Текст книги "Слуги зла"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

У источника несколько молодых орков стирали в корытцах одежду, а по ходу стирки визжали, огрызались и брызгали друг на друга водой. Они показались Инглориону чем-то похожими на человеческих подростков, и это ему совсем не понравилось. В кузнице стоял красноватый полумрак, на камне около решетки плясали отсветы горна; оттуда слышалось буханье больших молотов и звон малого, между ударами эльф расслышал шуршание лезвия по шлифовальному кругу – и это тоже были нормальные звуки любого поселка в тяжелые времена.

Под тусклым синеватым светильником маленький орк с металлическими колечками в ушах – может, серьгами? – и таким же колечком, продетым сквозь кожу под нижней губой, сидя на корточках, кормил кусочками чего-то темного нескольких громадных крыс. Гадкие звери с поразившей Инглориона доверчивостью опирались лапами на его ноги, цеплялись за пальцы и, взяв подачку, садились ее поедать, как белки, свернувшись пушистым комком и расстелив длинные голые хвосты по каменной плите. Выглядела эта забава довольно противно, но и в таком зрелище эльф не усмотрел ничего чрезвычайного: орк возился с крысами, как человек с котятами, с какой-то даже ласковостью, осклабив длинные клыки и поглаживая когтистыми зелеными лапами бурые крысиные спины.

Паук между тем увидел вооруженных тварей, явно пришедших сверху, обрадовался, издал приветственное урчание и обнюхался с беловолосым монстром в грубых доспехах из кожи, проклепанной железом. Они не сочли нужным общаться так, чтобы эльф мог понять – хрюкали, каркали, рычали, толкались и скалились, но, по-видимому, донесли друг до друга какие-то невнятные сообщения. Паук ухмыльнулся Инглориону и сказал:

– Сегодня наверху хорошо. Тихо и солнце светит. Тепло.

«Они беседовали о погоде», – подумал эльф и подавил нервный смешок.

– Тебе нравится солнце? – спросил он. – Не знал, что орки его любят.

– Я люблю, когда тепло, – ответил Паук даже, пожалуй, весело. – И свет люблю. А что?

– Ты же – порождение Тьмы, – сказал Инглорион. – И мне странно.

Паук совсем по-человечески пожал плечами.

– Когда тепло и светло, почти всем приятно, – сказал он. – Даже крысам.

– Нетопыри живут во мраке, – возразил эльф. – Им, к примеру, свет ненавистен.

Паук пнул его в плечо так, что Инглорион вынужденно сделал шаг в сторону.

– Они просто спят днем, – заявил он. – Отсыпаются днем, чтобы ночью охотиться. Их добыча появляется ночью, мотыльки, комары, понимаешь? Так что же, прикажешь им любоваться солнцем на пустой желудок, чтобы понравиться тебе?

– Нетопыри мерзкие, – упорствовал Инглорион. Он смутно ощущал какое-то странное неудобство, почти недомогание, но никак не мог сообразить, в чем дело. – Отвратительные твари с отвратительными повадками.

– Нетопыри милые. – Паук мотнул головой и дернул эльфа за руку в узкий коридор, закончившийся вырубленной в скале винтовой лестницей. Стеклянные шары в тесаной стене освещали ее тускло и слабо. Пришлось подниматься в полутьме, едва ли не на ощупь. – Чем они тебе не угодили? Они смешно пищат, у них рожицы забавные, у них очень хорошие уши, даже лучше наших. Они отличные охотники, они летать умеют. Хорошо же уметь летать, а?

– О да! – буркнул Инглорион, у которого на бесконечной спирали лестницы закружилась голова и ноги заныли, что было непривычно и чудовищно неприятно. – Очаровательные зверушки! Просто не хуже пташек! Ловят комариков, пищат и все такое! Одна маленькая деталь: они служат Злу.

– Тебя послушать, так все служат Злу! – фыркнул Паук, вероятно, сделанный из железных рычагов и передвигающийся быстро и ритмично. – И все отвратительные. Ты не слишком-то любишь живых существ.

«Вот это замечательно, – подумал Инглорион потрясенно. – Я живых существ не люблю! А орки их любят. На обед, надо полагать. Как можно нести такой вздор?!»

