Текст книги "Истины нет (СИ)"

Автор книги: Максим Ефимкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

9.

9.

Тянуло сыростью. Старые стены пахли гнилью и плесенью. Редкие чадящие факелы еле-еле освещали длинный коридор, в конце которого Волдорта ждала распахнутая деревянная дверь с бронзовым засовом. Священник ожидал увидеть комнату с многочисленными каменными мешками, но это было тусклое помещение с единственной ржавой решеткой в полу. Еще тут же стояли два деревянных топчана с прохудившимися матрацами, из которых во все стороны, словно непослушные волосы на голове уличного мальчонки, торчала подгнившая и потемневшая солома. Между ними – бочка, к которой приколочены несколько досок, заменявших стол. На этом столе стояли две жестяные кружки да лежали несколько постных рыбин в глиняной миске с отколотым краем, рядом, прямо на досках, – полбуханки двухдневного хлеба, большая початая головка репчатого лука и три морковки. Из стены напротив сочилась тонкая струйка воды в деревянный желобок, пробегала по нему и терялась в выдолбленном стоке. Посверкивающий ручеек казался единственным источником радости и жизни в этих тяжелых каменных стенах.

На топчане сидел худющий мужик с небритой седой щетиной и большими бесцветными рыбьими глазами. Второй, под стать первому, но моложе и с более разумным взглядом, замер где-то на полпути от желобка с водой до стола-бочки. Он крепко сжимал в руках глиняный кувшин, очевидно, с набранной водой.

– Одиночная камера для еретика, – повелительно произнес Хэйл.

Мужики осмотрели процессию и едва скрыли удивление, увидев священника.

– Оглохли? – Хэйл вышел вперед, сверкнув гербовой печатью кардинала, висевшей на шее, и сделал два шага к седому тюремщику, занеся руку для пощечины. Тот отшатнулся и испуганно закрылся ладонями.

– Болван, – Волдорт нашел в себе силы, чтобы рассмеяться, – это одиночная охраняемая яма. Дабы узник не искушал словами слуг Господних, они глухи.

Хэйл брезгливо глянул на Волдорта, но пощечину не завершил. Его пальцы в то же мгновение пришли в движение. Тюремщики обрадованно закивали: Хэйл владел жестовым языком. Один из них пожал плечами и, вопросительно подняв брови, указал на яму.

– Занято место? – ехидно спросил Волдорт.

Хэйл жестом приказал поднять узника наверх. Тюремщики незамедлительно бросились выполнять приказ. Один оттаскивал решетку, второй волок длинную хлипкую лестницу.

– О люди! Уверовали! – донеслось снизу.

Голос молодой еще, но совершенно безумный.

– Я говорил, что придет час, и услышу я голос человеческий, и донесу до люда истину…

– Заткнись и вылезай! – прикрикнул Хэйл. – Некому тут слушать, можешь не стараться.

– Пытками хотели вы сломить меня и заставить отречься! – голос поднимался рывками, словно узник делал два шага вверх, а один вниз. – Но не отрекусь я от видения своего! Придет час! Скоро придет, и сдвинется Немолчание в Кольцо! Закрутится и…

Над ямой показалась голова совершенно измученного человека. Один глаз выколот, правая щека распорота, отрезаны уши, из носа сочится гной. Уничтоженное тело, но в уцелевшем обезумевшем глазу горел несломленный дух.

Хэйл резко схватил узника за волосы и выдернул из ямы. Волдорт с ужасом увидел, как клюнула голова несчастного. Тот издал странный хлюпающий вздох, и на пол плеснула кровь из надрезанной шейной артерии. Брат Хэйл вытер как по волшебству появившийся в руке нож об одежду священника.

– Убрать падаль отсюда, – приказал он страже, молчаливо стоящей около входа, и обернулся к Волдорту. – Раздевайся, старик, и лезь в яму. Будь ты помоложе, заставил бы спрыгнуть, но боюсь – расшибешься.

