355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Максим Далин » Мышиная дыра » Текст книги (страница 5)
Мышиная дыра
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 23:51

Текст книги "Мышиная дыра"


Автор книги: Максим Далин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Через эту Пещеру Сталкеры поднимались на свалку за интересными и полезными вещами. Младшая жена Мыша до сих пор приносила оттуда удивительные редкости вроде лампочек из закаленного стекла, пуговиц, стеклянных бутылок и металлических пластин. Но ходить на свалку было даже опаснее, чем лазать по городским развалинам – со временем выкинутые туда людьми ядовитые вещества разъели контейнеры, в которых хранились, и заразили почву на десятки метров. Неосторожный или неопытный Сталкер мог не заметить, что наступил в яд, и травился насмерть, когда чистил ноги после путешествия – так многие погибали. Простые же смертные, не искушенные в сложных путешествиях по Крыше Мира, знали о свалке только из жутких историй.

Но отчаянные аутсайдеры, жившие в Пещере Лишайников, как говорят, иногда поднимались туда по ночам, разыскивая одурманивающие вещества. Этим изгоям было нечего терять. К сожалению, в смысле любви ко всякого рода отраве, изменяющей сознание, мышки от людей недалеко ушли – по дороге в опасную зону я узнал, что спирт в большой цене, что из некоторых видов лишайника делается отвратительная, но эффективная брага, а некоторые несознательные индивидуумы даже нюхают эфир. Нет во Вселенной совершенства.

Поэтому, ребята, я заявляю с полной ответственностью – выпить с Мышом можно совершенно по-человечески. Он в указанном состоянии ласковый и трогательный – мышки во хмелю редко бывают буйными. Но это вы потом сами увидите.

А тогда, значит, мы по довольно узкому тоннелю, похожему на колодец, лежащий на боку – из больших выкрошившихся бетонных колец – попали в сырую темноту, откуда тянуло плесенью и мертвечиной. Мне было чрезвычайно неуютно – даже я слышал, как проседает и сыпется грунт откуда-то сверху. Один раз целая горсть грязного песка насыпалась мне за шиворот – хорошо еще, что мышки чуяли самую явную опасность, а то пришлось бы совсем худо. Шагах в пятидесяти от нас обрушился целый, наверное, центнер песку – получить такое дело на голову было бы чертовски неприятно.

Но не мог же я отступить после того, как сам их сюда притащил. К тому же гуманизм – высшее достижение человечества… мышеству, к сожалению, пока не знакомое.

И во имя гуманизма мы с Мышом и Поэтом бродили по сырым норам, воняющим, как старый сортир, и вопили: "Эй, есть кто живой?!" Мои вопли и их писк одинаково глухо проваливались в этот мерзкий песок, как в тухлую вату, и от них сыпалось с потолка. Несколько раз мы натыкались на раскопанный грунт и кости, обглоданные добела, но явно свежие, едва успевшие обветриться. Нашли еще и пару мышиных черепов, которые кто-то расколол на части, чтобы слизать мозг. Я ругался скверными словами, мои товарищи считали, что я сужу слишком строго. Они понюхали и решили, что кости принадлежали мышкам, погибшим в завалах – а их свежие трупы просто нашли какие-то голодные подонки. Так что это не убийство, а более простительное дело по здешним меркам.

Не по моим.

Никто не отзывался.

– Боятся, – пищал Поэт. – Думают – выманим и убьем. Не верят.

Я в растрепанных чувствах уже хотел повернуть назад, но тут Мыш свистнул:

– Большой, слушай. Следят.

Сел, вынул нож и выщелкнул лезвие. И я стащил бластер с плеча на всякий случай и осветил фонарем узкий лаз в стене, где песок шуршал.

Мы все ждали страшного врага. Каннибала или охотника. А выполз из лаза худющий грязный мышонок-подросток. В том возрасте, когда мышата еще только учатся добывать пищу, а до создания семьи им расти и расти – года четыре-пять независимых. Без одежды и почти без шерстки на костлявом тельце. Весь в шрамах. И левую руку поджимал под себя – она была не повреждена, а, похоже, травмирована от рождения или недоразвита.