В этот момент Паук остановился перед глухой стеной так резко, что Инглорион, поднимавшийся следом, едва не налетел на него. Орк обнял стену лапами, проделал нечто, в высшей степени напоминающее колдовские пассы, и в стене открылся узкий проход, а за ним ослепительно сияло голубое горное небо.

Паук вышел, и Инглорион вышел за ним, сумбурно думая одновременно об орочьих грязных чарах и о возможности сбежать. За спиной эльфа опустилась каменная плита – почти бесшумно, но с ощутимым жутковатым движением вытолкнутого воздуха, – и Инглорион увидел себя стоящим на каменном карнизе шириной шага в четыре, а под карнизом то ли клубился густой туман, то ли неподвижно стояли облака.

Головокружение усилилось до нестерпимости, и эльф невольно сел на горный склон, поросший багульником и лавандой, глубоко вдыхая чистый холодный ветер с запахами дождя и трав. Рядом с ним стоял орк, один-единственный орк, и Инглорион подумал, что настал очень подходящий момент для попытки освободиться. Но подумалось как-то лениво и вяло; эльф чувствовал себя разбитым и больным, сидеть казалось приятнее, чем двигаться, а самое главное – надо было обезоружить и убить орка и почему-то совершенно не было сил и правильной ненависти для убийства.

«Пуща так далеко, – подумал Инглорион, усаживаясь поудобнее. – Нужно будет перебираться через эти Тьмой проклятые горы, которые кишат рабами Зла – а я так нездоров… будет слишком тяжело… Чересчур много крови и грязи за прошедшие дни…» Некстати вспомнился бой на мосту, резня, взрыв, летящие ошметки человеческих тел – на миг стало муторно, и эльф удивился тому, насколько ему дурно и насколько он стал чувствительным по пустякам…

Хотя, вдруг пришло ему в голову, почему, собственно, человеческие смерти – такой уж пустяк? Ведь люди, вероятно, по-своему хотят жить, цепляются за свое краткое никчемное бытие… им, наверное, все-таки не хотелось умирать, да еще так, от дикой боли, сознавая, что битва проиграна…

Инглорион вспомнил свое собственное отрешенное спокойствие в тот момент, когда земля ушла из-под ног и он едва успел ухватиться за какие-то корни, торчащие из развороченной скалы, и вдруг содрогнулся от запоздалого ужаса. Как бы он летел вниз, целую милю вниз, возможно, ударяясь о торчащие валуны, ломая кости, и в конце концов разбился бы вдребезги, так, что тело бы просто расплескалось вокруг…

Если бы не этот орк…

Инглорион обернулся. Паук сидел на корточках, озирался, принюхивался к ветру, раздувая ноздри и выпятив кабанью челюсть. Из его пасти торчала былинка, он жевал ее стебелек; грубая морда, располосованная старыми шрамами, показалась Инглориону задумчивой и сосредоточенной.

– Паук, – окликнул эльф, – о чем ты думаешь? Ты ведь думаешь?

Орк обернулся, выплюнул изжеванную былинку и ухмыльнулся.

– Тихо как, – сказал он и почесал за ухом. – Тут ни людей, ни таких, как ты, еще не было. Так тихо, будто войны и нет, да?

– Тебя это должно огорчать, – предположил Инглорион. – Ты скучаешь по войне, не правда ли? Скучаешь по убийствам?

Паук издал короткий неодобрительный звук, вроде тихого хрюканья или оборванного рыка.

– А то нам без войны не жилось бы, – сказал он, и Инглориону померещилась насмешка в его тоне. – Вот ведь делать аршам больше нечего!

– Аршам?

– Так наш народ зовут, а вовсе не орками! Будто бы люди выговорить не могут…

– Арш, – повторил Инглорион, ощутив в слове орочье взрыкивание и шипение. Странно было издавать такой звук, будто губы эльфа совершенно неприспособлены для него, но Инглориону вдруг пришла в голову парадоксальная мысль. Язык рабов Тьмы… сам факт возможности их языка… каким-то невероятным образом мирил с возможностью их существования. Ведь логичнее было бы не создавать для них собственный язык, а исковеркать человеческий, разве не так?

Это хрюканье и визг, карканье и рычание – слова… вероятно, в них есть смысл. Удивительно.

