Текст книги "Попытка к бегству"
Автор книги: Максим Есаулов
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Максим Есаулов
Попытка к бегству
Уголовному розыску посвящается
—Давно не видел Сашку из соседнего отдела.
–Он ушел в лучший мир.
–Умер?
–Нет. Уволился.
Из разговора двух оперов
– Кто?
– Болт в пальто! Убери свет! Белые ночи на дворе!
Пронзительный желтый луч неприятно колет глаза. Полумрак подворотни расплывается одним слепящим пятном.
– Белые-то белые, а хрен его знает…
Лицо у сержанта одутловатое и недовольное. На лбу каплями выступает пот. Рубашка расстегнута почти наполовину.
– Восемьдесят седьмое. Дежурный оперуполномоченный. Где все?
– Дальше, во дворе.
Душно. Обещанный дождь так и не пошел. От остывающего асфальта пахнет помойкой. Темная фигура без лица. Огонек сигареты.
– Ледогоров! Здорово! Дежуришь?
– Привет. Нет. Просто люблю гулять здесь в полвторого ночи.
Так и есть. Засыпанный доверху мусорный бак извергает ароматы почти посреди двора. Слабо светится несколько окон первого этажа. Кто-то лениво бродит с фонариком в полумраке у противоположной стены.
– Пива хочешь? Холодное.
– Я в завязке.
– Минералки нет?
– Еще молока спроси…
Эхо шагов мечется в пространстве. Интересно, кто это был. Наверное кто-то из участковых.
– Саня! Ты, что ли?
– Да вроде я.
Вадик Дударев с «убойного» легко узнаваем по крупной фигуре и звонкому, почти мальчишескому голосу. «Интересно, каково ему с его комплекцией в такую духоту». Воздух неподвижный, плотный и вязкий как вата. Все тело липкое, словно вареньем облитое. Даже ноги в кроссовках хлюпают.
– Включайся. Ваше дело будет.
– У меня включатель сломался. Почему наше-то?
– «Хулиганку» возбуждают. Прокуратура уже уехала. Вон – Петрович оформляет.
Грузный, осклабившийся серебряной решеткой радиатора «мерседес» темной грудой застыл в дальнем углу двора. Маленький, полный следователь Павленко торопливо пишет протокол в свете одного из окон первого этажа. Несмотря на жару он в неизменной твидовой кепке, из-под которой водопадом струится по лицу густой блестящий пот. На ящике у стены дремлет дежурный эксперт Зудов. Двое постовых с интересом изучают содержимое огромного багажника. Пахнет кожей, бензином, дорогим ароматизатором и перегаром. Дышать трудно. В ноздри забивается едкий знакомый запах.
– Стреляли?
– Нет бомбили! – Дударев усмехается. Этого не видно, но это чувствуется. – Ты что, не в курсах?
– Откуда? Мне справки по факсу в кабинет не присылают.
– Я же не знаю! Тогда – слушай!
В полумраке хрустит срываемая с сигаретной пачки пленка.
– Курить будешь?
– У меня свои. Рассказывай.
– Момент!
Огонек зажигалки на секунду освещает небритое Дударевское лицо, также покрытое крупными каплями пота.
– Дай папиросочку! У тебя брюки в полосочку! – вскидывается с ящика эксперт. Он явно «навеселе».
– Мы не в затяг!
От духоты кружится голова и, возможно, темнеет в глазах, что крайне трудно определить ночью. Даже белой. – Ну!?
– Потерпевший – Галустян Рафаэль Михайлович, шестьдесят восьмого года выпуска, из Тбилиси. Обнаружен нарядом ОВО, прибывшим по заявке о выстрелах во дворе дома 44 по улице Некрасова. Он сейчас…
Павленко отрывается от своих бумаг и, распрямившись, стучит в окно первого этажа.
– Я заканчиваю. Понятые! Будьте готовы расписаться!
Небо потихоньку начинает светлеть. Густой воздух словно перетекает из «темной» бутылки в «светлую».
– …доставлен в «институт скорой» на Будапештскую, 3.
– Кто?
– Что – кто?
– Доставлен?
– Галустян! Ты меня слушаешь вообще?
– Даже конспектирую!
– Могу не рассказывать.
– Извини – от жары мозги плавятся.
От арки кто-то идет, помахивая сигаретой. Почти все окна наконец погасли. Кажется, что жара усиливается, несмотря на ночь.
– Короче, в нем несколько «дырок», но все – непроникающие.
