Текст книги "Ночная смена (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ночная смена

   Узника привезли вечером, но ещё до прихода Густава, так что он не видел, что там к чему было. Сдавая смену, Лобаз почесал горбатый нос и сказал лишь: «Вроде спокойный, но ты поглядывай. Велено подержать ночь под замком, а там уж им другие займутся». Передал ключ от камеры и отбыл. Делать ночные обходы Густову предстояло в одиночку, напарник испросил себе отгул по семейным делам. Жена у него совсем расхворалась. А двое других сменщиков придут только утром.

   Говоря начистоту, Цитадель не являлась такой уж большой крепостью, если её вообще следовало так именовать. Скорее грузной шестиугольной башней, что каменным пеньком торчала на своём холме. Ведь даже оборонной стены и той почти нет. Так, стеночка в два человеческих роста, чтоб коровы с ближних деревень не захаживали, да местные собаки с чужими не лаялись. Нападения здесь никто не ждал, покровительство у господ магистров было высокое – выше некуда. А еже ли что всё-таки стрясётся, Густав должен был свистеть в свисток, дабы разбудить живших на верхних этажах стариканов, а на крайний случай бить в тревожный набат, находящийся где-то на крыше, где точно он и не знал. Там из городской управы мигом примчится стража. Ребята ретивые. Не так давно Густав сам состоял в их числе, пока его не попросили на «заслуженный отдых». Тогда же приятель Лобаз и предложил пойти к нему в напарники на новое место при Цитадели. Тоже своего рода стража, пусть и называемая теперь сторожами. Работёнка оказалась не пыльная, даже скучноватая. Но жалование платили стоящее, так что он за неё держался.

   Да и насчёт скуки, может статься, сегодняшнее дежурство выдастся не столь унылым.

   В караулке Густав переоделся в кожаную куртку с нашитыми изнутри металлическими полосами. Подвесил на пояс с одного бока кинжал в ножнах, с другого тяжёлую дубинку. На шею верёвку со свистком. Полученный от сменщика ключ сунул в карман. Чуть ослабив пояс, чтоб не давил живот, он наудачу постучал по железному шлему, висящему на стенном крюке, под которым паук сплёл красивейшую паутину. Рядом в стойке помещалось несколько топоров и мечей, ещё пара запылённых арбалетов, а в углу алебарда на длинной рукояти, не точеная со времён Всемирного Потопа.

   Служба, считай, началась.

   Первым делом Густав разобрал принесённую из дому котомку – всё ли жёнка положила. Варёные яйца, лук, хлеб, отрез сала и ещё по мелочи. Конечно, их кормили со здешней кухни, но свойский запас карман не тянет, тем более, когда всю ночь коротать.

   Взяв поджаристый пирожок и глотнув воды, Густав пошёл на первый обход.

   На улице к нему привязалась троица местных собак. Его шерстистые напарники. Он погладил их по накормленным бокам.

   Помещение караулки примыкало к глухой, сложенной из тёсаных блоков башенной стене, и представляло собой всего лишь просторную комнату. Прямого хода в саму Цитадель отсюда не имелось и чтобы попасть внутрь, приходилось идти по двору. В башню вела высокая каменная лестница. Над створками входных дверей во всю ширину протянулись позеленевшие от времени бронзовые буквы, под которыми как сосульки торчали острия опускной решётки.

   – «Знание – Сила», – произнёс сторож. Читать он был не обучен, но здешний девиз знали все. – И чтобы это значило?

   Копьё или меч – это сила. И мышечная сила – тоже сила. Ещё есть сила лошади. Сила магии и даже Сила Духа Святого. А тут что?.. Чем занимались господа магистры, Густав представлял себе не то, чтобы хорошо. Собирали какие-то сведения со всех уголков земли – те им доставляли голубиной почтой и вестовые, посещавшие Цитадель каждую неделю. Ещё что-то записывали в бесконечные книги, что-то вычитывали из других бесконечных книг, которыми башня была заполнена сверху донизу. А по сути?.. Стяжать знания – оно, конечно, да. Но, как их применить-то с проком? А то, какая же это сила, что лежит бесполезно под спудом.

