Текст книги "Последнее наставление (СИ)"

Автор книги: Максим Ковалёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Последнее наставление

Знание – сила.

   Этот жирный боров в заляпанном кровью фартуке пытался втюхать им говяжий язык месячной тухлости. По крайней мере, воняло от него соответствующе.

   – Лучший товар для лучших господ! Другие втридорога возьмут, а я ещё медяк сброшу.

   «Ещё бы не сбросил, – хмыкнул Сэм. В своё время, чтобы оплатить учёбу, ему довелось поработать и на бойне. – Да если кто купит эту отраву хотя бы за медяк всё прибыль, а так лишь собакам выкинуть».

   Толстяк щерился самой любезной улыбкой, на которую был способен. Вот только недостающий спереди зуб и трёхдневная щетина подпорчивали радушный образ. Волосатые лапищи обтирались о край фартука. Позади него в колоде, на которой рубили мясо, торчал топор с широким полукружием лезвия, а на прилавке по обеим сторонам лежали свиные головы. Глаза их были зажмурены будто от страха. По палёной коже ползали вялые осенние мухи. Всё в этой лавке отдавало душком.

   – Чего встал? Бери и пошли, вечереет уже, – проворчал старик.

   Сам провозился весь день в кабинете, и на рынок они вышли поздно. Чтобы успеть всё купить, пришлось едва ли ни бегом бегать. После такого колени у старика, конечно, разболелись. Надо будет сделать ему на ночь припарки.

   – Учитель, давайте лучше на выходе купим. Для наших целей ведь нужен первосортный товар.

   Сэм смахнул со лба спадающую вихрастую прядь, перевесил корзину с локтя на локоть и пошёл из лавки. Старик, недовольно бурча, двинулся следом. Мясник не преминул пожелать им в спину споткнуться на ровном месте. Недобрый посул да возвратиться изрёкшему его сторицей.

   Выйдя наружу, они полной грудью вдохнули предвечерней прохлады. Тени удлинились. Солнце уже коснулось черепичных крыш, зависнув у шпиля церкви святого Луки, от чего её островерхая колокольня казалась неким гербовым знаком, вышитым на алом круге. Небесная синь набиралась малиновый. Сердце в груди частило, словно куда-то спеша, как музыка в той новомодной песенке, где барабаны и «тарам-бам-бам-тарам-бам-бам». Сэм улыбнулся. Сегодня выдался отличный день.

   – Дай руку. Умучил меня совсем. Но воняло там и вправду гадко.

   Парень позволил повиснуть на своём свободном локте. Учитель утёр нос рукавом не единожды штопаного балахона и помял поясницу. Если бы взяли двуколку, им не пришлось бы столько ходить. Но когда старик раскошелится на подобную роскошь, мир, верно, в тот же миг слетит со своей оси. Ладно, может скоро всё и изменится.

   Сэм поволок его за собой.

   Рынок на площади у малых городских ворот почти опустел. Меж торговых рядов ещё ходило лишь несколько припозднившихся кумушек с цепляющейся за юбки ребятнёй, да бегали бездомные шавки. Лавки закрывались. Кто из торгашей был нездешний, грузил товары на телеги. Лоточники все давно разошлись.

   Они не купили только говяжий язык. И зачем он нужен? Равно, как и пара гусиных яиц. Неужели тоже есть в рецептуре?

   Лавка на выходе, где заправляла бойкая деревенская тётка с высоко подпоясанной грудью, тоже запиралась, но последних покупателей обслужили с радостью. Здесь с товаром оказалось получше. Сэм расплатился. На насущные расходы старик деньги ему выделял. Очень и очень скромные.

   Сэм вытянул ладонь, показывая купленный кусок.

   – Сойдёт, – сказал учитель, зачем-то ткнув в мякоть пальцем.

   Язык был завёрнут в чистую холстину и убран в корзину к другим покупкам: сухим цветкам лютоцвета, свежеевыкопанному корню вершинника, склянке «чёрного масла» и дюжине пузырьков с порошками, что старик сам отобрал в одном захламлённом магазинчике «редкостных товаров», над входом в который висела медная вывеска с летучей мышью, держащей в когтях змею. Всё это понадобится им уже этим вечером.

