Текст книги "Bacca Железнова (второй вариант)"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Горький Максим
Вacca Железнова (второй вариант)
А.М.Горький
Вacca Железнова. Второй вариант
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
В а с с а Б о р и с о в н а – лет 42, кажется – моложе.
С е р г е й П е т р о в и ч – 60 лет, был капитаном, плавал в Чёрном море, потом служил на речных пароходах.
П р о х о р Б о р и с о в и ч Х р а п о в – 57 лет, брат Вассы.
Н а т а л ь я – 18 лет |
Л ю д м и л а – 16 лет | дочери Вассы.
Р а ш е л ь – сноха, под 30 лет.
А н н а О н о ш е н к о в а – за 30 лет, секретарша и наперсница Вассы.
М е л ь н и к о в – член окружного суда.
Е в г е н и й – сын его.
Г у р и й К р о т к и х – управляющий пароходством.
Л и з а |
П о л я | горничные.
П я т ё р к и н – лет 27-30, бывший солдат и матрос речного пароходства, на голове у него – чалма густых, жёстких волос, холёные усы.
ПЕРВЫЙ АКТ
Большая комната, угол дома; здесь Васса прожила лет десять и проводит большую часть дня. Большой рабочий стол, перед ним лёгкое кресло с жёстким сиденьем, несгораемый шкаф, на стене обширная, ярко раскрашенная карта верхнего и среднего течения Волги – от Рыбинска до Казани; под картой широкая тахта покрыта ковром, на ней груда подушек; среди комнаты небольшой овальный стол, стулья с высокими спинками; двойные стеклянные двери на террасу в сад, два окна – тоже в сад. Большое кожаное кресло, на подоконниках – герань, в простенке между окнами на полу в кадке – лавровое дерево. Маленькая полка, на ней – серебряный жбан, такие же позолоченные ковшички. Около тахты дверь в спальную, перед столом – дверь в другие комнаты. Утро. Через дверь и окна комната очень весело освещена солнцем конца марта. Вообще комната очень просторная, светлая, весёлая. Входят В а с с а, К р о т к и х.
В а с с а. Три с полтиной за тысячу пудов – тридцать пять сотых копейки с пуда, это, конечно, маловато для грузчиков товаро-пассажирских пароходств – им приходится таскать грузы и за двадцать сажен и дальше. Вырабатывают они в среднем целковый в сутки, а едят много и без мяса – не живут. Вот вам бы на это обратить внимание, статеечку в газеты заказать, найти человечка, чтобы с грузчиками потолковал. Найдёте такого?
К р о т к и х (весело). Найдём!
В а с с а. Ну вот! Надобно крупные пароходства прижать, а наше хозяйство – мелкое, и груз – мелкий, у нас свои матросы перебрасывают его с парохода на пристань, грузчиками пользуемся изредка, как вы знаете.
К р о т к и х. Это не совсем так. Матросам два рубля с тысячи – мало!
В а с с а. А за что больше-то? Вот вы устройте, чтоб "Кавказ-Меркурий" и прочие до пятишницы с тысячи пудов цену подняли, тогда наши пароходики охотнее грузиться будут, ну и мы прибавим матросам. Так-то! Уж извините, записочку эту вашу я бракую.
К р о т к и х (морщится). Видите ли, Васса Борисовна...
В а с с а. А вот вы потолковали бы с гончарами, с мелкими мельниками, вообще – с кустарщиной, сделали бы им уступочку, чтобы они нам грузы давали, вот это полезно было бы...
К р о т к и х (не без гордости). Прошлый год кончили хорошо, прибыль солидная!
В а с с а. Что же это: всё хорошо да хорошо? Надобно ещё лучше, а то скучно жить будет всё только в хорошем. Ну, будьте здоровы! На меня дела плывут.
(Кротких молча кланяется, уходит.)
В а с с а (прислушивается). Анюта!
(Входит Анна.)
В а с с а. На-ка вот, сними копии живенько! Ворчит Гурий?
А н н а. Да, недоволен.
В а с с а. Что сказал?
А н н а. Не разобрала. Что-то о консерватизме.
В а с с а. Конечно. Социалист, видишь ли! А ему социализм, как Прохору – бог: по привычке молится, а душой – не верит. Ты краснобайству его не верь... О чём вчера беседовали?
А н н а. Рассказывал о сотрудничестве немецких социалистов с королём ихним.
В а с с а. Гляди, как бы он тебе брюхо не натискал социализмом своим.
А н н а. Нет, уж я выучена! Он за Натальей Сергеевной ухаживает.
В а с с а. Знаю. Ну, Натка не глупа.
А н н а. Он и за Людочкой...
