Текст книги "Неправильный диверсант Забабашкин (СИ)"

Автор книги: Максим Арх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5
На грани и за гранью

Не знаю, сколько секунд я был без чувств, но, когда пришёл в себя, понял, что руки мои находятся за спиной, и их связывают.

«Вот же сволочь проклятая!»

Хотел было озвучить сошедшему с ума бойцу вслух пару ласковых, но не смог. Во рту был кляп из ткани, а потому у меня получилось лишь что-то нечленораздельно промычать.

Лежать на животе, уткнувшись лицом в вездесущую грязь, было очень неприятно. Но мало того, сейчас мне даже пошевелиться было трудно из-за наступившего мне коленкой на спину Апраксина, который связывал мои руки моим же ремнём.

Закончив с этим и стянув кисти так, что они почти сразу онемели, псих перевернул меня на бок и, взяв за подбородок, просипел:

– Ну что, Забабашкин, очнулся? Вот и хорошо. А то я уж бояться начал, что сильно тебя приложил.

Я вновь промычал. На этот раз не столько из-за злости и боли в голове от полученного удара, сколько из-за того, что от тряпки во рту свело челюсть.

Апраксин поморщился и спросил:

– Что, Лёшка, сказать, что ль, чего хочешь?

Я кивнул.

Тот почесал себе затылок, покосился на неподвижно лежавшие тела Воронцова и Садовского и с сомнением в голосе спросил:

– А если кляп вытащу, шуметь не будешь? Ты имей в виду, мне пока лишний шум ни к чему. Мне тишина нужна, чтобы хорошенько подумать, что с тобой делать. Так как, клянешься, что кричать не будешь?

Давать клятву сумасшедшему – это само по себе было на грани безумия. Равно, как и выполнять данное обещание. Только вот был ли Апраксин сумасшедшим? Я в этом уже начал сомневаться. Уж больно хладнокровно и цинично он действовал. Не было в его резких и чётких движениях ни нервозности, ни хоть какой-то капли сомнения, выглядело всё настолько привычным для него, словно он выполнял свою работу, что в моём сознании никак не увязывалось с привычным образом простого деревенского мужика. Однако уже сейчас можно было с уверенностью констатировать одно – Апраксин никак не походил на поехавшего крышей человека, но кем бы ни был Апраксин, он явно перешёл все возможные грани. И никакие данные ему обещания я, разумеется, выполнять не собирался, но знать об этом ему было совершенно необязательно. А вот избавиться от кляпа и выяснить, что происходит, дабы определиться с дальнейшими своими действиями, было просто необходимо.

И я покивал, тем самым показывая, что буду вести себя смирно и никого звать на помощь не буду. Тем более что и звать кого-либо смысла никакого не было.

«Все, кто выжил в мясорубке под Новском, улетели на самолёте. В лесах остались лишь поисковые группы немцев. Смысл мне их звать? Мне тут и одного гада в лице сумасшедшего бойца достаточно».

Апраксин прищурился, посадил меня на землю и, вытащив изо рта тряпку, сказал:

– Ну, Лёшка, так что ты спросить-то хочешь?

Я сделал ртом пару глубоких вдохов и сказал:

– Роман Петрович, ты с ума сошёл? Ты осознаешь реальность? Понимаешь, что происходит вокруг? Понимаешь, что сделал?

Тот улыбнулся, отечески потрепал меня по волосам и наигранно дружелюбно произнёс:

– Я не Апраксин. Меня зовут не Роман. И уж тем более я никакой не Петрович.

– Гм, а кто?

– Я майор Михаэль Штернберг. Старший инструктор разведшколы разведки Абвер. Знаешь такую структуру в Рейхе?

– Э-э, да ладно⁈ – не поверил я.

– Вот тебе и ладно, «Забабашка» – гроза немецких оккупантов. Ха-ха, – сказал тот, всё так же мило улыбаясь. – Можешь не верить, но это правда мои имя и фамилия.

Его улыбка мне очень не нравилась. Я абсолютно не разделял радости самого настоящего врага, а потому очень хотелось выбить ему все зубы. Но так как в моём случае это было не так просто сделать, решил попробовать узнать ещё что-нибудь о сидящей напротив меня сволочи.