– А в вашем языке есть слово «солнце»? – спросил Инглорион неожиданно для себя.

– Угу. Варл-Гхаш. По-человечески вроде как «пламень небесный». А что?

– А что такое «барлог»?

– Владыка недр. Хозяин того огня, который внизу, – Паук посмотрел на эльфа удивленно. – Ты знаешь это имя?

– Часто говорили после боя…

– Еще значит «плохой конец».

– Почему?

– Ты когда-нибудь видел, как он просыпается? Как оттуда вырываются расплавленные камни? Это плохой конец, можешь поверить. Мы в пещерах живем, всегда в горах, а в горах всегда может быть это… злость Барлогова.

– Ты боишься?

Паук пожал плечами:

– Ты урагана боишься? Или лесного пожара? Не страх, нет. Просто… ну, стихия. Сделает, что хочет. Надо жить с опаской.

– Как странно, – произнес Инглорион задумчиво. – Чем больше ты говоришь, тем более странно. Как будто ты не орк… не арш, – поправился он с совершенно невольной усмешкой, – а кто-то из союзников. Я не понимаю, почему ты так ведешь себя со мной.

Паук осклабился:

– А как бы ты хотел?

Инглорион смешался:

– Не знаю. Но – война…

– Сожрать тебя надо было? А сначала что-нибудь веселенькое придумать, да? Глаза вырвать, спину сломать? Этого ждешь?

Эльф вздохнул. Паук встал:

– Надо пройтись. Хочу проверить этот карниз. Пойдем до самой дороги на перевал. И я тебе не буду вырывать глаза, живи так… ты теперь даже не так мерзко воняешь, как раньше.

Инглорион хмыкнул:

– По-моему, втрое мерзостнее.

– Дело вкуса, – возразил Паук и пошел по тропе вдоль склона.

Инглорион побрел за ним. Эльф ожидал, что свежий воздух наверху приведет его в чувство, но запах леса, сосен, слишком прямых и высоких, вбитых в склон, как мачты в палубу, запах трав и влажной живой земли почему-то вызывал беспричинную тревогу и тоску по малопонятным вещам. Инглорион, стараясь дышать глубже, сказал себе, что это тоска по Пуще, но в действительности о Пуще почти не думалось. В душе был странный сумбур, хотелось то бежать – не от врага, а так, непонятно куда, но задыхаясь от встречного ветра и с полным напряжением сил, то лечь на склон, на пружинящий лишайниковый ковер, и бесконечно долго глядеть в ветреные бледные небеса…

Вероятно, можно было бы попытаться сбросить Паука с карниза и скрыться, но, даже хорошо понимая абсолютную логичность такой попытки, Инглорион и пальцем не шевельнул. Сейчас ему казалось, что убийство Паука стало бы низостью и черной неблагодарностью. Если задуманное удастся, орк разобьется вдребезги точно так же, как разбился бы без его помощи сам Инглорион, хотя и нелепо об этом думать. Но эльф, не принимая во внимание голос здравого смысла, все-таки испытывал неожиданную признательность к порождению Зла, преследующему непостижимые и наверняка недобрые цели.

Умереть, но не сдаться, вспоминал Инглорион. Умереть, но не проиграть. Как странно сейчас думать о смерти, будто собственное бессмертие, Вечность Перворожденного – неправда, чья-то неумная и злая выдумка… Вероятно, от этого внутреннего хаоса все чувства обострились, кажется, легко ощутить, как кровь течет по жилам, как в грудь входит воздух, а ветер касается кожи и острые камни на карнизе можно нащупать стопой сквозь подошву сапога… эльф углубился в себя, машинально переставляя ноги, едва обращая внимание на то, что его окружало.

«Нет, я живой, – вдруг пришло Инглориону в голову, так, будто до сих пор в этом кто-то сомневался и заставил усомниться его самого. – Я даже слишком живой, – подумал он, прислушиваясь к тому, как мускулы икр и бедер болят тянущей нудной болью, как зудит щетина на лице, как тяжел желудок, как саднят ободранные пальцы и ломит спину. – Я, пожалуй, предпочел бы быть менее живым. Я хочу, чтобы было, как всегда: тела почти нет, оно невесомо легко, я ощущаю только свое ненарушаемое совершенство, свой глубокий внутренний покой, я…

Сплю?!»