– Из чего?
– Гильзы – «семь шестьдесят две»..
– Ни хрена себе!
– Ты бы его видел – сто сорок три кило!
– Понятно! Подкожный пуленепробиваемый жировой слой.
– Фактически, да.
– А еще говорят, что лишний вес вреден для здоровья.
– Не говори.
В темном, горячем воздухе противно зудят мухи. Эксперт раздобыл где-то сигарету и пытается прикурить ее от сломанной зажигалки. Павленко, привстав на деревянный ящик, сует протокол взъерошенной женщине в окне первого этажа. Хочется в душ и, раздевшись догола, упасть на прохладную простынь под лопастями шуршащего вентилятора.
– Кто чего видел?
– Тетка с третьего этажа овощи консервировала и выглянула в окно после первых пары выстрелов. Говорит, что на капоте «мерседеса» кто-то подпрыгивал и стрелял через крышу. По крайней мере, ей так показалось.
– Креститься надо, когда кажется. А этот, «хачик» раненый что говорит?
– Говорит, что подвез пассажиров в этот двор, а они не захотели платить.
– Хорошее такси – тысяч за пятьдесят «бакинских».
– И «бедный дядя таксист» с «брюликами» на пальцах.
По растрескавшемуся асфальту белой змейкой приближается луч фонарика.
– Мужики! Пошли быстро со мной. На участковом Вале Коровине белая майка, треники и шлепанцы на босу ногу.
– Ты откель такой красивый?
– Живу я здесь. Пошли, говорю.
Возле мусорного бака дышать совсем невыносимо. С шуршаньем обращается в бегство пара крыс. Гуденье мух становится сильнее. Хочется срочно закурить.
– Вот.
Револьвер. Большой, черный и блестящий, он лежит на земле среди арбузных корок и картофельной шелухи. Откинутый «барабан» отсвечивает латунными «пяточками» патронов. Дударев приседает и, морщась от вони, аккуратно поддевает ногтем один из них.
– Пустышка. Гильза.
– С двух стволов, что ли…
– Нет, – Коровин выключает фонарик и достает пачку «ЛМ». Его белая майка расплывается во мраке призрачным пятном. – У меня тут «бомжик прикормленный» в подвале живет. Он все видел с самого начала и до конца. Говорит, что после стрельбы «толстый» вывалился из машины и бросив что-то в помойку, принялся стучать в окна с криком: «Позвоны в „скорую"! Мылицыю нэ надо!».
– А как все началось, твой «разведчик» не видел?
– Видел, конечно. Они вместе приехали. Полчаса чего-то в «тачке» терли. Прямо у окна его подвала. Но он не понял ничего. Не по-русски говорили. Второй тоже «черный». Он на Басков побежал. За руку держался.
Светлеет. Почти можно разглядеть очертания лиц. А ведь еще только три.
– Сдается мне, это больше похоже на покушение на убийство, чем на «хулиганку».
Дударев качает головой и хитро улыбается.
– Типичная «хулиганка». Хотели бы убить – убили бы. А тут так – пугали. К тому же впланы прокуратуры не входит вешать «под полугодие» лишний «глухарь» по «сто пятой» [1]1
Статья 105 УК РФ – умышленное убийство.
[Закрыть], пусть даже через «тридцатую» [2]2
Статья 30-105 УК РФ – соучастие в убийстве
[Закрыть]. Так что вам и карты в руки. Не обижайтесь.
– На обиженных воду возят. По мне что тыквы, что апельсины. Как руководство скажет.
– Логично, – Дударев потягивается. – Поеду. У меня еще «бытовуха» по 128-ому отделу. Только Павленко скажу про «ствол».
– Он будет счастлив от нового объекта для осмотра.
Коровин бросает «хабарик» на землю и аккуратно тушит его шлепанцем. Потом зажигает фонарик и зачем-то светит им в небо.
– У тебя дача есть?
– Нет. Шел бы ты досыпать. Я-то завтрасвое возьму.
– Иду. Если дождь не пойдет – «звиздец» клубнике.
Небо продолжает светлеть. Парит.
* * *
Утро не принесло свежести. На «сходке» Ледогоров пристроился напротив жужжащего на столе у шефа вентилятора. Начальник розыска 87-ого отдела Артур Вышегородский монотонно бубнил сводку происшествий за ночь. Большинство оперов дремало, полуприкрыв глаза. Кто-то тоскливо смотрел в окно на раскаляющийся солнечный диск. Жужжали вездесущие мухи. Золотистым облаком вилась в потоке воздуха пыль.
