Текст книги "Чайник Рассела и бритва Оккама (СИ)"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Думаешь, легко отделался, Розенталь? Мол, одолжил бритву, тебе поверили и ты свободен? Черта лысого, Розенталь. Тут тебе не Берлин. Кабаре не будет. Ты мне сейчас все расскажешь про агента Юпитера. Это его бритва «золинген»?

– Простите, это вы мне? – пролепетал Розенталь, и в голосе философа дрожало то, что осталось от поруганного достоинства.

– Тебе, тебе. Кто здесь Юпитер?

– А я думал, все давно поняли. Это же так очевидно.

– Кто?

– Дама Камилла. Конечно.

Глава 5

В то время как Холмс обсуждал с философом Розенталем еврейский вопрос, комиссар Мегре беседовал с другим политическим беженцем, профессором медиевистики Эндрю Вытоптовым. И пока экзистенциалист Розенталь громил древнюю мебель колледжа, Вытоптов и Мегре бродили по сырым переулкам Оксфорда в поисках заведения, которое хоть чем-нибудь походило бы на французское бистро: решено было совместить допрос и завтрак.

– Мсье, у вас мы найдем petit dejeuner?

– Камберлендские сосиски, сэр, с бобами.

– Ну что ж, поищем еще.

Куда проще тщедушному философу разломать огромное кресло красного дерева, чем отыскать в английском городе заведение, где парижанин найдет слабое подобие petit dejeuner.

Коль скоро мы вспомнили про сломанное елизаветинское кресло, отметим сразу же, дабы успокоить любопытство читателя: кресло было собрано по кусочкам и аккуратно склеено единственным рабочим колледжа, Томасом Трумпом, которого приглашали выполнить сотни разнообразных поручений. Том Трумп недоумевал (и свое недоумение выразил Холмсу в частной беседе), зачем так часто все чинить, если все непременно снова сломается.

– Покоя мне нет, мистер Холмс, – сетовал добрый работник Трумп. – То канализацию чини, то водопровод. И дня не проходит, чтобы труба не сломалась.

– Позвольте, друг мой, – возразил Трумпу детектив, – я наблюдал, как вы клеили кресло гуммиарабиком, и, если меня не обманывает зрение, это гуммиарабик румынского производства. Сомневаюсь, что столь почтенная мебель заслуживает такого отвратительного клея. Кресло, конечно же, развалится снова.

– Развалится, мистер Холмс, – горестно подтвердил честный Трумп. – И как же ему, болезному, не развалиться! В прошлый раз я кресло мазутом склеил, сэр, советским мазутом, сэр! Знакомый матросик из Мурманска уступил полбанки. Два года держалось. Авось и сейчас годик простоит.

– Почему бы вам, милейший, не воспользоваться отличным британским клеем для древесины, произведенном по лицензии Его Величества? – спросил Шерлок Холмс, хмурясь.

– Так ведь колледж денег не дает, мистер Холмс, на такие излишества, – сказал удрученный Томас Трумп. – Вот и покойный сэр Уильям, уж на что патриот, сэр! Британия – вперед! А все-таки, сэр, черные рубашки он покупал у эмигрантов. А потом ко мне: Том, зашей!

И рабочий горестно махнул рукой.

Однако вернемся к парижскому комиссару и русскому эмигранту; словно добрые приятели, рука об руку, продвигались Мегре и Вытоптов по дождливым улицам университетского города. Не прошло и пяти минут, как подозреваемый и следователь вымокли до нитки, промочили ноги и простуда Мегре (а комиссар и без того покашливал) уже грозила перейти в серьезное недомогание.

Чашку горячего кофе, ароматного чернейшего кофе – с круассаном и яблочным мармеладом… А потом… потом я бы взял бокал совиньона, так думал комиссар. Сесть у окна с трубкой и бокалом совиньона, что же тут плохого – хоть бы в десять часов утра?

– Зайдем? – толкал дверь очередного паба комиссар, а специалист по средневековой схоластике всякий раз останавливал парижанина:

– Умоляю, только не в этот кабак. Тут не бывает кофе, Мегре. То, что здесь наливают, ни пить, ни нюхать невозможно.

– Куда же пойти?

– Вообще-то, идти некуда. Но попробуем заглянуть в индийский ресторан.