Но поймать мелькнувшую мысль, которая успела его напугать даже в виде неоформленной эмоции, пока не удалось. Отвратительное ощущение в животе, тяжесть и непривычное неудобство вдруг усилились до боли и спазм так, что Инглорион согнулся пополам. Кажется, он вскрикнул, потому что орк обернулся и посмотрел на него:

– Ты что?

Инглорион, обхватив себя руками, еле дыша от омерзения, поднял глаза на Паука и вымученно проговорил:

– Вы меня отравили? Я умираю? Мне больно…

– Никакая не отрава, – сказал Паук, ухмыляясь. – Ты в порядке. По нужде занадобилось?

– Эльфы не… – начал Инглорион, покрываясь холодным потом одновременно от боли и от ужаса, но не договорил. Он понял – и пришлось опрометью скакать по карнизу туда, где тот расширяется, чтобы скрыться в зарослях каких-то колючих кустов. Стыдно, мерзко и унизительно в последней степени. Инглориону только хотелось, чтобы Паук убрался подальше, вовсе не потому, что эльф все еще помышлял о бегстве, а потому, что было нестерпимо думать, что орк слышит и…

Нет ничего более оскорбительного для эльфа, чем дурные запахи. Чем… собственные дурные запахи, решил Инглорион, которого из озноба бросило в жар стыда.

Он довольно долго не мог выбрать, что более унизительно и ужасно – продолжать торчать в этих отвратительных кустах или выйти на тропу, где стоит ухмыляющийся орк. В конце концов, он все-таки вышел, судорожно обдергивая на себе одежду, с горящим лицом, жаждущий провалиться сквозь землю. На Паука эльф смотреть не мог, содрогаясь от ожидания какой-нибудь издевательской реплики и приходя то в отчаяние, то в бессильную ярость.

Но орк очень спокойно спросил:

– Хочешь выкупаться?

Инглорион кивнул, по-прежнему не глядя. Он вдруг понял настолько поразительную вещь, что перед удивлением даже стыд отступил.

– Ничего ты не патрулируешь, – прошептал эльф чуть слышно, с неестественным вниманием разглядывая трещину в крапчато-буром замшелом камне. – Никого ты тут не выслеживаешь. Ты просто увел меня из логова, чтобы твоя… компания не подняла меня на смех. Этого не может быть, но, похоже, это так.

– Угу, – отозвался орк. – Ты к роднику пойдешь?

– Ты для меня спрашивал у солдат, где родник, – продолжал Инглорион, еще не зная, как к этому отнестись, оглушенный невероятностью догадки. – Ты знаешь, что эльфы не выносят грязи, предлагал мне вымыться там, в пещере, а теперь, когда я… ты сказал…

– Угу, – снова буркнул Паук. – Ну и что?

Инглорион наконец нашел в себе мужество поднять голову, что оказалось значительно труднее, чем смотреть на возмущенного наставника. Орк, впрочем, по-прежнему почти не обращал на него внимания, снова наматывая шнурок на пальцы. Инглорион позавидовал Пауку, который всегда знал, чем занять руки и глаза, пообещал себе завести такую же полезную веревочку, глубоко вдохнул и спросил:

– Но зачем?

Паук только небрежно пожал плечами.

Инглорион ожидал, что вода в роднике будет убийственно холодной, но снова ошибся. Орки называли эту местность Теплыми Камнями из-за того, что в этих горах во множестве били горячие ключи. Родник, куда Паук его привел, вытекал из неглубокой расщелины между скальных глыб довольно высоко вверху. Вода летела вниз с высоты примерно двух человеческих ростов, дробясь о позеленевшие от медного осадка шелковые валуны, лилась между ними неширокой струей, спускалась дальше, уступами, скача с камня на камень, остывая в дороге, и уходила под землю где-то ниже.

– Искра сказал, что она там впадает в пещерное озеро, – сообщил Паук. – Тут хорошо, да?

