Текст книги "Интриги дядюшки Йивентрия"

Автор книги: Максим Ельцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Йозефик понял, что вся тяжесть ответственности за предприятие по спасению их душ легла на его плечи. Шофер окончательно расклеился и поник. Бормоча что-то самоуничижительное себе под нос, он уткнулся лбом в руль. В темноте раздался протяжный рев клаксона. Это вызвало в беличьем лагере некоторую суету. В голове молодого человека появился росток идеи, и, пока этот росток не погиб под холодными порывами ветров скепсиса и уныния, он скомандовал бодро и звонко, как дурак:

– Господин Кетр, извольте посигналить светом. Готов биться об заклад, что это напугает этих тварей.

От такого заразительного оптимизма господин Кетр даже проснулся. Он успел задремать лицом в руль, что, конечно, не так удобно, как рылом в салат, но тоже ничего. Он напрягся всем телом, когда прикоснулся к тумблеру, ответственному за фары. Его взгляд приобрел стальную жесткость, а губы сжались в решительную куриную попу. Наверное, он испытывал чувства, роднящие его с величайшими военными преступниками в истории.

Фары погасли, и вместе с ними исчезли все до единого красные огоньки. Реджо не блистал глубокими познаниями в каких-либо областях, отстоящих от двигателей внутреннего сгорания более чем на… Да какое там. Он вообще ничего, кроме них, не знал. Поэтому исчезновение отражений света фар в глазах озверевших белок он посчитал окончательным. Для него все белки исчезли. По правде сказать, он решил, что извел всех белок в мире.

С облегчением и радостью он включил фары. Вместе с ними вспыхнули и тысячи глаз, большей частью попарно. На этот раз образованное ими кольцо было существенно уже. Реджо взвизгнул и снова выключил фары. В темноте виднелись его округлившиеся бельма, которые он выкатил на Йозефика.

– Включи фары, трус несчастный, – жарко прошептал Йозефик, – они же в темноте к нам подкрадываются. С их клыков капает вонючая слюна, и они хотят нас сожрать. Грызть и рвать. Грызть и рвать. Включи фары, трус!

Реджо понурил голову и повиновался. Что-то в тоне попутчика его пугало до дрожи в коленках. Щелкнул тумблер. Фары осветили многотысячную армию парковых грызунов, вплотную обступивших грузовик. Некоторые особи с выражением тупой агрессии и явными признаками альфа-самцов на мордах уже вскарабкались на капот. Огромная, для белки, конечно, тварь стояла у лобового стекла, упершись в него передними лапами. Тварь переводила свой тяжелый взгляд исподлобья с Йозефика на Реджо. Под ее серой шкурой с темно-багровой полосой вдоль хребта перекатывались похожие на желуди мышцы. Нос, обычно очень подвижный и эмоциональный орган у грызунов, медленно следовал за взглядом.

Йозефик понял, что в данный момент составляется белковое меню и в ближайшее время его карьера может двинуться лишь в трех направлениях: первое, второе и десерт. Он засочился холодным потом. По краю сознания проскользнула мыслишка, что это уже не первый раз за сутки он потоизвергается, и он очень захотел помыться. Реджо же, не изменившись в лице, избавился от мокрых пятен на штанах, объединив их в одно большое.

Предводитель грызунов медленно поднял переднюю лапу и забавно пошевелил пальчиками с крохотными коготками. Если бы не атмосфера страха, наполнявшая все вокруг, особенно сгустившаяся вокруг отдельно взятых шоферских штанов, его действия могли бы показаться милыми. Йозефик и Реджо внимательно следили за манипуляциями, так как более ничего в этой ночи не двигалось. Ладошка пушистого исчадия парка стала для них центром мироздания. Такая концентрация на мелочах возможна только при регулярном злоупотреблении недосыпом.