И безутешные искатели кофе отправились в пахнущее пряностями индийское заведение, где их встретил уроженец Оксфорда, загримированный под уроженца Калькутты, в цветастом халате с розовой чалмой на голове.

– Настоящий индийский кофе, сэр! – официант говорил с легким бирманским акцентом, благоприобретенном в недавней драке, где ему выставили три передних зуба.

Визитеры спросили две чашки, заикнулись о круассанах и узнали, что в Бирме таковых не производят. Однако черный кофе был обещан.

– Мегре, я рад, что меня допрашиваете (наша приятная беседа именуется так?) именно вы, а не этот вульгарный Холмс, – сказал Эндрю Вытоптов, стряхнув капли дождя с пальто. – Признаюсь вам, мон ами, я не только шокирован методами вашего коллеги, но устаю от британской речи. Вынужден пользоваться вульгарным языком на работе. Но французский – любовь всей жизни.

– Долго прожили в Париже? – комиссар набивал трубку и мечтал о совиньоне. – Скажите, – обратился он к индусу, – у вас найдется бокал совиньона?

– Повторите заказ, сэр. Плохая слышимость, сэр.

– Не обязательно с Луары. Устроит любая этикетка. Ах да, да. Понимаю.

– Желаете пива?

– Благодарю вас. Пожалуй, нет. Итак, мосье Вытоптов, вы жили в Париже.

– Золотые парижские годы!

– Плясали в ресторане «Максим»? – осторожно спросил Мегре. – Мне случалось бывать. Не посетителем, а по службе. А вы, значит, танцевали?

– Пардон?

– Так сказано в бумагах, которые мне передал Лестрейд.

– Признаюсь, я был близко знаком с приятной барышней из тамошнего кордебалета. В некотором смысле, конечно, мы с моей милой Анеттой порой пускались в пляс… Кстати, комиссар, раз уж речь зашла о бумагах. Мою фамилию следует писать и произносить иначе. Отнюдь не Вытоптов.

– А как же?

– Первая эмиграция, мсье комиссар, состоит из людей с родословной. Русская аристократия. Золотой фонд нации. Принято решение выделять написанием наше происхождение. Фамилию следует писать так: Вытоптофф, с двойным ф, – и философ изобразил правильный вариант написания на салфетке.

– Приму к сведению. Значит вы были посетителем «Максима»?

– Завсегдатаем был, Мегре! Завсегдатаем! Ценителем! Конассером! И не только «Максима», комиссар! В те годы, mon cher ami – вы не против, что я так называю вас, мсье комиссар? Чувствую к вам сердечное расположение – я показал бы вам места достойные! Не то что это, – Эндрю Вытоптов царственным жестом обвел индийский интерьер.

– Иными словами, деньги у вас водились, мсье Вытоптофф. «Максим» – не дешевое заведение. Ну что ж, попробуем кофе… – Мегре отхлебнул кофе. Комиссар обычно пил кофе на левом берегу, в брасри на углу рю дез Эколь и рю Кармен. Впрочем, и здешний кофе вполне можно было пить. Если думать, что это крепкий чай, то вполне можно пить. Не так страшно. – Вам нравится кофе, мсье Вытоптофф? Расскажите о ваших приключениях в Турции. Как понимаю, отплыли из России вместе с войсками барона Врангеля? Потом – голод в Стамбуле? Оттуда в Париж, так?

– Голодал в Стамбуле? Комиссар, вы положительно меня удивляете. Плясал в «Максиме», голодал в Стамбуле…Что это, мсье, розыгрыш?

– Так сказано, – Мерге сунул руку в карман пальто за бумагами Лестрейда, вытащил смятые листки, покрытые каракулями инспектора. Лестрейд терпеть не мог читать, но и к чистописанию относился скверно. – Вот, тут… – силясь разобрать почерк инспектора, щурился на бумагу Мегре, – где же это? А, вот…голодал в Турции…

– Вы о моей военной службе? Кровавый эпизод в Дарданеллах. Мы все прошли через испытания, не правда ли, комиссар? Я вижу в вас собрата по оружию, mon ami! Служили?

– Я и сейчас на службе, мосье Вытоптофф.

– Ах, да, mon Dieu! Разумеется, я и забыл. Сидим, как с добрым другом в кафе у Сорбонны… Итак, операция в Дарданеллах. Глупейший план стратега Черчилля. Вас не шокирует моя прямота? Я ученый, мсье комиссар, во мне говорит страсть к фактам.