   Наконец направились к дому.

   Улицы Альруна, не смотря на задувающие с запада холодные порывы, верные признаки скорых осенних бурь, полнились народом. Кто-то спешил по делам, а кто-то прогуливался в своё удовольствие. По булыжной мостовой грохотали двуколки. Проскакала кавалькада всадников – несколько разодетых в бархат юнцов с белоснежными манжетами и перьями в шляпах, с ними сурового вида вояки при мечах. Поросль местных нобилей отправилась на театральный показ: в городе давала представление заграничная труппа. И нет бы взять кареты, но надо ведь покрасоваться. Прачки, мастеровые, прочий мелкий люд оборачивался им вослед. Мамаша в чепце отдёрнула молодую дочурку, что вытаращилась на удаляющихся красавцев. Правильно, нечего зариться на то, что твоим никогда не станет.

   Сэм остановился, давая закряхтевшему старику откашляться. Ветер трепал похожую на паутину прядь волос, выбившуюся из-под вязаной шапочки учителя. В последнюю неделю тот что-то совсем сдал. Его дряхлые кости чувствовали близящиеся холода и были им не рады.

   «Сколько ему лет? Уж верно за шестьдесят. Надо как-нибудь спросить».

   – Придём, будете ноги отпаривать и травяного настоя выпьете, а то, как бы простуду не подхватили. – Сэм поправил корзину на локте. Зачем же язык и яйца? Никогда ничего такого они в составы не клали. Хотя, что это были за составы – так мелочёвка всякая от коликов да соплей. Для чего-то серьёзного, конечно, всё другое потребно. К старику ходят, в том числе, и люди высокого полёта. Ну, не сами, а слуг посылая. От тётки бургомистра являются. И навряд ли за горчичными припарками. Для них он готовит зелья, запираясь один в дальней комнате, называемой кабинетом. Часто оттуда долетал запах палёного, а ещё неясный тонкий писк, словно пар выходил через меленькое отверстие. Что это были за работы, Сэм мог лишь гадать. За то время, что он состоял у старика в помощниках, к подобным делам его ни разу ещё не допускали. Единственное же окошко в комнате всегда оставалось завешено плотной шторой – ничего со двора не разглядеть, сколь ни пытайся.

   – Сделай, будь добр, – пробурчал учитель.

   Сэм, погрузившись в свои мысли, не сразу понял, о чём это он.

   Они миновали сапожную мастерскую. Из открывшегося окна второго этажа какая-то милая душа едва не окатила их помоями из ведра. Сэм чертыхнулся, прижимаясь ближе к стене. Старик захихикал. Да, здешний район был тем ещё захолустьем. Сэм поплотнее закутался в короткий плащ, больше похожий на простую накидку. Надо бы купить новый, чья подкладка не будет протёрта до дыр. Но грошей, что ему платили, хватало лишь на самое необходимое. А ведь он работал у старика верой и правдой, и ни разу ни на что не жаловался.

   – Сколько ты уже живёшь у меня, парень? Года два будет, как я выбрал тебя из всего вашего бестолкового потока? – спросил, словно прочтя его мысли, учитель, косясь блеклым глазом.

   Порой на него находило, и он любил поболтать о жизни. Сэм был не против. Только через неделю старик вновь обращался к нему с теми же самыми расспросами – память его оставляла желать лучшего. А по десятому разу перемалывать одно и тоже наскучивало похуже овсянки на воде.

   – Через месяц будет ровно два года. Как вы вышли на заслуженный отдых, тогда меня к себе в помощники и взяли, – со вздохом отозвался Сэм.

   «Вообще-то, я сам к вам напросился, а вы ещё нос воротили».

   Но огорчать старика такими подробностями он не стал.

   Да знал бы он, на что соглашался... всё равно бы согласился. Если то, собственно, ради чего он согласился, всё же оправдается. Не решись Сэм тогда связаться с престарелым учителем, которого давно уже спроваживали из университета, работал бы сейчас в приличной лавке или подался в лекари, способности у него имелись. Тот, кто с детства привык всего добиваться сам, не пропал бы. Но он захотел большего. Пусть не сразу, как мечтали другие его сокурсники, а лет через пять-десять, но большего, нежели могли достичь они даже при самом кропотливом труде. Он тоже готов был трудиться и сносить усмешки. Он знал цель, к которой шёл.