Мыш спрятал оружие. А Поэт это бедное дитя обнюхал – небрежно и снисходительно, но дал понять, что хоть малыш по его меркам и ничтожное создание, но обижать его никто не намерен.

Мышонок между тем присел, поджимая больную руку, и уставился на меня – умненькие такие живые бусинки смородинового цвета. Я присел рядом и стал его гладить. А он пискнул:

– Ты – Большой, да? Я – Урод, сын Алкаша. Мы одни остались. Хочется есть. Печку засыпало. Не мог раскопать. Ели лишайник так.

И я понял, что мы не зря тут блуждаем. Те взрослые, которые были в силах уйти отсюда – ушли, а дети остались без присмотра и по этому поводу обречены. Вот я в чем виноват.

– Урод, – говорю, – я дам еду. Сколько вас?

Он задумался, облизнул здоровые пальцы и почесал в ухе.

– Пять, – пищит. – Четыре маленьких и я. Они уже видят, но шерсти еще мало. Младшие без имен.

Мыш говорит:

– Он из первого выводка. А маленькие – второй. Вероятно, больные. Наследственность.

Поэт печально потеребил кончик хвоста.

– Да, – свистнул. – Вероятно. Никто не возьмет. Пропадут.

Тогда я говорю:

– Почему – никто? Я возьму. Покажи мне, где твои братишки, Урод. Я дам еду.

А чтобы он поверил совсем, я вытащил из-под бронежилета рубаху и укутал его. И страшно жалел, что у меня для него даже конфеты не осталось.

Но кто ж знал?

Это был первый выводок, который мы подобрали в Пещере Лишайников. Урод, самоотверженное существо, своих родичей спрятал очень здорово – в дыре, куда маленький мышонок еле-еле протискивается, а взрослая мышка уже не пройдет. Он их всех выволок оттуда за шиворот, хотя малыши уже умели не только ползать, но и бегать небыстро.

Ну подумайте сами, нельзя же было оставлять детей на произвол судьбы!

Когда к нам присоединилась семья Урода, мы стали выглядеть безопаснее. И из какой-то расщелины, откуда несло неописуемой мерзостью, выбрались Близнецы, которые тоже здорово прятались. Они дико воняли падалью, зато их не нашли каннибалы. Старший Мыш на них посмотрел и свистнул одобрительно.

Близнецы были славные мышки-самочки чуть помладше Урода, на удивление здоровенькие, только истощенные. Они не знали, погибли их родители или бросили своих детей – но поскольку родителей звали Торчок и Заноза, можно предположить все, что угодно. Я отодрал для бедных девочек пряжки от башмаков и пообещал еды и отмыть их от запаха.

Следующий был Куцый. Собственно говоря, у него остался кусочек хвоста, длиной с две ладони, но для мышки это все равно увечье, потому что чувство равновесия страдает. Хвост ему откусила собственная мамаша сразу после рождения. Имени отца бедолага не знал, а такое у мышек бывает чрезвычайно редко. Просто родительница редко пребывала в виде трезвом и неунюханном. Куцему, можно сказать, повезло выжить, ведь кормить его то и дело забывали, а съесть могли в любой момент. В общем, я так понял, что этот мышонок – везунчик и любимец богов.

Мы бродили по остаткам Пещеры Лишайников, пока Старший Мыш не сказал, что Мир над Крышей уже темнеет, но после Куцего нашлась только одна безымянная мышка-малышка, почти не умеющая говорить и умирающая от голода. Мне пришлось наколоть ее витаминами из аптечки – а потом вся наша очень большая компания направилась к звездолету.

И реакцию Эдит на моих сироток я даже представить себе боялся.

Добирались мы очень непросто. Маленькие мышата не могли идти быстро, а надо было очень быстро, потому что нас тут окружали сплошные опасности и неприятности. Ну, троих маленьких братцев Урода тащили в зубах сам Урод и Близнецы. Его четвертого братца согласился тащить Поэт, хотя вид сделал скептический и долго чистил между пальцами, наглядно изображая, что насчет дальнейшей судьбы этого ничтожного младенца умывает руки. Куцый кое-как брел своим ходом. Безымянную малышку я взял за пазуху, а фонарь пришлось закрепить на голове, благо есть приспособление.