– Мсье Вытоптофф, поверьте, полицейские тоже предпочитают факты. Значит, вы были на фронте? Сражались в войсках Российской империи?

– Вы, надеюсь, не русофоб? Защитить Отчизну, мсье, это священный долг.

– Вернемся к Турции, – попросил настойчивый Мегре.

– Позвольте, я не уклоняюсь от вопроса. Отдать жизнь за други своя, мсье комиссар, есть почетная обязанность всякого православного. Боши, турки… мы сражались в составе австралийских частей… Да-с, дел хватало.

– Простите, я не ослышался, австралийцы – ваши друзья?

– С чего вы взяли? Я православный, мсье.

– Но это ваши собственные слова…

Как же хотелось комиссару горячего круассана. И нормальный кофе был бы кстати.

– Вы сказали, мсье Вытоптофф, что готовы отдать жизнь за своих друзей австралийцев…

– Это такое выражение, Мегре. Русская поговорка, понимаете? Так уж говорится: «отдать жизнь свою за други своя», ну, когда идешь куда-нибудь с кем-нибудь воевать.

– Но при этом не обязательно дружить? Скажем, идете воевать в Турцию… или, допустим, в Японию…

– Не надо все понимать буквально. За Русь святую готов к чертям в ад, не то что в Галлиполи! Голод в Турции, говорите? Да, мы действительно голодали на крейсере «Аскольд».

– Вы моряк, мосье?

– Необстрелянным мальчишкой попал в пекло. И Георгий дважды тронул пулею нетронутую грудь, как сказал поэт. Вы понимаете, о чем я?

– Не вполне, но стараюсь, мсье. Из Галлиполи вернулись в Россию?

– Мечтал попасть на фронт в Салониках… Греция, лорд Байрон…Вы понимаете меня, мсье? Освободить юную гречанку, прижать дитя к солдатской груди. Два православных сердца бьются в унисон, а вокруг турецкие пути… Из Галлиполи меня перевели в Салоники, mon ami! Ах, мсье комиссар, то был порыв, не судите строго молодого героя!

– Ну что вы, мсье Вытоптофф. – Мегре с наслаждением затянулся терпким, чуть сладковатым табаком. Первая утренняя трубка – это острое удовольствие. Возможно, сопоставимое с объятиями юной гречанки под градом турецких пуль. Он затянулся еще раз, подержал дым во рту. – А как оказались в Париже? Присоединились к французскому корпусу? – То была одна из тех догадок, которые порой осеняли Мегре и поражали своей простотой его собеседников. – По-французски говорите превосходно, французы были союзниками русских… Сначала с австралийцами вместе, потом с французами… так и в Париж попали, да? Я прав, мсье Вытоптофф?

– Все было иначе, комиссар. Из Салоников я вместе с армией вернулся в Россию. Вернулся лишь затем, чтобы видеть агонию моей несчастной Родины. Вслед за армией приехали и убийцы державы. Проклятый Чухонский вокзал…

Мегре не мог оценить реплики и лишь сочувственно попыхивал трубкой.

– На Финляндский вокзал в пломбированном вагоне из Германии прислали большевиков, – объяснил Эндрю Вытоптов.

Мегре знал, что когда русские эмигранты говорят о своем Отечестве, полагается опустить глаза и вздохнуть.

На набережной Орфевр полотером работал камердинер графа Юсупофф, он объяснил комиссару это правило. Если встречаются два русских эмигранта, при слове «отечество» они вздыхают. Даже если вы француз, лучше соблюдать приличия. Мегре посмотрел на осадок кофе на дне чашки и вздохнул.

– И что же было дальше, мсье Вытоптофф?

– Выслан на философском пароходе, мсье комиссар. Изгнание лучших умов.

– На философском пароходе? – Мегре поднял удивленный взгляд. – Как вас понять?

– Пароход «Обербургомайстер Хакен». Инакомыслящих отправили в изгнание! И нашу семью в числе прочих.

– Как, вас вывез из России германский корабль?

– Германский пароход, – скорбно подтвердил Вытоптов. – Коммунистам философия не нужна, мсье, – горько сказал Вытоптов, – мой батюшка, стоя на сходнях корабля, сказал так: «Вам, господа, нужны потрясения, а мне нужна великая философия!»