   Недремлющие Совы, так они себя называют. Угу... Скорее, Дремотные Мыши. Уж песок из большинства сыпется, а всё важные, точно сам епископ. Борода трясётся и почти уж ослеп, как этот Дионисий, а на Густова наорал, что в грязных сапогах на кухню зашёл и с кухаркой гогочет. Молочка ему тёпленького приспичило попить. Сидел бы в своих библиотеках и не высовывался, а тут явился... Хотя та же Зоя, что помимо готовки ещё и прибиралась у господ, говорит, у них там наверху уютно – ковры, камины и всё книги-книги-книги, все шкафы от них ломятся и даже на полу лежат – ступить негде. Свечей одних жгут – никаких денег не напасёшься. Зачем их только лорд содержит? А до того его отец содержал и дед, и прадед.

   Обширный нижний зал Цитадели привычно полнил гулкий сумрак. За узкими окнами, поднятыми высоко над полом, вечерело. Камин, сложенный в форме головы гигантской совы, не топился уж незнамо сколько, так что тяжёлая дорогая мебель – диваны, столы и шкафы – были погружены в тень. Красочные шпалеры на стенах потускнели, разглядеть изображённые на них исторические битвы сделалось почти невозможно. Стоящие тут и там на выложенных блестящей мозаикой плитах пола дорогие фарфоровые вазы забыли, когда в них последний раз ставились цветы. Господа магистры предпочитали заниматься своими делами на верхних этажах. Первый же предназначался для приёма посетителей, а когда тех не случалось, сюда мало кто спускался. Нынче же в Цитадели пребывало от силы человек пять господ, прочие разъехались кто куда по делам. Время позднее – вся наёмная прислуга отпущена по домам, так что было совсем глухо. Густав не любил нижний зал, кроме как поваляться на диванах, но за это можно было и схлопотать. Впрочем, сейчас старики уже улеглись отдыхать. До ночного сторожа никому не было дела – вот и славно.

   Густав вышел на улицу, следовало проверить окна и окружную стену. Всё, как положено. Подвал с его узником он оставил напоследок.

   Мир отходил ко сну. Цитадель стояла на некотором отдалении от города, на сухом поросшем полынью и кустами чертополоха холме. Местные верили, что ничего путного тут не растёт из-за ядовитых испарений, исходящих из подвала башни, где магистры совершали свои отвратные опыты. Густав на это лишь серьёзно кивал. Подвал Цитадели, за исключением нескольких опечатанных комнат, он знал, как свои пять пальцев. И ядовитые испарения там могли испускать лишь он сам, вместе с другими сторожами. Летом в подвале было попрохладнее, чем в караулке, самое то пересидеть жару. Они, конечно, испускали, но всё же не в таком количестве, чтобы трава сохла.

   Густав подошёл к воротам. Открыл боковую калитку и выглянул наружу. Вообще-то ему полагалось обследовать стену не только изнутри, но и снаружи – на предмет подкопов и всего такого, но... В сгущающемся сумраке было видно, как в окнах окраинных городских домов горят светильники. Доносились голоса гуляющей молодёжи. В траве стрекотали вялые осенние кузнечики. Небо меж тем выцвело, сделавшись серым, как заношенные портянки. Ветер покачивал сухие колючки чертополоха вдоль поднимающейся на холм дороги.

   Густав постоял у калитки, любуясь на округу.

   Тихо как в раю. Сегодня днём они с женой ездили к сыну в деревню – здесь недалеко, невестка его разродилась мальчиком. Густав стал дедом в третий раз. Когда ещё собирались, думали заночевать, а тут Лобазу тоже отгул потребовался. Пришлось им делить общую смену на две половины – кому дневную, кому ночную. С роднёй, считай, путём и не повидались, а так хотелось подольше подержать на руках нового внука, понянчиться. В самом деле, пора бы ему на покой. Ноги гудят, спина по утрам не гнётся. Уж шестой десяток разменял...

   Впрочем, личные дела – потом. Сейчас – служба.

   Густав закрыл калитку, опустил тяжёлый брус запора. Собаки снова были тут как тут.