   – Вот-вот, – покивал старик. Сэм снова не сразу понял, о чём он. Учитель утёр нос, забулькав горлом, сплюнул вязкой ком. – Уж два годка. Время летит, парень. Мы, старики, всё ближе подступаем к могиле. Вы, молодёжь, всё настойчивее подпираете нас в спины. Кхе-кхе... Оно и верно. Старое должно уйти, освободив место новому, иначе получится какое-то застойное болото. Всё правильно.

   – Ну, что вы такое говорите, учитель. – Это что-то свежее! Обычно старик бурчал про плохую погоду, беспросветную и всё более усугубляющуюся тупость каждого следующего поколения студиозов, что ему доводилось обучать, и вообще, упадок всего, что только есть в мире.

   – Не надо меня обадривать, – отрезал старик. – Сам знаю, что частенько несу всякую дурь. Разве я молодым не был? Был. И ещё помню, как те замшелые скупердяи, что преподавали нам, пытались учить нас жизни, а мы, завалившись вечером в кабак, посылали их куда подальше и распевали про них разную пахабщину. Хе-хе. Было и такое... Да, старое должно уйти, обновиться. Таков закон жизни, парень.

   Сэм приумолк, обратившись в слух.

   – Ты знаешь, что я всегда был нелюдим, – после краткой паузы, переведя дыхание, продолжил старик. – Ни семьи, ни детей. Весь отдался науке – алхимии, весь с концами. А там и жизнь пролетела, как один миг... Хотя, не о том я сейчас! За те года, что я преподавал, у меня бывали и другие личные ученики. Считанные единицы – пять, может шесть. Ты пусть и числишься помощником, а я уже не преподаю, но ты мой последний ученик.

   Последний ученик. Это прозвучало... обнадёживающе.

   – Все прочие оказывались жаждущими выведать мои рецептуры подхалимами, что до поры искусно играли свои роли. Весьма скоро это раскрывалось, и я выпроваживал их вон. Ты же, как мне видится, не такой. И знания у тебя отменные, схватываешь всё налету, и любовь к науке есть, и усердие... Да, почти два годка мы с тобою не разлей вода.

   Сэм постарался незаметно уткнуться подбородком в ворот куртки. Щёки его зарделись от смущения. Но не только. Было там и иное. Неприятное. Он этого не отрицал, но и не радовался.

   Они прошли перекрёсток Рыночной и Ямщицкой, перебрались через горбатый мосток над отдающим гнилью ручьём и свернули через проулок на Коровью. Мимо пробежала пара мальчишек, катящих палками обод от тележного колеса. Следом шли, оживлённо беседуя, их матери. Старик сделал перед женщинами низкий, сколь мог, поклон, галантно приложив ладонь к груди. Наверно, то были его знакомые. Или он так посчитал. Женщины удивлённо поглядели на них, а затем прибавили шагу.

   Оставалось уже недалеко. Сэм добрался бы в два счёта, если б не приходилось подстраиваться под шарканье учителя. Старик умолк, о чём-то крепко задумавшись. Сэм видел, как жевали пустоту его бескровные губы и часто моргали слезящиеся на ветру глаза. От этого молчания становилось не по себе. Словно старик в чём-то сомневался. Но вот он встряхнулся, утёр нос, откашлялся.

   – Знаешь, парень, жизнь – странная штука. Часто в ней всё совсем не так, как представляется на первый взгляд. А в других случаях именно так. Понимаешь, о чём я?

   Учитель заглянул ему в лицо, изображая улыбку. Сэм ещё больше смутился. Щёки старика с резкими складками морщин поросли неопрятной седой щетиной. Надо бы его выбрить завтра.

   Он счёл нужным утвердительно кивнуть.