– Выслали инакомыслящих? – уточнил Мегре. – Кто именно выслал?

– Большевики, мсье… Великий террор, мсье! – и Эндрю Вытоптофф в свою очередь вздохнул. Вздохнул и комиссар.

– Любопытно получается, – сказал Мегре, когда ритуал вздохов был соблюден, – одних инакомыслящих привез в Россию германский поезд, а других инакомыслящих увез германский корабль. Совпадение?

– Русская история, мсье комиссар, полна загадок… Помню утро изгнания. Потный красноармеец наследил на ковре. Вот такие ножищи, мсье комиссар! Франкеншейн! Мать и отца вытолкали, словно наказанную прислугу, из нашей квартиры. Я нес чемоданы с рукописями. Всему приходит конец. А за окном шелестят тополя, нет на земле твоего короля. Вуаля!

– Какого короля нет, мосье Вытоптофф? Вы про семью Романовых? Или имеются в виду Бурбоны? – комиссар знал историю России в общих чертах, но некоторые криминальные случаи до него дошли: убийство Распутина, расстрел Романовых. – Русских аристократов выслали в связи с убийством царской фамилии?

– Это поэтический образ, комиссар. Хотя вы правы, поэт имел в виду гибель Николая Второго… Аристократов расстреливали, мсье, а мыслителей изгоняли… Еще кофе, мсье комиссар? – Посетители индийского ресторана обменялись взглядами и заказали еще по чашке черного напитка. – Итак, корабль… Злой ветер… Изгнание. Каюту мы делили с Бердяевыми, ихняя горничная делала прекрасные гренки, добрейшая душа. Судно пришло в Штетин.

– Затем семья жила в Германии, не так ли?

– Год или два. В 25-м перебрались в Париж.

– И затем уже в Оксфорд?

– В Париже я увлекся схоластикой. Занимался святой Пиппой Суринамской. Статьи мои заметили, рискнул послать запрос в Оксфорд – и вуаля!

– А как вы относитесь к предстоящей войне, мсье Вытоптофф? На чьей стороне будете сражаться?

Прозрачные голубые глаза Эндрю Вытоптова заволокло печалью. Но русский философ взял себя в руки.

– Господь не допустит нового кровопролития. Война – это лишь гипотеза, мсье комиссар. Как и ваш коллега, вы попросите меня доказать, что фарфоровый чайник летает в космосе?

Мегре неожиданно засмеялся.

– Мсье Вытоптофф, всякий французский школьник знает, что Наполеон любил кидаться чайниками. Однажды говорил с австрийским послом и вдруг схватил фарфоровый чайник и разбил его со словами: «Так я поступлю с вашей монархией».

– При чем тут Наполеон, мсье комиссар?

– Мне вдруг пришло в голову, что сегодня в мире летает слишком много чайников и скоро их начнут бить… (продолжает) Скажите мне, – и тут Мегре спросил резко, – почему вы упали в обморок, когда узнали о смерти Уильяма Рассела?

– Сэр Уильям был мой близкий друг, мсье комиссар. Я испытал шок. Был в том состоянии, когда на правую руку готов был надеть перчатку с левой руки…

– Неужели?

– Это снова поэзия, mon ami… я был оглушен. Ближайший друг убит.

– Дружили, несмотря на то, что покойный профессор был фашистом?

– Скорее благодаря этому, мсье комиссар. Взгляды сэра Уильяма кому-то могут казаться спорными. Но не тому, кто знаком со зверством большевиков!

– Вы также знакомы и со зверством бошей, мсье Вытоптофф.

– Из двух зол, мсье комиссар, я выбираю меньшее.

– Ваше право, мсье Вытоптофф. Но жду, что поделитесь подозрениями. Анна Малокарис? Гречанка ревнива, вам ли, мсье Вытоптофф, не знать их характер? А сэр Эндрю давал повод для ревности. Или Лаура Маркони?

– Анна Малокарис? Едва ли. Бедняжка даже не прилагала усилий к тому, чтобы сэр Уильям признал дочь. Лаура? Сомнительно. Не забывайте, мсье комиссар, моему покойному другу было сто два года. Былая пылкость ушла… Отвергаю также версию с германским агентом Юпитером. Нелепость, если учесть, что симпатии Уильяма Рассела на стороне Гитлера… Месть коллеги? Что ж, это возможно. Например, Бэрримор. Вы понимаете, полагаю, что Бэрримор единственный, кто получил прямую выгоду – занял место покойного.