   – Жрать хотите? Скоро дам. Пока, пошли отседа – сторожи, лентяи!

   Постукивая дубинкой себе по ноге, он вернулся в Цитадель.

   Пройдя нижним залом, свернул в боковой проход. Короткий коридор, пропитанный запахами съестного, и вот она – святая святых. Кухня в Цитадели была просторной, здесь помещалось сразу несколько печей. По стенам кастрюли и сковороды всех размеров, на столах шеренги чугунков. Посреди большой камин с установленным в нём вертелом, на котором за раз изжаривался целый кабан. Кругом шкафы с бессчётным количеством тарелок, ложек и кружек, а ещё баночек, коробочек и мешочков – припасов. И это не считая кладовой в подвале, куда отсюда имелся отдельный спуск.

   Господа магистры покушать были не дураки.

   На кухне трудилось четверо женщин. Трое из города и безмужняя одноглаза Зоя с обваренными до красноты руками, что жила здесь же в примыкающей к кухне каморке. С ней была десятилетняя дочь и пацан лет семи, тоже состоящие при Цитадели мелкой прислугой.

   В каморке у них горела свеча.

   – Густав, ты? – донёсся голос Зои, услышавшей его шаги.

   – Я, – сторож мимоходом заглянул в стоящую на ещё тёплой плите кастрюлю. Темно, но запах намекал на тушёную капусту. Рядом сковорода пахла чем-то мясным.

   – Ужинать будешь? – Судя по пляске теней на стене, женщина поднималась с постели. То ли просто отдыхала, то ли уже собралась спать. – Зося, иди, положи. Там на плите...

   – Я знаю, мам, – донёсся девичий голос.

   Затопали быстрые ножки и перед Густавом словно маленькое приведение в белой длиннополой рубахе возникла девчонка. Тоненькая косица свешивалась за спину, глаза большущие, аж светятся в полумраке.

   – Привет, Зося. Как дела? Чем будешь почивать сегодня?

   – У нас всё хорошо, только устали очень – грибы солили весь день... На ужин – капуста и мясная поджарка.

   – Поджарка – это славно. А осенняя пора, она такая – трудовая. Всю зиму кормит... О, вот и наш бандит! Я уж подумал – ты спишь, не видать и не слыхать тебя.

   – Ляжет он – на месте посидеть чуть и то не может.

   Следом за сестрой выбежал Яша. Босоногий курчавый малец, напоминавший Густаву собственного сына, каким тот был когда-то. Мальчик выглядывал из-за сестры, цепляясь за неё.

   – Яшка, отстань! Не щепай!

   – Я не сплю! – ответил братец, не замечая упрёка. Всё его внимание сосредоточилось на кинжале Густава. – Я сегодня совсем не буду спать. Лучше пойду с вами сторожить. Можно?

   – Конечно, – усмехнулся сторож. – Отчего нет. Ты уж вон какой большой. Только вот...

   – Что? – Мальчик оставил сестру спокойно накладывать ужин в миску, не сводя взгляда с вооружённого дядьки.

   Густав нарочито глубоко вздохнул:

   – Знаешь, сегодня не получится тебя взять – уж извини. К нам привезли опасного преступника и посадили под замок в подвале. Я буду его всю ночь стеречь, чтоб не убёг. И тебе к нему никак нельзя – не положено. Вот такие дела, брат.

   – Я знаю, я знаю! – Мальчишка нисколько не расстроился из-за отказа. Его мысли уже переметнулись на другое. – Я видал, как Лобаз вёл его в подвал!

   – И как, страшный?

   – Лобаз?

   – Да нет – заключённый. Что Лобаз страшнее чёрта я и сам знаю.

   – А... Не, не очень. Даже смеялся, когда его вели.

   – Смеялся? Ну, теперь-то ему не до смеха.

   Зоя вышла, подвязывая волосы в пучок на затылке. На плечи она накинула засаленную телогрейку. Вытянутое некрасивое лицо. Морщинистое. Один глаз широко раскрыт, а второй зажмурен, точно ещё спит.

   – Кто же этот человек, Густав? А то у нас никто и не знает о нём. Только вон Яшка видел, как его в подвал свели. Я сперва не поверила, а теперь и ты говоришь.