– И как же ты с таким званием оказался обычным бойцом? Что, посерьёзней документов смастерить не сумели? Не верю! У вас там целые отделы над подделками трудиться должны. Так что не сходятся у тебя концы с концами.

Тот вновь потрепал меня по голове.

– Вот сколько тебя, Забабашкин, знаю, не перестаю удивляться. Такие аналитические способности в столь юном возрасте показываешь, что только диву даёшься. Не зря я сделал на тебя ставку и решил захватить, не зря. Я уверен, что ты нам очень пригодишься.

– Ты не ответил на вопрос.

– Какой? Почему я обычным красноармейцем был, а, например, не какой-нибудь красный командир в звании подполковника или комиссар? Да всё очень просто. Машина с документами, которые мне везли, подорвалась на мине. Документы сгорели, пришлось срочно делать новые. Ваши войска стали отходить из Новгорода, и моя группа должна была отойти вместе с ними. Пришлось менять планы на ходу и становиться деревенским мужиком.

– А где настоящий Апраксин, наверное, смысла спрашивать нет? – задал я вопрос, прекрасно зная на него ответ.

Немцы с нашими бойцами не церемонились. Однако задавал я его не только с целью прояснить судьбу настоящего Апраксина, но и с целью потянуть время. Именно время сейчас было мне крайне необходимо для того, чтобы найти выход из столь сложной ситуации.

Попадать в плен к немцам я совершенно не хотел. Вражеский диверсант знал, что я вижу ночью, знал о феноменальной меткости, а, значит, своим хозяевам он обязательно представит полный расклад по моей персоне. Нет сомнения в том, что мои аномальные для обычного человека способности заинтересуют немцев. Меня будут изучать всеми доступными способами. Какие именно это будут способы лучше даже и не представлять. Нет ни капли сомнения, что они не будут ни мягкие, ни гуманные, и никто со мной миндальничать и упрашивать не будет. Достаточно вспомнить кадры кинохроники, на коих показаны тела узников концентрационных лагерей, над которыми нелюди в человеческом обличии в белых халатах ставили многочисленные опыты и эксперименты.

«И скорее всего, если этому подонку удастся меня доставить к своим, то ждать меня будет что-то подобное. Вот курьёз так курьёз. Я боялся попасть на изучение к нашим, а теперь, вероятней всего, попаду в лапы к врагу. И выдержать те семь кругов ада, которые мне суждено будет пройти в различных лабораториях, будет очень непросто, если вообще возможно. Легко, сидя на диване, в тепле и безопасности рассуждать о стойкости и хладнокровии. И совсем другое дело – держать язык за зубами, когда ты находишься в руках кровавого палача. И тот, кто меня к этому палачу доставит, сейчас сидит прямо передо мной».

Тем временем диверсант с безразличным взглядом махнул рукой и ответил на мой вопрос:

– Какая разница, где тот Апраксин? Нет его. Теперича я на его место встал. И это, нужно сказать, немного изменило наши планы, потому что из-за потери документов пришлось координировать свои группы с самого низа военной иерархии.

– А Зорькин – твой?

– Чей же ещё? И, кстати, не Зорькин он, а мой помощник лейтенант Клаус Фишер. Тоже инструктор.

– И много вас в дивизии было?

– Достаточно, – усмехнулся тот.

Я напряг память и, кое-что вспомнив, покачал головой.

– Не сходится.

– Это почему?

– Как ты в госпитале оказался, если твои шпионы, включая Якименко и Зорькина, с нами по полю пробирались? Они были диверсантами – это понятно. Но ты-то не с ними был. Мы тебя в палате только встретили.

– Ха, – вновь хохотнул бывший Апраксин. – Ты что, думаешь, у нас всего одна группа была, и в ней только трое было?

– А что, больше?

– Намного больше. Сейчас уже об этом можно говорить, поэтому скажу: нас было очень много, но часть людей я потерял. Кто-то был убит в Новске, кто-то при отходе, а кто-то выжил. И не просто выжил, но и на большую землю на самолёте, организованном тобой, улетел, – поделился враг информацией. – И не смотри на меня так, ты же сам хотел вывезти бойцов в тыл. Вот и вывез.