Внезапно лапа опустилась обратно на стекло. Коготки впились в кремниевую плоть и под визги сумасшедших демонов медленно поползли вниз, оставляя за собой тонкие, как паутинки, царапины, казавшиеся, однако, разломами самой космической тверди. От кошмарного звука, который сразу после Предпоследней войны был признан негуманным методом ведения допроса и заменен на раскаленные иглы под ногтями и свинцовую клизму, Йозефик и Реджо еще сильнее съежились и зажали уши руками. Их лица превратились в трагические маски, которые выражали само страдание и ужас.

Пушистый палач же, напротив, наслаждался. Он заносил и опускал лапу снова и снова. Снова и снова повторял пытку. Это была музыка для его чудовищных ушек с кисточками. Искусство искусством, но голод важнее. Он сжал лапу в крохотный кулачок и ударил в расцарапанное стекло. В маленьком существе таилась далеко не маленькая сила. Лобовое стекло разлетелось от удара бриллиантовыми брызгами. Все лицо Реджо покрылось врезавшимися кровоточащими блестяшками. Не приведи боги ему в таком виде попасться стае сорок. Йозефику же досталась только одна царапина на левой щеке, зато высокохудожественная.

Беличья армия сбросила оцепенение и ринулась в брешь в стенах неприступной кабины. Поскрипывая коготками по лакокрасочному покрытию, шевелящаяся мохнатая масса торопилась на пир.

– Ходу! Ходу! Нас едят!!! – прорычал взбесившийся от запаха крови Йозефик.

Реджо с залитыми кровью глазами всем телом сполз на педаль газа, Тяжеленный грузовик очень лихо для машины своей комплекции рванул с места. Из-под колес полетели не отдельные камушки, а целый земляной вал. Белки, не успевшие вскарабкаться на грузовик, с истошным визгом пытались убраться с пути внезапно обнаглевшей трапезы.

– Визжат, как девчонки! Давай вокруг того фонтана, а потом обратно в эту аллею, – скомандовал Йозефик и отоварил чемоданом сразу пять или шесть белок, метавшихся по торпеде.

– По или против часов? По или против часов???

– Я за!

– Значит, по!

За пару секунд облепленный беличьими тельцами грузовик достиг фонтана, явно когда-то пышного, но ныне весьма унылого сооружения. Вокруг фонтана окончили свой жизненный путь различные транспортные средства вместе с их владельцами. Их тоскливые остовы (и транспортных средств, и владельцев), вырываемые светом фар из ночных объятий, могли составить великолепную экспозицию для Луприанского исторического музея «Аварии. От Мохнатых дней до нашего времени». Наши дни отображал бы один милый грузовичок.

Реджо явно обладал водительским талантом. Его грузовик двинулся в объезд фонтана по столь крутой траектории, что встал на левые колеса. Под действием то ли ковырялиационной, то ли крутиалисовой силы большинство белок улетело с грузовика во тьму ночную и даже не попыталось посверкать оттуда своими глазками. Понятливые создания эти белки.

Кареты, фаэтоны, двуколки, омнибусы, дорожные паровозы, ржавая газолиновая кобыла в компании с фонтаном в центре вызывали ощущение поездки на карусели. Бывают такие облупившиеся карусели в шапито. В дополнение к ним в город приезжают суицидальные клоуны-алкоголики и клетки, набитые зверьми с давно потухшими глазами. Только вот когда катаешься на карусели, ничего догнать не можешь, а на когда грузовике вокруг фонтана – легко! Вслед за белками в темноту улетели обломки транспортных средств древности, разнесенные хромированным бампером прогресса, представшим перед ними в облике хромированного бампера грузовика.

Подмяв под себя какую-то нескладную ржавую агрегатину с пятью колесами разного размера, грузовик с грохотом опустился на все положенные точки опоры. Реджо, полагаясь только на интуицию, потому что глаза его были залиты кровью, направил руль в направлении нужной аллеи.