Сначала мышка мне казалась жесткой, холодной и не по росту тяжелой, потому что все время вертелась и устраивалась поудобнее. Потом согрелась, приноровилась ко мне, обхватила руками за шею и дала возможность кое-как дотягиваться до бластера – правда, я очень надеялся, что стрелять не понадобится. А еще позже выяснилось, что малютка сообразительнее, чем раньше казалось, потому что она все время совершенно членораздельно попискивала мне на ухо: "Старший, хорошо", – и мелко, часто лизалась в щеку. Было щекотно, она мне мешала, отвлекала от окружающих событий, но невозможно же бросить ребенка на произвол судьбы.

Я надеялся на Старшего Мыша. У него и руки, и зубы были свободны, а в качестве бойца в местных условиях он стоил нас всех, вместе взятых. И Мыш попрыгивал вокруг, прислушивался и шевелил вибриссами, бдительно, как только мог. Ясное дело – у Поэта семьи нет, богема, что возьмешь, а Мыш – существо семейное и обстоятельное, к детям относящееся серьезно, со всей надлежащей ответственностью.

По-моему, он решил, что я собираюсь всю эту компанию усыновить. Вроде того, что самка у меня бестолковая, детей у нее нет, а гнездо без детей ничего не стоит. В ком будет жить твоя душа, если не в выживших потомках?

Все это он, между прочим, говорил по дороге. Поэт порывался возразить, наверное, что душа может жить и в живых созвучьях, сохраняющихся в веках, но рот у него был занят мышонком, и получалось только возмущенное фырканье.

Я вслух согласился с Мышом, отчасти – из принципа, отчасти – потому что старшие мышата уже кое-что понимали и приободрились. Я решил, что человек своего назначения во Вселенной не стоит, если не может позаботиться о девяти разумных неприкаянных созданиях. Я догадывался, что буде выберусь отсюда на Мейну, мне будет обеспечено погоняло вроде "Мышкин папа" или даже как-нибудь похлеще, но это меня, натурально, остановить не могло.

Мы выбрались из Пещеры Лишайников грязные, как смертный грех, вонючие, как унитаз в армейском сортире, и уставшие до полусмерти. В начале тоннеля пришлось сделать передышку.

Урод и Близнецы, похоже, приняли к сведению, что теперь им надлежит общаться друг с другом по-родственному, и вели себя самым нежным образом. Они за наш короткий привал наскоро почистились сами, насколько это было возможно, а потом почистили младших мышат и Куцего, довольно условно – вылизали их мордочки, глаза, уши и вибриссы. Поэт, у которого появилась возможность высказаться, заявил, что с детьми слишком много хлопот, поэтому лично он в жизни не женится, посвятив себя чистому искусству и не вешая на шею непосильную обузу. Мыш выслушал, насмешливо почесывая бока, и резюмировал, что Поэт молод еще.

Мы все очень устали и отдохнули плохо, все время отвлекаясь на сомнительные шорохи. Дорога к звездолету поэтому напоминала какой-то путаный сон. Уже в пределах досягаемости звука от работающих механизмов нас встретили старшие дети Мыша, проводили и помогли тащить сироток. Домой мы добрались часам к трем пополуночи, не раньше.

Эдит проснулась от шума. Спросонья она была капризная, но сравнительно мирная. Сидела на койке, потирая глаза, помятая такая, щурилась на свет и бормотала томно:

– Как мне все это надоело, Марсэлл! Я беспокоилась и не могла заснуть, а как только заснула, ты меня будишь… от тебя жутко крысами несет. И вообще, у меня такие головные боли… мне даже размяться негде, у меня мышцы атрофируются, я растолстею… что с тобой снова за зверинец?!

А я говорю:

– Ага, мне очень жаль… Нюхачка, помоги воды погреть. Дети, сейчас будет еда. Мы с тетей Сталкершей из трюма принесем…

И тут Эдит проснулась окончательно.

