Текст книги "Егор Булычов и другие"

Автор книги: Максим Горький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ш у р а. Достану.

Л а п т е в. Вечером, к поезду? Можно?

Ш у р а. Да. Слушай: революция будет?

Л а п т е в. Да она же началась! Ты – что, газет не читаешь?

Ш у р а. Я – не понимаю газет.

Л а п т е в. Спроси Тятина.

Ш у р а. Яков, скажи честно: что такое Тятин?

Л а п т е в. Вот те раз! Ты же почти полгода ежедневно видишь его.

Ш у р а. Он честный?

Л а п т е в. Да... ничего, честный.

Ш у р а. Почему ты говоришь нерешительно?

Л а п т е в. Мямля он. Мутноватый такой. Обижен, что ли.

Ш у р а. Кем?

Л а п т е в. Из университета вышибли со второго курса. Работает у брата, письмоводителем, а брат...

Ш у р а. Звонцов – жулик?

Л а п т е в. Либерал, кадет, а они вообще жуликоваты. Деньги ты Глафире передай, она доставит.

Ш у р а. Глафира и Тятин помогают тебе?

Л а п т е в. В чём?

Ш у р а. Не финти, Яшка! Ты понимаешь. Я тоже хочу помогать, слышишь?

Л а п т е в (удивлён). Что это ты, девушка, как будто только сегодня проснулась?

Ш у р а (гневно). Не смей издеваться надо мной! Ты – дурак!

Л а п т е в. Возможно, что и дурак, но всё-таки я хотел бы понять...

Ш у р а. Варвара идёт!

Л а п т е в. Ну, я её не желаю видеть.

Ш у р а. Идём... Скорей.

Л а п т е в (обняв её за плечи). В самом деле – что с тобой?

(Ушли, затворив за собой дверь.)

В а р в а р а (слышит, как щёлкнул замок двери, подошла к ней, повертела ручку). Это ты, Глафира? (Пауза.) Там есть кто-нибудь? Таинственно... (Быстро уходит.)

(Шура тащит за руку Доната.)

Д о н а т. Ну, куда ты меня, Шурок...

Ш у р а. Стой! Говори: отца в городе уважают?

Д о н а т. Богатого везде уважают. Озоруешь ты всё...

Ш у р а. Уважают или боятся?

Д о н а т. Не боялись бы, так не уважали.

Ш у р а. А – любят за что?

Д о н а т. Любят? Не знаю.

Ш у р а. А – знаешь, что любят?

Д о н а т. Его? Как сказать? Извозчики – как будто любят, он с ними не торгуется, сколько спросят, столько и даёт. А извозчик, он, конечно, другому скажет, ну и...

Ш у р а (притопнув ногой). Ты смеёшься?

Д о н а т. Зачем? Я правду объясняю.

Ш у р а. Ты стал злой. Ты совсем другой стал!

Д о н а т. Ну, где уж мне другим быть! Опоздал я.

Ш у р а. Ты хвалил мне отца.

Д о н а т. Я его и не хаю. У всякой рыбы своя чешуя.

Ш у р а. Все вы – врёте.

Д о н а т (понурясь, вздыхая). Ты – не сердись, сердцем ничего не докажешь.

Ш у р а. Уходи! Слушай, Глафира... Ну, кто-то лезет... (Спряталась в драпировку.)

(Входит Алексей Достигаев, щёголь, в галифе, шведской куртке, весь в ремнях и карманах.)

А л е к с е й. Вы всё хорошеете, Глаша.

Г л а ф и р а (угрюмо). Приятно слышать.

А л е к с е й. А мне – неприятно. (Встал на дороге Глафиры.) Не нравится мне хорошее, если оно не моё.

Г л а ф и р а. Пропустите, пожалуйста.

А л е к с е й. Сделайте одолжение. (Позевнув, смотрит на часы.)

(Входит Антонина, несколько позднее – Тятин.

Ш у р а. Ты, кажется, и за горничными ухаживаешь?

А н т о н и н а. Ему – всё равно, хоть за рыбами.

А л е к с е й. Горничные, если их раздеть, ни в чём не уступают барыням.

А н т о н и н а. Слышишь? Он теперь всегда говорит такое, точно не на фронте жил, а в кабаке...

Ш у р а. Да, раньше он был такой же ленивый, но не такой храбрый на словах.

А л е к с е й. Я – и на деле.

А н т о н и н а. Ах, как врёт! Он – трус, трус! Страшно боится, что его соблазнит мачеха.

А л е к с е й. Что ты сочиняешь? Дурочка!