   Старик продолжил:

   – Кто-то правит и ему воздают все мыслимые почести. Он пьёт лучшее вино из золотых кубков, перед ним танцую красавицы и пальцы его усажены перстнями. А затем, вдруг просыпаясь среди ночи, он смотрит во тьму за окном и думает: «В чём смысл?»... Другой же работает на верфи с восхода до заката. Идя домой, он едва влачит ноги. Там его ждёт жена и на столе нехитрая снедь. Дети бегают вокруг, просят, чтобы с ними поиграли или научили вырезать кораблик из куска коры. Этот трудяга засыпает рядом с любимой женщиной, сон его крепок и глубок... Есть же и тот, кто пробуждается в сточной канаве, весь провонявший собственной мочой. Он плетётся к ближайшей церкви просить подаяния, а на полученные гроши напивается браги и падает без чувств всё в туже канаву. Может даже с надеждой больше никогда не проснуться, чтобы бездумная чреда его дней наконец оборвалась.

   Тонкие цепкие пыльцы учителя, держащиеся за локоть Сэма, дрожали всё явственнее.

   – Это, так сказать, простейшие примеры. Понимаешь?

   Сэм вновь кивнул. Старик говорил странные вещи. И к чему он подводит, хотелось бы знать.

   – Да, жизнь бывает разной. Человек проживает её и мысль о том, кто определил ему подобную судьбу – именно такую, а не какую-то иную, – посещает его нечасто. Может лишь глухой ночью, когда он лежит без сна или просыпается от того, что его начинает грызть бездомная собака, или в церкви на воскресной службе. Ведь он мало что может изменить в этой жизни, так чего о ней думать. Он просто живёт. Но, возможно, есть те, кто думает о жизни постоянно. И не только своей, а об очень многих жизнях. Как полагаешь, есть такие... люди?

   Сэм придержал учителя, когда тот оступился в выбоине дороги. Мостовая закончилась ещё на Коровьей; в этой части города дороги были насыпные. Солнце скрылось, и небо темнело, делаясь из бледно-розового свинцовым. Ветер нагнетал, качая облетающие ветви деревьев. У обшарпанной стены полуразвалившейся хибары с заколоченными ставнями, мимо которого они проходили, стоял в тени некто закутанный в драное тряпьё по самые глаза. Дёрнулся было в их сторону, но встретив прямой взгляд Сэма, счёл за лучшее не высовываться и дождаться других прохожих. В отдалении выли собаки. В этом районе отчего-то постоянно выли собаки. Что днём, что ночью.

   – Может, это король в столице. А ещё Творец на Небесах, если он всё же существует.

   – Кто? К-король? – зашёлся сиплым смехом учитель. Смех почти сразу перешёл в булькающий кашель. Сэму пришлось хлопать его по спине, пока тот стоял, согнувшись в поясе. Если бы старика никто не держал, он рухнул бы наземь. – Король и еже с ним – по сути, те же обыватели, лишь наделённые большей властью. Они управляют жизнями людей, но не определяют их. Народ живёт, считай, что одинаково, всё в одной колее, какие бы правители не сменялись над ним. Чувствуешь разницу?

   На этот раз вопрос был риторический и ответа не требовал.

   – Что я тебе всё голову забиваю, – махнул рукой старик, оправляя съехавшую набок шапочку. – Пошли. Чайку горячего хлебнём и за дело! И так едва ли ни до самого утра провозимся наверно.

   До поворота на следующую улочку он шагал вполне бойко, а потом Сэм вновь поволок его на себе. Впрочем, парень того не замечал, витая в своих мыслях. Старик тоже притих. Выдохся.

   Дом, где они жили вдвоём, некогда принадлежал весьма зажиточному торговцу – всё ж пять комнат, погреб, дворовые постройки и свой колодец. Когда-то и окружавшая его каменная ограда была побелена, а за ней цвёл вишнёвый сад. Когда-то вся эта часть города была совсем даже неплохой. Старик, возможно, ещё застал те времена. Сэм знал эту округу лишь как опасную дыру, где порой творились скверные дела. Городская стража и та лишний раз не захаживала сюда, махнув рукой на, если и не нищенские трущобы, то не далеко от них ушедшие улочки и пустыри.

   – Опять кто-то лазил, – сказал старик, указывая на раскрытую калитку, с которой был сорван замок.

   Сэм лишь дёрнул уголком рта. Сколько он уже сменил этих замков – со счёту собьёшься. Старик пошёл к дому по земляной дорожке через запущенный сад. Тщедушный тёмный силуэт, с трудом волочащий ноги. Сэм постарался кое-как приладить дверь, чтобы не хлопала всю ночь на ветру.