Буквально опешив от таких слов, я, жадно глотая воздух, всё же сумел выдавить из себя:

– Я наших хотел вывести, а не шпионские группы в тыл Красной армии засылать!

– Получилось, как получилось. В своё оправдание можешь смело говорить себе, что ты не знал. Да и, по правде говоря, ты ж действительно не знал. Откуда тебе было знать, что почти весь госпиталь к тому времени – это были наши люди?

После его слов я обалдел ещё больше. Получалось, что отправленный самолёт буквально кишит врагами. И если им всё же удастся пересечь линию фронта, то к нам в тыл попадёт немалое число вредителей. Оставалась, конечно, надежда на то, что все они будут проходить фильтрацию и наши контрразведчики сумеют вычислить вражеский контингент. Однако если слова визави окажутся правдой, то существует немалая вероятность, что кое-кто всё же не будет изобличён и дальше продолжит свою враждебную деятельность. И это было очень печально.

«По-хорошему, сейчас бы связаться с большой землёй, предупредить», – думал я, незаметными движениями пытаясь освободить кисти рук от пут.

Однако как ни старался, как ни напрягался, после множества попыток понял, что усилия мои не приносят никакого результата – свободнее руки не стали ни на миллиметр. Тот, кто когда-то называл себя Апраксиным, явно был профессионалом и связывать умел, так что мои попытки были обречены на неудачу.

Немецкий диверсант огляделся, устало зевнул и, буркнув себе под нос: – Ой, как спать охота! – Резким движением поднял меня на ноги, после чего поднёс тряпку ко рту.

– Ладно, Лёшка, потом мы с тобой поговорим. А сейчас, пока ещё полностью не стемнело, давай-ка выбираться будем к аэродрому. А там уже придумаем, как нам быть.

– Погоди, – остановил его я. – Есть ещё пара вопросов.

Тот слегка поморщился, но все же соизволил разрешить:

– Спрашивай.

– Почему ты боишься, что я позову на помощь? В округе наших нет, одни ваши.

– У меня свой резон. Знаешь, что такое конкурентная борьба между ведомствами? Хотя откуда тебе, ты молодой, хоть и ранний. Так вот, у меня есть основное начальство и ещё кое-какое начальство. И мне нужно подумать, какой структуре мне будет выгодней тебя сдать. Теперь понятно?

– Да. И ещё один вопрос.

– Давай, только быстро. Я дорогу назад, конечно, помню, но в темноте так же хорошо, как ты, не вижу и заплутать могу. А это, как ты понимаешь, мне совершенно не нужно. Да и опасно. Ведь…

Но я не стал вслушиваться в его проблемы, а, перебив, спросил:

– Скажи, почему ты не улетел вместе со всеми? Зачем остался здесь? Зачем сел за руль и бросился меня спасать?

– Так тебе разве неясно? – удивился тот.

– Нет.

– Так в тебе дело, Лёшка. Ты мой счастливый билет.

– В смысле? – продолжил не понимать я.

– Ой, Забабашкин, вот воистину, диву иногда даёшься, как быстро ты соображаешь. А иногда, словно маленький, совсем ничего не понимаешь, – сморщился Штернберг. – Ты же особенный. Я это знаю. И ты это знаешь. И мои командиры это знают. Ты ж от пленных слышал про снайперскую школу, которой тут нет? Слышал. А это значит, что силы Вермахта и разведчики Абвера сейчас занимаются её поисками. Нет сомнения, что им поставлена задача найти и школу эту, и снайперов, что сумели так потрепать наши доблестные войска. Моё командование же не знает, что никакой школы тут нет и не было никогда в помине. Не знают мои командиры, что вместо этой треклятой школы есть только один парнишка семнадцати лет отроду, который стреляет без промаха и уничтожает самолёты и танки на внушительном расстоянии. И вот когда я тебя им предъявлю, как думаешь, будет мне награда за это или нет?

Прекрасно понимая что, скорее всего, в своих умозаключениях диверсант полностью прав, не стал отвечать на и так понятный вопрос, а лишь, презрительно фыркнув, процедил:

– Ну и сволочь же ты, Михаэль Штернберг, или как там тебя… Гад ты!