А н т о н и н а. И отвратительно жадный. Ты знаешь, я ему плачу рубль двадцать копеек за тот день, когда он не скажет мне какой-нибудь гадости. Он – берёт!

А л е к с е й. Тятин! Вам нравится Антонина?

Т я т и н. Да. Очень.

Ш у р а. А – я?

Т я т и н. Говоря правду...

Ш у р а. Ну да, конечно, правду!

Т я т и н. Вы – не очень.

Ш у р а. Вот как? Это правда?

Т я т и н. Да.

А н т о н и н а. Не верь, он сказал, как эхо.

А л е к с е й. Вы бы, Тятин, женились на Антонине. Мне она надоела.

А н т о н и н а. Какой болван! Уйди! Ты похож на беременную прачку.

А л е к с е й (обняв её за талию). Ох, какая аристократка! Не гризе па ле семиачки, се моветон (это дурной тон (франц.) – Ред.)

А н т о н и н а. Оставь меня!

А л е к с е й. С удовольствием! (Танцует с ней.)

Ш у р а. Может быть, я совсем не нравлюсь вам, Тятин?

Т я т и н. А зачем вы хотите знать это?

Ш у р а. Надо. Интересно.

А л е к с е й. Ты что мямлишь? Она замуж за тебя напрашивается. Теперь все девицы торопятся быть вдовами героев. Ибо – паёк, ореол и пенсия.

А н т о н и н а. Он уверен, что это остроумно!

А л е к с е й. Пойду по своей стезе. Тонька, проводи меня до прихожей.

А н т о н и н а. Не хочу!

А л е к с е й. Мне нужно. Серьёзно, идём!

А н т о н и н а. Наверное, какая-нибудь глупость.

Ш у р а. Тятин, вы – правдивый человек?

Т я т и н. Нет.

Ш у р а. Почему?

Т я т и н. Невыгодно.

Ш у р а. Если вы так говорите, – значит, вы правдивый. Ну, теперь скажите сразу: вам советуют свататься ко мне?

Т я т и н (закуривая, не сразу). Советуют.

Ш у р а. А вы понимаете, что это плохой совет?

Т я т и н. Понимаю.

Ш у р а. Да, вы... Вот не ожидала! Я думала, вы...

Т я т и н. Скверно думали, должно быть?

Ш у р а. Нет, вы... замечательный! А может быть, вы – хитрый, да? Вы играете на правду? Чтобы околпачить меня?

Т я т и н. Это мне – не по силам. Вы – умная, злая, озорная, совсем как ваш отец; по совести говоря – я вас боюсь. И рыжая вы, как Егор Васильевич. Вроде пожарного факела.

Ш у р а. Тятин, вы – молодец! Или – страшная хитрюга...

Т я т и н. И лицо у вас – необыкновенное...

Ш у р а. Это – о лице – для смягчения удара? Нет, вы хитрый!

Т я т и н. Думайте как хотите. По-моему, вы обязательно сделаете что-нибудь... преступное! А я привык жить кверху лапками – знаете, как виноватые кутята...

Ш у р а. В чём виноватые?

Т я т и н. Не знаю. В том, что кутята, и – зубов нет, укусить не могут.

А н т о н и н а (входит). Дурак Алёшка страшно больно дёрнул меня за ухо. И деньги отобрал, как жулик! Знаешь, он сопьётся, это – наверное! Мы с ним такие никчемушные, купеческие дети. Тебе – смешно?

Ш у р а. Тоня, – забудь всё плохое, что я тебе говорила о нём!

А н т о н и н а. О Тятине? А – что ты говорила? Я не помню.

Ш у р а. Ну, что он свататься хочет ко мне.

А н т о н и н а. Почему это плохо?

Ш у р а. Из-за денег.

А н т о н и н а. Ах, да! Ну, это – свинство, Тятин!

Ш у р а. Жаль, не слышала ты, как он отвечал на мои вопросные слова.

А н т о н и н а. Варумные слова (warum (нем.) – почему? – Ред.). Помнишь "Варум" Шуберта?

Т я т и н. Разве Шуберта?

А н т о н и н а. Варум очень похоже на птицу марабу, такая мрачная птица... в Африке.

Ш у р а. Что ты сочиняешь?

А н т о н и н а. Я всё больше люблю страшное. Когда страшно, то уже не скучно. Полюбила сидеть в темноте и ждать, что приползёт огромный змей...

Т я т и н (усмехаясь). Это – который был в раю?

А н т о н и н а. Нет, страшнее.