   Небо поблекло, вереница перистых облачков запятнала его, словно нанесёна лёгкими взмахами кисти. Ветер вольно гулял в саду, обрывая с вишен ещё висящие на них сморщенные гниющие ягоды. Чердачное окно на коньке дома зияло выпавшей доской, как ощерившаяся пасть какого-то грузного массивного монстра. Надо бы забить, пока снегопады не начались.

   Старик не заходил в дом, а ждал его на крыльце, на чьей просевшей крыше из многолетнего слоя мха и листвы тянулся к солнцу росток берёзы.

   – Что, и в дом залезли? – испугался Сэм.

   – Нет, этот замок не свернули. – Учитель смотрел не на дверь, а на него с верхней ступеньки. Сутулый, почти сгорбленный, но сейчас всё равно бывший выше его. – В сараях, видать, шарились. И чего ищут? Как не было там ничего уж сколько лет, так и не прибавилось.

   Сэм облегчённо выдохнул. Если бы эти уроды залезли в дом, то всё равно ничего ценного для себя не нашли бы, а дорогую посуду для перегонки и выпаривания могли побить. Просто так, от расстройства чувств.

   Старик стоял на ступенях крыльца, входная дверь отперта им, но он не проходил в дом, и Сэм не мог обойти его. Старик стоял и смотрел сверху вниз. Будто хотел что-то сказать.

   – Я хотел тебе ещё сказать, парень, – заговорил он, опираясь о столбик, держащий крышу. Заговорил и опять умолк, взирая на него, но не видя его или видя то, чего здесь вовсе не было.

   Старик сегодня чудной. Неделю назад, когда тот впервые заикнулся о том, чтобы показать Сэму «пару новых рецептур», он напротив, был оживлён и весел, а тут словно спит на ходу. Сомневается, всё ещё сомневается старый пень, передать свои знания или так и унести их с собой в могилу. Сэм мотнул головой, отгоняя подобные мысли.

   Во взгляд старика вернулась осмысленность.

   – Этой ночью я предложу тебе нечто необычное, парень. Ты можешь испугать – это нормально. Но если поддашься страху и сбежишь... то уже не возвращайся. Это будет бесполезно. Я в этом случае полностью разорву наше сотрудничество.

   Теперь Сэм встал, как оглушённый. Вот так поворот!

   – А если я не сбегу? – спросил он.

   Старик расплылся в жёлтозубой улыбке:

   – Тогда я предложу тебе ещё кое-что. И от этого ты, думаю, не откажешься точно.

   Более ничего не говоря, учитель развернулся и поковылял в тёмное, пропахшее запрелой сыростью и многочисленными зельями нутро дома.

   Сэм ещё мгновение помедлил, оставшись один у крыльца. Утёр выступившую на лбу испарину. Переложил корзину с руки на руку. Всё более расходящийся к ночи ветер будто подталкивал его в спину.

   – Ты ведь этого и хотел, – ободрил он себя.

   Старик умел нагнать тумана. Не даром за ним водилась репутация не то, чтобы полоумного, но точно «не от мира сего». Многие из студиозов в прежние годы откровенно побаивались его и сочиняли про него всякие страшилки с убитыми младенцами и тёмными ритуалами. За те два года, что Сэм жил со стариком, из действительных ужасов он видел лишь огромных крыс, рыскающих в погребе, и кровавую харкотину учителя, когда тот заболел в прошлую зиму. Конечно, неизвестно, что хранилось в тайной комнате. Но места на жертвенный алтарь, учитывая, что там же размещались ещё и лабораторные столы, в комнатушке хватило бы навряд ли.

   Просто ему нелегко расставаться с тем, что он скапливал всю жизнь. Вот и чудит. И его понять можно. Сэм постоял ещё немного на воздухе, дабы просвежить голову. Затем вошёл в дом, накрепко заперев за собой дверь.

   Последние закатные отблески между тем тускнели. А ветер всё гнул ветви вишен, нещадно срывая с них цветастые наряды...

   Старик копошился на кухне, разжигая огонь под плитой, на которую был водружён крутобокий чайник. Сэм скинул плащ и перенёс корзину на стол. Учитель дёрнулся к ней, но вспомнил, что там лежит вовсе не еда.

