Текст книги "Интриги дядюшки Йивентрия"

Автор книги: Максим Ельцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Сказать, что Йозефик был ошеломлен, значит не сказать ничего. Его сердце бешено заколотилось, по телу пробежала легкая дрожь, от которой в чемодане вновь пробудились нафталиновые шарики. Барон Монтуби Палвио Толжес вир Байнхайн! Зеленый барон! Величайший воздушный ас Предпоследней войны! Непобедимый герой, про которого было написано столько книг и даже снята лента синематографа. Все мальчишки, и Йозефик в том числе в детстве, мечтали быть как Зеленый барон. А теперь он сидит рядом с Йозефиком и как ни в чем ни бывало улыбается. Неужели он не понимает своего величия?

Молодому человеку стало отчаянно стыдно от нахлынувшей нерешительности. Ему совсем не хотелось позориться в глазах героя своего детства. Он стиснул ручку чемодана так, что пальцы побелели и стали неотличимы от слоновой кости. Выглядело это страшновато. Как будто рука покойника намертво вцепилась в свое имущество, намереваясь прихватить оное с собой на тот свет. Йозефик сухо кашлянул и, наконец, нашел в себе достаточно храбрости для продолжения беседы.

– Зеленый барон? Вы тот самый Зеленый барон, о котором… – Йозефик не мог найти слов, а потому только развел руками и состроил неописуемую гримасу.

– Он самый. Но не вижу повода для восторга. Это было очень давно. Теперь я всего лишь таксист.

– Но… – теперь Йозефик еще и щеки надул. – Вы…

– Я таксист. Везу вас на вокзал, сударь. – Похоже, Мону не понравилось, что его собеседник из нормального человека превратился в восторженного идиота, который еще, чего доброго, начнет автограф просить. Тогда поездка с ветерком в хорошей компании превратится в обычный извоз.

– Йозефик, вы представить себе не можете, как мне надоели разговоры про мои якобы подвиги.

– Но у вас…

– Да! У меня много славных дел за плечами. Адова куча подвигов. Но это было давно.

Йозефик понял, что действительно ведет себя как маленький ребенок. Надо было как-то спасать ситуацию, и тут на него нашло озарение.

– Я хотел сказать, что у вас на всех фотографиях была шикарная шевелюра, а сейчас… – Слова опять стали сбегать из сознания, пришлось пожать плечами. Выдающаяся лысина шофера производила сильное впечатление.

Мону облегченно улыбнулся и со скрипом провел пальцем по своему плафону, отбрасывающему блики по всему салону.

– Так вы про это. А я-то, старый самовлюбленный дурак, уже подумал, что вы очередной любитель примазаться к истории. – Мону немного смутился. – Похоже, для меня все же важна людская память. Все-таки я тщеславен, ну что ж, это не моя вина, подобная глупость у аристократов в крови.

– Я вас прощаю, – сказал Йозефик и просиял от собственной наглости. Он был очень горд проявленными дипломатическими способностями.

– Приятно это слышать. – Мону подмигнул в зеркало. – А то я уже было занервничал. Шевелюры-то я лишился из-за одного фанатичного поклонничка.

– Вы, наверное, вытаскивали его из огня или что-то в этом роде?

– Все намного прозаичнее. Этот паршивец меня скальпировал. Представляете? Забрал мой скальп на память.

– Вот это да! – Молодой человек был ошарашен. – Какому нормальному человеку придет в голову сделать такое со своим кумиром?

– Ха-ха! И похуже вещи с кумирами делают. – Шофер хитро блеснул глазками, так как нашел возможность переменить тему и тоже возгордился своим талантом дипломата. – Вот взять, к примеру, священных животных. В большинстве своем им отводится очень незавидная роль. Сначала их всю жизнь кормят тем, что им от природы есть не положено, наряжают во всякие дребезжащие побрякушки. Потом их убивают каким-нибудь изощренным методом, а после еще и над трупом глумятся.

Йозефик вспомнил священных шаунских крокодилов, которых по традиции сажали на финиковую диету и раскрашивали в ядовито-розовый цвет, и ему стало грустно. Он любил животных.