– Для тебя и таких как ты – да, – легко согласился тот. – Однако для победоносной германской армии это далеко не так. Поэтому прими свою судьбу, как есть, и не вздумай ерепениться – хуже будет. А вот если за ум возьмёшься и добровольно будешь сотрудничать, то, поверь, мы можем быть благодарны. Ты мало того, что останешься живой и невредимый, так ещё будешь сыт, в тепле и в безопасности. Никто тебя на фронт больше не погонит. Будешь в тылу наших снайперов обучать, есть от пуза и бед не знать. Ферштейн?

– Суть ясна, – кивнул я и напомнил прописную истину, – вот только бесплатный сыр в этом мире находится, как правило, только в мышеловке.

Немец крякнул.

– Всё же пессимисты вы, русские, и даже более того – фаталисты. Во всём вы ищете второе дно. Везде вам подвох мерещится, которого нет. Воистину вы варвары, и цивилизованному человеку с вами трудно общаться. Вы просто не понимаете, не верите в искренность и честность цивилизованного европейского общества.

Помня все обещания Запада по отношению к моей стране в прошлом и будущем, я закономерно усомнился в адекватности слов визави. Впрочем, развивать дискуссию в этом отношении, чтобы выиграть ещё немного времени и, быть может, суметь освободить руки, я больше не стал. Всё равно руки развязать не мог, а потому толку от минуты-другой уже не было.

«Только усталости себе добавлю, а пользы не будет», – решил я больше гада ни о чём не спрашивать.

И он, словно бы прочитав мои мысли, сам решил сворачивать диспут:

– Всё, хватит лясы точить, пора идти. Сегодня в тепле и относительной сухости переночуем.

С этими словами он свернул тряпку, одной рукой взял меня за голову, а другой стал подносить кляп ко рту.

Я предчувствовал, что будет что-то подобное, а потому в последнюю секунду решил действовать.

Когда бывший Апраксин чуть подался вперёд, ожидая сопротивление моего затылка, я крутанул головой, освободившись от захвата, откинул её назад и, сразу же сделав шаг навстречу, с силой боднул противника, целясь своим лбом ему в нос.

Я надеялся, что силы удара хватит для того, чтобы враг от боли потерял сознание, или вообще умер, тем более что несколькими минутами ранее я ему этот нос локтем вроде бы сломал, но, к моему сожалению, хотя немец и был застигнут врасплох, в последний момент он сумел чуть уйти в сторону и мой удар пришёлся ему в щёку, задев нос лишь по касательной. Однако сила инерции всё же сыграла свою роль, и диверсант, взвизгнув от боли, сделал шаг назад.

Мои руки по-прежнему оставались связаны за спиной, поэтому ими я работать не мог. Но, как хорошо всем известно, кроме рук у человека ещё есть и ноги. Вот я и ударил врага коленкой в пах, дабы если эта сволочь и выживет, то не смогла бы больше размножаться. Да, я прекрасно понимал, что приём, мягко говоря, нечестный, и в обычной драке я бы его никогда не применил. Но сейчас ни о каком честном поединке речи не шло – передо мной был самый настоящий враг, который ранее убил двоих моих боевых товарищей, и сейчас собирался пленить меня, тем самым обрекая на боль и страдания. Следовательно, в данный момент времени на повестке дня был всего один вопрос: либо я, либо он. Так что мне уже было не до рыцарской схватки, я должен был победить противника, и мне уже было совершенно неважно, как именно это сделаю.

Вот только шансы у нас были далеко не равны. Псевдо-Апраксин был мало того, что здоровей семнадцатилетнего подростка Алексея Забабашкина, так ещё и руки у него были свободны от пут. К тому же он был самым настоящим диверсантом и знал рукопашный бой, в отличие от меня прежнего и настоящего, который был снайпером, а не каратистом, причём снайпером-самоучкой.

И он спокойно ушёл от моего удара, подставив руку и тут же, присев, провёл подсечку.