Ш у р а. Ты – занятная. Всегда выдумываешь что-нибудь новое, а все говорят одно и то же: война – Распутин – царица – немцы, война революция...

А н т о н и н а. Ты будешь актрисой или монахиней.

Ш у р а. Монахиней? Ерунда!

А н т о н и н а. Это очень трудно быть монахиней, нужно играть всегда одну роль.

Ш у р а. Я хочу быть кокоткой, как Нана у Золя.

Т я т и н. Вот как вы говорите! Ф-фу!

Ш у р а. Мне – развращать хочется, мстить.

Т я т и н. Кому? За что?

Ш у р а. За то, что я – рыжая, за то, что отец болен... за всё! Вот когда начнётся революция, я развернусь! Увидишь.

А н т о н и н а. Ты веришь, что будет революция?

Ш у р а. Да! Да!

Т я т и н. Революция – будет.

Г л а ф и р а. Шура, приехала мать Мелания, Егор Васильевич хочет принять её здесь.

Ш у р а. Ух – тётка! Бежим ко мне, дети! Тятин, – вы очень уважаете вашего брата?

Т я т и н. Он мне – двоюродный.

Ш у р а. Это не ответ.

Т я т и н. Кажется – родственники вообще мало уважают друг друга.

Ш у р а. Вот это – ответ!

А н т о н и н а. Бросьте говорить о скучном.

Ш у р а. Вы очень смешной, Тятин!

Т я т и н. Ну, что ж делать?

Ш у р а. И одеваетесь вы смешно.

(Ушли. Глафира отпирает дверь, скрытую драпировкой. В дверях, куда ушла молодёжь, – Булычов. Медленно и важно входит игуменья Meлания, с посохом в руке. Глафира стоит, наклоня голову, придерживая драпировку.)

М е л а н и я. Ты всё ещё здесь трёшься, блудодейка? Не выгнали тебя? Ну, скоро выгонят.

Б у л ы ч о в. Ты тогда в монахини возьми её, у неё – деньги есть.

М е л а н и я. А-а, ты – здесь? Ой, Егор, как тебя перевернуло, помилуй бог!

Б у л ы ч о в. Глаха, закрой двери да скажи, чтоб сюда не лезли. Садись... преподобная! Об каких делах поговорим?

М е л а н и я. Не помогают доктора-то? Видишь: господь терпит день, терпит год и век...

Б у л ы ч о в. О господе – после, давай сначала о деле. Я знаю, о деньгах твоих говорить приехала.

М е л а н и я. Деньги не мои, а – обители.

Б у л ы ч о в. Ну – всё едино: обители, обидели, грабители. Тебя чем деньги беспокоят? Боишься – умру – пропадут?

М е л а н и я. Пропасть они – не могут, а не хочу, чтоб в чужие руки попали.

Б у л ы ч о в. Так, вынуть хочешь из дела? Мне – всё равно – вынимай. Но – гляди – проиграешь! Теперь рубли плодятся, как воши на солдатах. А я не так болен, чтобы умереть...

М е л а н и я. Не ведаем ни дня, ни часа, егда приидет смерть. Завещание-то духовное-то написал?

Б у л ы ч о в. Нет!

М е л а н и я. Пора. Напиши! Вдруг – позовёт господь...

Б у л ы ч о в. А зачем я ему?

М е л а н и я. Дерзости свои – оставь! Ты – знаешь, слушать их я не люблю, да и сан мой...

Б у л ы ч о в. А ты – полно, Малаша! Мы друг друга знаем и на глаз и на ощупь. Деньги можешь взять, у Булычова их – много!

М е л а н и я. Вынимать капитал из дела я не желаю, а векселя хочу переписать на Аксинью, вот и – предупреждаю.

Б у л ы ч о в. Так. Ну, это – твоё дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет...

М е л а н и я. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно.

Б у л ы ч о в. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе.

Смолоду много бито, граблено,

Под старость надобно душ`а спасать...

М е л а н и я. Ну... что ж, говори!

Б у л ы ч о в. Ты вот богу служишь днём и ночью, как, примерно, Глафира – мне.

М е л а н и я. Не богохуль! С ума сошёл? Глафира-то как тебе по ночам служит?

Б у л ы ч о в. Рассказать?

М е л а н и я. Не богохуль, говорю! Опомнись!

Б у л ы ч о в. Не рычи! Я же просто говорю, не казёнными молитвами, а человечьими словами. Вот – Глафире ты сказала: скоро её выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это – зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него первый сорт. Конечно, я – грешник, людей обижал и вообще... всячески грешник. Ну – все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.