– Благодарю вас, мсье Вытоптофф. А сами вы где были в тот злополучный день?

– О, у меня стопроцентное алиби, хоть алиби мне и ни к чему. Ближайший друг сэра Уильяма не станет желать его смерти. Однако алиби имеется. Вместе с дамой Камиллой мы принимали посылки с новыми поступлениями в библиотеку колледжа.

– Весь день?

– До позднего вечера, дорогой комиссар. Пришли недавно обнаруженные рукописи святой Пиппы Суринамской, в частности, ее письма Василию Никейскому. Вы знакомы с программой Феррарского собора? Однако не пойти ли нам с вами на ланч? Лучшее, что бывает в Оксфордском университете, это ланч от французского повара. Я вас приглашаю.

Глава 6

Ланч в колледже Святого Христофора был изысканно сервирован и обилен. Мегре получил наконец долгожданный бокал совиньона. А вот застольный разговор комиссара расстроил, да и Холмс был не слишком доволен. Что до Лестрейда, питавшего неприязнь к ученым беседам и презиравшего всякое печатное слово, не входящее в полицейский рапорт, то инспектор Скотленд-Ярда сосредоточился на еде, стараясь не слушать.

Профессора же, не обращая внимания на то, что смерть витала под сводами колледжа, сочетали обильное поглощение пищи с увлекательной и шумной дискуссией, посвященной литературе. Говорили перебивая друг друга и, представьте, громко смеялись. Словно трагедия забыта, и покойный сэр Уильям Рассел растворился в мире теней, а значит, веселье вполне уместно. Природа человека такова, что и в самые горестные минуты он не может всецело отдаться скорби – отвлекается на радости жизни.

Сильвио Маркони обратился к присутствующим с тостом, сославшись на пример из Боккаччо:

– Однажды в садах Флоренции гуманисты укрылись от чумы, рассказывая веселые истории. Предлагаю следовать примеру «Декамерона»! Сэра Уильяма не вернуть, но жизнь вечная воплощена в музыке, в науках, в искусствах! – в устах специалиста по Данте эта реплика, достойная поэтов Возрождения, прозвучала пафосно.

Как выразился Эндрю Вытоптов, салютуя бокалом с вином:

– И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять! – и пояснил:

– Это стихи одного поэта. Любовь и смерть – сочетание естественное для искусства.

Едва профессор-медиевист затронул тему любви и смерти в век схоластики, как со всех концов стола посыпались реплики. Знаниями щеголяли все. И Лаура, и Беатриче и мало известная детективам Симонетта Веспуччи стали предметом бурных обсуждений.

Речь зашла о мантуанском трубадуре XII века Сорделло, коего Данте, если верить рассказам последнего о посещении потустороннего мира, встретил в шестом кругу Чистилища. Сорделло по рождению был итальянец, но, если верить Эндрю Вытоптову, часть жизни прожил в Провансе. Личность Сорделло, судя по всему, была знакома решительно всем за столом, исключая полицейских, – и даже майор Кингстон вставил пару замечаний касательно провансальской поэзии, а что касается Бенджамена Розенталя, тот наизусть прочитал изрядную часть поэмы Роберта Броунинга, посвященную трубадуру; эта часть поэмы оказалась длинной. Слог Броунинга, до сих пор незнакомый Мегре, оказался весьма тяжел, и слушать было затруднительно. Комиссар осматривался в поисках сочувствия, но профессора блистали метафорами, смеялись шуткам, понятным только им; на комиссара внимания не обращали.

Подали мясо зебры, приготовленное в вине и африканских травах; причем повар (француз, если верить слухам) присовокупил к африканскому рецепту французский шарм.

Ланч вообще протекал на французский манер (если не считать того, что зебры во Франции встречаются совсем не часто): закуска из улиток, горячее под соусом, салат и сыр. Повар даже вышел в обеденный зал, полюбовался на эффект. Отведав бургундских улиток, Мерге просиял, пожал повару руку, спросил о здоровье жены.

– А зовут вас как?

– Адольф.

– Не может быть, – не удержался Мегре. – А вы француз?

– Из Эльзаса мы, – ответил повар. – Немцы.

– Ошибка, значит… Слышал, что вы француз…

– Француз, немец – какая разница?