Удар по ногам был настолько молниеносный и сильный, что я не то что подпрыгнуть не успел, но и даже сообразить, что произошло. Просто боль, и вот я уже лежу на мокрой траве, а надо мной нависает враг.

– Ах ты, щенок! Schwein! – зарычал бывший Апраксин и нанёс мне сильный удар кулаком куда-то в область уха. – Шутить со мной вздумал, сопляк?

Ещё удар. И ещё….

Голова гудела и кружилась. При каждом замахе я пытался увернуться, но понимал, что со связанными руками и лёжа на земле ничего противопоставить здоровенному диверсанту я не могу.

Стараясь не потерять сознание от получаемых ударов, с пугающей ясностью осознал, что мой возможный побег откладывается на неопределенное время. Если, конечно, в дальнейшем его вообще удастся осуществить, ведь для того, чтобы откуда-то сбежать, вначале нужно до этого не быть забитым до смерти.

Отоварив меня ещё парой сильных ударов по голове, бывший Апраксин наконец-то успокоился и, сидя на распластанном на земле мне, устало прошипел:

– Вот так вот, Забабашкин. Вот так! Это тебе уроком будет. Никогда не смей идти против высшей расы. Вы, варвары, пока этого не понимаете. Но ничего, мы заставим вас принять новый мировой поря…

В этот момент он неожиданно захрипел, забулькал и, теряя бьющую фонтаном кровь из пробитой артерии, так и не сумев непослушными руками вытащить пехотную лопатку из своей прорубленной шеи, упал на меня.

И сквозь эту кровавую пелену и полумрак нависшей боли и усталости я увидел возвышающегося над нами и держащегося рукой за пробитую пулей грудь лейтенанта госбезопасности Григория Афанасьевича Воронцова.

Глава 6
Одни

Тяжело ли мне было тащить не имеющего сил стоять на ногах Воронцова? Тяжело. Очень тяжело. Тем более что весил он как минимум на четверть больше, чем я. Но другого выбора у меня не было. Нам безостановочно нужно было идти вперёд, а бросать раненого товарища, с которым мы вместе воевали с врагом, я, разумеется, не собирался.

Тварь по имени Михаэль Штернберг своим выстрелом, к счастью, лейтенанта госбезопасности не убил, а только ранил. Причём, что удивительно, выпущенная из винтовки пуля попала точь-в-точь в то место, в которое ранее при переправе через реку чекист получил ножевое ранение. Тогда его ударил Якименков, который оказался предателем. А вот теперь почти в то же самое место нанёс новое ранение другой враг, которого мы считали нашим другом. У Воронцова предыдущая рана ещё не зажила и пуля, легко преодолев не сросшиеся ткани, прошила чекиста насквозь. Никакие важные органы при этом задеты не были, однако от полученной боли Воронцов в тот момент потерял сознание, потому и немец, и я приняли его за убитого. А он, к моей удаче, выжил, и, когда оклемался, разобрался в ситуации и, превозмогая боль, практически из последних сил нанёс смертельный удар подручными средствами, тем самым ликвидировав матёрого фашистского диверсанта.

Вероятно, звёзды в тот момент на небе сошлись нужным образом и были полностью на нашей стороне. После уничтожения противника чекист от потери крови сознание не потерял, а сумел найти и вытащить из сапога Садовского нож и разрезать им ремень, что стягивал мне запястья за спиной. На то, чтобы развязать путы, у него попросту не хватало сил.

Ну а далее, как только я был освобождён, то поспешил проверить, жив ли псевдо-Апраксин или нет. Я помнил, что врага нужно всегда добивать, иначе в самый неподходящий момент это может сыграть, и обязательно сыграет злую шутку.

Кстати говоря, с этим диверсантом, как раз именно такая злая шутка и произошла. Он не проконтролировал ликвидацию Воронцова, и вот итог. Мы живы, а он уже варится в адском котле.

