Текст книги "Чародеи (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Юлька вдруг понимает, что Рудольф её спас. Это поднимает в груди волну тепла.

В чём-то он тоже ясновидящий.

Жека в это время рассказывает:

– Понимаешь, дело, наверное, не в камерах и во всём этом. Просто я сама не знаю, отзовусь на предмет или нет. Есть такие предметы – просто взрываются у меня в голове, а есть… Ну, просто прошлое не ко всему цепляется. Я не понимаю, от чего это зависит. Не вижу закономерности.

– А учёные не без некоторых оснований считают, что эти твои озарения – либо случайные догадки, либо афера, – кивает Рудольф. – Нет повторяемости – нет доказательств.

– Они не стали тебя слушать? – спрашивает Юлька.

– Сначала слушали, – говорит Жека, пожимая плечами. – Правда, не верили ни одному слову. Учёные не должны ведь верить тому, что не доказано, да?

– А что ты им вообще сказала? – спрашивает Юлька.

– Она им сказала, что по предметам чувствует прошлое их владельцев, – встревает Рудольф. – В телевизор-то она всё-таки попала.

Жека отворачивается, говорит глухо и жалобно:

– Весь класс надо мной издевался. Даже те, кто точно знал, что я правду сказала!

– Телевизор врать не будет, – хмыкает Рудольф.

– Они мешали? – спрашивает Юлька. Она уже озябла, ей хочется в тепло, но уйти невозможно. Жека – товарищ по несчастью, слушать её очень интересно. – Учёные эти?

Юлька тихо радуется, что ей не пришло в голову просить у кого-то помощи или рассказывать о приступах дара взрослым.

– Не мешали, – говорит Жека. – Спрашивали, точно ли я сегодня могу… Я сказала да, но… Понимаешь, почему-то ничего в них не было, в этих предметах. Они были чистые, пустые… Без всякого прошлого вообще.

– Интересно, кстати, с чем это связано, – замечает Рудольф.

– Не знаю, – говорит Жека. – Сначала они давали просто фотки, я сказала, что фотки вообще чувствую плохо. Тогда они стали давать всякое… старую кепку, часы, футболку… Ношеные, всё правильно. Только почему-то совершенно пустые.

– Их выстирали? – спрашивает Юлька.

– Что-то да, что-то нет, – Жека пожимает плечами. – Мне обычно не мешает. Иногда хоть десять раз стирай, оно остаётся. А тут всё ушло. Я им честно сказала: тут не слышу ничего. Они меня там изводили три часа… окровавленную какую-то тряпку дали. А я держу и не чувствую: то ли носом кровь у кого-то пошла, то ли его зарезали. Пусто.

– А они? – Юльке грустно.

– Они сказали: молодец, что не пытаешься врать, – Жека вздыхает. – Они не поняли, не поверили… они думают, что я чокнутая… или просто врунья. Шарлатанка. Они, наверно, думают, что я к ним, как в шоу экстрасенсов, пришла.

– Неправильный метод, – говорит Рудольф. – Таким методом можно доказать только, что конкретный человек сейчас не может… даже то, что он в принципе шарлатан, нельзя утверждать.

– Оно само приходит, – говорит Юлька. – Накатывает.

– Тебе надо учиться контролировать, – улыбается Рудольф.

– Мои пальцы становятся тёплыми?

Рудольф улыбается шире, даёт ей шутливый подзатыльник, чуть коснувшись кончиками пальцев:

– Я компру тебе слил на себя?

Юлька смущается, отворачивается – видит лицо Жеки с несколько даже ехидной искоркой в глазах: эти втюрились. Вредная лошадь.

И вдруг ехидный огонёк исчезает, Жека принюхивается:

– Ребята, гарью тянет…

Юлька вдыхает чудесный свежий воздух, чистый, как родниковая вода:

– Не чувствую…

Но Рудольф вдруг вздрыгивается:

– Чёрт, Жорка!

Юлька моргает. Жека и Рудольф, толкаясь, влетают в дом, Юлька, встревоженная их поведением, – за ними. В тот же миг она слышит, как Золушка кричит сверху:

– Пожар!

Рудольф хватает огнетушитель.

Влетают в комнату Золушки. Золушка, прижав руки к щекам, в ужасе смотрит, как трещит и дымится серебряная ёлочка.