Неожиданно из чемодана, к слову сказать, из кожи более везучих не священных шаунских крокодилов, через замочную скважину с трудом выкарабкалась жирная моль, почавкивая нафталином, и злобно уставилась на Йозефика. Вир Тонхлейн плавным движением пальца размазал ее по латунному замочку, любуясь, как пыльца с крылышек покрывает его нежным перламутровым налетом. Он любил животных. Все люди так любят животных.

– Священные животные скорее идолы, нежели кумиры, – сказал Йозефик, незаметно вытирая палец об обивку сиденья.

– Молодой человек, от того, что вы столь ловко жонглируете синонимами, суть дела не меняется.

– Терминология, на мой взгляд, важна… – Беседа набирала обороты, полностью теряя смысл.

За следующим поворотом поджидал сюрприз. Сюрпризом был господин полицейский, выскочивший из кустов, в которых прятался, подстерегая очередную жертву, подобно своим далеким предкам – грабителям с большой дороги. Он залихватски воспользовался своим обслюнявленным свистком и начал активно работать жезлом постового. Воистину ничего не изменилось за долгие века: тот же свист, та же дубинка и та же обреченная покорность жертвы.

Но произошло то, чего грабитель, пардон, господин полицейский никак не ожидал, и Йозефик, в общем-то, тоже. Вместо того чтобы остановиться, побеседовать со стражем порядка, глядя на него преданными щенячьими глазами, и снабдить его необходимыми финансовыми средствами на содержание семьи, Мону грязно выругался и выжал педаль газа до упора.

– Не на того нарвался! Меня еще никто живым не брал! – проорал Мону и, заметив, что Йозефик на заднем сиденье побледнел до состояния двухнедельного утопленника, добавил уже спокойно: – Не волнуйтесь, Йозефик, мертвым тоже.

Теперь Мону вел авто совсем по-другому. Он вцепился в руль, широко расставив локти, почти стоял на педалях и дергал рычаг коробки передач так, будто с детства его ненавидел. Они неслись по узким переулкам, снося на своем пути мусорные баки и обдавая зазевавшихся прохожих брызгами. Йозефик пытался поймать взгляд Мону в трясущемся зеркале, но тот смотрел только вперед и рычал проклятья в адрес городских служб, не справляющихся с вывозом мусора.

Посмотрев назад, молодой человек увидел то, чего отчаянно не хотел видеть. За ними гнался тот самый полицейский на неуклюжем мотоцикле. Раскорячившись, как цирковой медведь на трехколесном велосипеде, страж закона пытался сдуть повисший на его носу лист, ранее бывший частью маскировочных кустов.

– Он едет за нами! Он едет за нами, ты слышишь?! – Йозефик схватил Мону за плечо. – Остановись! Что на тебя нашло?

– Инстинкт! Инстинкт, молодой мой сударь. – Мону резким движением сбросил руку Йозефика и заложил крутой вираж, от чего тот размазался по дверце. – Барон Монтуби Палвио Толжес вир Байнхайн на свист не отвечает! Да как он смел? Щенок! Ишак вислоухий!

Автомобиль еще раз резко свернул. Йозефика кинуло к другой двери. Он стукнулся головой о стекло и вопреки своему воспитанию начал неистово ругаться последними словами. Он поносил всех и вся, а из чемодана ему злобно вторила моль, проникшаяся к нему невероятным уважением. За поворотом оказалась улочка с аккуратными маленькими домиками. Похоже, за краткое время погони они достигли окраин Лупри.

Мону влетел на газон. Он каждый раз довольно хихикал, снося почтовый ящик, клумбу или низенький белый заборчик. Вполне понятно, что он не питал никакого уважения к этим самым ценным семейным ценностям. Йозефик ошалело вертел головой, пытаясь понять, не сбил ли кого ополоумевший таксист. Краем глаза он заметил, что полку преследователей прибыло. Теперь за ними с грозным ревом и писклявым повизгиванием сирены гнался полицейский грузовик с решетками на окнах. Чтобы оградить то ли граждан от полиции, то ли полицию от граждан – ох уж эта диалектика! Его водитель что-то орал полицейскому на мотоцикле. Видимо, требовал убраться с дороги.