М е л а н и я. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а пред богом! Люди – не простят, а бог – милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и – спасены!

Б у л ы ч о в. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а – праведник.

М е л а н и я. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты – не глуп, должен понять: господь не допустит – дьявол не соблазнит.

Б у л ы ч о в. Ну – спасибо!

М е л а н и я. Это что ещё?

Б у л ы ч о в. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, – значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон...

М е л а н и я (встала). Слова эти... слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них...

Б у л ы ч о в. А – в чём я ошибся?

М е л а н и я. Еретик! Подумай – что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь – понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя – значит, бог от тебя отрёкся.

Б у л ы ч о в. Отрёкся – а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрёкся? Эх ты... ворона полоротая! Каркаешь, а – без смысла!

М е л а н и я (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй...

Б у л ы ч о в. Молишься день, ночь под колоколами а – кому молишься, сама того не знаешь.

М е л а н и я. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову... В такие дни... Всё разрушается, трон царёв качают злые силы... антихристово время... может – Страшный суд близок...

Б у л ы ч о в. Вспомнила! Страшный суд... Второе пришествие... Эх, ворона! Влетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег – вот что получишь от меня – на! (Показывает кукиш.)

М е л а н и я (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй...

Б у л ы ч о в. Глафира – блудодейка? А – ты? Ты кто?

М е л а н и я. Врёшь... Врёшь... (Вскочила). Мошенник! Издохнешь скоро! Червь!

Б у л ы ч о в. Прочь! Уходи от греха...

М е л а н и я. Змей... Дьявол...

Б у л ы ч о в (один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй...

К с е н и я. Что ты? А Меланья-то где?

Б у л ы ч о в. Улетела.

К с е н и я. Неужто опять поссорились?

Б у л ы ч о в. Ты надолго уселась тут?

К с е н и я. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь?

Б у л ы ч о в. Валяй, валяй, говори!

К с е н и я. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятёк у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько... Дворник Измаил жалуется – полиция одолела его, всё спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день – трактир. Ты что голову повесил?

Б у л ы ч о в. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я – любил в трактире с музыкой сидеть.

К с е н и я. Малаша-то зачем приезжала?

Б у л ы ч о в. Врать, Аксинья, ты – не можешь! Глупа для этого.

К с е н и я. Чего же это я соврала, где?

Б у л ы ч о в. Здесь Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить.

К с е н и я. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты?

Б у л ы ч о в. Ну – ладно! Заткни рот...

(Оживлённо входят Достигаев, Звонцов, Павлин.)

Д о с т и г а е в. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привёз...

К с е н и я. Ты бы лёг, Егор!

Б у л ы ч о в. Ну, слушаю... отец!

П а в л и н. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то – плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать.

Д о с т и г а е в. Нет, протестую! Не-ет!

(Звонцов шепчется с тёщей.)

К с е н и я. Плачет?

Д о с т и г а е в. Кто плачет?

К с е н и я. Игуменья.

Д о с т и г а е в. Что же это она?

Б у л ы ч о в. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай.

Д о с т и г а е в. Интересно, от какой жалости плачет Маланья.

П а в л и н. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его.

Б у л ы ч о в. С лишком двадцать лет способен был.

П а в л и н. Силы человека иссякают от времени.

Б у л ы ч о в. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.

П а в л и н. Это – было. Действительно – радовался народ.

Б у л ы ч о в. Что же такое случилось? Вот и Дума есть... Нет, дело не в царе... а в самом корне...

П а в л и н. Корень – это и есть самодержавие.

Б у л ы ч о в. Каждый сам собой держится... своей силой... Да вот сила-то – где? На войне – не оказалось.

П а в л и н. Дума способствовала разрушению сил.

Е л и з а в е т а (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?

П а в л и н. Ну, что это, какой вопрос.

Е л и з а в е т а. А где мой муж?

П а в л и н. Был здесь.

Е л и з а в е т а. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла. )

Б у л ы ч о в. Отец...

П а в л и н. Что скажете?

Б у л ы ч о в. Всё – отцы. Бог – отец, царь – отец, ты – отец, я отец. А силы у нас – нет. И все живём на смерть. Я – не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.

П а в л и н. Вы, Егор Васильевич, – успокойтесь...

Б у л ы ч о в. А – на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну – успокой... отец! Покажи силу!

П а в л и н. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить... Война – в законе...

Б у л ы ч о в. Брось. Какой это – закон? Это – сказка. Солнце не остановишь. Врёте.