В а с с а. Видишь, какой... разносторонний. (Звонок по телефону.) Да, я. Пожалуйста. Жду. Это квартирант – Мельников. (Отпускает её движением руки. Стоит у стола, раздумывая, перебирая бумаги и переставляя вещи, хмурится, глядя вперёд.)
М е л ь н и к о в (из комнаты Анны). Доброе утро, многоуважаемая.
В а с с а. Спасибо. Притворите дверь. Садитесь. Ну, что?
М е л ь н и к о в. Новости невесёлые. Предварительное следствие закончено, поступило прокурору. Следователь уверяет, что смягчил как только мог.
В а с с а. За три-то тысячи мог бы и совсем смягчить.
М е л ь н и к о в. Невозможно. Я читал показание этой бабы-сводни, она там пооткровенничала, как на исповеди.
В а с с а. Значит, суд будет?
М е л ь н и к о в. Неизбежно.
В а с с а. Наказанье-то какое?
М е л ь н и к о в. Возможно – каторжные работы.
В а с с а. Как это называется у вас?
М е л ь н и к о в. Что именно?
В а с с а. Баловство это... с детями?
М е л ь н и к о в. Растление...
В а с с а. И слово какое-то... липкое! Теперь – что будет?
М е л ь н и к о в. Прокурор составит обвинительный акт, вручат акт обвиняемому, арестуют его.
В а с с а. Всех троих? И сводню?
М е л ь н и к о в. Конечно.
В а с с а. А прокурор может ещё... смягчить?
М е л ь н и к о в. Прокурор – может. Но наш метит на высокую карьеру и едва ли решится. Хотя есть слух, что со стороны соучастников... деяния хлопочут.
В а с с а. Ага! Нуте-ка, давайте похлопочем и мы. Попытайтесь, прошу вас. Предложите прокурору сделку, чтобы не заводил шума. Мне нужно похерить это дело, совсем похерить! У меня – дочери.
М е л ь н и к о в. Васса Борисовна, при всём моём уважении к вам и при всей благодарности за великодушие ваше...
В а с с а. Вы – короче! О благодарности будем говорить, когда кончим дело это мирно и прилично. Действуйте.
М е л ь н и к о в. Я – совершенно не в состоянии... Не могу.
В а с с а. Имейте в виду – мне денег не жалко... на этот случай! Удастся – векселя ваши возвращаю вам. Могу добавить ещё тысячи полторы. Будет пять. Довольно?
М е л ь н и к о в. Да, но... всё-таки я...
В а с с а. А вы – смелее!
М е л ь н и к о в. Лучше, если бы вы сами...
В а с с а. Ну, это слишком жирно будет для прокурора, чтоб я ему кланялась. Платить – согласна, а кланяться – нет! К тому же я – человек грубый, прямой. У меня – не выйдет. Вы сегодня же, пожалуйста! Потом позвоните и скажите цифру. Желаю успеха. Ну-с?
М е л ь н и к о в. Разрешите откланяться... Спешу в суд.
В а с с а. Да, да, спешите! (Сидит, закрыв глаза. Выдвинула ящик стола, чего-то ищет. Нашла коробочку, рассматривает содержимое, помешивая его вставкой пера. Шум за дверями. Быстро спрятала коробочку в карман. Входит Людмила.)
Л ю д м и л а. Здравствуй; мама Вася! Милый мой, удивительный сон видела я, удивительно красивый...
В а с с а (целуя её). Для тебя, Людок, и явь хороша.
Л ю д м и л а. Нет, послушай...
В а с с а. За обедом расскажешь.
Л ю д м и л а. Там Натка смеяться будет, или ещё кто помешает, или я забуду. Сны ужасно легко забываются. Ты здесь послушай.
В а с с а. Нет, Людок, иди! И пришли мне Лизу живенько.
Л ю д м и л а. Ах, боже мой! Какая ты сегодня недобрая!
В а с с а (одна, ворчит). Недобрая... Эх, дурочка... (Лиза пришла.) Брат жалуется, что ты не слушаешь его, замки не смазала.
Л и з а. Васса Борисовна, не успеваю я. Одна для всех, на весь дом... Трудно мне! Дайте помощницу, девчоночку какую-нибудь...
В а с с а. Этого – не жди! Терпеть не могу лишних людей в доме. Тебе помогают барышни. Получаешь – хорошо, старайся. Меньше спи. Брат – дома?
Л и з а. Нет.
В а с с а. Сергея Петровича позови ко мне.
(Стоит среди комнаты, думает, щёлкает пальцами, щупает карман. Железнов – в халате, растрёпанные курчавые волосы, щёки, подбородок давно не бриты, толстые седые усы.)