– Боги! У них грузовик!

– Еще бы у них не было грузовика! Я же плачу налоги, – гордо сообщил Мону, свернул во двор одного из домиков и по пути снес детский велосипед. Весь двор оказался перетянут бельевыми веревками, увешанными тем самым добром, что дало им название. Прорвавшись сквозь последнюю простыню, такси вылетело на поле, заросшее высокой травой, в которой самозабвенно звенели кузнечики. Трава закрыла весь обзор, но Мону продолжал крутить баранку, руководствуясь малоочевидными соображениями.

Мотоциклист, вылетев из-за угла дома, не успел среагировать. Его намотало на бельевые веревки, в которых он повис, как муха в паутине, а его железный конь, более не чувствуя руки седока, вскинулся на дыбы и ускакал в неизвестном направлении.

К счастью, до Лупри не докатилась мода строить фанерные домики. Только старый добрый кирпич. Поэтому грузовик, не вписавшись в поворот и впилившись в стену дома, благополучно издох. Погони больше не было, но преследуемые об этом не знали.

Не отрывая глаз от якобы дороги, Мону вытащил из бардачка компас. Его опыт летчика советовал ему при нулевой видимости идти по приборам. Теперь он уверенно уводил свой верный автомобиль с перепуганным до смерти пассажиром к одному ему известной цели. Через час езды Мону наконец нарушил молчание.

– Жаль, альтиметра нет.

Сию же секунду такси выскочило на открытое пространство. Вдалеке виднелась проселочная дорога, несколько рощиц и на невысоком холме здание угрюмого вида, обнесенное еще более угрюмого вида забором. Мону лег на курс «прямо на забор». Он прислушался и теперь, когда не мешал шелест травы, услышал, что сирены стихли. На его лицо вернулось выражение человека, достигшего просветления, он снова плавно вращал баранку и ласкал своим взором предполагаемую траекторию движения. Несмотря на произошедшие с водителем перемены к лучшему, Йозефик смотрел на него волком. Бледным, перепуганным волком.

До забора оставалось не более ста шагов. Мону впервые отвлекся от дороги и обернулся к Йозефику. В его намерения входило извиниться за свою несколько нестандартную реакцию на свист и по возможности успокоить пассажира. По вселенскому закону подлости, в то же мгновение перед машиной нарисовался валун. Размеров достаточных для полноценного действия вселенского закона подлости. Далее вступили в игру законы физики, и автомобиль покатился кубарем, разбрызгивая во все стороны осколки стекол, полезные железяки и передние колеса. Грохот и скрежет безуспешно пытались заглушить смрадную брань Йозефика.

Когда акробатические этюды завершились, посреди луга самовозведенным надгробием застыла бесформенная груда железа. В наступившей тишине звенели насекомые. На все еще покачивающемся колесе уже удобно устроилась ворона и своим победным карканьем скликала товарок на праздник живота.

В считаные минуты на поверженном остове некогда почти могучего транспортного средства, ныне похожего на издохшего на спине жука, собралась целая стая. Некоторые особо ретивые птахи с глухим стуком пробовали клевать днище.

Из салона раздались тихие стоны. Это Йозефик вир Тонхлейн не спешил присоединиться к своим почившим родственникам. Все органы, словно сговорившись, посылали мозгу один и тот же сигнал: «Очень больно». В обычной ситуации такие сообщения даже от самого завалящего мизинца серьезно подпортили бы настроение, но автокатастрофа была для Йозефика совсем не обычной ситуацией.

В кружащейся голове вяло раскачивалась мысль, что весь этот кошмарный дискомфорт говорит лишь о том, что жизнь еще не покинула тело. В противовес ей возникла подлая религиозная мыслишка о свершившемся низвержении в преисподнюю по всей совокупности поступков за период жития.