Оставшиеся на кузове белки, к счастью, их было не более двух дюжин, более не вынужденные держаться изо всех сил за что попало, чтобы противостоять силам с нелепыми названиями, возобновили наступление. Они довольно быстро сконцентрировали свои мохнатые войска в кабине и, постоянно маневрируя, искали удобное направление атаки. Их действия были подозрительно слаженными и очень точно следовали рекомендациям из «Пособия по ведению мобильной войны в условиях мобильной войны». Но все их уловки пропадали даром, так как противник воспринимал их не как противников, а как надоедливых грызунов. Йозефик неустанно орудовал чемоданом, награждая серо-багровых супостатов гарантированным патентованным сотрясением мозга. Реджо же свободной от руля рукой ловил тварей поодиночке и выбрасывал в уже выбитую форточку. Каждый обработанный им грызун оставлял на память его руке прощальный укус. Клиенты Йозефика тоже завещали ему пару сувениров.

Они достигли аллеи и, сопровождаемые треском ломаемых веток, оказались в сплошном древесном коридоре. В кабине уже не было ни одной белки. Прохладный ночной воздух набегающим потоком размазывал кровь по лицам Йозефика и Реджо. Мимо мелькали деревья, и рокот двигателя, отразившись от них и смешавшись с ветром, превращался в успокаивающий гул.

– Сейчас главное – не пропустить место, где они нас с шоссе увели, – сказал Йозефик и откинулся в кресле.

– Если оно вообще там было, то не пропущу. Все будет нормально, шеф. Правильно я говорю?

Очередная шальная ветка цапнула по капоту и повернула зеркало заднего вида так, что Йозефик смог увидеть свое лицо. Ничего особо непривычного он не увидел. Уставшая физиономия мученика науки со слипающимися глазами напоминала недопеченный блин и цветом, и фактурой. Только ярко, как брусничный соус на вареной картошке, выделялась кровоточащая царапина. Кровоточила она щедро, и ее щедротами пропитался воротник рубашки. Пятно расползалось на плечо и грудь, неотвратимое, как тихий час в детском саду. В животе заурчало.

– Ну вот, рубашку загубили. Лучшую мою рубашку. Как я теперь на поезд в таком виде сяду? Здравствуйте, дайте мне билет до треклятого Келпиела. Вы не смотрите, что я весь в крови и нафталине, так сейчас модно, – устало съязвил Йозефик.

– Я вот что скажу, шеф… Ты бы так далеко не заглядывал в это самое… будущее. Из парка мы еще не это. – Реджо зевнул.

– Да-да, кровь и нафталин. Один к одному. Смешать, но не взбалтывать…

Тут по крыше проскрежетали маленькие коготки, и на капот спрыгнул старый знакомый – беличий вожак. Без всяких вступлений он метнулся, как грязная молния, в лицо Реджо и угодил прямо в разверстый зеванием зев. Испуганный шофер попытался заорать, но живой и очень подвижный кляп заглушил все его потуги. Тем временем фары осветили черную реку шоссе. Необходимо было совершить умопомрачительно крутой поворот, чтобы вернуться на маршрут до Лупри. Шофер был вынужден сосредоточиться на дороге, отдав свою ротовую полость врагу на поругание. Однако попыток издать вопль он не оставил.

– Что? Да что ты мелешь? Ничего ведь не понятно! Тебя в детстве не учили, что невежливо говорить с набитым ртом? – раздраженно отчитал его Йозефик, продолжал рассматривать в зеркале руины, в которые обратилось его любимое текстильное изделие. Наконец он снизошел и обернулся к Реджо, изо рта которого торчал противоположный конец беличьего пищевого тракта и яростно хлеставший по щекам хвост.

Может, спинной мозг сработал быстро. Может, у людей в генетической памяти с тех времен, когда они бегали с дубиной и голым задом, хранится какая-то экстренная инструкция. Йозефик схватил пушистый беличий отросток и выдернул изо рта водителя. Но предводитель белок не был бы предводителем белок, если бы покидал каждое занятое им дупло по первому требованию законного владельца или его товарищей. Оральный оккупант среагировал резко и жестко. Он вцепился лапками в нижние веки Реджо, а зубами – в хрящ между ноздрями. Йозефик тянул его все сильнее и черты водителя менялись все существеннее, вполне возможно даже необратимо. В конце концов усилия, прикладываемые Йозефиком, превзошли ресурсы организма белки. Раздалось два звука, будто хирург оправил резиновые перчатки. Единственной точкой контакта остался прокомпостированный нос.