В а с с а. Только что встал или спать собираешься?
Ж е л е з н о в. Что тебе надо?
В а с с а (плотно притворяя дверь в комнату Анны Оношенковой). Не кричи. Не страшен.
(Железнов возвращается к двери.)
В а с с а (обошла его, притворила и эту дверь). Обвинение твоё утвердил прокурор.
Ж е л е з н о в (схватился за спинку стула). Не верю! Врёшь.
В а с с а (спокойно). Утвердил.
Ж е л е з н о в. Я ему, подлецу, девять тысяч в карты проиграл. Я намекал ему... Ещё одиннадцать дал бы...
В а с с а. На днях получишь обвинительный акт, после этого арестуют тебя, в тюрьму запрут.
Ж е л е з н о в. Пожадничала ты, пожадничала! Мало следователю дала. И Мельникову, видно, мало. Сколько дала, скажи?
В а с с а. За растление детей полагается каторга.
Ж е л е з н о в (сел, мотает головой, говорит глухо). А ты – рада?
В а с с а. У тебя дочери – невесты. Каково для них будет, когда тебя в каторгу пошлют? Кто, порядочный, замуж их возьмёт? У тебя внук есть, скоро ему пять лет минет. Лучше бы тебе, Сергей, человека убить, чем пакости эти содеять!
Ж е л е з н о в. Тебя убить следовало, вот что! Убить, жестокое сердце твоё вырвать, собакам бросить. Замотала ты меня, запутала. Ты...
В а с с а. Не ври, Сергей, это тебе не поможет. И – кому врёшь? Самому себе. Не ври, противно слушать. (Подошла к мужу, упёрлась ладонью в лоб его, подняла голову, смотрит в лицо.) Прошу тебя, не доводи дело до суда, не позорь семью. Мало о чём просила я тебя за всю мою жизнь с тобой, за тяжёлую, постыдную жизнь с пьяницей, с распутником. И сейчас прошу не за себя – за детей.
Ж е л е з н о в (в страхе). Что ты хочешь, что тебе надо? Что?
В а с с а. Ты знаешь.
Ж е л е з н о в. Не быть этому! Нет...
В а с с а. Хочешь, на колени встану? Я! Перед тобой!
Ж е л е з н о в. Отойди. Пусти! (Пробует встать.)
В а с с а (нажала руками плечи его, втиснула в кресло). Прими порошок.
Ж е л е з н о в. Уйди...
В а с с а. Подумай – тебе придётся сидеть в тюрьме, потом – весь город соберётся в суд смотреть на тебя, после того ты будешь долго умирать арестантом, каторжником, в позоре, в тоске – страшно и стыдно умирать будешь! А тут – сразу, без боли, без стыда. Сердце остановится, и – как уснёшь.
Ж е л е з н о в. Прочь... иди! Пускай судят. Всё равно.
В а с с а. А – дети? А – позор?
Ж е л е з н о в. В монастырь попрошусь. Пускай постригут. В схимники. Под землёй жить буду, а – буду!
В а с с а. Глупости говоришь. Прими порошок!
Ж е л е з н о в (встаёт). Не... не приму. Ничего от тебя не приму...
В а с с а. Прими добровольно.
Ж е л е з н о в. А то – что? Отравишь?
В а с с а. Сергей, вспомни о дочерях! Им жить надо. За пакости отцов дети не платят.
Ж е л е з н о в. А за матерей?
В а с с а. Бессмысленное сказал. Пойми, Сергей, я на суде молчать не стану. Я расскажу, как ты привозил в мой дом гулящих девок, как распутничал с ними, показывал гулящим-то Наталью с Людой, скажу, как учил их вино пить...
Ж е л е з н о в. Врёшь! Это Прохор, брат твой, учил, Прохор.
В а с с а. Людмилку напугал, и оттого она вроде слабоумной, учиться не может, ни к чему не способна.
Ж е л е з н о в. А Наталья – вся в тебя, вся!
В а с с а. Так вот знай: всё скажу суду и людям!
Ж е л е з н о в (встал, рычит). Отойди! Страшно глядеть на тебя. Пусти. (Оттолкнул её, идёт к двери.)
В а с с а (за ним). Прими порошок, Сергей...
Ж е л е з н о в. Нет! (Вышли. В двери – Лиза, в руках её – поднос, на нём несколько штук разнообразных замков. За нею – Прохор Храпов с большим амбарным замком в руке.)
П р о х о р (угрюмо). Из-за чего грызлись?
Л и з а. Не знаю. Слышала только, что она уговаривала его порошок принять.
П р о х о р. Какой порошок?
Л и з а. Наверное – лекарство.
П р о х о р. Какое лекарство?