Мегре вернулся к зебре и застольной беседе.

Дама Камилла рассказала о провансальском роде Монтаньяков, с коим ее свело знакомство на приеме в Букингемском дворце, а ведь род Монтаньяков, как известно всякому, кто интересовался историей Прованса и Авиньона…

Мегре томился, Лестрейд страдал, Холмс терпел.

Прочие же наслаждались диалогом. А влияние провансальской поэзии на Гвидо Кавальканти? А «Триумфы» Петрарки, четвертая часть, разумеется? А двор Рене Доброго Анжуйского? Анна Малокарис, дама с ярко накрашенными губами, поведала о надгробье короля Рене, которое ей случилось видеть в Анжере:

– Представляете, на мраморном троне сидит скелет! На скелете корона, на полу перед скелетом брошены держава и скипетр, а вокруг кружат амуры…

– Надо бы колледжу заказать такое надгробье сэру Уильяму, – грубовато пошутил майор Кингстон. У военных своеобразное чувство юмора. – Эффектно получится. Сидит в кресле скелет, лицо черное, на голове корона из сажи, у ног скелета бритва и чайник, а вокруг кружат дамы… Н-да. Простите, увлекся. Хм. Извиняюсь.

Застолье, однако, не пострадало от неловкой реплики майора. Выручил жовиальный Эндрю Вытоптов.

– На моей бывшей родине, – заметил российский профессор, – чрезвычайно популярен романтический поэт, пишущий под псевдонимом «Горький». Полагаю, немногие знакомы с его оригинальным опусом «Девушка и Смерть»?

И Эндрю Вытоптов начал декламировать строки:

 
– Что ж, – сказала Смерть, —
пусть будет чудо!
Разрешаю я тебе – живи!
Только я с тобою рядом буду,
Вечно буду около Любви!
 

Недурно, не правда ли? Перекликается с «Фаустом» Гете, не так ли? В чем-то даже и острее.

Но кто воистину блистал в беседе, так это Сильвио Маркони. «Равнодушная природа», если пользоваться выражением Вытоптова, наделила профессора Маркони смешной внешностью, но снабдила незаурядным даром красноречия. Вещая, профессор преображался; Холмс отметил эту примечательную метаморфозу во внешности – Сильвио Маркони умел завладеть вниманием слушателей и, завладев, словно увеличивался в размерах. Профессор Маркони поведал обществу о фресках Луки Синьорелли в капелле Орвието, на которых изображена встреча Данте с трубадуром Сорделло в чистилище, и пустился в детальные описания композиции.

– Бывали в капелле Орвьето, инспектор? – любезно осведомился профессор Маркони у Лестрейда и, поняв неделикатность вопроса, уточнил: – То есть, я хотел сказать, в Италии вообще бывали?

Лестрейд поднял от тарелки ненавидящий взгляд и в упор посмотрел на итальянского профессора.

– Не бывал.

Лестрейд помедлил, выбирая выражения, поколебавшись, отмел самые правдивые и выбрал вежливый вариант:

– А спагетти я могу и дома кушать.

Сильвио Маркони вежливо хихикнул («ах, как очаровательно остроумно, инспектор!») и продолжил свой экскурс в историю итальянской куртуазной поэзии. Нос профессора смешно подергивался, и речь лилась без остановки. Лестрейд наклонился к Холмсу.

– Помяните мое слово, Холмс, – прошипел Лестрейд прямо в ухо сыщику, – вот этот тип и есть убийца. Теперь мне это ясно. Он садист. Видите его лицо? Садист.

И, сказав так, Лейстрейд поднялся во весь рост и объявил:

– Все это, конечно, мило, леди и джентльмены. Вы так весело беседуете, и мне лестно присутствовать за столом. И все такое. И майор так мило шутит. Ну, вы понимаете, как я рад. Однако хочу напомнить, что среди вас – убийца и германский шпион. Между прочим.

Резкое заявление инспектора Скотленд-Ярда положило конец веселой беседе. Застолье было скомкано. Профессора судорожными глотками допивали кофе, дрожащими десертными ложечками доедали суфле.

– Мой дорогой инспектор, – снисходительная улыбка тронула губы дамы Камиллы, – вы быстро сузили круг подозреваемых. Виновны конкретно философы? Именно философы – не биологи, не химики? А что, если с улицы зашел незнакомый человек?