Мне было некогда ее слушать, потому что я все время бегал то в трюм, то к синтезаторам, то в ванную, то за аптечкой, потому что мышата требовали мытья, кормежки, лечения и чтобы их устроили на отдых. Я слышал только урывками о сумасшедших Детях Грома, которым крысы дороже чего-то там и о звездолете, в котором из-за крыс людям негде разместиться, и что я ее ненавижу и изощренно издеваюсь. Но ничего не отвечал, потому что мышки меня спрашивали о разных вещах и ответить им мне казалось важнее. Только потом уже, когда все кое-как устроилось, я сел рядом с Эдит на койку, прислонился к стене, уложил уже сытую и чистую мышку-малютку себе на колени спать и говорю:

– Ну вот, если ты хочешь еще что-то сказать, говори, только недолго и не бей меня, а то я устал, – и глаза у меня закрываются сами собой.

А Эдит посмотрела на меня, сдвинув брови, потом их раздвинула, усмехнулась, сказала только: "Идиот ты несчастный, Марсэлл", – и поцеловала меня в щеку. И больше я ничего не помню, хоть убейте.

Когда я проснулся часов через десять, обнаружил, что все мои сироты собрались около меня. Мышки традиционно спят в куче, друг на друге, чтобы греться в холодных сырых подземельях – и они пришли меня греть. Я проснулся оттого, что вспотел, было жутко жарко и тесно: у меня на ногах спали пятеро самых маленьких, а рядом еле-еле уместились Близнецы и Урод, мордочками у меня на плечах и на груди. Куцему не хватило места, и он с горя грыз мой бронежилет.

У мышек очень хорошие зубы. Он ухитрился изгрызть келаврит сантиметра на три в глубину. Я испугался за его желудок и провел с ним беседу педагогического свойства, предложив в дальнейшем грызть для утешения что-нибудь съедобное. Он согласился – но вы же знаете, трудно доверять детям, которые пообещали, что больше не будут.

Эдит на койке не оказалось. Она унесла с собой одеяло и подушки. Потом я узнал, что она уходила спать в ванну – и еще немало о собственном грязном эгоизме.

Мыш, который ходил проверять посты, подгадал вернуться как раз к моему пробуждению – или будить собирался, не знаю. Обозрев моих мышат, он очень удовлетворенно пискнул:

– Ну вот. У тебя есть верные души.

Я погладил его по голове и рассказал про свой план. Мыш был восхищен. Потом мы позвали из рубки Поэта и старших детей Мыша и рассказали им тоже. Поэт пискнул:

– Стоит оды.

И я говорю:

– Сочиняй. Только – по дороге. Я надеюсь, ты пойдешь со мной. Мы начнем новую эру. А жены Мыша будут заниматься запасами еды. Запасов нужно много.

После подробных инструкций я разбудил Эдит, сообщил, что снова ухожу, немного послушал, как она ругается, попросил ее проследить за малышами, понял, что она не станет это делать, поручил малышей старшим мышатам и покинул звездолет в сопровождении двух своих старых боевых товарищей.

На сей раз мы направились к катакомбам, к крепости Крысиного Короля. С ультиматумом. Я был отлично вооружен: имел при себе бронежилет со следами зубов Куцего, фонарь, аптечку, пистолет, флягу с ромом и пачку дисков с записями нашей классической музыки.

Крепость располагалась на территории подземного завода. Своеобразное оказалось местечко. Вела туда грузовая ветка городской подземки. Шестерки Крысиного Короля эту дорогу привели в надлежащий вид: горели тут все светильники, кабели вдоль стен шли изолированные и под током, а семафоры, которые не работали, местные умельцы обмотали колючей проволокой и водрузили сверху черепа мышек.

В назидание потенциальным врагам Большого Босса.

Поэта, по-моему, вся эта бутафория не волновала. Поэт в мышином мире пользовался неприкосновенностью творческой личности – отчасти поэтому я его и позвал с собой. Но Старший Мыш нервничал, потому что он с его диссидентской натурой был Крысиному Королю, можно сказать, не потенциальным, а явным неприятелем и, к тому же, имел с ним личные счеты.

А с врагами тут не церемонились. На эту территорию не особенно часто забредали даже лояльные подданные Большого Босса, ибо охрана вторжений не одобряла – а уж оппозиционер-то точно не мог рассчитывать на снисхождение. Поэтому мы ждали стычки, а это хорошему расположению духа не способствует.