Да и со мной этот гад непонятно зачем начал беседу вести. Если бы он, быстро меня захомутав, сразу же потащил трофейного Забабашкина к своим, то у чекиста в его состоянии вряд ли бы была возможность нас догнать и освободить меня из плена. А так псевдо-Апраксин решил выпендриться передо мной своими откровениями и подверг свою жизнь опасности. Причём несколько раз. Вначале я его чуть не разоблачил, отобрав винтовку. Однако тогда мне не повезло, и судьба-злодейка дала гаду ещё один шанс на существование на нашей бренной Земле. Но он и им воспользовался крайне неэффективно, вступив со мной в ненужный спор, а затем, занимаясь моим «воспитанием», а, по сути, избиением, так увлёкся, что даже не заметил, как полуживой Воронцов сумел подняться на ноги, снять с ремня Садовского сапёрную лопатку, приблизиться и уничтожить немца одним ударом.

Теперь враг был повержен, а мы – живы. Вот только вставал новый вопрос: надолго ли, ведь сил у нас практически не было. Я был усталый и избитый. Старые раны болели, а голова не только болела, но ещё и кружилась. И хотя фашист наносил мне удары не в лицо, я подозревал, что как минимум лёгкое сотрясение у меня есть.

Что же касаемо командира, то у него дела были ещё хуже. Я-то хоть как-то мог стоять на ногах, а Воронцов и на это был не способен, сразу валился на землю.

Я разорвал ему гимнастёрку и перевязал рану старыми бинтами, которые пришлось снять с обмотанной руки, но больше никакой помощи я оказать не мог. У нас не было ни медикаментов, ни хотя бы даже спирта, чтобы промыть полученную рану, поэтому пришлось просто наложить повязку и надеяться, что и в этот раз судьба от нас не отвернётся и нам поможет.

Так как чекист полностью ослаб, нужно было придумать, как мне его транспортировать. Мы не так далеко ушли от аэродрома, поэтому нам необходимо было всегда идти, стараясь отдалиться как можно быстрее и как можно дальше. Не было сомнений в том, что нас ищут, а потому останавливаться было нельзя.

После раздумий и разнообразных попыток, понял, что на спине я командира долго не пронесу. Уж слишком ощутимая у нас была разница в весе. Пришлось делать нечто наподобие носилок для одного.

Лопатой срубил и очистил от веток два небольших молодых деревца и с помощью разрезанных найденным у диверсанта ножом на полоски гимнастёрок и ремней сделал волокушу. Предполагалось, что тащить эти импровизированные носилки я буду за две ручки, в то время как два других конца будут волочиться по земле.

Для того чтобы тащить было удобнее и легче, из ремня одной из винтовок и портупеи Воронцова, сделал для себя «упряжь» и прикрепил её к передним крестовинам с поперечной жердью. Это поможет немного снять тяжесть от груза с рук, и я посчитал, что так мне будет передвигаться значительно легче.

Тем временем стало совсем темно, и я стал обдумывать наше положение.

«Немцы, возможно, слышали выстрелы и направление, откуда они звучали, очень вероятно, смогут определить. Но в ночи гулять по заболоченной местности побоятся. А я, благодаря своему зрению, сумею потихоньку идти и, таща за собой чекиста, пройдя ещё немного на север, резко сменю курс и поверну на восток».

Перед тем, как уходить из лагеря, вначале собрал всё оружие, полезные нам вещи и предметы, забрав их у убитых. А затем сделал то, что нужно было сделать.

Из-за своей физической усталости глубокую яму я вырыть не мог, на это попросту не было сил, но все же она была вполне достаточной, чтобы положить туда тело нашего друга и товарища Михаила Садовского. На небольшом холмике из веток ивы я выложил небольшую звезду, а затем, под усталым взглядом командира сорвав две ветки, оборвал с них листья и, связав между собой, поставил крест.

Лежавший неподалеку Воронцов не стал ничего по этому поводу говорить, а лишь тяжело вздохнул и произнёс:

– Спи спокойно, красноармеец Садовский. Ты до конца выполнил свой долг. Вечная тебе слава!

Выкинув тело псевдо-Апраксина в болотную жижу, взялся за ручки волокуши, на которой лежал Воронцов, впрягся в портупеи, затянул посильнее ремни, распрямился, чувствуя боль в спине, и, напрягшись, потащил волокушу вперёд. Я намеревался пройти по кромке воды, чтобы след волочения по земле, который оставляли две жерди, немцы не так сразу сумели бы обнаружить, если, конечно, они вообще найдут это место.