Рудольф суёт огнетушитель Юльке в руки, выдёргивает из розетки провод, смахивает ёлочку на пол. Треск обрывается, валит дым. Жека топчет несчастную ёлочку ногой. Юлька слышит за дверью быстрые шаги и голос Зои:

– Справились, ребята?

К ней выскакивает Золушка:

– У меня ёлочка сгорел! – по голосу кажется, что чуть не плачет.

Рудольф хмыкает:

– Жорка чудит.

Юлька выходит в коридор – и чуть не сталкивается с лопоухим лохматым парнем в свитере с оленями. Морда – вообще интеллектом не обезображена, да ещё и ухмылка типа «гы-ы, прикольно!».

– Это не я! – говорит баран с оленями.

– Что ты делал или думал, Гошенька? – спрашивает Зоя.

Баран притормаживает и изображает напряжённый мыслительный процесс:

– Да я не делал… я в игруху рубился. Заморочился маленько…

– Не медитировал, – кивает Зоя грустно.

– Нет, – сникает баран. – Забыл.

– Забыл о медитации, увлёкся игрушкой, потерял контроль – допустил спонтанный выплеск дара, – понимающе говорит Зоя. – Чуть не устроил пожар, огорчил Золушку…

– Он когда-нибудь весь дом сгорит! – возмущённо говорит Золушка, уперев руки в бока. Глаза у неё ещё блестят от слёз, но она уже сердится.

– Да лан, прости, – говорит баран, пытаясь ухмыльнуться дружелюбно. – Ну у каждого ж свои недостатки: я поджигаю всё, ты клептоманишь…

– Я нечаянно клептоманию, – сердито говорит Золушка. – Я тебе ножик отдаю? Отдаю. И фонарик тоже отдаю. Так?

– Да лан, – отмахивается баран. – Починю я ёлку.

– Не починишь, – грустно говорит Золушка. – Он умер совсем.

Жека обнимает Золушку за плечи:

– Мы завтра сделаем другую, из веток. Будет пахнуть приятно…

– Гоша, – говорит Зоя, – я тебя прошу, не забудь о медитации перед сном. А то я сама не смогу заснуть, буду опасаться, что тебе приснится кошмар.

– Чес-слово, – говорит баран – и тут замечает Юльку. Шикарно улыбается, широким жестом протягивает руку. – Новенькая? А я тут давно, меня все зовут Георгий Повелитель Сил!

– Жорка-Катастрофа его зовут, – говорит Рудольф, улыбаясь. – Он пирокинетик, выбросы телекинеза тоже случаются, но с повелеванием всё сложно.

– Ничего подобного, – говорит Жорка. – Когда я злюсь – ух-х! Всё летит! Меня довели как-то – так я целый микрорайон обесточил к чёрту…

– Но по морде тебе всё равно дали, – хихикает Жека. – Жорка, вали медитировать, пока ещё чего-нибудь не поджёг!

– Всё под контролем, детка, – вальяжно бросает Жорка, но тут над ним начинает угрожающе мигать лампочка.

– Медитировать! – чуть не дуэтом рявкают Жека и Рудольф.

– Злые вы, – надменно заявляет Жорка и уходит в свою комнату. Лампочка мигает ещё раз и горит ровно.

– Жесть какая, – говорит Юлька.

– Ничего страшного, – говорит Зоя, улыбаясь. Как-то она умудряется делать, чтобы было спокойнее. – Видишь, Юля, у всех нас – у ребят и у взрослых, обладающих даром, особыми умениями – одна и та же задача. Мы учимся контролировать эти умения. Это самая важная, но и самая сложная наша задача. Готовьтесь ко сну, ребята, завтра рабочий день, встать придётся рано.

– Приготовишься, пожалуй, когда будят и орут! – капризно выдаёт незнакомый девчачий голосок за спиной. – Я только заснула…

– Медитация, аутотренинг, – говорит Зоя. – Гасим злость и раздражение. Лавандовый чай – в гостиной, в маленьком чайнике. Выпейте чаю, ребята, и потихоньку собирайтесь спать, уже поздно.

Зоя уходит.

Юлька рассматривает шестую тёмную, последнюю.

Белокурая, модно худая, глаза сонные, полные губы – уточкой. Такие обожают себя без памяти. Смотрит на Юльку без интереса:

– Новенькая…

– Иди досыпать, Майка, – говорит Рудольф. – Иначе завтра на уроках будешь дремать.