   – Ничего не знаю, – сказал Густав. – Самому только сообщили. Велели подержать до утра взаперти.

   – Ведь, точно, душегуб какой-то. – Красные, точно с них содрали всю кожу, руки прижимались к тощей груди. – Страсть всю ночь рядом с таким быть... Говорили, что господа ещё на той недели посылали разыскать им какого-то человека. Может его?

   – Ты не волнуйся. Узник, кто бы он ни был, под надёжным замком. И я за ним пригляжу.

   Кухарка покивала, но не слишком ободрённо.

   – Откуда ж его привезли, а? Может, Лобаз, чего сказал?

   Густав знал о любви всех кухарок к перемыванию сплетен. Он и сам не прочь был иной раз поболтать. Только добавить-то ему действительно было нечего.

   – Ничегошеньки не знаю. Ты собакам приготовила?

   – Да – в углу ведро... А этому тоже надо поесть наверное?

   Густав задумался:

   – Насчёт того, чтобы кормить, указаний не было. Давай, я сперва гляну, что за человек. Если не буйный, возьму и для него.

   – Поняла, – кивнула кухарка.

   Зося между тем положила ужин в миски. Сделала бы это в два раза быстрее, если бы не прислушивалась к их разговору. Но баба, есть баба, хоть и маленькая, что с них взять. Яшка слушал, вовсе не таясь. Одной рукой на всякий случай взявшись за материн подол.

   – Ладно, пойду, – сказал Густав. – Вы ложитесь. Для меня и этого оставьте на плите погреться. Я по-тихому потом возьму, вас будить не стану.

   – Уснёшь тут, когда такое делается, – протянула кухарка всё о своём. В полумраке с растрёпанными волосами она походила на кикимору. А детки – вон какие славные... М-да, и кто же на тебя такую позарился? Уж, не из нашил ли кто седовласых?

   Зося взялась положить еды и для узника. Смышлёная девчонка.

   – И славная невеста будет, – сказал Густав. – Жаль, у меня сын уже женат.

   Зарделась. Эх, детки-детки, сущую кроху вам надо для радости. Да и той мало кто даст.

   – А ты, бандит, будь рядом с матерью, – велел он мальцу. – Я там буду сторожить, а ты здесь. Так понемногу к службе привыкнешь. Скоро, глядишь, и меня старика сменишь.

   – Ты, Густав, осторожней с этим чужаком, мало ли что за человек, – напутствовала напоследок Зоя. – За просто так под замок не садят.

   Про осторожность ему говорил и Лобаз. Но он и сам не дурак вроде.

   Густав махнул на прощанье и вышел с кухни. Пора было проверить, что за нежданный гость к ним пожаловал.

   Ведущая в подвал лестница была облицована мраморными плитами, как и весь нижний этаж Цитадели, так что казалось, что спускаешься в некий храм, а не в мрачное подземелье. На улице стемнело, внизу же Лобаз факелы не зажигал, так что пришлось Густаву сперва найти себе масленый фонарь.

   В подвале царило беззвучье, лишь тихо посвистывал ветер, залетая сюда через какую-то щель. Подземный этаж простирался едва ли ни под всем холмом, выходя за основание самой Цитадели. Всё его пространство разделялось на небольшие комнаты, меж которых шли параллельные коридоры. Часть комнат пустовала, часть использовалась под складские нужды. Но несколько служили схронами, двери в которые постоянно держались закрытыми. Здесь господа магистры хранили... А вот подробностей о том выспрашивать не следовало. О чём Густава предупредили ещё при приёме на службу. Позже по глупости он всё-таки попробовал кое-что вызнать. Первого и последнего предупреждения хватило с лихвой. Его едва не выперли из-за пары невинных вопросов! Но, раз такие правила, кто он, чтобы спорить?