– Уеи эу шамку шааки! Аа иык икуила! Ука! – взвыл Реджо под хруст носового хряща.

– У него хвост такой пушистый! Мне щекотно!

Несмотря на все невзгоды, водитель не отвлекался от дороги и вовремя вписался в поворот. Грузовик взвизгнул шинами и встал на колеса правого борта. Йозефик оказался почти висящим на носу Реджо. Белку такая посредническая роль мало радовала, и пушистая тварь, не имея возможности отбросить хвост (камушек в огород матери-природы), разжала зубы.

Виртонхлейновская голова пребольно стукнулась о дверцу, но самообладание (а точнее – одержимость инстинктом) из нее не расплескалось. Йозефик одной рукой умудрился открыть чемодан и швырнул в него коварного преступника. Хлопнувшая крышка прозвучала пожизненным приговором для грызуна. И для всех наличных средств, имеющихся в распоряжении молодого человека. Он даже не задумался, на какие финансовые жертвы сейчас пошел ради спасения своей умеренно изодранной шкуры.

Израненный шофер выровнял грузовик, и тот грузно опустился на все колеса, еще раз встряхнув содержимое кузова. Впереди лежало скучное прямое шоссе. Настоящее техногенное благословение. Оба так морально истощились, что не имели никакого желания обсуждать произошедшее.

Дубовые джунгли остались позади. На самой границе парка стоял памятник дорожным рабочим, проложившим это шоссе. Щербатая бетонная стела с вечным огнем перед ней. Маленькие тени с кисточками на ушах сидели вокруг огня и ждали, когда дожарится медвежья туша.

В прежнем, без труда сохраняемом молчании они въехали в предместья Лупри. Старые домики, окруженные яблоневыми садами, походили на грибы, только-только пробивающиеся из-под мха, да еще и присыпанные листвой. Их старые усталые стены вжимались в землю, будто камни, из которых они были сложены, хотели вернуться на историческую родину. Черепичные крыши терялись в кронах яблонь. Настоящая сельская идиллия.

«Жаль, яблони не в цвету. Когда они вообще цветут? Это вообще яблони? Не мой предмет», – думал Йозефик, когда ему удавалось открыть веки.

– Хм. Как думаете, стоит ли нам появляться в городе в таком виде? – успокоившись, Йозефик вспомнил о вежливости и посчитал неуместным обращаться к малознакомому человеку на «ты».

– Ммм… Ууу…

– Вот и я про то же. Что люди подумают? Выгляжу как пьянчуга какой-то.

Тут он был, конечно, не прав. Очень мало на свете пьянчуг, которые выглядят так, будто спали на колючей проволоке, да еще и ворочались.

– Ааа?

– Если в таком виде попадусь одному из своих преподавал, то у меня будут большие неприятности. Этим сухофруктам плевать, что сейчас лето. Весь мозг высосут. «Вы позор Университета», «куда смотрит ректорат и совет попечителей?», «какое моральное право вы имеете стоять в таком виде перед преподавателем?», «перестаньте истекать кровью в присутствии преподавателя!»… Тьфу!

– У и в опу.

– Придется, пожалуй, раскошелиться на новую рубашку. Правильно я говорю? Тьфу ты, зараза! Прицепилось.

Они пересекли черту города, о чем свидетельствовала тяжеловесная арочная конструкция над шоссе с недостаточно конкретным призывом: «Лупи». Догадливый Йозефик понял, что буква «Р» канула в неизвестном направлении вместе с финансовыми потоками, выделенными на поддержание в божеском виде памятников архитектуры. А арка относилась именно к памятникам архитектуры. Ее установили в честь победы гордых воинов Лупри над холодом, голодом и разгильдяйством.