Утомившись от сомнений, Йозефик открыл глаза и вместо ожидаемого красного неба в серных тучах или на худой конец мертвенно светящихся сталактитов (суеверия взяли верх) увидел потертое заднее сиденье. Про себя он с гордостью отметил, что сиденье было абсолютно сухое. После пальпации подтвердилась и сухость штанов. Собственное мужество ободряет. И вот только что мнивший себя покойником молодой человек, кряхтя от натуги и шипя от боли, принялся пинками открывать дверцу автомобиля.

Дверца не поддалась. Вместо этого у машины отвалился весь борт. От грохота слетевшееся на пиршество воронье взвилось с недовольным граем, как старухи от лавочки с табличкой «окрашено». Йозефик воодушевился порчей чужого имущества и ловко извлек свое потрепанное тело из обломков. Оказавшись под ясным летним небом, он с удовольствием потянулся и даже зевнул так, будто пробудился от вечного сна. Точнее сказать, он зевнул так, будто избежал впадения в вечный сон, то есть с лениво-пренебрежительным видом победителя. Жизнь была прекрасна одним фактом своего неокончания.

Молодой человек обернулся и недовольно осмотрел парящие пробитым радиатором обломки. Вот вся его прошлая жизнь: уродливая, жалкая и пустая.

Йозефик наклонился и вытащил из грустной метафоры своей прошлой жизни билет в счастливое будущее – чемодан. Он оглядел окрестности и двинулся к зданию на холме, полагая, что там сможет узнать свое точное местонахождение и способ добраться обратно в город.

Он уже несколько минут шел вдоль забора и подумывал, что, может, стоило начать обход в другом направлении, когда услышал за спиной странное жужжание. Он остановился и прислушался. Звук странно переливался, то нарастая, то внезапно обрываясь. Йозефик обернулся и увидел Мону.

Тот, полностью голый, не считая лихо повязанного зеленого шелкового шарфа, бежал, широко расставив руки, и старательно издавал то самое жужжание. Похоже, он решил вернуться к профессии пилота. Поравнявшись с нахмурившимся Йозефиком, великий ас заложил крутой вираж и, надсадно жужжа, устремился прямо в забор. Молодой человек уже хищно ухмыльнулся, предвкушая героическое самоубийство бывшего кумира, к которому теперь питал исключительно негативные чувства. Однако Мону его удивил. Невзирая на грушеподобность и дряблость фигуры, рахитичность ног и бледность задницы, он с легкостью взбежал по отвесной стене, на мгновение замер на вершине и с протяжным воем спикировал на другую сторону. Жужжание постепенно затихло вдалеке. Обалдевший Йозефик продолжил обход забора.

Забор не мог изобразить ничего интересного из своей выветрившейся кладки, поэтому молодой человек осматривал окрестные луга. Единственное разнообразие в их облик вносили торчавшие местами бугорки. Некоторое время Йозефик гадал об их возможном происхождении, но так ничего и не придумал. Решил проверить лично.

Оказалось, что он неправильно определил расстояние до бугорков, пройти пришлось значительно больше, чем он рассчитывал. По мере приближения очертания становились все четче и волосы на голове становились дыбом все в более массовом порядке. То, что издали казалось бурой кочкой, вблизи оказалось покрытым ковром из плюща, изъеденным ржавчиной остовом автомобиля. На заднем сиденье сидели три скелета. Два больших и между ними совсем маленький.

– О боги! Этот безумец погубил даже ни в чем не повинную обезьянку! – крикнул Йозефик в праведном гневе, ведь его тоже чуть не приняли в клуб скелетов на заднем сиденье, судя по количеству бугорков в окрестностях, довольно многочисленному. Это было чистого вида плевком в лицо последнего вир Тонхлейна. Такого он простить не мог.

Пока Йозефик шел обратно к забору, в душе его бурлили очень нехорошие чувства. Раньше он не только не дал бы им разгореться с такой силой, но даже появиться на горизонте не позволил, теперь же все было по-другому. Недавний инцидент серьезно перетряхнул его представления о жизни.