   – Пусть пока здесь постоит, – сказал он. – А ты сходи до погреба, там вроде ещё копчёный окорок оставался. Перекусим быстренько и за дело.

   Сэм пожал плечами и не стал мешать организовывать им поздний ужин, хотя обычно этим занимался он сам.

   В отведённой ему комнате царил мрак, в котором едва угадывались очертания узкой кровати и стоящего возле неё сундука с вещами. Окна они всегда занавешивали, чтобы с улицы не было видно, что делается внутри. Обстановка у старика выглядела ещё более аскетической. Можно подумать, что там обитал строгий монах, а не уважаемый в своё время учитель алхимии, по совместительству являющийся широко известным в узких кругах составителем леченых снадобий на все случаи жизни. Следующими шли две смежные комнаты – малая, устроенная под складское помещение, и большая зала, оснащённая в лабораторию. Воздух во всём доме был пропитан въевшимися в стены сернистыми испарениями, но здесь их дух ощущался особенно явственно. Раньше целительные составы готовил сам старик, а Сэм помогал ему. Теперь всё обстояло скорее наоборот. Сегодня, впрочем, колбам и склянками в лаборатории не суждено наполниться бурлящими декоктами. Сегодня они будут работать в кабинете у учителя.

   Сэм свернул в тесный закуток, где располагалась ведущая в погреб дверь. Надо было зажечь лампу, чтобы не лазать в темноте. Но возвращаться лень, а где лежит окорок, он помнил и так.

   Он распахнул дверь, и из погреба пахнуло сыростью, застоявшимся холодом и овощной гнилью. От двери вниз, в совершенную тьму, уходила крутая лестница. Держась за перила, Сэм начал спуск. Ступени под его сапогами жалостливо скрипели, словно плакали. Послышался шорох убегающих маленьких лапок с цепкими коготками. Или показалось. Надо бы им завести кошку, чтобы не казалось. Но старик говорит, что он чихает от кошачьей шерсти. Вот ведь выдумал.

   Здесь осторожнее. Старик велел вынести сгнившие доски, чтобы перестелить пол к зиме. Он убрал пока лишь половину и теперь как бы ни сломать себе ногу. Сэм ступил на голую землю, раздавив что-то мягкое. Должно быть, выкатившуюся из ящика картофелину. Кожа его уже успела покрыться мурашками.

   Он немного постоял, продолжая держаться за перила лестницы, надеясь, что глаза хоть немного привыкнут к темени. Но, если он и стал видеть лучше, этого никак не ощущалось. Прямоугольник оставленной им открытой двери вырисовывался лишь чуть более светло-серым контуром на сплошном чёрном фоне. Рассеянный свет с кухни почти не доходил сюда.

   Ладно. Не нужен ему никакой свет. А если и дальше продолжать стоять столбом, можно вовсе задубеть. Он отпустил перила и осторожно пошёл во мрак. Обыскивать в слепую прикреплённые к стене полки оказалось тем ещё удовольствием. Где этот окорок? Не могли же его крысы утащить? Хотя эти утащат, что угодно. Ладонь шарила по полке. Связка чеснока, маслёнка, палка конской колбасы. Всё не то.

   – Бездна! – Сэм резко отдёрнул руку. Приблизил указательный палец к самым глазам, надеясь что-то разглядеть. В этом чёртовом мраке он засадил себе под ноготь здоровенную занозу! Ничего не видно. Бездна! Сэм попытался вытащить заносу на ощупь. Стало только больней. Тогда он засунул палец в рот и выдернул её зубами. Язык ощутил солёность крови.

   И тут он вспомнил, что вчера положил остатки окорока на соседнюю полку, а на этой хотел прибраться, да так и забыл.

   – Тупица! – Надо будет обработать рану, а то не подхватить бы какую заразу. Кругом плесень и опять же эти крысы.

   Раздражённо пыхтя, он перешёл к следующей полке. Уж и дома теперь не жарко, можно там хранить еду. Ноги ступили на переход с земли на дощатый настил. Осторожнее, осторожнее. Когда, интересно, старик менял его в последний раз? Сгнило всё напрочь. Б-ррр, что ж так холодно-то? И... Ура! Рука, наконец, нащупала злосчастный окорок и схватила его.