Арка как топором отрубала живописные сельские домики от городского пейзажа. Теперь по сторонам дороги тянулись однотипные кирпичные громады. В них проживала та прослойка населения, которая скорее будет жить на улице, чем потеряет статус горожанина. Одна из загадок урбанизации. В меркантильных мечтах горожан место родового замка или хотя бы поместья заняли апартаменты в Старом городе. Лучше поближе к улице Попутных Ветров – там смог сытнее.

Город спал. Во всяком случае, спали спальные районы. Они ведь потому так и назывались. Странно, но Йозефику больше нравилось по другую сторону моста. Среди фабрик красного кирпича с тяжелым взглядом зарешеченных окон он чувствовал себя уютнее. Силуэты промышленных громадин с покатыми крышами и поджарыми трубами превращались в лунном свете в сказочные замки. Даже настоящему замку Лупри в старом городе было далеко до плодов виртонхлейновской фантазии. Но то фабрики, а сейчас со всех сторон торчали однообразные коробки. Чем-то они напоминали валяющихся в грязи свиней. Отчасти такой оптический обман обеспечивался их обитателями. От унылой безысходности, которой веяло от этих людских складов, Йозефик начал клевать носом и вскоре вклюнулся в уютный дорожный сон. Даже свист ветра в ушах не мог ему помешать.

Ему снилась всякая отрывочная белиберда, и сон возмутительным образом отказывался обрести внятную сюжетную линию или, на худой конец, постараться не скакать по жанрам и декорациям, как кукуруза по сковороде. Некоторое время он пребывал в этом благостном состоянии, пока под скрип тормозов не приложился лбом о торпеду и не проснулся.

Реджо припарковался на площади Благого Намерения, прямо перед вокзалом. Его многотонное железное чудовище, покрытое следами битвы с грызунами, почему-то вынудило попятиться понатыканные, как сардины в бочке, таксомоторы. Водитель сделал над собой усилие и усердно заговорил языком человеческим, морщась от боли:

– Вот это поездочка, да, шеф? Самый веселый рейс за последний месяц, – лучезарно улыбаясь, заявил Реджо. – И пес с ним, с этим фарфором. Неча с ним фарфорничать. Правильно я говорю?

– Так у вас каждый раз так? Белки там и все такое, – спросил ошарашенный Йозефик.

– Каждый – не каждый… Да и первый раз вижу, чтобы такая мелкая, значит, зараза такой буйной была, интересно даже. Обычно все какая покрупнее эта, как ее, сволочь лезет. Нечисть там всякая. А белку я между рейсами часто ловлю. Ну, без них-то вообще, как ее там, тоска. Правильно я говорю?

Йозефик посмотрел на окровавленную физиономию шофера с жемчужной улыбкой. Очень редкой жемчужной улыбкой. Редко встречается такой красный жемчуг. Теперь этот человек восхищал его своей жизнерадостностью и зашкаливающей безалаберностью.

– Господин Кетр, вы, пожалуй, самый лихой шофер на свете!

– Ай, ну да ладно, – зарделся сквозь корку запекшейся крови тот. – Не надо только этих, как их там, алиментов. Иди давай… Иди…

Скупая слеза выползла из слезного протока водителя и повисла на обезображенном белкой веке.

Йозефик выпрыгнул из кабины. Следом за ним грохнул об мостовую чемодан. Из него раздалось полное ненависти молчание. Даже без обиженного сопения, сразу ненавистное молчание. Поездка была не очень долгой, но попинать колесо все же пришлось. После этой процедуры Йозефик поднял чемодан и направил свои занемевшие стопы к зданию вокзала. Он услышал, как, скрежеща чем-то нужным и механическим, Реджо разворачивает свой грузовик, а также прощальный крик шофера:

– Добрый путь!

– А вот без этого обойдемся, – буркнул под нос молодой человек и уселся на чемодан.