Разумеется, в данной ситуации в таких мерах предосторожности, по сути, не было большого смысла. Возможности качественно скрыть следы своего пребывания в лагере и пути дальнейшего нашего продвижения мы сейчас не имели. Я и так еле-еле передвигал ноги, а когда ещё начинал представлять, сколько мне на себе тащить товарища чекиста, то вообще вся эта затея казалась абсолютно невыполнимой.

А пройти нам предстояло немало. Из-за отсутствия карты местности точно я сказать не мог, но помнилось, что фронт совсем недавно пролегал на расстоянии километрах в сорока-пятидесяти от города Новск. И до того места нам предстояло пробираться пешком по лесам да по болотам.

Чтобы не идти через самую топь, где мало того, что опасно, так ещё и практически голая местность с редко растущими деревьями, вновь углубился в лес. Стараясь выбирать путь таким образом, чтобы не наступать в трясину, сжав волю в кулак, прикидывал будущие перспективы, и даже при первом приближении они совершенно не вселяли оптимизма. Сейчас, конечно, точно подсчитать было сложно, но при условии, что расстояние нашего пути не увеличится, и всё время нашего путешествия будет составлять те самые, условные, сорок километров, а наша скорость передвижения будет два-три километра в день, то идти до фронта мы будем как минимум три недели. Над вопросом, чем мы всё это время будем питаться, я сейчас даже задумываться не хотел. С водой-то ладно, дожди идут и это хорошо. Кроме этого, есть ручьи, да и вообще местность пока болотистая. Конечно, по-хорошему нужно пить проточную воду, а ещё лучше перед этим её прокипятить, но в данный момент выбора у нас не было никакого… Одним словом, с водой всё было более-менее ясно. А вот с фронтом – нет. И тут всё дело было в том, что нужно помнить, какое на дворе время. А ведь сейчас осень 1941-го года, и противник наступает по всем направлениям, как сумасшедший. Нам, конечно, под Новском его удалось задержать на несколько дней, но теперь наша оборона смята, и немецким дивизиям никто больше не помешает с новой силой начать наступление на северо-западном участке. А это, в свою очередь, означает, что фронт начнёт двигаться и катиться дальше на восток. То есть не к нам навстречу, а в противоположную от нас сторону.

И это было не просто плохо, а очень плохо. Ведь даже если мы сможем ускориться и проходить не два, а целых три или даже пять километров в день, то, судя по тому, как это было в прошлой истории, увидеть линию фронта мы сможем очень нескоро. Ведь пока Вермахт находится на пике своей мощи, он неумолимо будет переть вперёд.

Следовательно, придётся нам пройти немало. И если, в конце концов, мы выживем и таки сумеем дойти до линии соприкосновения, то, сможем ли мы в нашем состоянии её преодолеть – это тоже большой вопрос. Там ведь не только немецкие позиции придётся преодолевать, но и наши передовые заслоны и окопы. А в них красноармейцы, которые после долгого осеннего отступления будут очень-преочень злыми и непременно станут палить во все, что движется в их сторону.

Впрочем, это я уже слишком далеко смотреть начал. Линию фронта надо ещё догнать, так что об этом можно пока и не думать. А думать нужно о том, что идти нам очень долго. И если учесть, что мы с командиром еле-еле живые и без медицинской помощи долго не протянем, то положение у нас вообще получается не очень, причём даже очень не очень.

Из нерадостных мыслей меня вывел голос Воронцова.

– Забабашкин, скажи, а ты что, правда поверил, что я немецкий шпион?

Я чуть замялся.

– Ну, не то, чтобы поверил. Просто, гм…

– Что просто, Забабашкин⁈ Мы ж с тобой воевали плечом к плечу! – с негодованием напомнил командир, потом чуть помолчал и не совсем логично добавил: – Правда, этот немецкий диверсант, представлявшийся Апраксиным, тоже с нами рядом воевал…

– Вот именно.

– И никакое не вот именно! Это другое! Он воевал, чтобы шкуру свою поганую спасти, а мы за правое дело. Разницу понимать надо!