– Черт! – Вышегородский оторвался от «сводки». – Саша! Какого хрена по Некрасова 213-ую [3]3
Статья 213 УК РФ – хулиганство.
[Закрыть]возбудили? Это же чистое покушение на убийство!
Ледогоров с трудом отвернулся от прохладных струй.
– Прокуратура дала указание.
– А ты куда смотрел? Надо было воздействовать.
– Как?
– Настойчиво.
Ледогоров усмехнулся. Он ждал этого разговора. В случае возбуждения уголовного дела по покушению на убийство заведение ОПД [4]4
ОПД – оперативно-следственное дело.
[Закрыть]и вся работа по делу возлагались бы на «убойный» отдел РУВД, а так придется расхлебывать розыску 87-ого и Вышегородскому лично.
– Чего молчишь-то? – Артур вскинул брови.
– А чего говорить-то? Все и так ясно.
– А раз тебе ясно – собирай материалы, заводи ОПД и вперед!
Настал черед Ледогорова вскинуться.
– Но это не моя «земля»!
Ничего, не перетрудишься. Поляков все равно в отпуске.
– Так он выходит на той неделе.
Вышегородский махнул рукой.
– Выйдет – поможет тебе. А лучше – раскрой до его выхода.
На худое лицо Артура набежала легкая тень злорадства. Они с Ледогоровым слишком давно не любили друг друга.
– Все, решено! Тема закрыта!
Ледогоров матернулся сквозь зубы.
– Что?
– Ничего. Выражаю неописуемую радость. Можно я пока домой пойду? Посплю.
– Можно. После сходки.
Ледогоров снова ругнулся.
Вышегородкий сделал вид, что не заметил.
Солнце за окном разгоралось все ярче и ярче.
* * *
На улице уже парило. Асфальт стремительно нагревался. Возле гаража двое расстегнутых до пупа водил не таясь пили пиво. Ледогоров прошел через двор, вышел на Маяковскую и толкнул обшарпанную дверь «Василисы». Внутри было пусто. За ним тоже никто не шел. Отдел практически пустовал: отпуска, командировки, больничные. Загорелая Ксения в рискованном ярко-оранжевом топике помахала рукой из-за стойки.
– Привет! Опять один?
– Пока да. Поляк на той неделе появится.
– А Антон, Юрка, Яшка?
Он вытер рукой уже намокшее лицо и поискал глазами вентилятор в углу.
– Антон «чеченский» отпуск гуляет, Юрка в командировке, Яшка в госпитале работу «косит». Ксения, включи «крутоверт». Я умру сейчас.
Она засмеялась звонко и заразительно.
– Минуту! Погоди – не умирай! Я-то родилась в Ташкенте – наверное, наследственно хорошо переношу жару.
Вентилятор загудел, наконец обдав лицо потоком воздуха.
– Что будешь?
В животе стало прохладно, активно засосало под ложечкой. С трудом проглотив наполнившую рот слюну, Ледогоров глубоко вздохнул.
– Кофе и «Нарзана» бутылочку.
Глаза прилипли к бутылке коньяка. Он чувствовал густой, плотный аромат, ощущал на губах легкое покалывание, представлял, как расслабляются мышцы и приятно шумит…
– Как всегда без сахара?
Словно разряд тока вернул его к действительности. Ксения протягивала дымящуюся чашку. Глаза у нее были серьезные и понимающие.
– Спасибо!
Он сел в углу. Открыл бутылку и булькнул в стакан ледяную воду. Первый же глоток выступил каплями пота на груди. Струйка побежала под рубашкой вниз к животу. Кофейная горечь расслабила. Он закурил.
Хоть что-то еще можно. Сколько он уже не пьет? Седьмой месяц. Когда же это кончится. Врач говорил, что желание пропадет скоро. Как надоело чувствовать себя ущербным. Ловить сочувствующие, понимающие, насмешливые взгляды. И постоянно ощущать этот вкус. Странно – он всегда не особо любил коньяк, а теперь с ума сходит от воспоминаний этого вкуса. Налить темную жидкость в фужер. Смотреть, как масляно отсвечивают его стеклянные бока. Отрезать ядреный, сочащийся лимон. Вдохнуть аромат. Подержать фужер в ладонях. Коснуться губами теплого края, ощущая усиливающийся, кружащий голову запах. Ощутить на языке…
Ледогоров залпом ошарашил себя горячими остатками кофе и, бросив недопитый «Нарзан», выскочил на улицу. Хорошо, что Ксения находилась где-то в подсобке. На Маяковской грохотали отбойными молотками рабочие. Чадя, в знойном мареве полз асфальтоукладчик. Ледогоров снова вытер ладонью лоб и побрел в сторону Некрасова. Так сильно его еще никогда не цепляло. Внутри росла злость на себя, на Вышегородского, на окружающую действительность и свою непонятную дурацкую жизнь. Он знал еще только один способ унять все это. Жара наваливалась на плечи. За спиной пулеметными очередями били вслед отбойные молотки.