– А ты не командуй! – фыркает Майка. – Тоже мне. Сам псих. Среди чародеев нормальных парней нет.

Рудольф пожимает плечами. Майка хмыкает ему в лицо. Вздёргивает подбородок, уходит, вихляя задом. Страдает, что никто не реагирует на её адову красу, думает Юлька без злобы и без раздражения. И за что ей дар, бедолаге… и что у неё за дар, что не вправил ей голову?

– Не слишком она на вас похожа, – говорит Юлька, обращаясь главным образом к Рудольфу.

– Не битая, – говорит Рудольф. – Ясновидение мозги чистит сильно, некромантия, а вот такое… Видишь, хорошо Жорке пирокинез мозги прочистил?

– Сила есть – ума не надо, – вздыхает Жека. – Даже если это потусторонняя сила.

– Полезный способность, – возражает Золушка. – Вот бы мне такой! Полезный и хороший.

– Ничего хорошего, – говорит Рудольф. – Криминальный талант, вроде моего. Она чует золото, Юль. Имела бы успех на шоу экстрасенсов, если бы контролировала полностью… По-моему, на это и рассчитывает. На славу и всё такое. Дура.

– Ага, – говорит Юлька. – С таким талантом легко вляпаться в криминал, это да… А деньги она не чует?

– От случая к случаю, – говорит Жека.

Не самый худший талант, думает Юлька. Во всяком случае, по этой Майке точно видно, что кошмары ей не снятся.

* * *

На следующий день Юлька идёт на первый урок в интернате чародеев.

Ей не хочется: школу она ненавидит всей душой. Радует только то, что компания здесь всё-таки намного лучше, чем в прежней школе – это даже несколько мирит Юльку с неизбежным. И она идёт со всеми.

Удивляется безмерно.

Классов тут нет – рабочие зоны. И занимаются учителя со всеми вместе реже, чем с каждым по отдельности: аутотренинг, медитация – это вместе, живопись – это вместе. Живопись, Зоя объяснила, тоже медитации ради. Видение там, сосредоточенность, концентрация – вся эта ерунда. Юлька рисовать не умеет, не любит, но, глядя на других, увлекается, смешивает краски, размазывает где кистью, где пальцами – вырисовывает огромную кошку, которая сидит на крыше, под антенной, похожей на ёлку. Из кошки светят звёзды – удались звёзды, получилось сделать, что светят, Зоя подсказала:

– Короля играет свита, Юлечка. И свет делают тени. Вот смотри…

Юлька смотрит. Округляет с боков громадную ледяную луну, а крохотный город – в тенях далеко внизу…

– Обалдеть! – говорит Жорка, заглянув через плечо. – Ты ж художник!

Юлька знать не знала, что она художник. У неё горят щёки, внутри радость поднимается пузырьками – непонятно почему. Из-за ерунды в общем-то. Но ей нравится синяя звёздная кошка, холодный лунный диск – и то, что другим тоже нравится.

Что-то разжимается внутри. Такое чувство, будто ей подарили – или сама нашла – что-то ценное. И всё время тянет посмотреть на картинку.

Но, справедливости ради, и у других не хуже. У Рудольфа – похоже на живой самолёт или на механическую птицу, жёсткими строгими линиями, чёрным маркером. Жека изобразила красотку в текучих кудрях – целиком укутанную в кудри, торчит только острое белое плечо. Жорка какие-то взрывы, пожары, красным, рыжим наводит старой расчёской, кроме буйного цвета – никакого смысла, но красиво. И неожиданно здорово – у Золушки: ослепительные цветы небывалой пышности в такой же ослепительной расписной вазе, из которой вываливаются, свешиваются гроздьями. И вся она перемазалась красками – довольная по самые уши. Только Майка начала рисовать какую-то берёзу или ёлку, но задумалась и бросила на половине.

А потом все разбредаются по делам. Юлька только прислушивается, ходит и смотрит – ей не мешают.

Золушка читает по слогам вместе с пожилой дамой:

– «Мо-роз и сол-це… день… чу-дес-сный… Ещё ты дрем… лешь… друг прелес-сный… Инна, а что такой „негой взоры“»?

Жека вместе с молодым мужиком, у которого свитер, очки и бородка, рассматривает картинки на компьютерном мониторе:

– Это височные кольца? Красиво… интересно, на таком артефакте можно найти хоть какой-то след? Я бы потрогала, но без всякой уверенности: очень древние.