Л и з а. Откуда мне знать – какое?
П р о х о р. Ну, и дура! Сергею никаких лекарств не требуется. Он здоров, как верблюд. Мы с ним до четырёх утра, всю ночь девятку ловили и коньяком питались.
Л и з а. Содовый порошок, может быть.
П р о х о р. Ещё раз – дура! Коньяк соды не требует. Чего торчишь? Поставь замки на стол. Ничего не видишь, не знаешь. За что тебе подарки дарю?
Л и з а. Подарили вы мне! Скоро всем виден будет подарок ваш.
П р о х о р. Лучше – я, чем Пятёркин. Передвинь кожаное кресло, от солнца кожа портится, а ему шестьдесят пять рублей цена.
Л и з а. Солнцу?
П р о х о р. Креслу, подарок мой сестре. Солнце ничего не стоит. Погоди-ка! Ты что это? Шутки шутить? Ты не забывайся однако! Солнцу! Избаловала тебя сестра, как старая девка – кошку. Ступай к чертям! (Разглядывает бумаги на столе, чихает. Поёт на "шестый глас" (церковное песнопение – Ред.)
Под вечер осенью ненастной
В пустынных дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала...
Н а т а л ь я (входит). Какой хороший день...
П р о х о р. Ещё ничего не известно, день только начался. Ты что росомахой такой бегаешь? Не причёсана... растрёпа!
Н а т а л ь я. Знаешь – решили судить отца.
П р о х о р (испуганно). Кто сказал?
Н а т а л ь я. Евгений Мельников.
П р о х о р (сел). Ах, чёрт... Не отвертелся, капитан. Вот те и Железновы! Вот те и Храповы, старинна честн`ая фамилия! Дожили! Довёл капитан наше судно. Ой, будет срама! По смерть всем нам срама хватит.
Н а т а л ь я. Может, оправдают?
П р о х о р. Не в этом дело! Дело в суде, в позоре. И, наверное, засудят. Теперь такая мода: ежели богат, значит – виноват. Несчастные люди – богатые! Ты пойми – не столько капитана Железнова судить будут, сколько нас, Храповых.
Н а т а л ь я. Ничего нельзя сделать?
П р о х о р. В Америку бежать, куда все жулики скрываются.
Н а т а л ь я. А – подкупить суд?
П р о х о р. Делали. Сестра не одну тысячу посеяла, чтобы скандал этот погасить. Полиции дано, следователю – дано. Не вышло, значит. Теперь мне городским головой – не быть, тебе с Людмилой женихов своего круга – не найти, даже и с приданым вашим. Запачкал вас папаша – сукин сын, проходимец! Эх, идиётка...
Н а т а л ь я. Мать?
П р о х о р. Ну да.
Н а т а л ь я. Она – не идиотка.
П р о х о р. А на кой чёрт лезла замуж за капитана этого? Почти на двадцать лет старше её.
Н а т а л ь я. Вы уговаривали. Он приятель ваш.
П р о х о р. Я, я? Я – человек... не от мира сего! Да, я добродушный. Артист в натуре. Я, молодой, мечтал в оперетке комиков играть. А он... по морям плавал! Эка важность! Мало ли дерьма по морям-то плавает!
Н а т а л ь я. Она его любила?
П р о х о р. А поди ты к чёрту! Это не любовь, ежели от своего стада девка отбивается. Это – безумство! Ежели дворяне на цыганках, на актрисах женились – это нашему сословию не пример, не указ!
В а с с а. Кто это тебе не указ?
П р о х о р. Мы тут с Натальей...
В а с с а. Вижу, что тут и с Натальей.
П р о х о р. Как Сергей-то?
В а с с а. Ничего. На сердце жалуется. Ната, скажи, чтоб чаю дали мне.
Н а т а л ь я. Сказали бы прямо, что мешаю...
В а с с а. Да. И – мешаешь. А чай я ещё не пила. Ты чего кричал?
П р о х о р. Закричишь! Суд-то не удалось отвести.
В а с с а. С девицами подожди говорить об этом. Сама скажу.
П р о х о р. Наталья знает. Она и сказала мне.
В а с с а. А ей – кто?
(Людмила тихонько входит.)
П р о х о р. Сын Мельникова. Напрасно девицы принимают его.
Л ю д м и л а. Он интересный, а нам – скучно! Подруги всё хворают, не ходят к нам.
В а с с а. Ты, Люда, поди-ка помоги Лизе убраться в комнатах.
Л ю д м и л а. Я хочу с тобой побыть. Что ты меня всё толкаешь куда-нибудь?
В а с с а. Дела, Людок, хозяйство.
Л ю д м и л а. Хозяйство, хозяйство! А для дочери и нет время, ни минутки!