– Руководствуюсь интуицией следователя, – объявил Лестрейд. – Я, знаете ли, сорок лет занимаюсь расследованиями. И, между прочим, неужели я указал только на философов? – инспектор вернул улыбку даме Камилле, но в данном случае улыбка вышла хищной. – Под подозрением все те, кто окружает меня за этим столом. Включая администрацию. Не так ли, коллеги?

Мегре ограничился кивком, Холмс прикрыл глаза в знак согласия.

– Скажем, я – германский шпион? – поинтересовалась дама Камилла. – Или майор Кингстон?

Никто из детективов ей не ответил.

Лестрейд продолжал:

– Итак, благодарю за ланч. Вернемся к повестке дня. Холмс, вы побеседуете с Сильвио Маркони, не так ли? Мегре, вы собирались говорить с Бэрримором. Не откладывайте. Мисс Малокарис, не угодно ли вам пройти со мной в кабинет дамы Камиллы? Необходимо уточнить несколько пунктов.

Средневековое веселье увяло. Профессора разбрелись по кабинетам.

Холмс и Маркони проследовали в комнату сыщика, и, пока шли по коридорам, сыщик с Бейкер-стрит рассеянно заметил:

– Познания оксфордской профессуры впечатляют, профессор.

– Наша профессия, знаете ли.

– И сказывается пристрастие к романтической тематике.

– Вы находите?

– Ну как же. Недавно – цитата из Гёльдерлина… Сегодня провансальский трубадур… Затем этот, как его? Девушка и Смерть… Поэтическая атмосфера.

– Мистер Холмс, я специалист по Данте. Любовь и смерть – моя тема.

– В самом деле. Но мы пришли. Входите, профессор, прошу вас.

И собеседники расположились в комнате Холмса.

– Ваше полное имя Сильвио Маркони? Тут в бумагах колледжа имеются разночтения, – осведомился Холмс и, бросив взгляд на собеседника в елизаветинском кресле, добавил: – Кстати, профессор Маркони, будьте осторожней с креслом. Ваш коллега Бенджамен Розенталь имел несчастье с него упасть.

– Благодарю вас. С вашего разрешения, пересяду вот сюда, – специалист по творчеству Данте переместился на диван. – Полное имя – Арриго Рикардо Сильвио Маркони. Но англичане признают сложные имена только для своей аристократии. Вы обратили внимание, что имена все более напоминают клички собак: Ник, Дик, Рик. В первые годы меня это шокировало. Спасибо, что оставили хотя бы имя Сильвио, а могли сократить до Ви.

– Как давно живете в Англии?

– В Англию был приглашен мой отец, знаменитый профессор математики.

– Он жив?

– Увы, мистер Холмс. Эпидемия испанской хвори не пощадила. Впрочем, это было двадцать лет назад. Тогда как сэр Уильям… вы ведь хотите говорить о нем?

– Как вы считаете, сэр Уильям в раю? Спрашиваю вас как специалиста по Данте.

– Как вы считаете, Холмс, – спросил в ответ Сильвио Маркони, – с чем связано понятие рая в Европе?

Холмс привык спрашивать сам и крайне не любил, когда спрашивали его.

– Я здесь, чтобы знать ваше мнение, профессор. Итак, с чем же связано понятие рая в Европе?

– С объединением Европы, – просто ответил профессор Маркони. – С единой империей, как того хотел Данте.

– Понимаю. Мне идея объединения Европы, признаюсь, не особенно близка. У нас здесь остров, знаете ли… Другие приоритеты. Но к убийству, вы правы, эта теория имеет прямое отношение. Хотите сказать, что убеждения сэра Уильяма вы разделяли. В Италии имеются сходные партии, как я слышал. Часто навещали сэра Уильяма? Беседовали о политике, не так ли? Вы связаны с Германией?

– Мой дорогой Холмс! Вы на ложном пути. – Сильвио Маркони пошевелил кончиком носа, точно принюхивался, пытаясь определить, куда свернул путь Холмса. – Видите ли, дедуктивный метод неизбежно дает сбой.

– Вам известен мой дедуктивный метод?

– Кто же не читал рассказов доктора Ватсона? Кто же не знает о феноменальной способности видеть мельчайшую деталь. Ах, мистер Холмс, в вашем лице университет приветствует второго Оккама! Вы убежденный номиналист, мистер Холмс!