Майка, которая сидит рядом и глотает зевки, морщит нос:

– Они же не золотые?

– Их делали из позолоченной бронзы, – говорит Жека. – Верно?

– Да, – говорит бородач. – Из позолоченной бронзы или из серебра. А ты, Майя, по-прежнему думаешь о кладах?

– Самое прикольное в археологии, – говорит Майка. – Я когда-нибудь найду зашибенное. Кто там в курганы закапывал золото – скифы?

– Везёт тебе, – вздыхает Жека. – Ты ведь чувствуешь и новое, и очень древнее, да? Одинаково? У меня, скорее всего, так не выйдет…

– А какой у тебя предел на данный момент? – спрашивает бородач.

– Девятнадцатый век, – говорит Жека. – Тысяча восемьсот восемьдесят третий – видишь, какая я точная! – и смеётся, но тут же делается серьёзной. – Это была открытка. Рождественская открытка. Там след был очень сильный, потому что она писала прямо перед самыми родами. Писала всякие милые слова, а сама ужасно боялась. Боялась умереть. Капнула слезой… в лупу можно рассмотреть пятнышко.

– Жека, – говорит Юлька, – а вот если в музей? Там же всё старинное, ты могла бы потрогать…

– Всё интересное там под стёклами, – вздыхает Жека. – А через стекло я не чувствую. Всякую мебель, рамы у картин я трогала, но… не знаю. Не чувствую. Почему-то крупные предметы вообще не работают. Как было бы отлично для нашей науки, да, Антон? – и улыбается бородачу. – Потрогал дом – и вся его история как на ладони…

– Я поговорю с коллегами, – обещает бородач Антон. – Попробуем раздобыть для тебя небольшие артефакты разных эпох. С историей, которая уже зафиксирована. Попробуем сравнить твои озарения с документами.

– Как с тем мишкой? – спрашивает Жека.

– Как с мишкой, – говорит Антон. – У этого мишки тяжёлая память, я был уверен, что ты среагируешь.

– Я не очень довольна реакцией, – хмурится Жека. – Я её не совсем понимаю.

– А что случилось с мишкой? – Юльке интересно.

Жека вздыхает:

– Мишку хранил матрос Балтийского флота. Я видела, как его отдаёт девочка, маленькая, очень укутанная девочка, с тёмным, старческим таким личиком. Кругом такие сугробы, что не узнать Сенную… Там была такая буря эмоций, что даже больно. Ужас, стыд, жалость…

– Мама девочки пыталась обменять на хлеб старинную фарфоровую статуэтку, – говорит Антон. – Это была блокадная зима, конец декабря, самое смертное время. А сама девочка, которая была с матерью, держала в руках этого мишку, свою главную ценность, видимо, тоже собиралась обменять. Палыч мне рассказывал, как его бросило в жар от взгляда этой девочки. Он им отдал половину буханки хлеба, несколько кусков сахара, трофейную немецкую плитку шоколада… Мать совала ему в руки фарфоровую фрейлину, а он бормотал, что не надо, это за мишку… Мишка ведь почти ничего не стоил. Обычный мишка из прессованных опилок, тогда их производили рабочие артели.

– Он ведь им жизнь спас, да? – говорит Жека. – И матрос, и, косвенно, мишка этот?

– Не знаю, – грустно говорит Антон. – Палыч ведь никогда их больше не видел.

– Так вот я не понимаю, – продолжает Жека, – почему мишка втащил меня именно в матроса, а не в девочку. Ведь мишка же принадлежал девочке, а эмоциональный след, выходит, остался от нового хозяина… Потому что Палыч держал мишку последним?

– Или потому, что для Палыча мишка был значимее, чем для девочки, – говорит Антон. – Она ведь в тот момент не думала об игрушке, она думала о сахаре и хлебе… а для Палыча этот мишка стал символом всего, за что он воевал. Я так думаю, во всяком случае. Мы попробуем проверить это на других вещицах с историей – посмотрим, как ты отреагируешь.

– Будем составлять таблицу? – улыбается Женя.

– Любая наука начинается с систематизации, – Антон улыбается в ответ. – Я, кстати, давно хотел спросить: ты осознаёшь или видишь в момент озарения? Как к тебе приходит?