В а с с а. Вот, буду чай пить – придёшь, поговорим, а теперь – иди!
Л ю д м и л а. Плакать хочется от этого. Я ведь знаю – ты будешь дядю Прохора ругать за то, что он папу распутным зовёт, знаю!
В а с с а (гладя голову дочери, провожает её к двери). Распутный, это... не обида. Распутный – распутывает. Кто-нибудь напутал, а он распутывает. Вот я – всю жизнь распутываю путаницы разные...
Л ю д м и л а. Это ты шутишь! Я ведь знаю, что такое распутный! Вот дядя Прохор.
(Васса хочет закрыть дверь за ней – не удалось.)
Л ю д м и л а (выскользнув из-под руки матери). Распутный. Лизу беременной сделал. Папу ругает, не любит его.
П р о х о р. Сочиняешь! А вообще старики на любовь скупы.
Л ю д м и л а. И ты, мама, не любишь?
В а с с а. Ну полно, полно!
Л ю д м и л а. Почему не любишь? Дядя – тоже пьяница, так его любишь... Пьянство – болезнь. Женя Мельников...
П р о х о р. Источник премудрости... к чёрту!
Л ю д м и л а. Вроде... колик, какая-то...
(Лиза вносит маленький самовар, за ней – Наталья с подносом посуды. Васса, обняв дочь, ходит по комнате, как бы прислушиваясь к чему-то. Возбуждена, но скрывает возбуждение. Остановилась, рассматривает замки.)
В а с с а (брату). Всё ещё балуешься, не надоело?
П р о х о р. Баловство недорогое. А может быть, и не баловство?
В а с с а. Ну, а что же?
П р о х о р. Да – как знать? Никто замки старые не собирает, а я собираю. И выходит, что среди тысяч рыжих один я – брюнет. Н-да. Замок это вещь! Всё – на замках, всё – заперто. Не научились бы запирать имущество, так его бы и не было. Без узды – коня не освоишь.
В а с с а. Ишь ты как! Даже не глупо. Наталья, разливай чай.
П р о х о р (следит за ней). Ты говоришь, зря деньги трачу, а я вот за этот амбарный замок семь целковых дал, так мне за него уже двадцать пять дают. Соберу тысячу замков – продам в музей... тысяч за двадцать.
В а с с а. Ну ладно, ладно! Дай бог нашему теляти волка поймати. (Людмиле неожиданно и громко.) Отца полюбила я, когда мне ещё не минуло пятнадцати лет. В шестнадцать – обвенчались. Да. А в семнадцать, когда была беременна Фёдором, за чаем в троицын день – девичий праздник – облила мужу сапог сливками. Он заставил меня сливки языком слизать с сапога. Слизала. При чужих людях. А нашу фамилию Храповых – люди не любили.
Л ю д м и л а. Ой, Вася! Зачем ты рассказала?
(Наталья всё время следит из-за самовара за матерью.)
В а с с а. Он – весёлый был. Забавник.
Л ю д м и л а. Шутил?
В а с с а. Наталья, помнишь, как ты коловоротом дырку в переборке просверлила и забавами отца любовалась?
Н а т а л ь я. Помню.
В а с с а. А потом прибежала ко мне, в слезах, и кричала: "Прогони их, прогони!"
Н а т а л ь я. Помню. Это вы домашний суд устраиваете?
П р о х о р. Ох, язва какая!
В а с с а. Значит – помнишь, Наталья? Это – хорошо! Без памяти нельзя жить. Родила я девять человек, осталось – трое. Один родился – мёртвый, две девочки – до года не выжили, мальчики – до пяти, а один – семи лет помер. Так-то, дочери! Рассказала я это для того, чтобы вы замуж не торопились.
Л ю д м и л а. Ты никогда не рассказывала... так.
В а с с а. Времени не было.
Л ю д м и л а. Почему все помирали, а мы живы?
В а с с а. Такое уж ваше... счастье. А помирали оттого, что родились слабые, а слабые родились потому, что отец пил много и бил меня часто. Дядя Прохор знает это.
П р о х о р. Н-да, бивал! Это – было. Приходилось мне отнимать её из капитановых рук. Он людей бить на матросах учился, так что бил... основательно!
Л ю д м и л а. А ты почему не женатый?
П р о х о р. Я – был. В оперетке одной поётся:
Жениться нам весьма легко,
Но трудно жить вдвоём...
Л ю д м и л а. У тебя все песни на один мотив.
П р о х о р. Так проще, лучше слова помнишь. Я с женой четыре года жил. Больше – не решился. Спокойнее жить одному – сам себе хозяин. Зачем свои лошади, когда лихачи есть?