   В этот момент входная дверь над ним, света от которой, считай, что и не доходило вовсе, но на которую он невольно продолжал всё время коситься, захлопнулась с тихим стуком.

   Всё же видеть он стал чуть лучше, и теперь, когда темень вновь сделалась абсолютной, Сэм ощутил разницу.

   «Заперли! Меня заперли!»

   Паническая мысль взорвалась в голове обжигающей вспышкой.

   Здесь ведь кругом крысы. Весь дом заполонён крысами. Десятками! Сотнями! Сотнями крыс, что копошатся в стенах, шныряют на чердаке и, конечно, главной их вотчиной является погреб. Здесь они роются в грудах подсыревшего картофеля и прогрызают себе ходы во внутренностях тыкв, сваленных у дальнего угла. До этого они разбежались и сидели тихо, но теперь дверь закрылась, и они снова выползут кормиться.

   Сам того не осознавая, он закричал.

   Его мысли заполнили такие глупые, но и такие реалистичные образы. И их было не прогнать! Жадно вдыхая раскрытым ртом воздух, которого ему вдруг перестало хватать, Сэма рванулся к лестнице. Прочь, прочь отсюда! Прочь из этого пропитанного гнилью каземата!

   Не рассчитав в темноте, он треснулся обо что-то коленом.

   – Бездна! – Как же больно!

   Цепляясь за перила, оступаясь и спотыкаясь, он вскарабкался, почти что взлетел по ступеням.

   «Дверь будет закрыта. Старик запер меня...»

   Горячая влага поднялась в нём, от неё набрякли глаза и нос, во рту что-то захлюпало и немного тепло сделалось даже в штанах.

   Сэм толкнул дверь плечом. И едва не вывалился в закуток снаружи. Морщась от боли в колене, он прижался щекой к стене. Кое-как захлопнул дверь, отрезая тьму и шорохи подземелья. Пусть остаются там, внизу.

   ...Ему потребовалось какое-то время, чтобы отдышаться. Сердце никак не хотело успокаиваться, бухая в ушах кузнечным молотом. Лоб взмок от пота, да и под мышками растеклись липкие лужи. С кухни долетали звуки возни, – старик накрывал на стол. Он вроде даже что-то напевал. А так в доме была тишина. Сэм утёр лоб об рукав рубахи. Ощутил копчёный запах окорока, что держал в руке. И желудок сразу подвело от голода.

   – Что это я как ребёнок... В самом деле...

   Похоже, и у него с головой становится неладно. Поживи в этом месте с кашляющим и постоянно стонущим (а то и вовсе кричащим) во сне стариком, ещё не такое привидится! Но надо быть спокойнее. Клиенты уважают в тех, кому доверяют своё здоровье, спокойствие и солидную учёную выдержку.

   Сэм нервно хихикнул. Собственный смех прозвучал как плаксивый писк. Ещё лишь раз глянув на плотно прикрытую дверь погреба, он быстро пошёл на кухню. Боль в колене почти уже не ощущалась.

   – Ты меня звал что ли? – Старик стоял у плиты спиной к нему. Он приоткрыл крышку на чайнике и теперь засыпал в воду заварку.

   – Нет. Должно быть, вам послышалось.

   Сэм достал нож и стал нарезать окорок. Свежих помидор и луковицы учитель уже выложил, хлеб подсох, но сгодится. За окном между тем спустились сумерки. Осенью они брались словно бы из неоткуда, ещё вроде и солнце светило, а глядь – уж темень. Старик зажёг масляную лампу, поставив её на стол. И она сразу сделала обстановку на кухне совсем уютной.

   – Забыл сказать, чтобы ты ещё крынку молока захватил. Хочешь – сходи, я сам не буду.

   – Нет, я не хочу, – помотал головой Сэм. – Так перекусим и ладно.

   Старик задержал на нём взгляд, не иначе, ощутив в его голосе волнение. Потом отвернулся, продолжая возиться с чайником.

   – Вот и чаёк закипает! Давай кружки.