Поверх клокочущего огненного моря ненависти к Мону, к его проклятущей лысой башке, к его тухлой мозоли на пальце, к его клопиному брюху и бледной заднице парило прохладное чистое небо сознания. Оно, будто мурлыкая себе под нос, спокойно и методично перебирало все самые жестокие виды пыток и их наиболее удачные комбинации для как можно более мучительной и продолжительной казни барона Монтуби Палвио Толжеса вир Байнхайна. На помощь приходили врезавшиеся в память картинки из учебника биологии, но больше, конечно, помог учебник истории. Его красочная сухая жестокость подходила сейчас более всего.

Обнаружение в заборе тяжелых железных ворот прервало размышления Йозефика о прекрасном. Ворота были изъедены ржавчиной, почти сросшиеся петли недвусмысленно характеризовали нерегулярность их использования. На грязно-рыжей поверхности выделялась подернутая патиной и птичьим пометом табличка. Пришлось протереть ее носовым платком, что привело его в антисанитарное состояние. Надпись на табличке привела Йозефика в замешательство:

Луприанский психиатрический хоспис строгого режима № 29

Йозефик дважды прочитал надпись, водя пальцем вслед за изящными буквами.

– Вполне ожидаемо, что уж тут.

Он постучал в ворота, но те были столь стары и тяжелы, что не соизволили отозваться сколько-либо громким звуком. Виртуозное применение подвернувшегося под руку булыжника все же выдавило из несговорчивых створок гулкий звон и облако сизой пыли. Йозефик не рассчитывал на скорый эффект, поэтому занес руку с булыжником для второго удара, но створки неожиданно легко распахнулись, и перед ним предстал дряхлый старик в докторском халате поверх старомодного костюма. Его лицо было обезображено аккуратной бородкой фасона «лопата» и очками в золотой оправе со столь толстыми линзами, что они напоминали стеклянные шарики.

– Добрый день, добрый день. Это Луприанский двадцать девятый? – выбрасывая булыжник за спину, осведомился Йозефик и постарался изобразить на лице выражение деловой озабоченности.

– Теперь да, солнышко, теперь добрый. Всегда да, всегда двадцать девятый. Ох, где же мои манеры? Разрешите представиться: профессор Эдест Виглю.

– Йозефик вир Тонхлейн, печатное издание «Эхо Эпической Эпохи». Я здесь, чтобы взять интервью у господина барона Монтуби Палвио Толжеса вир Байнхайна. Наши читатели хотят знать все из первых, как говорится, рук об этом великом, замечательном человеке. Зеркало своей эпохи! Гигант своего времени! Хотят знать, почему и как, а главное – зачем и кто! – Йозефик говорил скороговоркой, не давая возможности разобрать ни слова: он знал, что проще всего врать нечленораздельно.

Виглю, судя по его древности, был воспитан в старых традициях, то есть с должным уважением к правилам этикета и презрением ко всему остальному. Он ничего не расслышал, а понял и того меньше, но все же вежливо кивнул и обнажил в улыбке поразительно желтые зубы, будто изъеденные термитами и заросшие серой плесенью. Йозефика передернуло от отвращения, но он продолжил, подавив рвотный спазм:

– Мне просто необходимо его увидеть. Личный разговор для интервью необходим, как воздух для полета. Ах, полет! Величайший ас барон Монтуби Палвио Толжес вир Байнхайн – вот кто он! Художник неба, оставивший свой росчерк в мириадах мгновений. Наши читатели…

– Не желаете войти? Не изволите чаечку? Думаю, лапушка, у меня в кабинете вам будет много проще получить ответы на свои вопросы. Да-да! Чайку с печеньицем.

Виглю неуловимым движением оказался подле Йозефика и схватил его под руку. Кто бы мог подумать, что в этих сухоньких старческих ручонках, корявых, как корни акации, таится такая силища. Очень даже проворно Виглю провел растерявшегося молодого человека по гравиевой дорожке до входной двери. Йозефик подумал было воспротивиться, но что-то сковало его волю. Вот уже захлопнулась за спиной дверь, промелькнул больничный холл, несколько пролетов лестницы, коридор с множеством поворотов, и он нашел себя сидящим в кожаном кресле посреди кабинета. Перед ним, заложив руки за спину, стоял профессор и омерзительно улыбался.