Н а т а л ь я. Фёдор будет жить с нами?
В а с с а. Вылечится – будет, конечно.
Н а т а л ь я. И – Рашель?
В а с с а. Ну... а как же? Жена.
Л ю д м и л а. Какая хорошая она, Рашель!
Н а т а л ь я. После суда над отцом – будут жить?
В а с с а (вспыхнув). Много спрашиваешь, Наталья! И любопытство твоё нехорошее.
Л ю д м и л а. Не сердись, не надо!
Л и з а (испуганно). Васса Борисовна... Сергей. Петрович...
В а с с а (как будто пошатнулась, но спокойно). Что? Зовёт?
Л и з а. Они, кажется, померли...
В а с с а (сердито). С ума сошла! (Быстро ушла. Людмила за ней. Наталья встала на ноги, смотрит на дядю, он – растерянно – на неё.)
П р о х о р. Даже... ноги трясутся! Иди, Натка, иди! Что там... такое?
Н а т а л ь я. Если помер, значит, судить некого?
П р о х о р. Ид-ди, говорю! (Остался один, пьёт холодный чай. Бормочет.) Вот так... чёрт! Ух...
Л и з а (вбегает, говорит испуганно, вполголоса). Прохор Борисыч, как же это? Он совсем здоровый был...
П р о х о р. Что – как же? Был и – нет! И может, это обморок?
Л и з а. Совсем здоровый... Прохор Борисыч... давеча, порошок-то...
П р о х о р (ошеломлённый). Что-о? Это ты... (В ярости схватил её за горло, трясёт.) Если ты, дикая рожа, не забудешь... если ты... ах ты, змея! Что выдумала, а? Как ты смеешь? (Оттолкнул её, отирает пот с лысины.)
Л и з а. Вы же сами приказали всё говорить вам...
П р о х о р. Что говорить? Что видела, слышала, о том – говори! А что ты, видела? Ты – выдумала! Вы-ду-ма-ла, а не видела. Пошла вон, идиётка! Я те всыплю... порошок! Слово это забудь...
(Выгнал. Мечется по комнате, подходит к двери, и как будто не может шагнуть дальше. Входят Васса, Людмила, за ними Пятёркин.)
П р о х о р. Что, Вася, как? Действительно?
В а с с а. Да. Кончился.
Л ю д м и л а. Мама, я возьму лавр?
В а с с а. Да, бери.
(Пятёркин выкатывает кадку с лавром. Людмила взяла с подоконников цветы, уходит, тотчас возвращается.)
П р о х о р. Удивительно, как это он? Вполне... здоров был. Мы с ним до четырёх утра...
В а с с а. Коньяк пили.
П р о х о р. Верно. Мне сейчас вот Лизавета сказала – порошок ты ему...
В а с с а. На изжогу жаловался. Соды попросил.
П р о х о р (обрадовался). Сода? Ага!
Л ю д м и л а. Дядя Прохор, ты ужасный! Папа скончался, а ты улыбаешься... Что это?
П р о х о р. Ничего, Людок...
В а с с а (у телефона). Шесть – пятьдесят три. Да. Спасибо. Кто? Вы, Яков Львович? Пожалуйте к нам. Нет, сейчас, немедля. Да, Сергей Петрович скончался. Нет, был вполне здоров. В одночасье. Никто не видел как... Пожалуйста.
П р о х о р (тихо, с восхищением). Богатырь ты, Васса, ей-богу!
В а с с а (изумлённо). Это что ещё, что ты плетёшь? Опомнись! Дурак...
Занавес
ВТОРОЙ АКТ
Через несколько месяцев. Та же весёлая комната. В а с с а – сидит в кожаном кресле. На тахте – Л ю д м и л а, Н а т а л ь я, А н н а, Евгений М е л ь н и к о в. Отпили чай, самовар и посуда ещё не убраны. Вечер, горит огонь, но в комнате мягкий сумрак. В саду луна, чёрные деревья.
В а с с а. Ну вот, рассказала я вам старинные свадебные обряды, рассказала, как в старину мужья с жёнами жили...
А н н а (тихо). Страшно жили.
Н а т а л ь я. И глупо очень.
Л ю д м и л а. А почему люди несчастны, Вася?
Е в г е н и й. По глупости и несчастны.
В а с с а. Почему несчастны – я не знаю, Людка. Вот Онегин с Натальей знают – по глупости. Но говорят – да я и сама видела – умные-то несчастней дураков.
Е в г е н и й. Если принять, что богатые умнее бедных...
В а с с а. Богатые, конечно, умнее, а живут дрянно и скудно. И никогда богатый не веселится так от души, как бедный.