Волдорт не стал перечить. Зябко поеживаясь (все-таки холодом от камня тянуло, а дряхлое тело уже не держало тепла), он спустился по грозящей развалиться лестнице в каменный мешок. Высота около двух саженей, камни гладко пригнаны. В круглом полу, диаметром около полутора шагов, с краю выбита дыра-нужник, и в нее из стены стекает струйка воды. Видно, той самой, что берется сверху. С другой стороны на полу была насыпана какая-то труха: смесь опилок, соломы и расползающихся в пальцах тряпок. Крыс тут не было и быть не могло, но вот вшей предостаточно.

– Смотри не помри, старик, – прикрикнул Хэйл сверху, и решетка с пробирающим до костей лязгом легла на место.

Стало тихо. Слышно было, лишь как журчит вода да тюремщики гремят игральными костями. Запрещено, конечно, но кто им указ, когда они сами тут почти узники. Да и скуку хоть отводят. На что играют, Волдорту было все равно. Хотелось спать. Переборов омерзение, священник кое-как устроился на куче ветоши, чтобы умерить холод снизу, однако все равно никак не мог уснуть: мешали сырость, холод и тяжелые мысли. Временами он проваливался в дрему, но то и дело просыпался от укусов гнуса или от щипков холода. Слышал, как отворилась дверь. Прошуршали шаги, потом снова скрипнула дверь, и кто-то направился за водой. Шаги более уверенные и широкие. «Значит, охрана все-таки меняется», – подумал Волдорт, снова проваливаясь в некое подобие сна, в забытье.

Вскоре дал о себе знать голод. Сколько часов прошло, священник не мог даже предположить. Он слышал, как дважды менялись тюремщики, но большую часть времени провел в сонном бреду или, потеряв сознание, коченел на голых камнях. Глупо было размышлять о побеге, попав в такое место: из одиночной ямы никто не убегал. Но Волдорт был уверен, что рано или поздно кардинал захочет снова поговорить с ним. Когда подумает, что старик сломлен, когда поймет, что на самом деле попался на его нехитрую уловку. Когда осознает, что обычный священник смог достичь Истинной Силы, дарованной иным Миром. Не Живущими Выше и не проклятием Радастана. И кардинал захочет узнать, не выведать пыткой, чтобы не сломить тело раньше, чем сломится дух, и не силой прочитать это в мыслях Волдорта, потому что нет ничего более запутанного и двусмысленного, чем насильно прочтенные мысли, когда дух своеволен; именно узнать, потому что любопытство – одно из самых сильных искушений человека. Была еще возможность заставить его говорить в Исповедальнике, но священник мог спокойно лгать в нем, не боясь, что Живущие Выше его не призовут, ведь он призван в Равнины. Понимал это и кардинал, а потому исповедальный круг отпадает. И последний вариант – умертвить его. И пока дух, попавший в Нейтраль, неприкаян, напуган, слаб и уязвим, пока он не стал на Последнюю Стезю, все у него выведать. Ведь доподлинно известно, что связанный заклинанием дух усопшего врать не сможет, да и Силы нужно немного. Вон, например, поговаривают, что язычники могут говорить с мертвыми, используя лишь заговоры, особенные отвары и ароматические свечи. Однако Волдорт был уверен, что кардинал не прибегнет к этому способу. Не потому, что пожалеет старика, а потому, что при легкости с одной стороны существовала огромная опасность с другой. Если дух окажется под защитой Стези, тогда пресвитеру несдобровать. Поводыри очень не любят нарушителей. А такой выплеск молитвы, такой исток Истинной Силы, как Всадник, видимо, полностью опустошил Кардинала. Всадник – довольно сильная молитва, восстановиться будет непросто. Неделя, две, возможно, три понадобятся брату Грюону, чтобы вновь обрести мощь. И Сила не возвращается кусочками. На это рассчитывал Волдорт, и расчет его оправдался. Теперь пресвитер не сможет какое-то время использовать свои способности для поиска беглецов. Он не станет рисковать и вынужден будет ограничиться обычными возможностями, а они, как известно, имеют предел у любого, пусть и самого могущественного человека. Мудрость оказалась сильнее. Волдорт улыбнулся одним сердцем: губы давно скривились в гримасе боли и замерли так. И он ничуть не жалел, что потерял возможность творить заклинания, и он подождет, конечно, подождет: кардинал позовет его на разговор, он в этом не сомневался. Не станет в такой ситуации Грюон ждать даже неделю, пока вернется Истинная Сила. Конечно, не станет, потому что любопытство возьмет верх. И пытками тут ничего не решить. Волдорт дополз на четвереньках до трухи, с которой сошел, чтобы опорожниться, и, скрутившись калачиком, снова попытался задремать.