Растирая занемевшие ноги, Йозефик осматривал площадь. Здесь улица Попутных Ветров широко разливалась, и ее пересекали пять улочек поуже. Они нарезали окружающие площадь Благого Намерения кварталы столь тонкими ломтиками, что от каждого дома на площадь пялилось лишь по одному окну на этаж. В этих зданиях располагалась самая шикарная гостиница города под названием, вы не поверите, «Лупри», помпезный, пропахший деликатесами, как золотарь работой, ресторан «Золотой рынок», Луприанский оперный театр и вокзал. До кучи там жались конторы кровожадных компаний, корпораций, трестов и банков. По сути, здесь была сконцентрирована бо́льшая часть незаконной деятельности города.

В центре площади, в самом бессердечном сердце своей эпохи, высился монумент в честь свержения опостылевших тиранов Лупри и установления власти куда более злобных безродных тиранчиков со склонностью к клептомании в особо крупных размерах и прочим оппортунистическим штучкам. Скульптурная композиция состояла из одной гигантской виселицы, у основания которой валялись обнаженные обрюзгшие тела, принадлежавшие якобы семейству Лупри и их прихвостням. Глаза всех фигур были гротескно выпучены, а распухшие языки вывалены так, что у некоторых дотягивались до пупа. По мнению закаленных в партийной борьбе революционеров, это было символом их триумфа. По мнению людей с еще не атрофировавшимся чувством прекрасного, что было большой редкостью в эту гнусную эпоху, это был самый отвратительный монумент за всю историю человечества. Йозефик без лишней скромности признавал, что и ему это чудо чугунно-бетонной скульптуры не нравится. То ли из-за чувства прекрасного, то ли из-за врожденного аристократизма. Он даже пересел на другую сторону чемодана, чтобы не видеть этот выкидыш больной фантазии. Оказавшись за спиной, это чудовище от монументов вызывало у него еще большее омерзение да в придачу еще и тревогу. Пришлось ему с кряхтением, словно старому деду, подняться и потащиться на вокзал.

Вокзал! Это врата города. Это лицо города. И это за… затылок города. Вокзал должен поражать своим величием и красотой, чтобы каждый приезжий понимал, что просто обязан остаться влачить нищенское или преступное существование в этом прекрасном городе. Вокзал Лупри справлялся со своими обязанностями на все сто процентов, а учитывая безбилетников – сто сорок шесть процентов.

Изящное мраморное здание радовало глаз выверенными пропорциями и благородством линий. Если бы у зданий были родословные, то вокзал Лупри был бы самым породистым из всех вокзалов, во всяком случае, в Лупри его владельцев завалили бы предложениями о вязке. Было в нем что-то от храма. Хотя постойте! Это ведь и был храм покровителя путешественников, первопроходцев и первопролазцев Тикро и его бесчисленных дочерей – троп. Очень разумно располагать храм божества в непосредственной близости от его рабочего места. Чтобы потом отговорок не слушать, дескать, не доглядел, покойтесь с миром.

Йозефик прошел сквозь огромные мраморные двери, украшенные барельефами с изображениями троп. Кто не понял, тропы – это молоденькие босые девушки несколько растрепанного вида, чуть что, разбегающиеся с визгом в разные стороны. Они со времен, как были придуманы чьей-то повернутой в одну сторону головой, и по сей день являются духами тропинок, дорог и других путепроводов. К сожалению, барельефы их визг не воспроизводили, так как городские власти решили сэкономить на живом мраморе из Мигрензи в пользу своих зарплат. Барельефы были обезображены криво и косо приклеенными объявлениями. Чувствовалось, что рука, их поклеившая, была в близком родстве с рукой, возведшей монумент в центре площади.

Зал вокзала имел форму ломтика пиццы с входом там, куда вы обычно наносите первый подлый укус без предупреждения. На месте корочки было панорамное остекление. Вдоль боковых стен выстроились ряды стройных колонн, служивших по совместительству опорами не только крыше, но и второму этажу (и еще, между прочим, они прижимали пол), который был приютом для ресторана и лавочек со всякими дорожными мелочами и всевозможными сувенирами. В центре зала высилась скульптурная композиция «Тикро и тропы». Божество изображалось в виде высокого поджарого мужчины без признаков одежды. Его голову венчали внушительные лосиные рога, символизирующие его непреодолимое стремление ломиться вперед без особой на то необходимости. Растопырив в немом приказе пальцы, он указывал ими в сторону поездов, и его шальные дочери бежали, повинуясь ему с восторженным смехом. Тоскливо, конечно, но их изображения имели хотя бы признаки одежды. На постаменте была высечена нечитаемая комбинация старых полурунических-полуиероглифических символов, а ниже привинчена бронзовая табличка с переводом на современный язык.