   Густав прошёл по центральному коридору мимо подвального колодца. Колодец этот всегда нагонял на него страх. Пока опускаешь ведро, он кажется вовсе бездонным. А потом где-то в глубинном мраке ведро шлёпается о воду с приглушённым эхом. Если провалишься – уже не выбраться... Путь его лежал в дальнюю часть подвала, где были устроены две тесные камеры, проходы в которые преграждали железные решётки. При Густаве ими ещё ни разу не пользовались по назначению. Обычно камеры были завалены старыми стульями и прочим барахлом, который вроде бы уже и отжил своё, да выбросить жаль, и потому снесённым сюда догнивать. Но теперь одну из них расчистили – не иначе Лобаз постарался. На двери появился внушительного вида замок.

   Подсвечивая фонарём, Густав подошёл ближе. За поржавевшими прутьями проглянула голая кладка стены с налётом селитры,. Слегка несло затхлостью, хотя сам подвал содержался в сухости – господа магистры за этим следили. Окна в камере предусмотрено не было. Зато имелся узкий лежак, а в угол поставили бадью для отправления нужды. Вот собственно и всё убранство.

   Узник пребывал на месте, да и куда бы он мог деться.

   Густав поправил дубинку у пояса.

   Находившийся в камере человек вытянулся на лежаке, застеленном сверху охапкой соломы. Не помещавшиеся ноги свисали с краю. Может – спал, может – нет. Но при появлении Густава опустил ноги на пол. Прикрывая глаза ладонью от слишком яркого после кромешной тьмы света, он попытался рассмотреть своего ночного сторожа.

   – Здравствуй, добрый человек, – произнёс узник с хрипотцой. – Дал бы ты мне промочить горло, а то всё пересохло, как бархан в пустыне.

   – А тебе, прям, доводилось бывать в пустыне? – Густав остался на месте.

   – Может и доводилось. Может, мы ещё поговорим об этом – ночь длинна.

   Узник был худ, но не выглядел истощённым. Не выглядел он и побитым. Если не считать не достающего спереди зуба, который мог выпасть и по совершенно обыденным причинам. Недельная щетина, длинные волосы. Одежда сносная, не нищенские лохмотья, даже сапоги имеются. И, главное, взгляд не затравленный. Напротив – с блестящей искоркой, лукавенький такой взгляд над орлиным носом жителя южных уделов.

   Узник сидел, свесив руки меж колен, вполоборота к Густаву. Поглядев на него ещё чуток, сторож молча развернулся и пошёл к колодцу. Поднял ведро и зачерпнул воды стоящей тут же кружкой. Когда он на вытянутой руке просунул кружку меж прутьев решётки, узник схватил её и припал к живительной влаге, проливая холодные струи себе на грудь.

   – Спасибо.

   – Тебя как зовут-то? – Густав принял кружку обратно.

   – Меня? Илия. А тебя как матушка нарекла, добрый человек?

   Густав дёрнул уголком рта:

   – Много будешь знать, скоро скочуришься.

   Назвавшийся Илией сел обратно на лежак. На грубость к себе он то ли не обратил внимания, то ли сделал вид, что не обратил. Густав ещё постоял возле решётки. По ногам тянул лёгкий сквознячок. Если не дышать, тишина была такая, что казалось, что ты оглох. И одновременно вся каменная махина Цитадели со всеми её семью этажами, что возвышались над ними, незримо давила на плечи.

   – За что тебя упекли сюда, приятель? – Живой голос, пусть и свой собственный, разогнал гнетущее ощущение.

   Илия искоса глянул на своего тюремщика. Глаз его сверкнул как у кота.

   – История моя длина, печальна и поучительна. Я вижу, ты не против скрасить часы унылого дежурства за беседой. Ведь общение – это единственная роскошь, которую может позволить себе большинство живущих в нашем бренном мире... Вот только общаться стоя будет слишком тягостно для твоих коленей. История моя длинна – я уже говорил об этом?.. Лучше бы тебе принести для себя стул и тогда вся ночь будет в нашем распоряжении.

   Густав хмыкнул. Этот за решёткой был тем ещё чудилой. И как бы ни оказалось, что упекли его сюда именно что за слишком длинный язык. Хотя, не похоже оно на господ магистров... Но правда в сказанных словах имелась – колени у Густава оставляли желать лучшего. Потому он подхватил фонарь и отправился к соседней камере. Илия наблюдал за ним сквозь прутья решётки.