* * *
В магазине было только двое покупателей. Субтильная белоногая девица в блеклом сарафане и соломенной шляпе и крупная седая женщина с пятью авоськами в загорелых обветренных руках. Юлька, высунув от усердия язык, резала сыр. На ней была его любимая синяя майка-блузка. Ледогоров вдруг почувствовал, как мгновенно успокаивается. Жизнь стала казаться проще и веселее. Он тихонько остановился на ступеньках, с удовольствием вглядываясь в любимые черты веснушчатого скуластого лица.
– С вас тридцать два восемьдесят.
– И, пожалуйста, грамм триста «Бородинской».
Черноокая хохлушка-кассирша Люба заметила его. Он приложил палец к губам и пристроился за широкой спиной женщины с авоськами. Девица отошла к кассе.
– Доченька, мне масла подсолнечного и творогу упаковку.
– Какого масла?
– Подсолнечного.
– Оно разное. Вот смотрите.
– Подешевле бы.
– Тогда вот это. Все вместе – пятьдесят два сорок.
Женщина вздохнула и тоже пошла к кассе.
– Мелочь давайте! – пронзительно говорила Любка девице в шляпе. Нету у меня сдачи!
Ледогоров подумал, что в жизни у нее приятный грудной голос, который становится противным, как только она садится за кассу. Профессиональная деформация.
Юлька что-то записывала в ученической тетрадке.
– Что вы хотите?
– Тебя.
Она подняла глаза и заулыбалась. Солнечно так. Как только одна она умела.
– Сменился? Чего спать не идешь?
– Соскучился.
Она улыбнулась еще шире и, привстав на цыпочки, слегка коснулась своими мягкими губами его щеки.
– Сумасшедший. Иди спи. Проснешься, я уже буду дома.
Он смотрел в ее смеющиеся зеленые глаза и чувствовал, как прихватывает горло от нежности. До слез. До головокружения. Он никогда не думал, что так может быть. Он никогда не поверил бы, что так может быть. Он никогда не надеялся и не мечтал, что так может быть. Хотя может так уже было. Он просто не помнил, как это было раньше.
Она погладила его по небритой щеке.
– Подожди секунду. Я позову Катьку и пойдем на двор, покурим.
Он кивнул. Ее кожа пахла солнцем. Сердце в груди стучало, как сумасшедшее.
– Иди, – она ладонями оттолкнула его от прилавка, – я догоню.
Моховая улица была сплошь забита припаркованными машинами. Ледогоров с трудом перешел дорогу и, миновав железную ограду двора напротив, присел на парапет давно разрушенного фонтана. Небо наливалось жестким белым цветом. Горячие лучи настойчиво кололи землю. Юлька вынырнула из дверей «подвальчика», держа в руках две пивные банки. Он напрягся. Шевельнулись мучительные воспоминания о недавнем утре в «Василисе».
– Это тебе, – Юлька поставила жестяные цилиндры на землю, – чешское безалкогольное. Сегодня привезли.
Он уже не слушал, любовно скользя взглядом по ее идеальной фигуре, скрытой накинутым поверх одежды белым халатом.
– А это зачем?
– Как зачем? Пить, конечно!
– Нет, – он рассмеялся, – я про халат.
Рука, отвернув полу, скользнула по теплому колену.
– Это, – она извлекла его руку обратно и вложила в нее зажигалку, – для того чтобы не быть изнасилованной посреди двора на глазах у всех жителей дома. Ты дашь мне сегодня прикурить?
Он щелкнул «крикетом», после чего закурил сам. Она присела рядом. Он обнял ее за плечи.
– Хочу тебя безумно.
– Ты маньяк! Терпи. Я сегодня только до вечера.
Магазин работал круглосуточно, но график работы у персонала был «скользящим» – то «в день», то «в ночь», то сутки.