*   *   *   *

Тяжелая поступь при каждом шаге отзывалась болью в голове. Стоило замедлить движение, как впивающиеся крюки начинали тянуть. Сильнее и сильнее. Илур уже не молил о смерти, он желал ее. Звал в голос и протягивал вверх руки. Хотя бы дуновение ветерка! Но даже когда Илур взмахнул руками, желая освежиться, лицо его не ощутило ничего. Шаг, еще шаг. Сколько уже было таких шагов. Одинаковых, шаркающих. Тысяча, две, десять? Может, уже и сотня тысяч? Сначала он считал их, пытаясь хоть как-то занять воспаленный разум, хоть как-то отвлечься. На шестой сотне он сбился и не стал начинать заново. С тех пор прошло много времени. Или так только кажется? Серебряная нить под ногами не тускнела и не делалась ярче. Ни толще, ни тоньше. Она не менялась и вела к неизбежности. Он ощупал рукой нить. Не видя собственных пальцев, он чувствовал, что проводит ими по чему-то прохладному, немного шершавому и твердому, словно камни на мостовой, и понял, что несколько раз провел рукой по серебряной тропе, но никаких разрывов, даже мерцания или помутнения он не заметил. И рука ничего, кроме камня, не ощутила. И это единственное, что у него осталось. Ощущать под ногами чуть прохладную землю. Землю, к которой он хотел прижаться всем телом и не сдвинуться больше ни на локоть, но он знал, что расплата последует незамедлительно, и он больше не сможет противиться этому. Сколько раз уже он пробовал развернуться, сойти с тропы, впиться руками в землю, не желая продолжать путь? Пять? Или десять? Больше он не сможет терпеть это. Умереть ему не дадут. Это он понял, когда в последний раз особенно долго, плача и рыча, кусая землю, вырывая невидимые когти из груди, пытаясь выскользнуть из несуществующего «ведьминого кресла», утирая кровавую пену с уголков губ, хотел дать затерзать себя до смерти. Но смерть не пришла даже тогда, кода он почувствовал, будто его сажают на кол и раздирают пополам. Она забыла о нем.

Вскоре Илур попытался представить, что случится в конце пути: увидит ли он что-нибудь, кроме этой омерзительной и мерцающей, даже если закрыть глаза ладонями, тропы? Или он просто упадет в мрачную яму, где его встретит сам Нечистый или доверит своим прислужникам разобраться с ним по своему разумению? Или, как рассказывают святые люди, в конце будет туннель и свет? Только свет у людей, идущих Ввысь, —никак не у него. Проклятого и идущего в Радастан. Может, вместо света будет огонь? Или сплошная темнота? Но тогда он не увидит ничего до самого последнего момента? Или не увидит ничего никогда? Так и будут его истязать, применяя пытки, которыми он так любил вырывать признание у еретиков и замешанных в ведовстве? А вдруг он уже идет дорогой Радастана, и эта пытка и есть наказание? Несомненно, так оно и есть! Пытка в том, чтобы вечно идти. Конечно же! Так он и сделает. Это не сложно. Шаг, другой. Усталости не чувствуется. Третий, четвертый. Викарий сам не заметил, как уверенно раздались его плечи, гордо выкатилась грудь, шаги стали четче, быстрее. И на тело накатили неожиданная легкость и блаженство. Хотелось бежать. И он побежал так, словно у него были туфли с ангельскими крыльями, совсем как у древних богов на фресках.