– Как своё, – говорит Жека. – Но какой-то один момент с каким-то одним человеком. Как с мишкой, которого ведь трое трогали тогда. Или ту открытку держали в руках очень многие же… Её муж наверняка потом получил и читал, там штемпель почтовый погашен, значит, она дошла до адресата. Но я взяла, только как она пишет всю эту милоту ему на Рождество – и плачет, шмыгает носом… Знаешь, всё так ясно и ярко, что можно описать детали. Но точное время я не определю, только, ну… если на вещи не написано.

– Ты же знаешь, датирование – не проблема, – говорит Антон. – Существуют современные методы, весьма точные. Вот оценить, понять смысл артефакта – это бывает крайне важно. Если мы с тобой выберемся за пределы ближайших двухсот-трёхсот лет, Женя. Я уже выяснил, что дальше Анны Иоанновны не вижу, посмотрим, как далеко проникаешь ты. Всё может быть. В нашей команде есть специалист по античному Риму даже… но антрополог, с ним говорят кости. Он, похоже, ощущает так же, как ты. Но вообще это довольно редкий дар, даже для чародеев.

– Прикольно, – говорит Майка и зевает.

– Я должна определиться с эпохой, – говорит Жека. – Пока у меня получается двадцатый век, даже девятнадцатый, но, знаете, мне хочется глубже. Вот Анна, Елизавета… Поэтому ни на чём остановиться не могу. Всё такое интересное…

– А обязательно высшее образование? – спрашивает Майка и снова зевает. – Я бы и так могла. Прославленное открытие сделать какое-нибудь…

– Модернизированный магический металлоискатель! – не выдерживает и язвит Юлька.

Майка тут же крысится:

– Я уже несколько кладов нашла!

– Я уже говорил, – печально говорит Антон, – что мало обнаружить артефакт. Все эти кладоискатели – в том числе и твоя прежняя компания, Майя, – это чёрное копательство, археологические воры. Повторюсь: любой находке нужен контекст. Его историческое наполнение. Вам, девочки, в идеале хорошо бы работать вместе: мне кажется, что влияние Жени тебя усиливает, Майя.

– Мне тоже кажется, – говорит Майка. – Только зануда она ужасная.

– Монеты – довольно безликие штучки, – Жека пропускает «зануду» мимо ушей. – Что с них возьмёшь… Только пару раз было, правда, очень сильно. Наверное, бывают и монеты с историей.

– Анто-он, – тянет Майка, – а принесите древние монеты потрогать? И мне, и Жеке?

– Хорошо, – улыбается Антон. – А ты тоже любишь историю, Юля?

– Не особо, – говорит Юлька. – У меня на даты память плохая. И монеты мне трогать – без толку, я прошлое всё равно не вижу.

И уходит. Её не задерживают. Зоя ей сказала: посмотри, подумай – и Юлька намерена смотреть и думать.

Золушка учит русский язык, девочки обсуждают с Антоном какие-то раскопки в Новгороде. А остальные?

У парней – физика. Юлька ненавидит физику всей душой, хуже только математика. Увидев формулы на стеклянной доске, она едва не передёргивается, уже хочет уйти, но тут Рудольф говорит:

– То есть, ты хочешь сказать, что мы – даже не исключение?

– Обыденность, – кивает их учитель, здоровенный, рыжий. – Правило, если хочешь.

Жорка захлопывает учебник:

– Ой, то-то же экстрасенсы бегают по улицам толпами!

– Пресловутый фонд Джеймса Рэнди, – кивает Рудольф. – Лёш, а ты веришь в бога, а?

– Вера – это нечто противоположное научному мышлению, – говорит рыжий Лёша. – Вера в существование или несуществование бога, вера или неверие в то, что Жора обозвал экстрасенсорикой – всё это одинаковая упёртость. И в любом случае не опирается на факты.

С учителями здесь разговаривают, как в обычной школе не прошло бы ни за что, думает Юлька – и тут же обалдевает от сказанного.

– А неверие почему не опирается? – спрашивает она.

Лёша смотрит на неё весело:

– Чтобы доказать существование или несуществование чего-то, для начала бы договориться, чего именно. Дяденьки на облачке? Абсолюта? Некоего иномирного разума? Ноосферы? Того, о чём рассказывали первобытные пророки? Того, что в кошмарных снах является физикам-теоретикам? Что ищем-то?

– Дяденьку на облачке точно не ищем, – хихикает Юлька. – Это же понятно!