– Поясните вашу мысль, – Шерлок Холмс не был падок на лесть, но этот комплимент его тронул. – Оккам, говорите?

– Вы второй Уильям Оккам!

– Неужели?

– Так ведь вся британская юриспруденция построена на принципах номинализма! Вы ищете факт, а не общее мировоззрение. Подобно Оккаму, вы настаиваете: не умножайте сущности, а дайте один голый факт! И называете это «правом прецедента». Прецедент! Это ведь та же самая догма Оккама, неужели не очевидно? А у нас, в Европе, закон и общая концепция первенствуют над фактом и прецедентом. У нас законы Монтескье, а у вас – бритва Оккама.

– Ближе к теме, прошу вас.

– Холмс, мой дорогой, ваша дедукция всецело находится в плену индукции. Вы собираете пыль с подоконника и осколки бокала – и ждете, что из этих мелочей возникнет общая истина. Но истина по-другому устроена, и вытекает она не из деталей. Факты не ведут к истине.

– Практика говорит иное, профессор.

– Старый спор, мистер Холмс, весьма старый спор Оксфорда и Сорбонны. Спор номиналистов и реалистов. Спор факта и концепции. Человек с лупой и человек с телескопом. Поверьте мне, мой уважаемый детектив, для нас, европейских философов, концепция единой Священной Римской империи – такая же реальность, как для вас колониализм. Вы объединяете мир по факту обладания им, а мы по сущности проекта. Знакомы ли вы с первым проектом объединения Европы, предложенным Пьером Дюбуа?

– Не довелось, – сухо ответил сыщик.

– А между тем «Монархия» Данте – всего лишь ответ на тот план, что был предложен Пьером Дюбуа для Филиппа Красивого. Вы ведь в курсе того, зачем престол Петра перенесли в Авиньон?

Холмс в разговоре с Ватсоном однажды заявил, что лишние знания загромождают пространство в мозгу, отпущенное для дедукции, и поэтому он выбрасывает никчемные сведения, как выкидывает старый хлам с чердака. Однако, слушая сейчас Сильвио Маркони, сыщик с Бейкер-стрит подумал, что, возможно, он перестарался и поступал слишком радикально. То есть выбросить лишний хлам знаний, конечно, необходимо. Кому и кой ляд знать, что там в космосе вокруг чего вращается и между кем и кем были греко-персидские войны. Выкинуть эту ерунду, пожалуй, и можно. Но вот знать кой-какие альковные тайны королей подчас не мешает. Филипп Красивый… надо будет покопаться в архивах; и Холмс привычным жестом опустил руку в карман, чтобы загнуть на память страницу в блокноте. Он всегда так делал, чтобы вспомнить в дальнейшем о детали в разговоре.

– Продолжайте, профессор, – равнодушный вид Холмса, холодная манера его речи исключали даже и мысль о том, что ему абсолютно неведомо, кто такой Филипп Красивый и где находится Авиньон. – Но держитесь ближе к теме. Мне нужны факты, как это принято здесь, в Англии. Произошло убийство. Виновный рядом. В этом колледже. Скорее всего, это германский шпион. По роду своих убеждений сэр Уильям находился с немцем в тесном контакте. Шпион боится разоблачения – и вот результат. Я прав?

– Возможно два ответа на этот вопрос, мистер Холмс. И даже три, если позволите.

– Слушаю вас.

– Итак, сэр. Приготовьтесь к тому, что вам придется слушать ненавистные англичанам обобщения. Англия – воинственная страна.

– Как и все остальные страны.

– Верно. Но у Англии особая манера вести военные действия. Прочие страны ставят целью объединение земель, Англия – это корабль, который плывет в одиночку. Это пиратский корабль, на котором действуют особые договоренности. Трофеи и колонии этот корабль берет, но равноправных союзов не заключает.

– Дальше.

– Сэр Уильям возглавлял фашистскую фракцию, все так. Но союз с германской или итальянской фракцией для гордого бритта исключен. Использовать немца – почему нет? Подчинить итальянца своей воле – возможно. Но даже это сомнительно; он смотрел на нас, инородцев, как на неудачную попытку слепить англичанина. Нелепо думать, что философ-номиналист, британский фашист заключит союз с инородцем. И если он мог нарушить обязательства перед кем-то, то только перед британцем.