А н н а. Это верно.
Н а т а л ь я. Значит, нужно жить в бедности.
В а с с а. Вот, вот. Именно – так. Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте, ты – полковой дамой, есть такие. Приданого я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведёте на эти же деньги, да...
Н а т а л ь я. Я детей родить не стану. Зачем несчастных увеличивать?
В а с с а. Это, конечно, умно. Зачем, в самом деле? Так вот, Онегин, впереди-то у тебя сорок целковых и денщик, каждый день будет котлеты жарить из дешёвого мяса с жилами.
Е в г е н и й (мрачно). Я, может быть, во флот перейду...
Л ю д м и л а. Я тоже не пойду замуж, страшно очень! Я лучше путешествовать буду, ботанические сады смотреть, оранжереи, альпийские луга...
Н а т а л ь я. Всё это переделать надо – браки, всю жизнь, всё!
В а с с а. Вот и займись, переделай. Гурий Кротких научит, с чего начать.
Н а т а л ь я. Я без него знаю – с революции!
В а с с а. Революция вспыхнула да и прогорела – один дым остался.
А н н а. Это вы – про Государственную думу?
В а с с а. Ну хоть про неё. Там головни-то шипят. Сырое дерево горит туго. А Гурий Кротких – научит. Он за двести целковых в месяц меня хозяйствовать учит, а тебя рублей за пятнадцать будет учить революцию делать. Полтина за урок. Пришёл ко мне служить – штаны были мятые, а недавно, в театре, гляжу – на жене его золотишко кое-какое блестит. Так-то, девицы! В матросы, значит, Онегин?
Е в г е н и й. Это не решено. И почему вы зовёте меня Онегиным?
В а с с а. Решай. Тебе пора юнкером быть, а ты всё ещё кадет. А Онегиным я тебя называю...
Н а т а л ь я. Он не похож на Онегина.
В а с с а. Разве? А такой же – надутый... Ну, ладно! Конечно, тебе, Ната, лучше знать, на кого он похож.
Н а т а л ь я. Ни на кого.
В а с с а. Из людей?
Е в г е н и й (обиженно). Я совершенно не понимаю, когда вы шутите, когда говорите серьёзно. Странная манера!
В а с с а. А ты не сердись, не обижайся, ты – понимай. Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: "Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует".
Е в г е н и й. Не вижу в этом ничего... интересного.
Н а т а л ь я. Мать любит дразнить людей.
В а с с а. В этом грешна. Я людям – недруг.
Л ю д м и л а. Неверно это, Вася!
В а с с а. Нет, верно. Недруг. Ну, ладно! Поговорили, поб`аяли идите-ка, девушки, к себе, а я поработаю... по хозяйству. Ты, Анна, останься. Ну, пошли, пошли! За ужином увидимся. (Анне.) Ну что, верно вписался отец Евгения в "Союз русского народа"?
А н н а. Верно.
В а с с а. Это он, дурак, из-за сына. Женьку-то хотят выгнать из кадетского корпуса. Боюсь, испортит мне девку хлыщ этот.
А н н а. По-моему, Наташа от скуки занимается им.
В а с с а. Злым – скука не знакома.
А н н а. После смерти Сергея Петровича она очень мрачная стала. И, конечно, слухи эти...
В а с с а. А слухи живут?
А н н а. Да.
В а с с а. А ты слухам – веришь?
А н н а. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять почему? Такая славная. Жила у вас с детства, все любили её.
В а с с а. Это Прохорово дело. Он её чем-то запугал.
А н н а. Она жила с ним?..
В а с с а. Заставил. А разве не верят, что Лизавета в бане угорела?
А н н а. Не многие верят.
(Поля входит.)
В а с с а. Чего тебе надо? Ну, чего мнёшься? Говори.
П о л я (негромко). Там женщина.
В а с с а. Какая? В эту пору?
П о л я. Трудное имя... Моисеевна.
В а с с а. Кто-о? (Быстро идёт, остановилась. Анне.) Не говори ничего девицам, я им сюрприз сделаю. Не пускай ко мне никого. (Поле.) Убери самовар, вскипяти маленький. (Ушла.)
А н н а. Ну как – привыкаешь?
П о л я. Трудно. Я думала, что мне только девицам служить, а у хозяйки своя будет горничная. Прохору Борисовичу – лакея надо, я за ним ухаживать не могу.
А н н а. Пристаёт?
П о л я. Такой бесстыдник – невозможный! Вот сейчас гуляет в одной нижней рубахе и поёт, поёт всё одно какое-то. Вчера все уже легли спать, а он гремит железом и поёт. Такая тоска от него. Что это он, Анна Васильевна?