Инглорион кивнул. Тут действительно было хорошо: и горный шиповник, давно отцветший своими молочно-белыми прелестными розочками и усеянный сердоликовыми бусинами ягод, и тонкий вьюнок, оплетающий скалы и старое сухое дерево, и заросли высокой травы, и плоская гранитная плита, на которую лилась вода, покрытая налетом прекрасного, медно-зеленого, бледно-изумрудного цвета. День потихоньку клонился к вечеру, было тихо и тепло, и косые солнечные лучи дробились в водяной пыли маленькими радугами. Все совершенно так, как надо. Кроме…

Инглорион беспомощно оглянулся на Паука, но орк уселся в траву и принялся запутывать свою неизменную веревочку в особенно замысловатую фигуру. Его явное нежелание купаться в этом источнике эльфа несколько успокоило, но все равно было изрядно не по себе. Инглорион некоторое время медлил раздеваться, а когда все же заставил себя, собственная беззащитность ощутилась совершенно нестерпимо – будто в него целились из сотни луков, а прикрыться было нечем.

Зато вода неожиданно оказалась теплой, как молоко, и шелковисто-мягкой – и такими же шелковистыми были наглаженные камни под босыми ногами. Инглорион уперся ладонями в мокрую скалу, скользкую от медного налета, подставил лицо воде и замер. Что-то это ему напоминало, восхитительно-приятное и стыдное одновременно, но воспоминания ускользали, стекали со струями воды, дробились о камни, оставляя тупую боль в груди. «Когда-то очень давно было что-то очень хорошее, – думал эльф. – Бездна лет прошла… двести? Триста? Я не помню и это хорошее тоже забыл… какая жалость…»

Смотреть на собственное тело не хотелось. Во-первых, оно выглядело вовсе не должным образом – на боку громадный сине-черный кровоподтек, который не хотел исчезать, вдоль бедра длинная ссадина, на локтях тоже ссадины, которые в других обстоятельствах уже давно пропали бы… а во-вторых, без одежды Инглорион казался себе… слишком человеком. Зачем же эльфу эти животные черточки? Ведь просто – пачкающая телесная низость и грязь…

Эльфы не купаются прилюдно, вероятно, потому что каждый из них в глубине души стыдится собственных человеческих черт. Нагота – это вообще довольно противно. Никто в Пуще не раздевался донага на памяти Инглориона. Он, закрыв глаза, попытался вспомнить, купался ли он вообще когда-нибудь под открытым небом – и не мог. Может, никогда? Откуда же эти кусочки знакомых ощущений? Может, из снов?

Сквозь шум воды Инглорион услышал голос орка:

– Тряпки будешь стирать?

Эльф, не оборачиваясь, пожал плечами. Он не умел стирать одежду. Он видел, как это делают люди, но понятия не имел, откуда чистая одежда берется в Пуще. Вероятно, это одна из бесчисленных эльфийских возможностей, чародейских, но при том настолько естественных, что никто из обитателей Пущи даже не задумывается о ее источнике. Одежда всегда идеально чиста и свежа – потому что так правильно. Оружие и украшения всегда сияют. Чертоги всегда светлы – какая, в конце концов, разница, кто зажигает эти свечи, которые не коптят и горят ночь напролет дивным лунным огнем! В трапезной воинов всегда есть еда – и это сливки, масло и мед, вино, белый хлеб и фрукты, и посуда светится чистотой, а кто приносит все это туда и откуда оно берется, до того Инглориону нет дела. В Пуще всегда так – и никак иначе, вероятно, это тоже светлейшая эльфийская магия.

Инглорион вспомнил, что, покидая чертоги Государыни, когда нужно было доставить письма союзникам или выполнить какое-нибудь поручение, он замечал, как сапоги покрывает тонкий налет пыли, а безупречная одежда пачкается и тускнеет. Вне Пущи мир враждебен и грязен, думал он, избавляясь от испорченного костюма по возвращении домой. Человеческий мир станет совершенным, только когда эльфы с помощью лучших из людей наконец избавят его от Зла. Вот когда Свет окончательно победит, тогда сами собой исчезнут и грязь, и болезни, и старость, и смерть – и везде будет, как в Пуще. Сплошной праздник. Бесконечное веселье, осиянные чертоги, пение, музыка и танцы, соревнования стихотворцев, визит Государыни, снова пение и танцы, пир, сон, легкий, как облако, – и снова танцы, пение и стихи, веселье, красота, мерцание золота и шелков, смех, тело кажется невесомым, луна-солнце, луна-солнце, луна-солнце…

Орочьи лапы выдернули Инглориона из воды и из прекрасных воспоминаний так грубо, что он приложился коленом о камень. Паук встряхнул его за плечи, а эльф оттолкнул тварь изо всех сил. Вероятно, ярость изрядно отразилась на его лице, потому что Паук отпрянул.