– Только это и успокаивает.
Он смотрел как она, вытянув губы, затягивается сигаретой. Ему нравилось каждое ее движение. Все, что она делает и все, как она делает. Как-то он поймал себя на мысли, что это похоже на помешательство. Или на любовь…
– Как дежурство?
– Нормально, – он махнул рукой, – «черные» перестрелялись, а так ничего.
Юлька хотела еще что-то спросить, но осеклась. Он проследил за ее взглядом. Синий «Рено» лихо парковался напротив дверей магазина.
– Притащилась, сучка! Надо бежать, а то «концерт» будет.
Одетая в деловой серый костюм крашенная блондинка лет сорока изящно выбралась из-за руля.
Ледогоров щелчком отбросил окурок.
– Что? Опять что-нибудь?
– Да, ерунда, – Юлька поднялась, – двух коробок конфет недосчитались. Опять меня стращает.
– Слушай! – он нахмурился. – Давай я с ней поговорю.
– Прекрати! – она непреклонно тряхнула головой. – О чем? Я разберусь сама. Все. Помчалась. Отдыхай. Там бульон куриный, котлеты. Да, сыр еще есть, помидоры…
– Найду. Приходи быстрее.
– Как только – так сразу.
Он смотрел, как она грациозно перепрыгивает через газончики, оборачивается у дверей и машет ему рукой.
Жара душила город все сильнее и сильнее. Исходящие выхлопными газами автомашины «кипели» в пробках, доводя до истерики своих изнывающих от духоты водителей. Девушки разделись почти до купальников, к полному безразличию одуревших, постоянно поглощающих пиво мужчин. Уличные собаки безжизненно валялись на тротуарах, страдальчески высунув языки. Счастливые БОМЖи собирали в день месячную норму бутылок. Все, кто мог, прятались в оснащенные кондиционерами и вентиляторами помещения, или хотя бы просто в тень.
Ледогоров добрел до станции метро «Чернышевская», перешел Кирочную и вошел под гулкую, высокую арку старого грязного дома. Какую-то секунду ему не хотелось снова выходить под палящее солнце, залившее двор. Квартирка, которую они с Юлькой снимали почти задаром у каких-то ее дальних родственников, напоминала о фильмах про трущобы Гарлема. Входная дверь вела в десятиметровую кухню, соединенную узким коридорчиком с восьмиметровой комнатой. Самопальный душ в углу отделялся клеенчатой занавеской. Два окна выходили в грязный «колодец», акустика которого позволяла слышать храп на первом этаже, не говоря о более громких звуках: бурчанье телевизора, грохоте магнитофона, мате и шуме постоянных драк во дворе.
Ледогров блаженно скинул с себя пропитавшуюся потом, колом стоящую одежду и залез под душ. Спасительные водяные струи принесли облегчение. Если бы он мог – спал бы прямо здесь. Есть уже не хотелось. Усталость, духота и бессонная ночь брали свое. Он проглотил бутерброд, морщась с непривычки отпил несколько глотков безалкогольного пива и прошел в комнату. Пять метров из восьми занимала старая тахта. Он примостил на подоконнике привезенный от матери допотопный вентилятор и рухнул на свежую, остро пахнущую крахмалом простыню. Мерное шуршание лопастей убаюкивало. Поток воздуха обдувал тело как морской бриз. За окном пел Газманов, урчал мотоцикл, кто-то негромко и беззлобно ругался. Ничто не мешало. Сон уверенно овладевал им. День катился своим чередом. Несколько раз Ледогоров просыпался, ходил к холодильнику, пил и снова проваливался в сладкую истому. Вечером сквозь сон ему послышалось шуршание водяных струй душа. Он лежал в полудреме, не зная, просыпаться, или нет, когда влажное, душистое, гибкое тело скользнуло к нему под простыню и он провалился туда, где не было ни жары, ни города, ни времени.
За окном лениво сползало за горизонт солнце, криво улыбаясь пунцовой кромкой невесть откуда взявшихся облаков.
* * *
Взрыв был достаточно сильным и объемным. Стена лестничного пролета провисла посередине, угрожающе демонстрируя паутину крупных трещин.
– Правой стороны держитесь! На нее дунешь и «звиздец»!
В воздухе еще вилась мелкая белесая пыль. В сочетании с влажной духотой дышать было почти невозможно. Под ногами хрустели куски штукатурки. Пахло паленым.
– Направленный заряд, – умно сказал кто-то за спиной.