П а в л и н. Роптать – величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.

Б у л ы ч о в. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты – в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился? А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты – покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, – заорёшь, застонешь.

П а в л и н. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи...

Б у л ы ч о в. Брось, Павлин! Ты – человек. Ряса – это краска на тебе, а под ней ты – человек, такой же, как я. Вот доктор говорит – сердце у тебя плохое, ожирело...

П а в л и н. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков...

Б у л ы ч о в. Установлено, да, видно, не крепко.

П а в л и н. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю.

К с е н и я. Егор Васильевич, Мокей пришёл, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает...

Б у л ы ч о в. Ну, спасибо, отец Павлин... за поучение! Я ещё тебя... потревожу. Позови Башкина, Аксинья! Скажи Глафире – пусть каши принесёт. И – померанцевой.

К с е н и я. Нельзя тебе водку...

Б у л ы ч о в. Всё – можно. Ступай! (Оглядывается, усмехаясь бормочет.) Отец... Павлин... Филин... Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму – легче, не всё видно... Ну, что, Мокей?

Б а ш к и н. Как здоровье, Егор Васильевич?

Б у л ы ч о в. Всё лучше. Якова арестовали?

Б а ш к и н. Да, ночью сегодня. Скандал!

Б у л ы ч о в. Одного?

Б а ш к и н. Говорят – часовщика какого-то да учительницу Калмыкову, которая Александре Егоровне уроки давала, кочегара Ерихонова, известный бунтарь. Около десятка будто.

Б у л ы ч о в. Все из тех – долой царя?

Б а ш к и н. У них это... различно: одни царя, а другие – всех богатых, и чтобы рабочие сами управляли государством...

Б у л ы ч о в. Ерунда!

Б а ш к и н. Конечно.

Б у л ы ч о в. Пропьют государство.

Б а ш к и н. Не иначе.

Б у л ы ч о в. Да... А – вдруг – не пропьют?

Б а ш к и н. А что ж им делать без хозяев-то?

Б у л ы ч о в. Верно. Без тебя да без Васьки Достигаева – не проживёшь.

Б а ш к и н. И вы – хозяин...

Б у л ы ч о в. Ну, а как же? И я. Как, говоришь, они поют?

Б а ш к и н (вздохнув). Отречёмся от старого мира...

Б у л ы ч о в. Ну?

Б а ш к и н. Отрясём его прах с наших ног...

Б у л ы ч о в. По словам – на молитву похоже.

Б а ш к и н. Какая же молитва? Ненавидим, дескать, царя... дворец...

Б у л ы ч о в. Вон что! Н-да... черти драповые! (Подумал.) Ну, а тебе чего надо?

(Глафира принесла кашу и водку.)

Б а ш к и н. Мне? Ничего.

Б у л ы ч о в. А зачем пришёл?

Б а ш к и н. Спросить, кого на место Якова поставить.

Б у л ы ч о в. Потапова, Сергея.

Б а ш к и н. Он тоже в этих мыслях – ни бога, ни царя...

Б у л ы ч о в. Тоже?

Б а ш к и н. Позвольте предложить – Мокроусова. Он – очень просится к нам. Человек грамотный, распорядительный.

Г л а ф и р а. Каша простынет.

Б у л ы ч о в. Полицейский? Воряга? Чего же он?

Б а ш к и н. Теперь в полиции опасно служить, многие уходят.

Б у л ы ч о в. Так. Опасно? Ах, крысы... Ладно, пришли Потапова. Завтра утром. Ступай... Глаха – трубач пришёл?

Г л а ф и р а. В кухне сидит.

Б у л ы ч о в. Съем кашу – веди его сюда. Что это – как тихо в доме?

Г л а ф и р а. Наверху все.

Б у л ы ч о в (пьёт водку). Ну – и ладно. Ты что... приуныла?

Г л а ф и р а. Не пей, не вреди себе, не хворай ты! Брось всё, уйди от них. Сожрут они тебя, как черви... заживо сожрут! Уедем... в Сибирь...

Б у л ы ч о в. Пусти, больно...

Г л а ф и р а. В Сибирь уедем, я работать буду... Ну – что ты здесь, зачем? Никто тебя не любит, все – смерти ждут...

Б у л ы ч о в. Перестань, Глаха... Не расстраивай меня. Я всё знаю, всё вижу! Я знаю, кто ты мне... Ты да Шурка, вот это я – нажил, а остальное – меня выжило... Может, ещё выздоровлю... Зови трубача, ну-ко...