– Не всем, – говорит Рудольф. – Люди мыслят очень по-разному. Иногда обалденно примитивно. А мир устроен сложно – ну и… знаем всё больше, объяснения всё сложнее.

– Открываются новые возможности, – согласно кивает Лёша, – и закрываются старые возможности. И чем больше мы узнаём о мире, тем сильнее ощущение, что не знаем чего-то очень принципиального. Наука двигается методом тыка, поэтому обычно получает прорывы в частности, не срастающиеся в целое. Люди с давних времён пытались это целое выявить… Ну, помнишь: «Был этот мир глубокой тьмой окутан. Да будет свет! – и вот явился Ньютон!»

– Но сатана недолго ждал реванша, – тут же подхватывает Рудольф. – Пришёл Эйнштейн – и стало всё, как раньше.

– Вот именно, – ухмыляется Лёша. – Только сейчас уже и Эйнштейн кажется тем самым утраченным светом истины. Новые представления окончательно всё запутали – и физики печально признаются, что науке нужен очередной прорыв. Пока что выхода в новый свет не видать. Но.

– Но?

– Но квантовая физика даёт кое-какую надежду, – говорит Лёша. – И кое-что объясняет, если мы с вами сумеем в этом разобраться.

– Начнём с того, что реальность иллюзорна, – радостно говорит Рудольф. – Как и материя.

Юлька хочет возразить, открывает рот – и закрывает: Лёша кивает. Нет, ну ничего себе?!

– Мир – голограмма? – спрашивает Жорка.

– Я бы не стал утверждать, – говорит Лёша. – Но такая теория существует, и у неё есть сторонники.

– Если мы считаем, что мир – голограмма, тогда и время, и расстояния – просто иллюзии, – говорит Рудольф. – Да? И в чём сверхъестественность ясновидения? Юля, предположим, видит чуть дальше или чуть иначе… Вещие сны, знамения, даже призраки – всё моментально объясняется, если кто-то хочет это объяснить, а не объявляет априори невозможным.

– Большая часть научного сообщества объявляет, – говорит Лёша. – И не объясняет. Потому что не представляет никаких практических способов добиться, например, повторяющегося появления призрака. Но в мире достаточно процессов, которые повторяются редко или вообще уникальны. Как минимум не стоило бы сбрасывать их со счетов.

Юлька уже даже не пытается закрыть рот – так и слушает с приоткрытым.

– А я не понимаю, что такое квантовая запутанность, – говорит Жорка. – Вот вообще. Пытаюсь читать – и хоть ты что…

– А этих Фейнманов мы ваших не читаем, – ухмыляясь, поёт Рудольф на мотив «Гоп со смыком». – Мы этих чуваков не уважаем. Раз-другой их полистаем, как заразы, хохотаем – ничего в дугу не понимаем!

Юлька прыскает – и Лёша смеётся:

– Ребята, этого не понимают и многие взрослые физики. Давайте притормозим пока хотя бы на Эйнштейне?

– Зоя говорила, – поясняет ухмыляющийся Жорка, – что мы думаем на квантовом уровне… то есть… запутанно… квантовой запутанностью. И поэтому протоны вступают в резонанс.

Юлька уже откровенно хохочет, а с ней Рудольф. Лёша даёт им отсмеяться.

– Ребята, – говорит он, – мы с вами сейчас запутаемся окончательно – и это будет вовсе не квантовая запутанность. Давайте вернёмся к классической физике всё-таки. В прекрасный и светлый мир Ньютона, а?

– Я – как Рудольф пел, – говорит Юлька. – Ничего в дугу не понимаю.

– Разберёмся, – обещает Лёша.

* * *

И до самого кануна Нового года Юлька привыкает к тому, каково быть счастливой. Медитация кажется ей ручкой стоп-крана, рычагом, который можно рвануть, отрубая внутренний прожектор безжалостной правды, – и медитирует она очень усердно. С этими ребятами, с этими взрослыми Юльке уютно. Появляется странное чувство, что она всегда так жила. Дом, мать, полуголодное существование, кошмар школы, гопота во дворе – уже кажутся путаным сном, который больше не вернётся.

Впереди мерещится что-то неясно хорошее.