– «Канай отсюдова», – прочитал Йозефик. – Что и говорить, вдохновляет.

Вдохновлялся, между прочим, не только отпрыск рода вир Тонхлейнов, но и сотни других очень пестрых путешественников. Позднее или уже раннее время их нисколько не смущало. Не стоит забывать, что это все-таки вокзал, несмотря на свое сакральное амплуа. Традиционно железнодорожные путешествия совершала только почтенная публика, и привокзальные рестораны не были в прямом родстве с портовыми кабаками и последними пристанищами бродячих собак. Естественно, что вокруг такой потрепанной особы, как Йозефик, образовалась лакуна в людской массе, стенки которой оформляли излучающие негатив лица в сплошном диапазоне от презрения до возмущенного негодования.

Если представить общество как человеческий организм, то господа полицейские будут отважными сильными пальцами, очищающими нос от всякого сброда. Рыцарями без страха и упрека. У Йозефика из-за спины неожиданно вынырнул такой палец в синем мундире с начищенным значком на груди и дубинкой со следами зубов на поясе. Не укусов, а именно зубов. Двое его мужественных подельников подхватили молодого человека под белы рученьки.

– Старший сержант Плицскенн. Участок Лэ-Жэ-Дэ-Вэ, – представился слуга, нет, верный раб закона, щелкнув пальцем по козырьку своей фуражки. – Нарушаете?

– Нет, кажется. Что? – Дышащие в затылок (один – луком, а другой – чесноком) коллеги старшего сержанта Плицскенна спутали мысли Йозефика, и он возмечтал о глотке свежего воздуха.

– Вот что, мил человек, я тебя за бродяжничество сейчас арестую. Как-то так, – ласково сообщил полицейский и сложил короткие пальцы на круглом пузике.

– За что?! – Йозефик искренне недоумевал, как это его, последнего вир Тонхлейна, приняли за какого-то бродягу.

– За бродяжничество, – слегка в нос и закатив глаза, как непонятливому ребенку, повторил полицейский. – Это когда смущаешь приличных людей своим свинским видом и отсутствием документов.

«И почему же ты еще не самоареастовался, друг мой», – подумал Йозефик и на пару тонов покраснел. Он даже чуть не произнес это вслух, но все же сдержался. В отличие от многих своих ровесников, он не был пылким борцом за права и свободы. И уж тем более не жаждал погибнуть на баррикадах даже образно. Он вовсе не понимал этого пышного термина «права и свободы». Ему больше импонировало другое: «Можно, и совесть не позволит».

– Есть у меня документы, господин полицейский.

– Мил человек, но это же не отменяет твоего свинского вида. Документ-то любой дурак выправить может. Бесплатно их дают. А вот одежку-то приличную исключительно человек культурный носит, – промурлыкал полицейский и любовно погладил свой китель.

Такое заявление не то чтобы удивило Йозефика, скорее, разозлило. Он давно понимал, что что-то не так с нынешним обществом, но чтобы все настолько извратилось да вверх тормашками встало, не догадывался. Разочарование развязало ему руки и дало полное моральное право выпутываться из неприятной ситуации, как он считает нужным. А вспомнив, какой тяжелый у него был день, Йозефик решил все сделать с как можно более существенным воспитательным эффектом.

– Есть! Есть у меня костюм, господин полицейский! Тут он, в чемодане. – Он похлопал по крышке чемодана, и в ответ донеслось низкое беличье рычание. – Очень боялся запачкать.

– Ну-с, тогда пройдем в примерочную.

