бы не решили эту проблему.

Вместе со словом лингвистикав русском языке появились и слова лингвист, название специалиста в данной научной области (раньше был языковед),и лингвистический, прилагательное, обозначающее нечто, связанное с данной наукой (раньше было языковедческий).

Первым столкнулось с проблемами имя прилагательное. Большинство из возникших лингвистических гимназий и университетов к науке лингвистике прямого отношения не имели. Просто-напросто в них изучались (больше и лучше) иностранные языки. Позвольте, – подумали лингвисты, – но лингвистический означает “связанный с наукой лингвистикой”, а не с языком, даже и с иностранным. Нет, это вы позвольте, – подумали в ответ специалисты по иностранным языкам и открыли иностранные словари.

Вот, например, в английском языке слово linguisticзначит, во-первых, “of linguistics” (то есть “связанный с наукой лингвистикой”, по-русски – “лингвистический”), а во-вторых, “of language” (то есть “связанный с языком”, по-русски – “языковой”). Так почему бы языковым школам и вузам (то есть школам с усиленным изучением иностранного языка) не называться лингвистическими?

Но ведь это в английском языке (могли бы возразить лингвисты), а в русском это слово относится только к науке.

А нам все равно, нам слово нравится. Раз в английском так, то почему в русском иначе?

Это наше слово! (могли бы закричать лингвисты) .

Было ваше, стало общим (могли бы тактично ответить специалисты по иностранным языкам).

Конечно, если бы лингвистика была чем-то вроде фирмы “Ксерокс”, она бы запретила использовать свой бренд расширительно, и инязы остались бы инязами, как это приключилось с копировальными аппаратами. Но лингвистика – это не фирма “Ксерокс”, ни запретить, ни подать в суд она не может, пришлось смириться с новым значением слова. Но дело одним словом не закончилось, и чтобы в этом убедиться, достаточно открыть английский словарь. В нем написано, что linguist, во-первых, specialist in linguistics, во-вторых, polyglot.Смотрим словарь Гальперина, где написано, что linguist:1. Человек, знающий иностранные языки. 2. Лингвист, языковед. Теоретический вывод состоял бы в том, что английский язык опять же устроен иначе, чем русский. А практический вывод, который, как это ни смешно, был сделан, состоял в том, что русский теперь будет как английский. И лингвистические школы, и лингвистические университеты стали лингвистическими не только потому, что в них преподают иностранные языки, но и потому, что в них готовят ЛИНГВИСТОВ. То есть, как нетрудно догадаться, людей, знающих иностранные языки.

В чем горе лингвистов в старом (еще, впрочем, не исчезнувшем) значении слова? Ну утратили монополию на слово. Ну перестали быть элитарными, зато стали популярными, поскольку отблеск популярности иностранных языков падает и на лингвистику. Конкурсы в лингвистические вузы велики, независимо от того, в каком значении используется это слово. И дело даже не в том, что лингвистам нужны ихстуденты, то есть те, которые хотят заниматься наукой, а не просто выучить один или несколько иностранных языков. Путаница в общественном сознании слов лингвисти полиглотвсегда раздражала лингвистов, а сейчас стала как бы законной.

Беда в том, что эта путаница произошла все-таки в номенклатурном сознании и последствия оказались административными, а не какими-то там ментальными. Я пока еще ни разу не слышал, чтобы лингвистом в речи называли человека, знающего один или пару иностранных языков. Однако в перечне вузовских специальностей “лингвист” и даже “лингвистика” в этом смысле уже используются. Есть такое образовательное направление “лингвистика и межкультурные коммуникации”, по которому готовят переводчиков и преподавателей иностранного языка, то есть, так и хочется сказать, не-лингвистов. Те “старые лингвисты” как-то сумели выкрутиться, назвав свое направление “теоретической и прикладной лингвистикой” (а потом и “фундаментальной и прикладной лингвистикой”). Нетрудно догадаться, что в нормальной ситуации теоретическая и прикладная области в совокупности и составляют науку. Так, теоретическая и прикладная физика – это просто физика, теоретическая и прикладная химия – это просто химия и так далее. Для лингвистов эти “лишние” слова нужны, чтобы размежеваться с “новой лингвистикой”, в прошлом – изучением иностранных языков. Другое дело, что и такое размежевание проходит недостаточно строго, потому что преподавание иностранных языков вполне может быть отнесено к прикладной лингвистике, иначе говоря, это одно из направлений прикладной лингвистики.

В общем, все идет к тому, что скоро наступит лингвистический рай и станут все люди лингвистами, потому что кто же теперь не знает хотя бы одного иностранного языка. А если знает, то он и есть самый настоящий лингвист. Жаль, что гордая, но маленькая наука и ее представители не доживут, потому что новых готовить не будут, а старые долго ли тогда протянут.

Монегаски любят зорбинг

Давайте расслабимся и поговорим о спорте. Я люблю спорт. За мужество, за волю к победе, за рост и вес Николая Валуева. Но больше всего за слова. За те слова, которые произносят спортивные комментаторы и пишут спортивные журналисты.