И будущий праздник. Печь пирог с абрикосами в сливках, слушать музыку под колючими зимними звёздами… Ёлка растёт прямо у корпуса интерната, её украшают шариками, мишурой, Лёша приносит и подключает гирлянду. Рудольф и Жорка держат лестницу, а Золушка надевает на верхушку ёлки звезду – под восторженные вопли. Под руками путаются младшие, которых Юлька ещё не знает так хорошо, как ровесников, но догадывается: и на этой мелюзге есть какие-то тайные отметки.

Юльке кажется, что она видит ясновидящих. Телекинетики и пирокинетики не так заметны – больше похожи на обычных детей. На ясновидящих ей мерещится невидимое клеймо – и взгляды у них взрослые.

Видеть больше и дальше, чем тебе положено, не такая уж большая радость.

С младшими Юлька, пожалуй, поговорила бы. Но она новенькая, дети дичатся. Привыкнут, решает она – и оставляет их в покое. В конце концов, она же здесь надолго, правда?

И всё равно больше всего Юльке хочется, чтобы этот дар пропал. Просто растворился, рассеялся от медитаций и аутотренинга. Стать обычной. Жить нормально.

И почти до самого Нового года ей кажется, что это возможно.

В самый канун праздника Юлька ложится спать совершенно спокойная, думая о каких-то бессвязных, но приятных вещах. Легко засыпает – и её подбрасывает на кровати среди ночи, она вскакивает, задыхаясь: прожектор, прожектор!

К Юльке кидается перепуганная Золушка, тормошит, Юлька почти не чувствует прикосновений. Её трясёт, ослепительный свет внутри головы яростно ярок.

– Там уже яма! – истерически кричит она и давится рыданиями. – Яма! Душат шарфом, долго! Она долго не задыхается! Снег!

Вспыхивает свет.

О зубы стукается стакан, вода выплёскивается, Юльку трясёт и колотит, она не видит тех, кто её держит, она видит только могилу, песок, смешанный со снегом, рвётся из рук…

И тут тёплые ладони Зои берут её голову, поворачивают лицо, держат нежно и крепко – ужас уходит, вытекает грязной водой.

Юлька падает Зое на грудь.

Зоя гладит её по волосам. Ясность разума потихоньку возвращается. Юлька жадно пьёт, поднимает на Зою глаза:

– Я видела, как убивают Майку. Её в машине душили шарфом, потом понесли тело в лес, а там уже яма выкопана.

– Золушка, – говорит Зоя, – проверь Майю.

– Нет её в комнате, – испуганно говорит Жека. – Я уже проверила.

– Я её во дворе встретил, когда выходил Маркизика позвать, – говорит Жорка. – Она сказала, что хочет воздухом подышать. Уже довольно поздно было.

– Так, – говорит Зоя. – Юля, одевайся, едешь со мной. Мне надо позвонить.

– Ванечке? – спрашивает Рудольф.

– Да, – отвечает Зоя. – Юля, скажи, пожалуйста: ты можешь оценить погоду и степень освещённости в сцене, которую видела?

– Солнце, – говорит Юлька. Она пытается сообразить, что надевать сперва, свитер или джинсы. Чувствует себя оглушённой. – Яркое солнце. Снег блестит.

Зоя снова гладит её по голове. Её прикосновение делает мысли яснее.

– Очень хорошо, Юлечка. Значит, у нас есть время по крайней мере до утра. Ребята, не паникуйте. Дайте Юле одеться, мы выезжаем через десять минут.

Уходит. Юлька торопливо одевается, забыв, что в комнате и парни тоже. И они забыли, у них не те лица, какие должны бы быть в комнате, где одевается девчонка.

– Не бойся, – говорит Рудольф. – Ванечка меня спас, Майку тоже спасёт. Он тоже из наших.

Рудольф успокаивает Юльку совсем. Приходит необычное, небывалое чувство: она не одна. Вместе можно как-то отвести беду.

Юлька надевает куртку, Золушка суёт ей шапочку, Жека – шарф:

– Мороз, надень.

– А можно я тоже поеду? – спрашивает Жорка.

– Наверное, нет, – говорит Юлька. – Контроль ведь, знаешь… может отказать в важный момент.

Жорка грустно и понимающе кивает. Юлька ещё успевает поймать себя на мысли, что не считает его больше бараном.

Хоть он и баран. Дуралей. И легкомысленный.

Но он свой.

Рудольф прощается взглядом – это как пожелание удачи.