Словно птица, взлетевшая выше самых высоких гор и потерявшая крылья, ощутил себя Илур, когда перед ним выросли врата Радастана. Кругом все та же чернота, куда ни поверни пустые глазницы, под ногами серебряная нить, и впереди они. Тяжелые двери переливались всеми оттенками красного – от темно-бордового до нежно-розового. Илур закричал от ужаса и услышал свой вопль: обе створки громадных ворот, в несколько раз больших, нежели все виденные им до сего времени, состояли из голых тел мужчин, женщин, зверья и невиданных существ. Некоторым туловищам не хватало рук и ног, некоторым головам – туловищ. Они переплетались неразрывно и кричали друг на друга, если было чем, душили, если было чем, многие сношались, облизывали друг друга черными языками. Отрубленные руки сами находили груди и промежности, стискивали и хватали их. И из рваных незаживающих ран продолжала литься кровь. Она покрывала большинство тел – белых, желтоватых, темных, как смоль, – и собиралась в широком рве перед воротами. Высокие и могучие воротные столбы были белых оттенков, иногда переходящих в бежевый. Викарий застонал и упал на колени, молясь: столбы, сделанные из огромного количества человеческих костей, пугали страшными, вырезанными на них картинами греха, разврата и смерти. Нечистые слуги, отгрызающие младенцам головы, собаки с головами петухов, акулы с человеческими лицами, твари с головой льва и рыбьим хвостом, пожирающие друг друга, соблазнительные суккубы, похотливые сатиры.

А вокруг расползался смрадный запах лежалых на солнце трупов. Илура вырвало прямо перед собой. Он был уверен, что заляпал одежду, но не мог видеть этого. Он видел ворота, он чувствовал источаемый ими смрад, он слышал крики боли и греховные стоны. Он закрыл глазницы руками, не обращая внимания на вновь появившуюся боль, но видение ворот пробивалось сквозь ладони, словно они были из стекла. Викарий, всхлипывая, на четвереньках, как избитая собака, пополз вперед. Ворота заметили его. Вмиг прекратилось движение, и тела потянули к нему руки. Глаза способных видеть смотрели на него. Способные говорить звали и манили.

Благодать, снизошедшая со стороны, отрезвила викария и высушила его слезы. Из темноты вдруг показалась рука в ярко-солнечной латной перчатке и схватила его за грудки. От одного прикосновения Илур вспомнил жизнь. Вспомнил вкус родниковой воды, запах цветочного луга во время цветения, прикосновение мягкого бриза. Вспомнил первую (и последнюю) любовь и ласковые слова матери, когда он тяжело заболел в детстве. Ее колыбельную…

– Он тебя послал Тропой?! – послышался в голове тихий властный голос.

– А? – только и смог выдавить викарий.

– Феррронтарг послал тебя? – в голосе послышались нетерпеливые нотки. – Говори! Загонщики уже недалеко, они чуют тебя.

– Кто? – промямлил совершенно пораженный Илур, но, к его счастью, не растерявшийся окончательно.

– Ходящий! Именем Феррронтарг! Невысокий, с черными волосами. Оружие у него – похоже на кость. Это он создал тебе Тропу? – перчатка на миг потускнела, словно грозя исчезнуть, и до викария долетел нечеловеческий крик боли. – Скоро тут будут полчища загонщиков! Отвечай, или я отпущу тебя!

– Д-да! – закричал викарий, неожиданно осознав, что кем бы ни был обладатель превосходной латной перчатки и располагающего голоса, но он собирается вытащить его отсюда. – Только я знаю его под именем Кйорт.

Секунды гнетущего молчания растянулись для Илура в бесконечность, с каждым ударом сердца преумножая мучительные ожидания и страх.

– Соврал – вернешься сюда, и я прослежу, чтобы не загонщик нашел тебя, а демон.

– Я не лгу! – завопил Илур со всей страстью и убеждением. – Видят Живущие Выше, ради благополучия и процветания епископата и папы Жонфэ не щадил я себя! И этот Кйорт проклял меня! Я не лгу!

– Хорошо. Вряд ли в Немолчании застряло двое ходящих разом.

Рука дернула сильнее, и викарий, как пух одуванчика, срываемый порывом ветра со стебля, слетел с тропы. После полной черноты даже окружившая его серая краска показалась яркими солнечными лучами, от которых в глазах появляются цветные круги. Илур похлопал себя по лицу. Нащупал нос, попал пальцем в глаз и скривился от боли, дернул себя за ухо и восторженно завыл, наслаждаясь собственным голосом. Буря эмоций переполнила его. Он оглянулся и увидел своего спасителя. Вздрогнул, рухнул на колени и, сложив руки в молитве, тотчас потерял сознание.