Г л а ф и р а. Кашу-то съешьте.

Б у л ы ч о в. Чёрт с ней, с кашей! Шурку позови... (Остался один и жадно пьёт рюмку за рюмкой.)

(Входит Трубач. Он смешной, тощий, жалкий, за плечами – на ремнях большая труба в мешке.)

Т р у б а ч. Здравия желаю вашему степенству.

Б у л ы ч о в (удивлён). Здорово. Садись. Глаха, затвори дверь. Вот какой ты...

Т р у б а ч. Так точно.

Б у л ы ч о в. Н-ну... неказист! Рассказывай, как лечишь?

Т р у б а ч. Лечение моё простое, ваше степенство, только люди привыкли питаться лекарствами из аптеки и не верят мне, так что я деньги вперёд прошу.

Б у л ы ч о в. Это ты неплохо придумал! А вылечиваешь?

Т р у б а ч. Сотни вылечил.

Б у л ы ч о в. Не разбогател, однако.

Т р у б а ч. На добром деле не богатеют.

Б у л ы ч о в. Вон как ты? От каких же болезней вылечиваешь?

Т р у б а ч. Все болезни одинаково происходят по причине дурного воздуха в животе, так что я ото всех лечу...

Б у л ы ч о в (усмехаясь). Храбро! Ну-ко, покажи трубу-то...

Т р у б а ч. Рубль заплатить можете?

Б у л ы ч о в. Рубль? Найдётся. Глаха – есть у тебя? Получи. Дёшево берёшь.

Т р у б а ч. Это – для начала. (Развязал мешок, вытащил басовую трубу.)

(Шура прибежала.)

Б у л ы ч о в. Самовар какой... Шурок, – хорош целитель? А ну-ко, подуй!

(Трубач откашлялся, трубит, не очень громко, кашляет.)

Б у л ы ч о в. Это и – всё?

Т р у б а ч. Четыре раза в сутки по пяти минут, и – готово!

Б у л ы ч о в. Выдыхается человек? Умирает?

Т р у б а ч. Никогда! Сотни вылечил!

Б у л ы ч о в. Так. Ну, а теперь скажи правду; ты – кем себя считаешь – дураком или жуликом?

Т р у б а ч (вздохнув). Вот и вы не верите, как все.

Б у л ы ч о в (посмеиваясь). Ты – не прячь трубу-то! Говори прямо: дурак или жулик? Денег дам!

Ш у р а. Не надо обижать его, папа!

Б у л ы ч о в. Я не обижаю, Шурок! Тебя как звать, лекарь?

Т р у б а ч. Гаврила Увеков...

Б у л ы ч о в. Гаврило? (Смеётся.) Ох, чёрт... Неужто – Гаврило?

Т р у б а ч. Имя очень простое... никто не смеётся!

Б у л ы ч о в. Так – ты кто же: глупый или плут?

Т р у б а ч. Шестнадцать рублей дадите?

Б у л ы ч о в. Глаха, – принеси! В спальне... Почему шестнадцать, Гаврило?

Т р у б а ч. Ошибся! Надо было больше спросить.

Б у л ы ч о в. Значит – глупый ты?

Т р у б а ч. Да нет, я не дурак...

Б у л ы ч о в. Стало быть – жулик?

Т р у б а ч. Да и не жулик... Сами знаете: без обмана – не проживёшь.

Б у л ы ч о в. Вот это – верно! Это, брат, нехорошо, а – верно.

Ш у р а. Разве не стыдно обманывать?

Т р у б а ч. А почему стыдно, если верят?

Б у л ы ч о в (возбуждённо). И это – правильно! Понимаешь, Шурка? Это – правильно! А поп Павлин эдак не скажет! Он – не смеет!

Т р у б а ч. За правду мне прибавить надо. И – вот вам крест! некоторым труба помогает.

Б у л ы ч о в. Верю, – двадцать пять дай ему, Глаха. Давай ещё. Давай все!

Т р у б а ч. Вот уж... покорно благодарю... Может, попробуете трубу-то? Пёс её знает... как она, а ей-богу – действует!

Б у л ы ч о в. Нет, спасибо! Ах, ты, Гаврило, Гаврило! (Смеётся.) Ты... вот что, ты покажи, как она... Ну-ко – действуй! Да – потолще!

(Трубач напряжённо и оглушительно трубит. Глафира смотрит на Булычова тревожно. Шура, зажав уши, смеётся.)

Б у л ы ч о в. Сади во всю силу!

(Вбегают Достигаевы, Звонцовы, Башкин, Ксения.)