   Весьма быстро Густав отыскал всё необходимое. Попыхтев, выволок в коридор небольшой столик с когда-то залитой чернилами и так не оттёртой столешницей. К столу придвинул широкое, вполне ещё крепкое кресло с высокой спинкой, нещадно скрипящее при малейшем к нему касании, за что, видимо, и сосланное доживать свой век в подвальной безвестности. Лампу Густав поставил на стол, туда же положил снятую с пояса дубинку. Сам удовлетворённо плюхнулся на седалище.

   – Вот я и готов выслушать твою слезливую историю, – подмигнул он узнику. Интересно, но теперь окружающая темень с выхваченным из неё светлым пятном и каменная тяжесть башни над ними напротив стали действовать успокаивающе. Настраивая на общительный лад.

   Всё-таки верно, что в сменах дежурят подвое. Одному порой и завыть охота. А так перебросишься парой слов, и то уже веселее. Общение – оно действительно порой сойдёт за роскошь. В этом, чудило, прав. А вот насчёт остального Густав особой надежды не питал.

   Илия переместился к краю лежака, поближе к решётке. Прилипшие к штанам и куртке соломины, часть которых застряла и в волосах, делали его похожим на деревенского дурочка. К тому же широко улыбающегося.

   – Нет ли у тебя ещё и закусить чего-нибудь, добрый человек? А то горло промочил, от того и желудок проснулся. Да одной водицей сыт не будешь. Я уж и не помню, когда ел в последний раз. То ли вчера, то ли позавчера.

   Густав вобрал полную грудь, сложил губы трубочкой и медленно с присвистом выпустил воздух. Пальцы дробным маршем прошлись по столешнице. Откинувшись на спинку кресла, он заставил его издать протяжный стон.

   – Уж больно удобно я устроился. – Густав с полной искренностью зевнул в кулак. – Ты бы вот начал рассказывать, а там, глядишь, мне даже станет интересно, и я-таки решу угостить тебя поздним ужином. Хотя, лекари заверяют, что наедаться на ночь вредно.

   Окаймлённые чёрной щетиной губы Илии вновь растянулись в улыбке.

   – Договорились, добрый человек, – тебе беседа, мне еда.

   – Ни о чём мы не договаривались. Но ты вещай, вещай. Ночь длинна, сам сказал.

   Балаболить этот тип оказался мастак. В свете единственного фонаря в обволакивающей подвальной тиши рассказ его зазвучал подобно сказке. Густаву даже припомнилось, как ещё ребёнком он сиживал у очага вместе с братьями и сёстрами, а мать рассказывала им разные небылицы. Словно бы воочию увидел эту картину.

   Злоключения его, как признался Илия, начались собственно с того, что он был бродячим стихоплётом, то есть поэтом. Сам себя он назвал – пиитом. И здесь следует сделать пояснение. Имелись менестрели и барды, которые не то, чтобы во множестве, но всё же встречаются на больших дорогах. Идут из города в город, останавливаются где-нибудь в кабаках, тавернах или, что особо прибыльно, на рыночных площадях. И там подыгрывая себе на лютне, скрипке или гитаре поют незамысловатые баллады о доблестных рыцарях, удачливых дураках-лентяях и заточённых в башнях красавицах. Звучит всё это малосодержательно. Но ребятне и бабам нравится. А если певцу в детстве ещё и медведь на ухо не наступил, то можно даже медяк за старания бросить – какое ни есть, а развлечение.

   Но Илия был не из таких. Никаким музыкальным инструментом он не владел, и голос имел более чем посредственный. В общем, он рассказывал стихи.

   Темой для сочинений могло стать и становилось всё, что поэт видел вокруг. То присуще всем сочинителям, но Илию отличало настойчивое стремление придавать своим виршам должный назидательный характер. Что разом усложняло как сам процесс творчества, так и восприятие оного слушателями.

   Имелись в его багаже такие опусы как: «О лентяе и господской порке», «О блудной бабе и мужних розгах», «О непослушном юнце и заслуженной взбучке». Словом, репертуар тот ещё.

   И, повторимся, рассказывалось всё это с выражением, но без какого-либо музыкального сопровождения.