Йозефика приподняли над землей и без видимых усилий потащили вслед за старшим сержантом Плицскенном, который двигался сквозь толпу, как хомяк с добычей. Луково-чесночный выхлоп стал интенсивнее и горячее. Глаза молодого человека заслезились.

Его по узким коридорам провели в неуютное помещение с неровными, трупного оттенка синими стенами. Такое помещение просто не имело права находиться в прекрасном здании вокзала и казалось здесь инородным до омерзения. Всю обстановку составляли два кривоногих стульчика с затертыми до дыр сиденьями и металлический стол, выкрашенный розовато-бежевой краской. Местами краска слезала лохмотьями, обнажая предыдущие слои такой же гадости. От стола пахло сырым мясом и кровью.

Сержант выудил из кармана брюк хрустальную пепельницу и бережно поставил ее на стол. Затем из того же кармана извлек пачку сигарет дорогой марки «Р.А.К.», наполненную совершенно другими табачными изделиями, и золотую зажигалку, на которой почему-то было выгравировано: «Доктору моего сердца Кампицкому». Он прикурил и с удовольствием выпустил струйку сизого вонючего дыма в лицо Йозефику. В сложившихся обстоятельствах тот был отчасти благодарен, так как дым заставил отступить овощные миазмы подельников сержанта.

– Ну-с, мил человек, показывайте, что там у вас. – Полицейский кивнул на чемодан и машинально облизнулся. У него очень сильно зачесались карманы.

Йозефика опустили на пол. Он весь внутренне напрягся. В животе и горле переваливались два гадких комка, и за ушами бегали шальные мурашки. Все же он совладал с собой и поставил чемодан на стол. Когда молодой человек собрался открыть свое движимое имущество из кожи не священных шаунских крокодилов, неожиданно подскочил сержант.

– Отойди! Дальше я сам. – Сам того не понимая, он выкрикнул формулу, которая еще ни одного нетерпеливого злыдня не довела до добра. Да и с чего бы это злыдню вообще доводиться до добра, когда он сам до зла тянется – аж пыхтит? А сейчас он даже не понимал, к какому злу он тянет свои толстые пальцы. Щелкнули замки, и зло вырвалось на волю.

Разъяренный не только своим заточением, но и столь беспардонным вмешательством в его заточение, беличий вожак сам с легкостью откинул крышку и обвел комнату уже знакомым Йозефику тяжелым взглядом. Наученный горьким опытом, молодой человек скользнул под стол.

– Белочка? – удивился сержант. Он ведь, кажется, не пил сегодня.

– Пушистая такая! – хором радостно подтвердили у него из-за спины коллеги. У них была патологическая тяга к нахождению вне поля зрения собеседника.

И тут такая пушистая белочка кинулась в лицо сержанту. Тот завизжал, как обнаженная дева, застигнутая врасплох любопытным юнцом.

Йозефик не понял, как ему удалось удрать с поля боя. Сейчас он стоял в обнимку с чемоданом по другую сторону двери – по другую сторону от грохота битвы, стонов, визгов, хрипов и хрустов раненых. Поначалу отчетливо слышались два баса и одно сопрано, но вскоре зазвучал стройный хор из трех фальцетов. Йозефик даже поежился из мужской солидарности.

– Ох, мои орехи!

Он был вынужден признать, что теперь даже не знает, что делать. Можно было поддаться любопытству и посмотреть, чем там все закончилось. А может, лучше было бежать со всех ног? Вывод напрашивался простой: дверь в любом случае будет открыта, и пушистая катастрофа вырвется на волю. Кругом были относительно невинные люди.

В дверь робко постучали. Йозефик решил, что это один из выживших полицейских взывает о прощении и спасении. Он смягчился и открыл дверь. Каждый из трех служителей закона забился в свой угол, а старший сержант Плицскенн еще и прикрылся столом. Их мундиры превратились в изжеванные окровавленные лохмотья. Кожные покровы тоже. Посреди комнаты лежал огрызок дубинки со следами зубов. Белка в поле зрения Йозефика сразу не попала. От этого у него по спине немедля заструился холодный пот. Он подумал, что свободный угол предназначен для него.