*    *    *    *

Волдорт пришел в себя от звука тяжелого шлепка. Приподнял голову. Рядом с ним лежал расплющенный гниловатый помидор.

– Очнулся? – послышался сверху знакомый жесткий голос. – Сейчас тебя выведут, отмоют и переоденут. Его Светлость желает беседовать с тобой.

– Что ж так долго-то? – простонал Волдорт, как ему показалось, тихо, но брат Хэйл, видимо, помимо умения незаметно доставать нож обладал еще острым слухом.

– Сколько надо. Ровно двое суток, да тебе ли дело? Радуйся, дед. Вздумаешь чудить – в один момент появится лишнее стальное ребро. Понял?

Решетка отползла в сторону, и вниз опустилась лестница, осыпав узника трухой, комками грязи и пылью битого камня.

– Куда уж яснее, – Волдорт, шатаясь, ухватился за нее и стал забираться наверх.

Руки тряслись от голода и холода. Ноги крутило в коленях. Ступни почти не чувствовали перекладин. Глупо было бы, пережив Переселение, семьдесят два года в Немолчании, Всадника и два страшных дня в каменном мешке, умереть, сорвавшись с этого выкидыша лестницы. Поэтому священник изо всех сил хватался за жердочки, тщательно проверяя каждую, перед тем как перенести на нее свой вес. Он не сорвался.

Хэйл на жестовом быстро отдал последние приказы тюремщикам (Волдорт оказался прав, они сменились) и исчез за дверью. Священник подумал, что брат Хэйл не умеет просто заходить или выходить: он обязательно исчезает и появляется – так бесшумно и незаметно умеет передвигаться. Тюремщики – один низкий и коренастый, с длинными, словно у гориллы, узловатыми руками, с густой бородой, второй повыше, изящнее, но также молчаливый и хмурый – вытолкали Волдорта в боковую дверь, которую он с первого раза не углядел. Там оказалась еще одна маленькая комната с узкой скамьей и куском грязного мыла на ней. Наклонный пол заканчивался решеткой стока, в который со стены стекали несколько струек воды. Посреди стояла большая, потемневшая от времени деревянная бочка с новыми железными обручами, на две трети наполненная водой, а на краю ее висела старая и худая, но чистая колючая мочалка. Тот из тюремщиков, что был пониже, указал пальцем на бочку и прогнусавил с жутким иллигарским акцентом, ломая и коверкая слова:

– Мытса здесь. Мочалка, мыло, чтоб быть чисто, когда мы вернутса через десять пять минут. Принести вещи, – и, заметив удивленный взгляд Волдорта, поспешно пояснил: – Я могу немного сказать, но не могу слушать.Он указал рукой на маленькое оконце в двери и добавил, гадко оскалившись:

– Мы быть смотреть, чтобы ты не утонуть.

Священник не стал больше ничего спрашивать, он подтянул тяжелую скамью к бочке и ступил на нее. Опустил кисть в воду. Это надо же: вода оказалась теплой и от нее даже шел приятный запах хвои. Никак брызнули дорогого банного масла – видимо, кардинал не любил дурно пахнущих собеседников, кем бы они ни были. Волдорт мысленно возблагодарил Белое Княжество за то, что высокородцы центральных государств в конце концов переняли страсть князей к мытью тела. Он блаженно опустился в бочку, не обращая внимания на переливающуюся через край воду. Несомненно, обычным заключенным такое блаженство и не снилось, да и едва ли эта комната предназначена для узников ямы. Скорее всего, это отхожее место тюремщиков: никому не хотелось притащить домой вшей, даже таким, как они. Священник вовремя спохватился, что засыпает в тепле и неге, и, яростно намылив мочалку, принялся растирать себя не жалея. Грубое лыко почти до крови царапало кожу, но Волдорт скреб и скреб, словно стараясь отмыть всю грязь с начала времен. Тщательно вымыл голову, жалея, что ему не оставили хотя бы ножа, чтобы он мог обриться наголо и одним махом избавиться от зуда.