– Не смей ко мне прикасаться! – рявкнул Инглорион, задирая подбородок. – Убери свои мерзкие лапы!

Орк усмехнулся.

– У тебя губы синие, – сказал он спокойно. – Лето кончается, холодает. Скоро вечер. Ты заболеешь, если будешь так долго торчать в воде. Одевайся.

И вдруг, как-то рывком, Инглорион ощутил, насколько замерз. Его мелко затрясло, он начал торопливо натягивать одежду, не умея быстро напялить ее на мокрое тело, путался в рукавах, путался в штанинах, озноб пришел такой, что зубы лязгали. Рванул свежий ветер, хлестнув наотмашь, как ледяным хлыстом, до острой боли.

Инглорион беспомощно оглянулся. Паук загородил его от ветра спиной, и стало чуть теплее. Эльф присел на корточки, обнимая себя руками, тщетно пытаясь унять дрожь – и тут орк уселся рядом, обхватил эльфа лапами и прижал его спину к своей груди.

Инглорион инстинктивно дернулся, чтобы освободиться, но вдруг ощутил, насколько орк теплее всего вокруг. Паук был горячий, как пес, – и дрожь ушла вместе с раздражением и злобой. Не раб Зла, не создание Тьмы, не монстр и не тварь – живое тепло, которое помогло Инглориону согреться. И все.

Эльф даже не подумал, насколько это, в сущности, противоестественно. В этот момент он физически понимал, что заставляет орков держаться настолько близко друг к другу. Он снова почувствовал себя живым, и в этот раз уже не было настолько больно и тоскливо, как раньше.

«Похоже, – подумал он, – живым существам иногда нужно держаться вместе», – и поразился новизне мысли.

– Жаль, что у тебя нет плаща, – сказал Инглорион вслух.

– Не думал, что тебе понадобится, – отозвался Паук.

От его дыхания на шее у эльфа поднялись дыбом волоски. Инглорион дернул плечом и совершенно бессознательным жестом отмахнулся, шлепнув орка ладонью по носу:

– Сделай милость, отодвинься! Это уже неприятно.

Паук тут же ответил тычком в бок:

– Подумаешь, неприятно! Не подохнешь.

– Да отпусти же меня! – возмутился Инглорион, сам не заметив, насколько интонация вышла орочьей, без малейшей нотки эльфийского высокомерия. – Вцепился, как плющ в скалу! – И врезал локтем, куда вышло.

– Ты согрелся, – сообщил Паук с насмешливой удовлетворенностью, пнув эльфа между лопаток, отчего тот на миг плюхнулся на четвереньки. – Теперь тебе плащ не нужен.

Инглорион подумал, что положение должно было бы показаться дико унизительным, но вышло почему-то чудовищно смешно. Он не удержался и хихикнул, отряхивая ладони:

– Как ты восхитительно любезен!

– Наконец-то ты это признал.

– Орки – потрясающе скромные создания, – саркастически заметил Инглорион, приводя в порядок одежду.

– А еще красивые и умные, – кивнул Паук, ткнув эльфа в плечо. – Не то что некоторые.

– С пленными моего статуса необходимо обращаться вежливо. – Инглорион замахнулся, но орк увернулся от оплеухи. – Придется учить тебя хорошим манерам.

– Кто кого еще научит! – хрюкнул Паук. Его пинок попал в цель, и Инглорион на миг задохнулся. – Видали мы таких учителей!

– Ну довольно, прекрати… – Эльф вдруг понял, что эта забавная игра в тычки и пинки и есть нормальная манера орков общаться друг с другом, то самое, что называют свирепостью и кровожадным желанием грызться с каждым встречным. – О, Паук, – сказал он, снизив тон, – как же люди глупы…

– Вот-вот, – отозвался Паук с готовностью. – Я всегда это говорил.