   – За счёт чего ты жил? – не удержался Густав. – Я бы не стал такое слушать, даже если бы мне за это доплачивали. Не говоря уж о том, чтобы платить самому.

   Илия ответил в том смысле, что не все столь... предвзяты. Народ слушал и платил. Пусть немного, но на жизнь хватало. Не всем же петь о любви да войне, нужно затрагивать и серьёзные темы. К тому же, с ним всегда была его Роковая Удача.

   Густав поковырял ногтём в зубах.

   Что дальше? А дальше случился заворот кишок у одного доброго извозчика, что подвозил Илию до здешнего города. Вынужденная заминка случилась в Лопухах. Это селение тут за рекой расположено. День был выходной, праздничный – отмечалось усекновение главы Ивара Святителя. Илия решил, что сам Господь определил ему подобный случай, а значит, им следует пользоваться. И вот на площади у местной церкви Илия установил стоймя подобранный им тут же бочонок. Взобрался на него. Прочистил горло. И понёс «разумное, доброе, вечное». Для начала он избрал наставительную поэму «Почему одна жена – хорошо, а две – плохо».

   – Там были и забавные моменты, – заявил рассказчик. – И поучительные – подумать о жизни и нравственных нормах, установленных нам Господом нашим.

   – Ну-ну, – подбодрил Густав, чуть выпрямляясь на своём скрипучем седалище.

   Народ как раз выходил с утреней службы. В праздничных нарядах, в благодушном расположении духа. О лучшей публике не приходилось и мечтать.

   Илия пел – то есть, вещал – соловьём, страстно жестикулируя, встряхивая головой, едва ли не подпрыгивая от переполняющих его чувств. Себя он полагал, если и не властителем поэтического пьедестала, то уж точно занимающим заслуженное место у его подножья. При этом ему приходилось держать шаткое равновесие, дабы не грохнуться со своего возвышения.

   Народ стал быстро обступать сказителя, заинтригованный представлением. Лопухи – глухомань, домов с полсотни. Местный люд не избалован зрелищными событиями. В общем, случился у нашего пиита аншлаг, что десятикратно усилил его порыв.

   Сперва слушали, мало что понимая. Многие даже улыбались и одобрительно кивали нечёсаными головами. Грубые крестьянские пальцы с неровно обгрызенными ногтями потянулись к штопаным карманам, выискивая одиноко затерявшиеся в них медяки. Но природная скупость придерживали эти пальцы от поспешных и щедрых деяний.

   Меж тем строки о нравоучениях, коим должно иметь место в добропорядочной семейной жизни, всё тянулись и тянулись, собираясь в десятки, а там и в сотни. И звучали они вроде бы складно, но больно уж приторно. Заинтересованность первых минут начала сменяться на лицах слушателей некоторым замешательством. За которым последовало недоумение. А от него рукой было подать до раздражительного плевка и равнодушного ухода.

   Стоящий на бочонке поэт происходящие изменения видел, но остановить самого себя был уже не способен. В своих мыслях он парил над вожделенно взирающей на него публикой, одаривая её чувственной рифмой своей души.

   Густав слушал со всем вниманием. А рассказчик за решёткой, поминутно вскакивая с лежака, с азартом расписывал свои дальнейшие злоключения. О том, как оно всё должно было в итоге обернуться, чтобы тот угодил за решётку, но не в городскую управу, а в подвал к Недремлющим Совам, Густав пока не мог и предположить.

   А дело, между тем, скатывалось понятно к чему.

   Некая тёмная и лишённая сколь-нибудь возвышенных чувств душа запустила в поэта помидором. Вроде бы не гнилым и на том, как говорится, спасибо. Илия был оскорблён до глубины души. Он попытался выискать обидчика взглядом в толпе. Возможно, им был сбежавший за угол мальчишка. Поэт намерился продолжить, но тут народ начал расходиться, решив, что чтению пришёл конец. Хотя оставалась ещё последняя наиболее важная часть.

   – Куда вы? Постойте! – взывал Илия со своего бочонка.