Через десять минут в комнату заглянул тощий. Удовлетворенно хмыкнул и зашел внутрь. В руках он держал острую бритву и лоханку с густой мыльной пеной. На плече висело несколько сухих тряпок. Тюремщик жестом показал «Сиди смирно» и с ловкостью опытного брадобрея обрил узнику голову и подбородок. Оставил на скамье принесенные тряпки и нечленораздельно пробурчал что-то похожее на «Вылезай, вытирайся», после чего удалился, прихватив с собой бритву и лоханку. Волдорт неохотно выбрался из бочки и растерся докрасна сухими тряпками. Снова щелкнула защелка в двери. Тощий кинул священнику узел с одеждой – легкими матерчатыми штанами и грубой рубахой с поясом-веревкой, – все ветхое, но чистое. Волдорт едва успел надеть широкие для него штаны и рубаху, как дверь распахнулась. На пороге стоял брат Хэйл. Он критически оглядел узника и удовлетворенно кивнул, коротко добавив:

– Подпояшься, нечего спадающими штанами смущать народ.

После чего развернулся, показав всем видом «Иди за мной», и исчез за дверью. Священник, шлепая босыми ногами, но не чувствуя холода камней, разгоряченный ванной, вышел из комнатушки. Брат Хэйл стоял чуть поодаль, рядом с ним – четверо солдат. Еще двое стояли ближе. Волдорт успел рассмотреть вышивку на нагрудных накидках – щит и парящий беркут, герб кардинала. Значит, брат Грюон не доверял местной гвардии, предпочитая своих проверенных слуг. Они подошли к священнику, один попросил его вытянуть перед собой руки и крепко, но не останавливая кровообращения, связал их, а второй накинул пленнику на голову глухой колпак, после чего его повели. Волдорт даже не пытался считать шаги, повороты, ступени. Его водили около получаса бесчисленными коридорами, лестницами, поворотами. Мокрые камни, теплое, чуть скрипящее дерево, хлюпающая вода. Вдруг Волдорт ощутил боль: что-то острое впилось в правую ступню. Он вскрикнул и захромал.

– Разиня! Смотри, куда ведешь! – послышался голос Хэйла, сопровождаемый звонкой оплеухой.

Священника остановили и усадили на каменный пол, не снимая с него колпака. Грубые руки нажали на ступню, и острая боль еще раз разлилась по ноге Волдорта. Послышался звон стеклянного осколка, прыгающего по камням.

– Все достал? – снова послышался голос Хэйла.

– Так точно, лорзан!

Волдорт удивленно поднял брови. Лорзан? Неужели брат Хэйл имеет такое высокое воинское звание? Или вовсе не настоящий монах?

– Перевяжите туго, и чтобы ни одна капля крови не упала в покоях Его Светлости!

Конечно, едва ли стоило думать, что порезанная нога еретика обеспокоила бы конвоиров в противном случае.

И снова бесконечные камни, деревянные перекрытия, повороты, лестницы, спуски и подъемы. Вскоре ноги ощутили мягкие южные ковры. Колпак приподнялся и резко прыгнул прочь, веревка с рук бессильно опустилась к ногам. Волдорт, прищурившись от яркого света множества свечей, рассмотрел крепкую дверь из красного дерева с причудливыми золотыми арабесками, часть широкого коридора и два больших стрельчатых окна с витражами слева и справа. Волдорт усмехнулся: он всегда знал, что, вопреки уверениям, городская крепость и южная часть собора связаны тайным подземным переходом.

Взгляд остановился на окнах. На правом Дева Небесная возлагала руки на больного проказой, излечивая его. На левом Прощающий Грехи принимал исповедь у смиренного мужчины с окладистой бородой. Заходящее солнце своими лучами пронизывало левый витраж, и на полу виднелся образ Прощающего Грехи, но смиренный мужчина, уже прощенный, склонил в слезах голову. Это настолько поразило Волдорта, что он не мог пошевелиться: шедевры древних мастеров, создавших эти витражи, никто не мог повторить. Глаза священника в момент заволокло слезами, когда он вспомнил, как сыпались бесценные цветные осколки в соборе.