Юлька сбегает со ступенек. Выскакивает из тепла в ледяную ночь. Луна – как белая дыра в чёрном ничто. Холодный дынный запах зимы кажется зловещим. Но, как ни странно, успокаивает запах бензина, автомобиля, будущих быстрых действий.

– Садись, Юлечка, – говорит Зоя, открывая дверцу. – Пристегни ремень. Молодец.

Машину она водит профессионально и лихо, ловко минуя выбоины на разбитой загородной трассе. Асфальт колко сияет в свете фар, как осыпанный мелкой крошкой битого стекла, и Юльке кажется, что от громадной полной луны ночь слишком светлая. До неестественности.

И рандеву случается у пригородной заправки. В сумраке Юлька не замечает припаркованный у обочины тёмный автомобиль с выключенными фарами, а человека рядом с ним, она может поклясться, только что просто не было. Он внезапно собирается из ночных теней, сгущается из воздуха, не иначе.

Бросает сигарету. Улыбается: рад видеть Зою.

Юлька тут же понимает, почему он – Ванечка: наверное, взрослый мужик, а выглядит, как пацан. Маленького ростика, белобрысый, глаза круглые – лицо совсем детское. В джинсах и косухе, без шапки, будто и не стоит хрустящий мороз.

– Привет, Юля, – говорит он. – Мы с тобой знакомы, но мельком, представиться друг другу не было времени. Давай знакомиться в натуре.

И протягивает ей руку. С умыслом.

Юлька пожимает руку – и проваливается в поток информации, едва успев вдохнуть побольше воздуха. Мгновенно понимает: во-первых, Ванечка – мент, настоящий полицай, опер, «Улицы разбитых фонарей», обалдеть. Во-вторых, чародей из первого выпуска этого самого интерната, старый товарищ Зои и её одноклассник. В-третьих, у него есть возможности и связи: он кратко и чётко показывает, будто кусок фильма, как его группа зафиксировала и вела машину, на которой везли убивать Рудольфа, как он каким-то образом ухитрился разбудить Рудольфа, который спал в багажнике автомобиля под наркотой, как машина врезалась в осветительную мачту… Юлька видит, как машину сожгли вместе с трупом водителя, подкинув в багажник невостребованный родными труп подростка-наркомана, – дали возможность Рудольфу исчезнуть.

Но Ванечка не раскрывается нараспашку, как Рудольф: он показывает то, что хочет, и так, как хочет. Профи. Наверное, Зоя ему рассказала, что Юлька дружит с Рудольфом.

– А вы видели? – спрашивает Юлька, когда Ванечка отпускает её руку. – Что я знаю, вы видели?

– Отчасти, – говорит Ванечка. – Вы с Майей не слишком близкие приятельницы, определённости маловато, поэтому нам придётся поработать. Будем искать следы.

– Как искать? – удивляется Юлька.

Ванечка улыбается. У него щель между передними зубами и ямочки на щеках.

– Я буду полицейский пёс, – говорит он. – Буду искать след. А ты попробуешь меня направить. Для начала будем вспоминать твоё озарение.

Юлька передёргивается, качает головой.

– Так не пойдёт, коллега, – говорит Ванечка. – Бояться не надо. Страшно уже было, всё, что могло сделать больно, уже было. Осталась только чистая информация. Попробуем её спокойно вытащить и разложить. И рассмотреть. Как кадры из фильма.

Такой подход Юльке в голову не приходил.

– Это ведь ещё не случилось, – говорит Ванечка. – И мы сейчас будем делать всё, чтобы и не случилось никогда.

Юлька вдыхает холодный воздух, кивает:

– Ладно. Давайте попробуем.

– Лучше сесть в машину, – говорит Зоя. – Во время работы могут подкоситься ноги, упадёшь, ударишься.

Здраво. Юлька и Ванечка забираются на заднее сиденье. И впервые в жизни Юлька намеренно, усилием собственной воли, включает беспощадный прожектор.

До изумления легко. Ей стоит только подумать, начать вспоминать – и всё: ослепительный режущий луч снова освещает кошмарную сцену. Юльку опять начинает трясти.

И тут Ванечка берёт её за руки. Не вышвыривает из видения, но притормаживает его, как будто видеомагнитофон включает на замедленное воспроизведение.

Из прожекторного луча Юлька слышит его спокойный голос:

– Дыши спокойнее, коллега. Давай-ка уточним: сколько их, этих гадов?

Юлька пытается дышать медленнее. Всматривается.