Ледогоров пожалел, что нет Полянского, который со своим боевым опытом быстро бы все объяснил.
– Ледогоров, ты либо внутрь проходи, либо вниз спускайся!
Квартира сложилась, как карточный домик. На руинах того, что когда-то называлось прихожей, как всегда невозмутимый Коля Югов набрасывал план-схему. Рядом суетливо разминал сигарету высоченный, рыжий участковый Фесуненко. У него было вытянутое печальное лицо и большие страдальческие глаза. Из глубины доносился голос Вышегородского, отдающего какие-то распоряжения.
– Здорово, Коля! Ты дежуришь?
– Нет! Сдуру рано на работу пришел. Хотел бумаги разгрести. А ты?
– Дежурка у дверей отдела развернула и сюда послала.
На лестнице противно заскрипело.
– Вы там чего, козлы? Похоронить нас всех хотите?
– Валить отсюда надо, – вмешался Фесуненко, – весь этаж на ладан дышит. Тем более, все ясно.
Ледогоров вопросительно посмотрел на Югова. Тот пожал плечами.
– Там по стенам размазаны остатки Ильи Репова. Я его лет восемь знал. Он еще школьником к «копателям» примкнул. Дважды судим еще по 218-ой [5]5
Статья 218 УК РФ – незаконное хранение оружия по старому Кодексу.
[Закрыть]. Вчера вернулся с раскопок, хвастался соседу немецкими противотанковыми минами. Самоликвидация.
Ледогоров хмыкнул и аккуратно переступил через вывороченную паркетину.
– А чего тогда схему рисуешь?
Югов снова пожал плечами.
– Артур сказал. Ему для доклада надо. Мне-то по барабану.
Николай был самым невозмутимым человеком из всех, кого Ледогоров встречал в жизни. Он работал в районе с начала девяностых, года три назад уволился, а этой весной снова восстановился. Большинство оперов считали это самым идиотским поступком, какой можно совершить, но Югов лишь отшучивался.
– Двину я, пожалуй.
Ледогоров по инерции заглянул в проем выбитой двери второй комнаты. Ласковое утреннее солнце играло зайчиками сквозь расколотое оконное стекло. Из-под рухнувшего фрагмента стены выглядывала загорелая нога в розовом махровом носке. Что-то тупо заныло в груди. Он видел много трупов. Разных, порой очень неприглядных. Но сегодня почему-то никак не получалось оторвать взгляд от этого чистого розового носка.
– Жена его, или дочь?
– Какое там, – Фесуненко снял фуражку и пригладил волосы, – к соседке племянница приехала из Пскова. В пединститут поступать.
Заглянул постовой с лестницы.
– Там из РУБОПа приехали, из ФСБ и группа горпрокуратуры.
– Ща нам все раскроют, – продолжая чиркать в блокноте, кивнул Югов.
Ледогоров вышел на площадку, пропустил несколько важных, сосредоточенных мужчин и принялся спускаться. Во дворе с десяток малышей возились под присмотром бабушек в пожухлой городской траве. Три девчонки студенческого возраста листали на скамейке «Кос-мополитен». Водитель то ли «рубоповской», то ли «фээсбэшной» машины открыл все двери и, сбросив футболку, дремал на сиденьи. Солнце карабкалось все выше, раскаляя обычное питерское утро.
* * *
Когда перестаешь пить, появляется немного больше денег и гораздо больше времени. Настолько больше, что его ле жалко потратить на работу. Ледогоров несколько раз ловил себя на мысли, что абсолютно не знает, куда деть себя в отсутствие Юльки. Он всегда любил свою работу, но если раньше как все нормальные опера предпочитал увиливать от муторных поквартирных обходов и скучной работы с бумагами, то сейчас мог вечером сидеть в кабинете и методично писать справки под недоуменными взглядами коллег. Они не понимали, что с ним происходит. Он не торопился разъяснять. Он жил в двух измерениях: работа и Юлька. Больше ничего не было.
Солнце висело над скрипящими от жары крышами. Простреленный «мерс» уже, естественно, не загромождал вонючий от неизменной помойки двор. Ледогоров присел на валяющийся деревянный ящик, закурил и аккуратно развернул несколько помятых исписанных листков – полученные от следователя результаты ночного обхода дома. Когда он пришел за ними, молодой лейтенант юстиции в отглаженной форме удивленно воззрился на него.
– А зачем вам? Там же «глухарь»?
– Вот и хочу поработать.