Хэйл приоткрыл дверь, и на миг его голова просунулась в щель, кивнула там и вернулась.

– Проходи, дед, – брат Хэйл толкнул пленника в комнату. – Ваша Светлость, я за дверью. Достаточно просто позвать.

Это, скорее, предназначалось для ушей Волдорта, нежели для самого кардинала.

Да. Кардинал, судя по обстановке, аскетом не был. На весь пол раскинулся дорогой княжеский ковер толстого ворса. На стенах висели образки, большие и маленькие ковры с вышитыми золотыми и серебряными нитями ликами святых, Небесной Девы, Прощающего Грехи, как будто бы не для роскоши, а по велению и во имя служения Живущим Выше. Дорогая мебель черного и красного дерева с резьбой и серебряной инкрустацией. В глубине комнаты – большая низкая кровать с лиловым шелковым балдахином, также богато расшитый аллегорическими узорами. В большое окно, на удивление, без витражей, но из цельного стекла, лился поток порыжевшего к вечеру солнечного света, выхватывая из полумрака роскошный стол с витыми ножками из слоновой кости и столешницей из цельного, высушенного по особому способу южными мастерами ствола могучей ииклии, покрытого прозрачной смолой. На гладкой блестящей поверхности стояли серебряные блюда с фруктами и южными сладостями, графины с красной и прозрачной жидкостью, высокие бокалы. Тут же на столе в изящном бронзовом захвате тлела веточка горной лианы, распространяя по комнате чистый свежий запах.

Волдорт сделал неуверенный шаг и замер в оцепенении. Кардинала он увидел не сразу. Тот сидел в большом мягком кресле по другую сторону стола. Свет, удачно падающий на стол, оставлял именно эту часть комнаты в темноте. Пресвитер казался изможденным и иссушенным странной болезнью. Серость кожи и тяжелые мешки под усталыми глазами не могла скрыть даже самая густая тень. Его тонкие, холеные пальцы неподвижно лежали на круглых подлокотниках. Тускло поблескивал кардинальский перстень на безымянном пальце правой руки. И все тело папского посланника в легком шелковом одеянии казалось воздушным и бесплотным, словно лишь его дух находился тут. Волдорт вдруг понял, что комната эта принадлежит вовсе не кардиналу. Лишь по необходимости да по настоянию брата Хэйла он занял покои местного епископа. И столько немощности и в то же время возвышенности было в фигуре брата Грюона, что, не столкнись они недавно в поединке, священник незамедлительно упал бы на колени и припал бы губами к перстню на руке Его Высокопреосвященства.

Кардинал сделал приглашающий жест. Послышался слабый, но ласковый и спокойный голос. От этого Волдорт только еще больше насторожился.

– Проходи, брат Волдорт. Проходи, садись к столу, отведай фруктов.

Узник продолжал стоять.

– Ну же! К чему эти обиды и капризы? Не имеет смысла отказываться от еды, ведь ни к чему это не обяжет тебя, брат мой. А тело надлежит питать.

Волдорт решил, что действительно нет смысла отвергать предложение кардинала. И пока есть такая возможность, лучше насытиться. Он подошел ближе к столу, заметил рядом высокий табурет и присел.

– Да восславится Дева Небесная, принесшая исцеление в Мир наш тяжелый и полный греха, – произнес кардинал и взял со стола крупное красное яблоко.

Он откусил большой кусок. Сбросил мизинцем покатившуюся с края губы каплю сока.

– После голода длительного ешь аккуратно, вином пренебреги, испей лучше воды, – обеспокоился кардинал и пододвинул хрустальный графин с прозрачной жидкостью ближе к собеседнику.

Волдорт некоторое время изучал лицо брата Грюона, пытаясь понять, какую хитрую партию придумал тот, и снова его мысли прервал мягкий голос:

– Я не буду тебя травить, брат. Как ты понимаешь, это верх глупости, клянусь именем Взошедшего, именами Девы и Прощающего. Клянусь именем самого Господа, что еда на этом столе чиста, никакие яства не одурманены, и вода только что из родника. Ешь и пей. Я не пытаюсь подкупить тебя, это всего лишь дань уважения. И я не презираю тебя, нет. И если угодно, для меня честь говорить с тобой.