А н н а. Ненормальный. Алкоголик, то есть пьяница.
П о л я. Я очень благодарная вам, дом хороший.
А н н а. А люди – плохие, хочешь сказать?
П о л я. Я людям не судья, сама – судимая, хошь и оправдали, а всё-таки в тюрьме сидела. К тому же рассказывают, что до меня горничная повесилась в бане.
А н н а. Это – ложь. Она угорела в бане. Готовила баню и угорела. Была она беременная.
П о л я. Вот видите, и – беременная!
Л ю д м и л а (в руках круглая скамейка, за нею Пятёркин несёт кадку с каким-то растением). Вот сюда, ему нужно много солнца. Неправильно поставил, передвинь на середину.
П я т ё р к и н. Слушаю. Так? (Он спрашивает, стоя на одном колене.)
Л ю д м и л а. Хорошо. Какие у тебя волосы ужасные. Жёсткие, должно быть?
П я т ё р к и н. Даже нисколько, пощупайте.
Л ю д м и л а (проводя рукой по его гриве). Точно у льва.
П я т ё р к и н. Вот это верно. Это все говорят.
Л ю д м и л а. Кто – все?
П я т ё р к и н. Знакомые. И – вообще – люди.
Л ю д м и л а. Что же ты на коленях стоишь?
П я т ё р к и н. Приятно мне на коленях перед вами.
Л ю д м и л а. Ну уж... сочиняешь! Я бы никогда на колени перед мужчиной не встала.
П я т ё р к и н. Вам это не требуется, он сам пред вами встанет... Вы с мужчиной можете делать что угодно вашему любопытству.
Л ю д м и л а. А я ничего не хочу. И не буду.
П я т ё р к и н. В этом ваша воля.
Л ю д м и л а. Подождите, я спрошу садовника, что взять отсюда... (Ушла.)
А н н а (из своей комнаты). Не по своей силе, Пятёркин, дерево ломишь.
П я т ё р к и н. А ты не ревнуй. Как знать? Всё может быть, всё надо пробовать.
А н н а. Если Васса узнает о твоих разговорчиках...
П я т ё р к и н. От кого узнает?
А н н а. Вылетишь из дома в минуту.
П я т ё р к и н. Ты – не скажешь, а Людмилка тогда поймёт обстоятельство игры, когда уже поздно будет. Ты только не мешай. Мешать мне – у тебя расчёта нет. Ты свой барыш аккуратно получаешь, а меня, может, завтра выгонят. Ну, тогда и твои дела пошатнутся...
А н н а. Мне – что? Однако видеть тебя в числе хозяев – как будто и обидно...
Л ю д м и л а (возвратилась). Иди, Пятёркин, больше ничего не надо.
П я т ё р к и н. Желаю вам счастья на сей день и до конца века.
Л ю д м и л а. Услужливый какой.
А н н а. Да.
Л ю д м и л а. А – пляшет как! Удивительно!
А н н а. Всё-таки ты, Люда, осторожнее с ним.
Л ю д м и л а. А что он мне сделает?
А н н а. Ребёнка может сделать.
Л ю д м и л а. Фу, какая гадость!
А н н а. Ребёнок-то?
Л ю д м и л а. Ты, ты гадость говоришь! (Уходит.)
А н н а (вслед ей). Так я – о ребёнке!
В а с с а (широким движением руки изгоняет Анну и Полю. Рашель – под тридцать лет, одета изящно, но просто, строго, эффектно красивая). Ну-ка, ну, Рашель, садись, рассказывай, как это ты явилась, откуда?
Р а ш е л ь. Из-за границы.
В а с с а. Ну да, понятно. Пустили?
Р а ш е л ь. Нет, я приехала в качестве компаньонки с музыкантшей.
В а с с а. С чужим паспортом – значит? Смелая ты. Молодчина. И – ещё красивее стала. С такой красотой, да... Ну – ладно! Как – Фёдор? Правду скажи.
Р а ш е л ь. Скрывать правду – не моё дело. Федя, Васса Борисовна, безнадёжен. Угасает. Доктора говорят – месяца два, три осталось ему жить.
В а с с а. Сгорел, значит, сын капитана Железнова.
Р а ш е л ь. Да. Худой, почти прозрачный. Понимает, что приговорён. Но всё такой же весёлый, остроумный. А как мой Коля?
В а с с а. Сгорел Фёдор Железнов. Наследник мой. Голова всего хозяйства.
Р а ш е л ь. Коля – спит?
В а с с а. Коля-то? Не знаю. Наверно – спит.
Р а ш е л ь. Можно взглянуть на него?
В а с с а. Нельзя.
Р а ш е л ь. Почему?
В а с с а. Его нет здесь.