– Согласен, – вздохнул я. – Но это внутри, а снаружи-то картина была совсем другой! Там просто так он всё завернул, что я действительно начал сомневаться. Особенно когда он так хладнокровно убил бедного Садовского. А меня не тронул. И на тебя все баллоны стал катить. Вот и ввёл меня в заблуждение, сволочь!

– Баллоны катить… и откуда только ты такое выражение взял? – зацепился чекист.

– Сам придумал…

– Сам придумал, – передразнил тот меня и выдал: – Знаешь, если кого и подозревать в шпионстве, так это тебя.

– С чего бы это?

– А ты вечно непонятные слова говоришь. Так что ты первый подозреваемый.

– Ну подозревай, раз хочется, – хмыкнул я, в очередной раз напомнив себе более тщательно следить за тем, что говорю.

– Да не хочу я тебя подозревать. Просто очень жаль, что ты меня шпионом считал.

Мне на это сказать было нечего, поэтому я просто произнёс:

– Извини.

Воронцов вновь помолчал, а потом вздохнул и прошептал:

– Вот так, Лёшка, жизнь сложилась. По всей видимости, мне конец.

– Что значит конец? Ещё потрепыхаешься, – решил я не давать командиру впадать в меланхолию. – Найдём врача. Он тебя осмотрит и починит. Будешь как новенький.

– Нет, Лёшка. Всё. Я отвоевался. Дальше уж ты сам, – не согласился со мной чекист и устало заявил: – Оставь меня здесь, а сам уходи.

Я хотел было остановиться и начать его успокаивать, но подумал, что на это уйдёт время, да и нервы, а потому просто не стал ничего отвечать, а, напрягаясь изо всех сил, продолжил путь.

«Хочет человек поговорить – пусть поговорит. Глядишь, легче станет», – думал я, стараясь не обращать внимания на деморализующие речи спутника.

А тот и рад был стараться. Давай вспоминать про детство, про юность, про первую любовь. Вспомнил родителей, родной дом. А затем как-то сразу перескочил на войну, на нашу с ним встречу и все события, которые после неё с нами происходили.

Я слушал и молча передвигал ноги, полностью стараясь отрешиться от реальности, лишь сосредоточившись на движении вперёд, но речи Воронцова всё же долетали до моих ушей, и я уже с десяток раз очень жалел, что попал в этот мир без плеера и наушников. А как было бы хорошо включить сейчас что-нибудь весёлое, жизнерадостное и жизнеутверждающее и, не обращая ни на что внимания, переть и переть вперёд, как танк.

Но, увы, это мне было недоступно, а потому приходилось стараться отвлечь мозг и слух разными считалочками, песнями и напевами, которые только я сумел вспомнить.

Когда же Воронцов, в который уже раз грустным, монотонным голосом проскрипел:

– А помнишь, Лёшка, как мы…

Я не выдержал, остановился, опустился вместе с поклажей на траву и вспылил:

– Да замучил ты уже ныть, командир! Ты командир или кто? Если помрёшь, то на кого личный состав в моём лице оставишь? Ведь партия и правительство тебя поставили на столь высокий пост не просто так, а чтобы ты порученных тебе людей берёг и не бросал среди болот, сам отправляясь в райские кущи. Так что, давай, заканчивай с помиранием. Умрёшь, тогда и поговорим. Распишешь потом все свои мемуары и разъяснишь мне всё. А пока живи и молча набирайся сил, молча, ты слышишь! Дыхалку береги, она у тебя дважды продырявлена!

Тот на мои, по сути, обидные слова никак не отреагировал. А вновь завёл свою «шарманку»:

– Забабашкин, как ты не понимаешь? Считай, что меня уже нет! А ты есть, и тебе жить надо. Так что, слушай, что я тебе говорю. Я старше, и ты обязан меня слушать хотя бы из-за этого. К тому же, не забывай, что я твой командир. И ты обязан выполнять мои приказы! И я такой приказ тебе отдаю: красноармеец Забабашкин, брось меня и уходи. Вдвоём мы пропадём. Я приказываю! Ты знаешь, что за невыполнение приказа – трибунал? Вот и выполняй! Бросай прямо здесь!