– Вы чаек как предпочитаете? Внутренне или наружно? Ха-ха, профессиональный юмор, профессиональный. Ну, так что же? Хо-хо. С молоком, сахаром, лимоном, коньяком, кофе? Все, что пожелаете, решительно все.

Что-то было в этом человеке неправильное, нечто неуловимое, но это ускользало от внимания Йозефика. Вдруг он понял, что не может сфокусировать взгляд ни на одном предмете обстановки, все вокруг размазывалось в неоднородную муть сепийных оттенков с вкраплениями багряных и черных клякс. Четкими оставались только странные очки Виглю и подрагивающие за ними зрачки. При взгляде на них мысли путались, нападала апатия, поэтому он как мог внимательно уставился на свой чемодан, который держал на коленях. Ситуация ему не нравилась и явно выходила из-под контроля. Требовались решительные действия, план которых яркой лампочкой осветил виртонхлейновскую черепную коробку изнутри.

– С бергамотом и мятой… Наши читатели…

– Сию минуту! Секундочку, и чаек будет готов. С мяточкой и бергамотиком.

Продолжая сюсюкать себе под нос, Виглю отвернулся от Йозефика и загрохотал всевозможными банками и склянками, забренчал ложками и забулькал кипятком. В тот же момент с глаз молодого человека спала пелена. Он осмотрелся и увидел обстановку, типичную для кабинетов в старых государственных учреждениях. Все очень тяжеловесно и чинно. Только вот деревянные панели, покрывающие стены, были заражены несколькими сортами плесени и исцарапаны сумасшедшего вида письменами, поверх которых несколько раз повторен чем-то бурым странный символ, состоящий из нескольких ломаных линий, неполных окружностей и крестов. Углы кабинета были густо затянуты паутиной, а весь пол усыпан исписанными листами бумаги и порванными на мелкие клочки картинками из журналов. К сожалению, у него не было времени вчитываться и вглядываться, так как в любой момент страшные очки грозили опять околдовать его.

Дрожащими руками, срывая ногти, он открыл чемодан и нашарил в нем нафталиновый шарик и намертво зажал его в кулаке. Чемодан с щелчком захлопнулся, и в ту же секунду обернулся Виглю. Весь мир спрятался за грязный тюль, кроме профессорских очков и чайного столика на колесиках с двумя чашками чая. Чувствуя, как сознание подергивается дымкой, Йозефик из последних сил просипел:

– А печеньице, профессор? Печеньице обещали…

– Сию же секундочку, все для вас, все для вас.

Виглю снова отвернулся, и Йозефик, как шаловливый ребенок, с неуместной в столь напряженной ситуации улыбочкой, кинул тому в чашку нафталиновый шарик. Чтобы самому не употребить сие лакомство он схватил другую кружку покрепче и откинулся в кресло. Только он окончил свои махинации, как мир вновь утонул и всплыли очки, столик, чашки и теперь еще блюдце с печеньем. Виглю уселся на корточки и положил руки на пол ладонями кверху – довольно странная поза для чаепития.

– Ну-с, милочек, о чем же вы хотели поговорить? Что же хотели знать ваши уважаемые читатели о нашем славном заведении? Ох, тысяча извинений, так неудобно, право слово, вас же интересует только один из наших подопечных. Что ж, что ж… Можете быть уверены, с ним все в полном порядке, и это не вызывает никаких сомнений, а вот… – воркующий голос Виглю внезапно перешел в отрывистый щелкающий лай, причем он вскочил с пола и наклонился так близко к собеседнику, что тому стало дурно от его дыхания: – Твое состояние, мразь, нас очень волнует. Полный стационар! Курс успокоительных! Смирительная рубашка! Строгий ошейник! Слышишь, тварь? Теперь ты будешь вести себя хорошо!