В а р в а р а. Что это такое, папаша?

К с е н и я. Егор, что ты ещё затеял?

З в о н ц о в (Трубачу). Ты пьяный?

Б у л ы ч о в. Не тронь! Не смей! Глуши их, Гаврило! Это же Гаврило-архангел конец миру трубит!..

К с е н и я. Ой, ой, помешался...

Б а ш к и н (Звонцову). Вот видите?

Ш у р а. Папа, ты слышишь? Они говорят – с ума сошёл ты! Уходите, трубач, уходите!

Б у л ы ч о в. Не надо! Глуши, Гаврило! Светопреставление! Конец миру... Труби-и!..

Занавес

ТРЕТИЙ АКТ

Столовая. Всё в ней кажется сдвинутым со своих мест. На столе неубранная посуда, самовар, пакеты из магазина, бутылки. В углу чемоданы, один из них разбирает монастырская служка Т а и с ь я в острой шлычке (головной убор – Ред.), около неё – Г л а ф и р а, с подносом в руке. Над столом горит лампа.

Г л а ф и р а. А надолго мать Мелания к нам?

Т а и с ь я. Не знаю я.

Г л а ф и р а. Почему она у себя на подворье не остановилась?

Т а и с ь я. Не знаю.

Г л а ф и р а. Тебе сколько лет?

Т а и с ь я. Девятнадцать.

(Звонцов на лестнице.)

Г л а ф и р а. А ничего не знаешь! Что ты – дикая какая?

Т а и с ь я. Нам с мирскими не велят говорить.

З в о н ц о в. Игуменья пила чай?

Г л а ф и р а. Нет.

З в о н ц о в. Возьми, подогрей самовар, на всякий случай.

(Глафира уходит, взяв самовар.)

З в о н ц о в. Что там вас – солдаты напугали?

Т а и с ь я. Солдаты-с.

З в о н ц о в. Чем же они напугали?

Т а и с ь я. Корову зарезали, пригрозили поджечь монастырь. Простите. (Ушла, унося груду белья.)

В а р в а р а (из прихожей). Слякоть какая! Ты тут с монашенкой беседуешь?

З в о н ц о в. Присутствие игуменьи в нашем доме неудобная штука, знаешь ли?

В а р в а р а. Дом ещё не наш... Что, Тятин согласился?

З в о н ц о в. Тятин – осёл или притворяется честным.

В а р в а р а. Подожди. Кажется, отец кричит... (Слушает у двери в комнату отца.)

З в о н ц о в. Хотя доктора и утверждают, что он – в своем уме, но после этой дурацкой сцены с трубой...

В а р в а р а. Он и не такие сцены разыгрывал, хуже бывало. Между Александрой и Тятиным наладились, кажется, приятельские отношения?

З в о н ц о в. Да, но – ничего хорошего я в этом не вижу. Сестрица твоя хитрая штучка, от неё можно ожидать... весьма серьёзных неприятностей.

В а р в а р а. Жаль, что ты не сообразил этого, когда она кокетничала с тобой. Впрочем, это тебе было приятно.

З в о н ц о в. Кокетничала она со мной, чтобы позлить тебя.

В а р в а р а. Ты огорчён? Ну, Павлин лезет. Повадился!

З в о н ц о в. Духовенства – избыток у нас.

(Входят, споря, Елизавета, Павлин, затем – Mокей.)

П а в л и н. Газеты же, по обыкновению, лгут! Добрый вечер!

Е л и з а в е т а. А я вам говорю, что это неправда!

П а в л и н. Установлено вполне точно: государь отказался от престола не по доброй воле, а под давлением насилия, будучи пойман на дороге на Петроград членами кадетской партии... Да-с!

З в о н ц о в. Что же отсюда следует?

Е л и з а в е т а. Отец Павлин – против революции и за войну, а я против войны! Я хочу в Париж... Довольно воевать! Ты согласна, Варя? Помнишь, как сказал Анри-катр: (Генрих IV (франц.) – Ред.) "Париж лучше войны". Я знаю, что он не так сказал, но – он ошибся.

П а в л и н. Не настаиваю ни на чём, ибо всё колеблется.

В а р в а р а. Нужен мир, мир, отец Павлин! Вы видите, как ведёт себя чернь?

П а в л и н. Ох, вижу! А что наш больной? Как с этой стороны? (Прижимает палец к переносью.)

З в о н ц о в. Доктора не нашли признаков расстройства.

П а в л и н. Это – приятно! Хотя доктора безошибочно находят токмо одни гонорары.