В какой-то статье об экстремальных видах спорта я наталкиваюсь на кайтинг, банджи-джампинг, зорбинг, фрисби, вейкбординги только на дайвингеоблегченно вздыхаю, потому что уже слышал про него. Впрочем, такие разновидности дайвинга, как фридайвинги акватлон, все равно остаются для меня загадкой. Знание английского помогает, но далеко не всегда. Похоже, что журналисту нравится быть умнее читателя, и обилие незнакомых слов укрепляет его превосходство. Любопытно, что его не слишком волнует проблема понимания его собственного текста.

Впрочем, названия видов спорта – особая статья (большинство из них заимствованы), но, как я уже писал выше, даже в хоккейном репортаже я спотыкаюсь на фразе: “Этот канадский форвард забил гол и сделал две ассистенции”. В статьях о боксе мелькают крузеры(тяжеловесы, буквально – боксеры крейсерского веса), проспекты(перспективные боксеры), челленджерыи контендеры(претенденты на титул чемпиона) и подобные, хочется сказать – уроды. Особенно мне понравилась фраза: “У челленджера была довольно легкая оппозиция” (имеются в виду предыдущие противники). Сначала я думал, что спортивные журналисты в принципе не умеют переводить иностранные тексты на русский, но потом догадался, что в этом есть особый профессиональный шик – употребить словечко, незнакомое большинству читателей и как бы подчеркивающее “посвященность” автора. Надо сказать, что болельщики с легкостью подхватывают эти слова и тем самым создают особый спортивный жаргон. Свой собственный жаргон есть у всех более или менее популярных видов спорта: тенниса, горных лыж и т. д. Более того, это было и раньше. Достаточно вспомнить старую моду на футбольных (гол)киперов, беков, хавбеков (хавов)…Сегодня из них употребителен, пожалуй, только форвард.Среди других футбольных терминов: корнер, например, окончательно вытеснен угловым, пенальтиостался, а офсайдконкурирует с вне игры.Разница между прошлым и настоящим состоит в том, что сегодня терминология сплошь заимствованная и никакой угловойв принципе невозможен.

“Спортивный профессионализм” имеет и более широкие последствия. Именно в статьях о футболе появились загадочные манкунианцыи монегаски.Я помню, как яростно мы спорили с моим знакомым, утверждавшим, что манкунианцы– это болельщики футбольного клуба “Манчестер Юнайтед”. Действительно, это слово встречалось только в репортажах о матчах этого клуба и вполне могло бы быть аббревиатурой (Мапс+ Un).На самом же деле манкунианцыи монегаски– это названия (на английском и, соответственно, французском языках) жителей Манчестера и Монако. По-русски они называются – манчестерцыи жители Монако( монакцызвучит плохо), но спортивные журналисты с непередаваемым шиком используют новые слова и, по существу, вводят их в обиход. В спортивной статье написать жители Монакоуже просто неприлично.

Конечно, легко обличать спортивных журналистов. В действительности эти тенденции проявляются не только в спортивных статьях, просто здесь они чаще и заметнее. Сами по себе они довольно безобидны, ведь русский язык быстро осваивает некоторые из этих слов и помещает их в систему, а часть просто отбрасывает. Но вот последствия у них довольно неприятные.

Во-первых, заимствование становится почти единственным способом называния явлений, возникших за границей. Сегодня мы бы не стали переводить какой-нибудь корнеркак угловой, а прямо заимствовали английское слово. Как вам, например, нравится термин из кёрлинга – свиповатъ(подметать лед перед скользящим по нему камнем)? Появись прыжки в высоту сейчас, мы бы называли их хай-джампингоми никак иначе. А прыжки в длину, соответственно, лонг-джампингом.Лень или самоуверенность конкретных людей, в данном случае – журналистов, фактически становятся “ленью языка”, который почти утрачивает внутренние механизмы перевода.

Во-вторых, из-за употребления новых и незнакомых слов возникают проблемы с пониманием текста в целом. Ведь эти слова, будучи по существу жаргонизмами, используются не только на каком-нибудь интернет-форуме любителей бокса или тенниса (где они вполне уместны). Они проникают в тексты, предназначенные, как говорится, для “массового читателя”. Но именно “массовый читатель” совершенно не обязан их знать. И получается, что любой из нас регулярно попадает в довольно неприятную ситуацию. Читая тексты (а также слушая речи), вроде бы предназначенные для нас (“массовых”), мы почти неизбежно спотыкаемся на незнакомых словах. Казалось бы, хорошим тоном для авторов статей было бы такие слова либо не использовать, либо объяснять. Но оказывается, что “хорошим тоном” (все-таки использую кавычки) стало, напротив, употребление как можно большего количества незнакомых слов без каких-либо комментариев, что должно свидетельствовать о профессионализме (или особой посвященности) автора.

Читатель, конечно, выкручивается как может. О том, что он все-таки может, я расскажу немного позднее.