Они дошли до места, где тропа сворачивала под уклон на широкую дорогу к перевалу. Отсюда, с высоты, были отлично видны обломки моста – как два почерневших обломка гнилых клыков в ухмыляющихся зеленых челюстях. Ни со стороны гор, ни с предгорий не было видно ни одной живой души. Орк и эльф постояли рядом, глядя, как вечерний свет гаснет на розовеющих горных вершинах, и пошли прочь.

Возвращаемся в поселок, отметил Инглорион с бездумной умиротворенностью. Удивительно, но гордость, тоска, злость ушли почти бесследно. Думать о будущем совершенно не хотелось – все шло просто, так просто и так спокойно, что это состояние хотелось как-то потянуть, продолжить.

Оно было по-настоящему приятным.

Спускаясь в пещеру, Инглорион, между прочим, вдруг понял, что его почти не раздражает орочий запах. Эльф принюхался и притерпелся: запах как запах, обыкновенный, в сущности, запах чужого существа, отвратительный и резкий в начале общения и привычный потом, как запах лошадей и собак.

Сколько разговоров было о том, что орки воняют… Впрочем, это не важно.

Компания Паука собралась в своей спальне и снова собиралась есть. Инглорион усмехнулся, подумав, что, пожалуй, присоединился бы к их ужину – в пещере почему-то все время тянуло что-то жевать, хоть приступы такого уж тянущего, скручивающего голода больше не повторялись.

Паук отдал эльфу остатки сыра и совсем зачерствевшую половину буханки хлеба. Инглорион уселся рядом с ним на шкуру, совсем близко, почти касаясь орка плечом, и остальные тут же это заметили.

– Значит, приволок этого обратно? – спросил седой. – Мы думали, ты все-таки решил от него избавиться. В пропасть столкнул или что.

– Или он где-нибудь там подох, – добавила Шпилька ехидно. – Эльфы не потеют, не едят и вообще в наших пещерах не живут.

– Возможно, я тебя и разочаровал, – ответил Инглорион ей в тон, – мне очень жаль, но я, оказывается, потею, ем и некоторое время поживу поблизости.

Эта реплика рассмешила команду, а Шпилька взвизгнула от восторга и ткнула эльфа кулаком в бок:

– Ничего себе! У него, похоже, есть мозги!

– Да нет у него никаких мозгов, – изрек Задира хмуро. – Ни у кого из них мозгов нет. Терпеть ненавижу, мозолит тут глаза…

– Чем я провинился, Задира? – спросил Инглорион. – Похоже, тебе не совладать с чувствами?

– Мне не совладать?! – вскинулся Задира. – Да я б тебя уже давно выпотрошил, если бы не владел ими! Просто я таких не выношу. И из-за вас, лешаков поганых, Красавчика убили. И Хорька. И вообще…

В этот раз речь Задиры показалась Инглориону понятнее, хотя тот все так же похрюкивал и взвизгивал в фонетически сложных местах. «Одного из них звали Красавчиком, – подумал эльф более печально, чем удивленно, – и этот орк был Задире товарищем. Я оказался прав. Они способны скорбеть по своим мертвым.

А я даже не знаю, как его утешить».

– Задира, – сказал Инглорион, – я сожалею. Если бы я знал некоторые вещи раньше, возможно, все пошло бы по-другому. Но судьба распорядилась так, ничего изменить нельзя…

– Что ты с ним сделал? – спросил седой Паука. – Он теперь другой. Вроде как действительно начал думать.

– Теперь у нас есть первый на свете думающий эльф, – хихикнула Крыса. – А правда, как это делается?

– Да не знаю, – сказал Паук. – Он просто купался в ручье, Клык. Я же говорил, что он не эльф – это правда. Я теперь уверен точно.

– А я не уверен, – заметил Инглорион. – Ты мне этого не доказал.

– Ты хотел досказать свою историю, – сказал Пырей. – Ту, помнишь, про последний бой Фирна… Про эльфийскую королеву…

– До которой ты все не можешь добраться, – усмехнулся Клык. – Тут некоторые уже от любопытства подыхают.

– Паук, что ты можешь знать о Государыне? – Инглорион мотнул головой. – Мне кажется…

– Ладно. – Паук положил на стол расколотую кость, облизал ладони и взялся за шнурок. – Если хотите, слушайте.