Е л и з а в е т а. Какой вы злой! Варя, Жанна приглашает нас ужинать.

Б а ш к и н. Арестованных выпустили, а полиция страдает.

П а в л и н. Да, да... Удивительно! Чего хорошего ожидаете вы от событий, Андрей Петрович, а?

З в о н ц о в. Общественные силы организуются закономерно и скоро скажут своё слово. Под общественными силами я разумею людей, которые обладают прочным экономическим...

В а р в а р а. Слушай-ко, Жанна приглашает нас... (Отводит его в сторону, шепчет.)

З в о н ц о в. Ну, знаешь, это меня ставит не очень удобно! С одной стороны – игуменья, с другой – кокотка...

В а р в а р а. Да – тише ты!

Б а ш к и н. Андрей Петрович, тут – Мокроусов, – знаете, помощник пристава?

З в о н ц о в. Да. Что ему надо?

Б а ш к и н. Он службу бросает по причине опасности и просится к нам, в лес.

З в о н ц о в. Удобно ли это?

В а р в а р а. Подожди, Андрей...

Б а ш к и н. Очень удобно. Лаптев теперь загнёт хвост и бунтовать будет. Донат – сами знаете – человек неподходящий и тоже сектант, всё о законе правды бормочет, а уж какая тут правда, когда... сами видите!

З в о н ц о в. Ну, это чепуха! Мы присутствуем именно при начале торжества правды...

В а р в а р а. Да подожди же, Андрей.

З в о н ц о в. И справедливости.

В а р в а р а. Вы чего хотите, Мокей?

Б а ш к и н. Я – чтобы нанять Мокроусова. Егор Васильевичу я предлагал.

В а р в а р а. Что же он?

(Звонцов, нахмурясь, отошёл прочь.)

Б а ш к и н. Определённо не высказался.

В а р в а р а. Возьмите Мокроусова.

Б а ш к и н. Может – взглянете на него?

В а р в а р а. Зачем же?

Б а ш к и н. Для знакомства. Он – здесь.

В а р в а р а. Ну, хорошо...

(Башкин идёт в прихожую. Варвара пишет что-то в записной книжке. Башкин возвращается с Мокроусовым; это – человечек круглолицый, брови удивлённо подняты, на лице – улыбочка, но кажется, что хочет крепко выругаться. В полицейской форме, на боку – револьвер, шаркает ножкой.)

М о к р о у с о в. Честь имею представиться. Глубоко благодарен за честь служить.

В а р в а р а. Очень рада. Вы даже в форме, а я слышала, что полицию разоружают.

М о к р о у с о в. Совершенно верно, в естественном виде нам по улице ходить опасно, так что я – в штатском пальто, хотя при оружии. Но сейчас, по случаю возбуждения неосновательных надежд, чернь несколько приутихла, и потому... без шашки.

В а р в а р а. Когда вы думаете начать службу у нас?

М о к р о у с о в. Мысленно – я уже давно покорный ваш слуга. В лес готов отправиться хоть завтра, я одинок и...

В а р в а р а. Вы думаете, надолго это – этот бунт?

М о к р о у с о в. Полагаю – на всё лето. Потом наступят дожди, морозы, и шляться по улицам будет неудобно.

В а р в а р а (усмехаясь). Только на лето? Едва ли революция зависит от погоды.

М о к р о у с о в. Помилуйте! А как же! Зима – охлаждает.

В а р в а р а (усмехаясь). Вы – оптимист.

М о к р о у с о в. Полиция – вообще оптимисты.

В а р в а р а. Вот как!

М о к р о у с о в. Именно-с. Это от сознания силы-с.

В а р в а р а. Вы служили в армии?

М о к р о у с о в. Так точно. В бузулукском резервном батальоне, имею чин подпоручика.

В а р в а р а (подавая руку). Ну, желаю вам всего хорошего.

М о к р о у с о в (целуя руку). Сердечно тронут. (Ушёл, пятясь задом, притоптывая.)

В а р в а р а (Башкину). Кажется, он – дурак?

Б а ш к и н. Это – не грех. Умники-то – вон они как... Им дай волю, так они землю наизнанку вывернут... Как – вроде – карман.

П а в л и н (Башкину, Елизавете). Духовенству обязательно нужно дать право свободной проповеди, иначе – ничего не получится!

(Глафира, Шура выводят под руки Булычова. Все замолчали, смотря на него; он хмурится.)

Б у л ы ч о в. Ну? Что молчите? Бормотали, бормотали...

П а в л и н. Поражены внезапностью...