   Сэм подал пару кружек. Пока он раскладывал окорок по тарелкам, старик надел толстую рукавицу и, покрякивая от натуги, снял чайник с крюка над огнём. Затем разлил дымящуюся жидкость. Запахло мятой и другими травами, что тот добавлял «для вкуса».

   Дальше они сидели за столом и ели в молчании. Набегавшись по рынку, оба проголодались как волки.

   – Надо вам сегодня припарки поставить и от кашля сиропа выпить, – вспомнил Сэм. Вместо чая к мясу лучше бы было молоко, но и чай сойдёт.

   – Обойдусь. – Старик откинулся к стене и теперь ковырял ногтём меж зубов. – Может попозже чуток сливовой настойки выпью. Она лучше всякого снадобья согреет. Ну что, коль поел, идём.

   Сэм проглотил последний кусок, не жуя. Подавился. Закашлялся. Чтобы тот проскочил, залпом допил остатки чая.

   – Не торопись. В нашем деле спешка бывает чревата, – усмехнулся старик. Поднявшись с табурета, он попрямил ладонью поясницу. – Корзину не забудь. А я лампу возьму.

   Работать придётся при лампе и свечах. Ну, да не в первый раз! Сэм взял корзину и последовал за стариком вглубь дома. Сердце его вновь колотилось кузнечным молотом, как до того в погребе. А может и посильнее.

   «Вот оно!»

   Освещая путь, учитель прошамкал по коридору мимо их комнат и подошёл к двери своего кабинета. Ключ от него он всегда носил при себе. Сейчас извлёк его из кармана, подсвечивая лампой, вставил в замочную скважину и дважды провернул.

   Сколько Сэм прежде гадал, чем же старик занимался, запираясь здесь в одиночестве, сколько бессонных ночей ворочался с боку на бок на своём бугристом матрасе, строя теории, одна немыслимее другой. Что значили все эти горелые, а иногда очень даже аппетитные запахи, исходящие из его кабинета?.. Покупатели являлись к старику едва ли ни ежедневно, принося кошели со звонкой монетой. Как-то Сэм разговорился с одним. Тот приходил за каплями от сердечных болей, что мучили его хозяина, и без которых тот давно бы уже протянул ноги. «И дорого ли обходятся капли?» – ещё поинтересовался Сэм. Служка многозначительно закатил глаза, потом скривил нос, будто учуял что-то гадкое, и спешно выкатился на улицу. Снадобья старика пользовались спросом, но задерживаться в их доме дольше необходимого никто из покупателей желания не испытывал.

   – Проходи, не стесняйся, – видя его робость, сказал учитель. – Ещё раньше надо было тебя сюда пустить. Да я всё...

   Неся перед собой корзину, Сэм вступил в личную лабораторию старика. Пока он щурился, пытаясь что-то разглядеть в полумраке, учитель лучинкой от огня лампы зажёг с дюжину свечей в кованых подсвечниках, заляпанных наплывами воска, что были расставлены здесь по всей комнате, где придётся. Стало достаточно светло.

   Признаться, Сэм ожидал большего.

   И даже никакого алтаря. Ха-ха.

   Вдоль стен комнаты располагались столы, заваленные склянками и ретортами, лоточками для смешивания порошков, спиртовыми горелками и разномастными колбами. Всё это стояло вперемешку, без всякой системы, где более-менее разобранное, а где попусту сваленное в одну хаотическую кучу. Чистое, не очень чистое и заляпанное до черноты. Песочные часы, весы с грузиками для точно взвешивания, коробочки с чем-то непонятным губчато-бурым и словно бы уже заплесневевшим. Некие сложносоединённые системы из трубочек и баночек, собранные, полуразобранные и отдельными частями. Имелось тут и нечто вовсе неузнаваемое, прикрытое сверху грязными тряпками, угловато торчащее из-под них. Слева от входа меж двух массивных шкафов выглядывал зев камина. В его широком арочном алькове, чьи кирпичи едва просматривались из-под слоя сажи, крепилась закопчённая железная конструкция, напоминающая громадную сковороду с откидной выпуклой крышкой. За исключением этой странной и малоприятной на вид штуковины всё здесь, в общем-то, было то же самое, что и в их большой лаборатории.

   Центр кабинета оставался пуст для свободного перемещения между столами. Его застилал вытертый до дыр палас.