Орки навострили уши; Инглорион, скрывая улыбку, подумал, что к ним это обиходное выражение подходит куда больше, чем к людям – их подвижные ушные раковины и вправду настораживаются и поворачиваются на звук. Эльф не мог принимать всерьез то, что они говорили о Государыне – это нарушило бы хрупкое, только что народившееся равновесие, чудом превратившее его из пленника в почти гостя, но был морально готов слушать и понимать слова.

Инглориона по-настоящему занимало то, что Паук может сказать на эту тему. Его вообще странным образом интересовала личность Паука: время от времени этот орк вел себя на удивление разумно.

– Я, кажется, остановился на том, как кто-то из людей затрубил в рог, – сказал Паук тем временем, растянув свой шнурок в человеческую руну «давно». – Да?

– Вроде, – подтвердил седой Клык. – И как все люди ломанулись на звук.

– Вот-вот, – сказал Паук. – Они все побросали и понеслись туда, на меня никто не обратил внимания. Да они же, знаете, вообще не рассматривают мертвых аршей, и живых тоже не слишком… В общем, я порадовался. Думаю, они чем-то там жутко заняты, а я сейчас под шумок смоюсь.

Орк замолчал, возясь с веревочкой. Инглорион, с отстраненным любопытством следивший за его руками, увидел, как Паук сбросил петлю с одного пальца на другой, и руна «давно» превратилась в «риск».

– Ну?! – Задира нетерпеливо пнул Паука в спину, а тот даже не отмахнулся.

– Я просто думаю, как сказать… я не слишком-то хорошо рассказываю, до Хорька мне далеко… Ну вот, голова у меня просто раскалывалась, и все вокруг плыло, так что я особенно быстро двигаться не мог. Полз, в общем. Но там в шатре и рядом еще валялось столько трупов, что между ними можно было хорошо укрыться, а в случае чего просто зажмуриться и замереть. Я же был весь в кровище, кто не принюхивается, точно бы спутал с мертвым, – продолжал Паук. – И я изрядно продвинулся. Там, шагах в ста восьмидесяти от шатра, был узкий такой овражек, весь заросший папоротником, будто и не овраг вовсе – я думал, сейчас доползу до него и в папоротнике отлежусь до темноты, а ночью уйду, потому что люди-то ничего вообще не разглядят ночью…

– А люди? – спросил Пырей. – Ты их видел?

– Сначала не столько видел, сколько слышал, – сказал Паук. – А потом учуял этот запах… Пахло кошмарно просто, даже сравнить не с чем. Гораздо хуже, чем любые человеческие духи воняют. Такая приторная вонища… ветром ее как раз прямо ко мне несло. И стало мне любопытно узнать, чем это так шмонит, я тогда еще не чуял этот запах никогда и здорово впечатлился.

– Пахло, как всегда пахнет эльфами? – спросил Клык.

– Вот как разило у него от тряпок, – сказал Паук и ткнул пальцем в Инглориона. – Только раз в сто сильнее.

– Как тебя только не вывернуло? – сочувственно проронила Шпилька.

– Я старался думать, что просто след разнюхиваю по воздуху, – сказал Паук. – Не хотелось обозначаться так явно. Мне потом очень худо было, но это в перелеске уже, когда я выбрался. Когда все кончилось. Я слился быстрее, чем думал. Я потом понял, что можно было даже встать и идти – люди другим занимались, меня выслеживать никого не интересовало.

– Они там нюхали эту дрянь? – спросила Крыса. – Ты что, хочешь сказать, они специально для этого туда собрались?

– Ну, отчасти, – сказал Паук. – Хотя они нюхали, конечно. И вид у них был, как бывает у медвежат, когда они катаются на мертвечине. Одуревший такой, шальной. Никому до меня не было дела, так что я спокойно посмотрел, чем это они так заняты. И увидел эту тварь. Лешачку.

Инглорион вздрогнул. Веревка на пальцах орка натянулась в руну «смерть».

– Откуда ты узнал, что это она? – спросил Клык.

– Люди орали «Виват, Государыня!» – сказал Паук. – Ясное дело, кому. Одна ж Государыня у нас, она, гадина из леса. Я, хоть и был полудохлый, не перепутал бы ее с человеческой королевой, скажем, или принцессой. Потому что она была ни капли не похожа на человека.