   Его не слушали или не слышали. А потом другая тёмная душа, страдающая излишним весом, задела его мимоходом. И Илия самым нелицеприятным образом низвергся с высот на грешную землю. В некстати подвернувшуюся груду навоза. Зубы клацнули так, что один из них выпал. Но он и без того шатался – тоже удача, не придётся платить зубодёру, верно?

   – И со мной подобное происходит ни в первый раз, – сказал узник, глядя в стену или куда-то сквозь неё.

   – Ты про падение в навозные кучи?

   – Я про везение. Ведь я мог сломать себе ногу или даже шею... Добрый человек, поверишь или нет – но жизнь моя висела на волоске множество раз за прожитые мною не столь уж и долгие годы. Меня резали в тёмных подворотнях. Один – нет дважды – топили. Однажды даже пытались сжечь на костре, как какого-то чернокнижника... И это я не вспоминаю про прочие дорожные невзгоды, которым уже и счёт потерял. И каждый раз проведение спасало меня. Удача всегда была со мной как некий дар или некое проклятье.

   – Это как? – не понял Густав.

   Илия подобрался, готовясь продолжить:

   – К примеру, однажды меня сбросили с моста с жерновом на шее – всякое бывает. Я опустился на дно среди проплывающих мимо рыб. Конечно, я дёргался, не желая умирать, тем более таким образом и по неправедному навету... И вдруг верёвка, скреплявшая мне руки за спиной, самым чудесным образом ослабла, так что я сумел освободиться и сбросить груз со своей шее. Отплёвываясь, я вынырнул на поверхность и добрался до берега ниже по течению. И что же я увидел, оказавшись на суше? А то, что мост, где столпилась казнившая меня толпа, рухнул в ту же самую реку! Уж больно много там собралось народу, что с радостными криками спроваживал меня в последний путь. Многим не довелось выплыть в образовавшейся давке. Я же лишь отжал одежду и был таков... Небеса оправдали невинного и покарали виновных.

   Густав словно даже слышал что-то о рухнувшем в прошлом или позапрошлом году мосте и множестве жертв.

   – И вот теперь моя удача привела меня сюда, добрый человек, – Илия ухмыльнулся уголком рта, но сразу лицо его вновь осунулось и словно бы вытянулось к низу. – Не иначе, ваши магистры прослышали обо мне – я, как ты уже успел убедиться, весьма общительный человек – и решили докопаться до корней подобной природной странности... Но я же не в ответе за то, что даровано мне Свыше! Дар, он ведь не где-то в печёнке-селезёнке спрятан, а в душе. Это же всем должно быть понятно, правда?

   – Чего тебе волноваться, раз удача всегда с тобой. – Сторож почесал бок.

   – Я, может, не столько за себя волнуюсь, сколько за твоих хозяев. Неспроста ведь со мной такое происходит – словно ведёт меня некая Высшая Сила и я лишь орудие в её деснице.

   За магистров Густав посоветовал бы уж точно не волноваться. Эти стариканы ещё всех их переживут. Хоть сто лет им стукнет, даже не заметят того, уткнувшись в свои книги. Хоть гори вокруг всё, хоть тони – им до того и дела не будет. Что им какой-то человек, так – неприметная букашка. Если только от него нельзя получить какое-то новое знание. За подобное они самому дьяволу продаться готовы... Сторож почесал другой бок.

   На некоторое время в подвале установилось молчание. Ночь. Тишина.

   – И? – спросил Густав, когда немой гул вновь начал давить на уши.

   Илия непонимающе воззрился на него.

   – Чем твоё выступление в Лопухах закончилось?

   – А, – встрепенулся узник. – Собственно, ничем. Встал я с земли, отряхнулся и пошёл своей дорогой. Ноги моей больше не будет в той дыре.

   Сторож цокнул языком и вновь откинулся на спинку всхлипнувшего кресла.

   – Как же ты сюда попал? – спросил он, чувствуя приближение нового приступа зевоты.

   – О! Это другая история. Та в Лопухах была ещё неделю назад. А эта – совершенно невероятная... Но прежде чем поведать её, может, мне всё-таки дадут что-нибудь закусить? Честное слово, желудок так ссохся, что уже готов начать переваривать сам себя.