– Что? Почему? Я вел себя хорошо-о-о-о… – чувствуя, что теряет сознание, простонал Йозефик. – Я всегда чищу зубы-ы-ы-ы-ы…

Упоминание невинной гигиенической процедуры почему-то привело Виглю в ярость. Он свирепо завращал глазами и заклацал своими гнилушками так, что их осколки разлетались в разные стороны.

– Как ты смеешь, ничтожество, упоминать подобное перед нами?!

– Вами, сами, сами-салями…

– Одиночная палата! Холодный душ на два месяца! Негодяй!

– Дяй? Ай-яй-яй…

Профессор трясся от злобы, он еще ниже склонился к Йозефику, к самому его уху, и с садистской усмешкой прошептал:

– Никакого компота на обед, – и с торжествующим видом опрокинул в себя чашку чая с нафталином. От чая с таким сахарозаменителем любой бы наизнанку вывернулся, но, похоже, у Виглю был луженый желудок. Йозефик отстраненно подумал, что план его провалился и он пропал, но вдруг мир приобрел четкость. Колдовство профессорских очков развеялось. Сам Виглю стоял, скрючившись в три погибели, с мученически открытым ртом, из которого раздавался нечеловеческий писк и клекот.

Йозефика передернуло от отвращения, когда он увидел таракана, улепетывающего из разверстой пасти Виглю. За ним последовал еще один, а потом хлынул целый поток гадких щелкающих тварей. Вскоре они полезли через нос и уши. Падая на устланный, бумагой пол, они корчились и издыхали. Некоторые особо живучие пытались отползти как можно дальше, но и они находили свой конец. Когда последний таракан покинул профессорское тело, оно, лишенное наполнителя, с сухим треском завалилось на спину. В неестественно широко открытом рту на иссохшем сером языке, как жемчужина в раковине, лежал влажно поблескивающий нафталиновый шарик. Очки сползли Виглю на лоб, обнажив пустые глазницы со следами тараканьих продуктов жизнедеятельности.

Некоторое время Йозефик смотрел на все это как громом пораженный. Но покинутое антропоморфное обиталище тараканов не то зрелище, которым хочется любоваться вечно, это заставило его покрутить головой в поисках композиции посимпатичнее.

При спокойном осмотре кабинет оставлял еще более угнетающее впечатление. Оказалось, что нацарапанные на стенах письмена перемежаются с поразительно достоверными анатомическими рисунками, географическими картами и даже фрагментами атласа звездного неба, начертанными более тонкими линиями. Некоторые звезды окружал ореол, нарисованный чем-то бурым. Может это, была запекшаяся кровь. Сами письмена, если долго на них смотреть, не фокусируя взгляд, начинали двигаться, и тогда создавалось ощущение, что прямо из глубин стен кто-то или что-то внимательно наблюдает за вами. Все образцы настенного народного творчества несли на себе отпечаток времени. Некоторые заросли черной плесенью, из некоторых особо глубоких рисунков торчали бледные грибочки на тонюсеньких ножках. Самой древней казалась надпись «Професор Виглючка – казел», оставленная с намерениями недобрыми, но не настолько зловещими, как все остальные.

Йозефик завороженно рассматривал стены. Его с детства тянуло к подобным загадочным вещам, по возможности желательно еще и зловещим. Рисунок за рисунком он изучал, пытаясь получше запомнить и, может быть, когда-то разгадать их тайну. Так он думал для очистки совести, а на самом деле просто глазел, как уличный зевака на пожар.

Высшие силы вложили в виртонхлейновскую голову вполне здравую мысль, точнее, позыв к действию. Йозефику вдруг очень захотелось узнать, что за очки такие были у старикашки, что даже он, последний вир Тонхлейн, чуточку стушевался. Он решительно подошел к свежеупокоенному и лишь немного менее решительно снят с того очки, стараясь не смотреть в пустые глазницы, так как вид тараканьего помета вызывал у него чувство брезгливости. Так Йозефик вир Тонхлейн стал грабителем мертвых.