– А разве по «глухарям» работают?
В голосе юноши читалась плохо скрываемая подозрительность. Какие цели преследует опер? Ну не собирается же он действительно работать по стопроцентному «мертвяку»? А опера – они такие! Через одного преступники!
– Сынок! Ты из милиции?
Старушка опиралась на черную эбонитовую трость и внимательно заглядывала ему в лицо. Несмотря на духоту, на ней было серое пальто и осенние ботинки. Он подумал, что старики чувствуют приближение холода. Холода смерти.
– Угадала, бабушка.
Она фыркнула.
– И гадать тут нечего! Я все видела.
Ледогоров убрал листки с обходом в карман и встал. На Некрасова прогрохотал трамвай.
– Что именно, бабуля?
Она оглянулась по сторонам и поманила его ближе. Он наклонился. В нос ударил запах больницы. По двору с дикими воплями пронеслись несколько мальчишек.
– Я сплю мало. Шторы у них никогда не закрывают. Как ни выгляну – они, все пьют и пьют.
Ледогоров выпрямился и вздохнул.
– Кто пьет?
Она посмотрела на него, как на слабоумного.
– Петровы, конечно! Совесть уже всю пропили! Сын их, вор и бандит…
– Спасибо, бабушка. Я все понял. Примем меры.
Ледогоров повернулся и зашагал прочь. Вслед неслись проклятия в адрес семейства Петровых.
Подвальная дверь оказалась изнутри привязанной толстой веревкой, что свидетельствовало о присутствии жильцов. Он сильно постучал в обитую жестью филенку.
– Хозяин, открывай! Тебе привет от участкового Коровина!
Внутри кто-то осторожно задвигался. Шелест шагов приблизился к двери. В приоткрывшейся щели Ледогоров увидел внимательно изучающий его темный глаз.
– Удостоверение предъявите, пожалуйста.
Ледогоров хмыкнул и достал «корку».
– Неприкосновенность жилища – это святое.
Он подумал, что еще полгода назад – просто бы вышиб дверь ногой. Хозяин или не уловил иронии, или сделал вид, что не заметил. Он секунду изучал удостоверение, затем завозился у дверей, отвязывая веревку.
Внутри было прохладно и на удивление чисто. Подвал был сухим, без труб, с земляным, выметенным полом. У стены стояла раскладушка, покрытая солдатским одеялом. На стареньком столе сложена мытая посуда. В дальнем углу электрическая плитка, от которой тянутся к потолку провода. «Мурлыкающий» приемник висит на вбитом в стенку гвозде.
– Садитесь, пожалуйста.
Хозяин указал на потертый стул с ножками из алюминиевых трубок, а сам опустился на раскладушку. Он был подстать своему жилищу – не похож на других бомжей. Выбритый, причесанный, в штопанной, но чистой фланелевой рубашке и серых брюках.
– Я из уголовного розыска, – Ледогоров достал сигареты, – мне Коровин Валентин посоветовал с вами поговорить.
Он почему-то не смог сказать этому «бомжу» «ты».
– Пожалуйста, – кивнул хозяин, – только смогу ли я вам помочь. Темно уже было, да и из подвала плохо видно.
Ледогоров закурил.
– Вас как зовут?
– Петр Николаевич. Можно Петр.
– Меня Саша. – Ледогоров затянулся и невольно поискал глазами, куда стряхнуть пепел. Мусорить в этом подвале не хотелось. – Давайте все сначала.
– Баночка для окурков у стены. – Махнул рукой хозяин. – Ну, если с начала, то с начала.
Он поднялся и подошел к окошку, начинающемуся на уровне его глаз. Ледогоров подумал, что иные офицеры позавидовали бы выправке этого странного «бомжа».
– Я уже спать лег, даже задремал, когда они подъехали. Такая жизнь, – он обвел подвал рукой, – вообще учит спать чутко. А тут – рев двигателя, скрип тормозов и все это – прямо над головой. Они курили и ругались. Я чувствовал запах сигарет. Говорили по-грузински. Один молодой, другой постарше. Молодой «наезжал» на второго. Тот нервничал и огрызался.
Петр Николаевич отошел от окошка.
– Я решил пойти…
– А почему именно по-грузински? Вы понимаете этот язык?
Хозяин усмехнулся.
– Ну, сказать, что понимаю – не могу. Но отличить от другого – вполне. Я когда-то служил в Поти. Так вот, я решил пойти к другому окошку. – Он кивнул в глубину подвала. – Там дом делает поворот и оно было как раз напротив машины. Я хотел посмотреть, кто это и не опасны ли они для меня. Мало ли что.