Священник дрожащей рукой, но не от страха, а от потери сил и от головокружения, вызванного обилием еды и запахов, налил себе в высокий бокал воды. Залпом выпил и взял с блюда виноградную гроздь. Кардинал молча ел яблоко, смотря, как его гость утоляет голод. Волдорт, чуть не захмелевший от простой еды, не стал набрасываться на всевозможные яства и тем более не стал пить вина. Он лишь доел виноград, налил себе еще воды, выпил, взял половинку сочной желтоватой, но крепкой груши и отстранился от стола, внимательно смотря прямо в глаза Грюону.

– Кто ты? – неожиданно спросил пресвитер, не переменив ни позу, ни интонации в голосе.

Так спрашивают у продавца фруктов, спелая ли дыня, однако Волдорт внутренне вздрогнул. Но ответил спокойно:

– Не понимаю тебя, брат.

– Понимаешь, брат. Понимаешь, – кардинал отложил огрызок на край стола. – Кто ты?

Волдорт помолчал мгновение и ответил:

– Что тебе даст знание того, кто я? Я ведь легко могу солгать, и Истинная Сила не поможет тебе разглядеть ложь.

– Правда. Ты искусно заставил меня вызвать Всадника. Никогда я не встречал противника, Истинная Сила которого питается Планом, столь далеким от нашего и известным лишь очень образованным братьям и сестрам, хотя знавал верующих в самые разные силы. Я был поражен и удивлен, но в то же время разгневан. Ведь ты мог ударить и своим самым сильным оружием? Я надеялся упредить тебя. Видишь, я честно признаю, что ты переиграл меня. И я уважаю мудрого и хитрого противника, пусть не столь искушенного в чистой мощи, но умного.

– Я не смогу ответить тебе, брат, на вопрос, – Волдорт отложил надкушенную грушу.

– Тогда не отвечай, – в голосе кардинала показались печальные нотки. – Ты ведь помнишь то время, когда Истинная Сила одержала победу над ересью, что нес Эль-Эдал?

– Я сам принимал участие в войне, – немного резко ответил Волдорт, но Грюон словно и не услышал этого. – Я был в первой пехотной армии на юго-западной границе, близ Кинкура. Лечил раненых. И это была не война, но избиение, если угодно слышать мое мнение. Мы уничтожали инаковерующих, как маленькие дети давят муравьев. Мы творили страшные, неугодные Живущим Выше деяния.

– Ужель? – удивился кардинал, не повышая голоса. – Ответь откровенно, брат: ты, когда пытался срастить сломанные кости и заживить страшные раны, рваные, с хлещущей во все стороны кровью, когда честных братьев наших подло разрывали на куски, – ты тоже так думал?

– Думал, – быстро ответил Волдорт, склонив голову. – И сейчас думаю, что Живущие Выше не могли без слез смотреть на несчастных беспомощных детей и женщин, которых наш пехотный напул безжалостно вырезал, когда вошел в деревню Ан`Катал.

– Малое зло необходимо ради большого блага.

– Опасайтесь тех, кто глубоко верит, что их Бог им все простит, – священник грустно покачал головой. – Неужели он простил детоубийц?

– А боги Ильмети, или Друзза, или Равнин прощают своих созданий? Я до сих пор вспоминаю тех бедняг, что, скрываясь от вырвавшегося из окружения зверья, искали спасения в аббатстве Святого Имархия. И когда в силе своей нечеловеческой оборотни и зверолюди вынесли врата и устремились во внутренние дворы, круша и убивая всех, мирные сыны Божьи, не желая ужасно погибнуть, упросили одного из оставшихся воинов, чтобы он заколол всех. И он согласился и убил всех взрослых. А потом он вышел с мечом в руке в одиночку против десятков тварей, попросил не трогать детей и позволить ему умереть, как подобает воину. И что сделали с ним, помнишь? – кардинал склонил голову и бросил святое знамение, Волдорт молчал. – Таким истязаниям, какие обрушились на того человека, не подвергался ни один еретик. А кто был во главе этих зверей в тот момент? Я подскажу. Твой друг, Аргосский Тигр.