Очки оказались довольно тяжелыми, и действительно линзы заменяли два прозрачных шарика. С точки зрения молодого человека, интерес могла представлять только оправа, так как благодаря своему золотому исполнению она могла принести неплохую монету в ближайшем ломбарде. Как и у любого человека, у которого в руках оказались чужие очки, его тянуло непременно их померить, чтобы убедиться в превосходстве своего зрительного органа. Сопротивляться искушению, тем более свидетелей не было, он не стал и немедля поддался этому самому искушению.

Когда очки утвердились на носу и глаза немного попривыкли, перед Йозефиком предстал совершенно другой мир. Стены, пол и потолок исчезли, остался лишь ковер из бумаги под ногами. Вокруг простирался космос. Бесконечная пустота! Бесконечная пустота. Бесконечная пустота? Так думают только согбенные веками бесплодных наблюдений астрономы. Космос кишит содержимым. Все его пространство наполнено хитрыми печатями, пугающими сигналами, тенями неведомых зверей и отпечатками лап крадущихся в Вечности демонов. Все это парит на фоне пылающих звезд, увитых Великими Змеями и золотыми цепями.

Восхищенный Йозефик смотрел на вращение множества призрачных кристальных фигур, похожее на костер галактического масштаба, вокруг которого в исступленной пляске кружились багровые тени. Поддавшись неясному порыву, он двинулся к этому костру, что-то манило его и обещало ему бесконечную радость, вечное счастье и много-много его любимых конфет. С каждым шагом становился все очевиднее тот факт, что багровые тени вовсе не танцуют, а корчатся в вечной агонии. Леденящий душу ужас охватил его, но остановиться не было сил. Искушение перед леденцами было неодолимо.

Когда стали различимы лица участников ужасного хоровода, все неожиданно исчезло. Йозефик лежал на полу, рядом валялся чайный столик, дохлые тараканы и заплесневелое печенье. Колено нещадно болело, несмотря на это, он лихо вскочил на ноги с твердым решением покинуть это место и никогда (никогда!) не иметь дела с подобными вещами. Грозно сопя, он похромал к выходу из кабинета.

– Прочь из этого дурдома! Все, надоело! Впереди наследство, разгульная жизнь и собственный пляж! На худой конец, еще год в проклятущем Луприанском Университете, и здравствуй, престижная работа! Совсем не повезет, так в шахтеры пойду. Трехразовое питание, получка каждые пять лет… – С такими громогласными размышлениями будущее в шкуре обывателя постепенно потеряло свою прелесть. – А! Да иди оно все в горные районы Преисподней!

Йозефик развернулся, отыскал очки и засунул их в чемодан, после чего выхромал из кабинета, так шарахнув дверью на прощанье, что у трупа профессора Виглю изо рта вывалился уже подсохший нафталиновый шарик.

Коридор встретил стенами, выкрашенными омерзительной зеленоватой, как брюхо у дохлой рыбины, краской, которая казалась еще более мерзкой от тусклого света, льющегося из зарешеченных окон. Кафельный пол из коричневых и светло-бежевых плиток был равномерно покрыт толстым слоем мохнатой пыли. Пыль, к слову сказать, покрывала и стены, даже свисала с потолка растрепанными щупальцами. Помимо явной необходимости провести влажную уборку, в коридоре царил больничный порядок.

Еще не растеряв из-за раздумий решительности, Йозефик с уверенным видом двинулся по коридору. Из-под ног взвилось облако пыли, ее лохмотья начали медленно кружиться в воздухе, словно купаясь в струях жиденького света.

Он прошел несколько поворотов и задумался, куда же он все-таки идет. Пришел к выводу, что безнадежно заблудился, но все еще робко побулькивающая в душе злость не позволила ему поддаться сомнениям. Лихо вписавшись еще в парочку поворотов, он увидел в дальнем конце коридора яркий свет явно искусственного происхождения. Из осторожности он замедлил шаг, потом пошел на цыпочках. Через несколько шагов разыгравшееся воображение вынудило его снять ботинки для пущей конспирации. Идти по пушистой пыли было даже приятно, по крайней мере потому, что чистоту носков не позволяла оценить скудость освещения.