Он помолчал секунду.
– На полпути я услышал выстрелы. Сначала револьверные, потом из ТТ. Я …
– Стоп! Стоп! Стоп! – Ледогоров помахал рукой. – Вы еще и выстрелы различаете?
Петр Николаевич улыбнулся. Грустно. Одним уголком рта.
– Я когда-то был военным инструктором по стрелковому оружию. В Сирии, потом в Ливии. Майором, как и вы.
Он налил себе воды из пластмассовой бутылки.
– В общем, я ручаюсь: ТТ и револьвер большого калибра. Я домчался до окошка и увидел, как с крыши «мерседеса» спрыгнул парень и побежал в сторону арки. Левой рукой он придерживал правую за кисть.
Ледогоров встал и тоже подошел к окошку. На уровне его глаз пушистый серый котенок гонял по горячему асфальту пачку из-под «Винстона».
– В руках у него было что-нибудь?
Петр Николаевич пожал плечами.
– Самое темное время. Трудно разглядеть. Только силуэты и видно.
– Про руку-то увидели.
– Это когда он в полосу света от окон вбежал.
Котенок остановился и уставился на Ледогорова умными зелеными глазенками.
– А дальше?
– Дальше? Дальше из-за руля вывалился толстый мужчина и швырнул что-то в мусор. Я слышал, как ударило в железный край бака. После он начал стучать в окна и кричать…
– «Позвоны в скорую! Мылицыю нэ надо!» Это я знаю. – Ледогоров отвернулся от окна. – Узнать не сможете?
– Кого? Убежавшего? Нет, я же говорю…
– Понял. Спасибо. – Ледогоров замешкался на секунду у входа.
– Кстати, – Петр Николаевич коснулся его плеча. – Я утром посмотрел на «мерседес», так я его раньше видел. Больно номер приметный – 222.
– Где? Здесь во дворе появлялся?
– Нет. Я подрабатываю на «Московской-Товарной» и видел, как он заезжал на территорию. Несколько раз.
Ледогоров протянул Петру Николаевичу руку. Ладонь у того оказалась крепкой и широкой.
– Спасибо еще раз. Вы очень помогли. А можно личный вопрос?
– Водка, Снова печально улыбнулся Петр Николаевич. – Только водка. Когда человек опускается, в этом всегда виноват только он сам. Подняться вновь – почти не возможно. Я поздно это понял. Я угадал ваш вопрос?
На дворе поднялся ветер. Горячий и пыльный, он нес по земле обрывки газет и обломки веток. Прохожие отворачивались, защищая ладонями глаза. Небо приняло ядовито-синий оттенок. Котенок куда-то спрятался. Ледогоров оглянулся на подвальные окна и двинулся к ближайшей из парадных.
* * *
В зале «Василисы» вентилятор безнадежно «лопатил» плотные слои спертого воздуха. В углу трое молодых парней цедили пиво. Югов ворошил ложкой дымящийся харчо.
– Привет! – Ледогоров помахал Ксении. – Сделай сосиски с картошкой. И кофе, конечно.
Он рухнул за столик напротив Югова. Лицо того раскраснелось от валящего из тарелки пара.
– Как ты можешь есть это в такую жару?
– С аппетитом.
– Описал эпицентр взрыва?
– Как положено.
Ксения принесла кофе и сосиски, обильно политые кетчупом. Югов доел харчо и вытер салфеткой вспотевший лоб.
– Ты-то откуда? Его превосходительство тобой интересовался.
Ледогоров фыркнул.
– А он не помнит, что сам повесил на меня стрельбу на Некрасова! Я повторный обход делал.
Югов закурил.
– По-моему, он просто ищет повод к тебе прицепиться.
– Ну и черт с ним! – Ледогоров отломил кусочек упругой сосиски. – У нас с ним давняя любовь.
Югов пожал плечами.
– Смотри, аккуратней – подставит.
– Да и хрен с ним! Наконец уйду и буду жить нормально.
Кофе почти остыл и казался противно-теплым. Югов покачал головой каким-то своим мыслям и почесал жесткую пшеничную бороду.
– Это звучит лучше, чем есть на самом деле. Чего тогда сам не уходишь?
– Созреваю, – Ледогоров быстро доел пюре и потянулся за сигаретами. Пот, стекая со лба, противно щипал глаза.