Первый патруль нам встретился минут через сорок – хотя время под землей как-то странно ощущается, поэтому точности я не гарантирую. В месте их дежурства тоннель был перекрыт баррикадой из каких-то железяк, вроде кусков рельс, сваренных между собой и довольно умело, а поверху обмотанных той самой колючей проволокой. По виду этой баррикады легко определялось, что делана она была в расчете на мышек, чтобы между рельсами, когда проход закрыт, никто из них не мог просочиться.

Но сейчас проход был открыт – кусок своеобразных таких ворот из гнутых железин отодвинут в сторону на петлях. А боевики перед воротами попрыгивали боком – показывали, что при исполнении и контролируют обстановку.

Заметили нас и приняли "на караул" – выгнув спину дугой. За оружие хвататься даже не подумали. Я понял, что нас тут точно ждут.

– Кто старший? – говорю.

Старший вышел вперед. Живописен был до невозможности – бурый, мордочка тупая и широкая, в глубоких шрамах, сам крупный и мощный. Сидя, доставал ушами мне до пояса. Вышел и пискнул:

– Хорошо, Большой. Тебя ждут. Я Охранник, сын Охранника. Я провожу.

И покосился на Старшего Мыша. Я боялся, что Старший Мыш начнет чесаться или отколет еще что-нибудь вызывающее, из древнего презрения к этим воякам, но он вздохнул, небрежно облизнул ладошки и потер щеки.

Охранник подпрыгнул несколько, пожалуй, грубовато. И я сказал раньше, чем Мыш успел на эту грубость среагировать:

– Эти двое – мои друзья. Они со мной. Или разговора не будет.

Боевики поняли. Нас пропустили за ворота, и мы пошли по тоннелю, который был освещен, как главная улица в праздничный день.

Патрули нам попались еще дважды. Последний – уже рядом с контрольно-пропускным пунктом, перед самой территорией завода. Пункт этот был оснащен видеокамерами, а управлялись они компьютером. И другой Охранник – очень интеллигентного вида мышка, серый, некрупный, с любопытной мордочкой – довольно лихо ладил со всей этой человеческой техникой. Правда, когда камеры передали наше изображение, он не утерпел и выскочил посмотреть воочию на такое диво.

В крепости уже знали о нас. Нас встречали торжественно, как послов враждебного государства. Мы шли по обширному, бетонному, ярчайше освещенному прожекторами пространству, нас вел Охранник, а из сумеречных мест, образованных этим ярким светом, нас разглядывало множество внимательных глаз.

Я никак не мог отделаться от мысли, что освещение стратегически продумано, а в темноте сидят бойцы, вооруженные пулеметами – никак не меньше. Поэтому мне было неуютно. Мои друзья, вероятно, чувствовали то же самое, потому что жались к моим ногам.

Вскоре мы оказались в заводском цехе. Цех тоже освещался только по центру, и мы увидали мостовой кран с гирляндой из черепов, свисающей с крюка. А с боков, на множестве ярусов, уходивших в темноту, сидели смутно видимые бойцы в одежде из мышиной кожи, вооруженные от хвоста до зубов. Под крюком наш Охранник передал нас другому охраннику, более высокого ранга – и мы поднялись по лестнице куда-то в служебный корпус, но мне все это почему-то напоминало средневековый замок со слугами и верными вассалами.

Крысиный Король встретил нас в лаборатории, за дверью, обшитой броневыми листами. Внутри лаборатории был оборудован тронный зал. Непонятно как уцелевшие вазы цветного стекла, алюминиевые кастрюли, надраенные до блеска, бронзовые канделябры без свечей и торшеры с горящими лампами, расставленные в странном порядке по коврам из "пещерных водорослей", придавали этому одиозному производственному помещению элегантность королевских покоев. Все было, как в книжке про средние века: раболепная челядь толпилась по стенкам, четыре королевы, лоснистые, холеные, с блестящей шерсткой, в человеческих ювелирных украшениях, скомпонованных с чисто мышиным изяществом, восседали на дивной сохранности лайковом диване и манерно чистили друг друга.

Большой Босс сидел в черном офисном кресле, окруженном встревоженной стражей.

Глянцево-черный, очень крупный, в мышиной коже, с золотой пряжкой на длинных черных волосах, между настороженных ушей. Вибриссы длиной сантиметров по сорок, минимум, очень густые. Немолодой уже, с совершенно нестерпимым взглядом черных глаз, очень острых, холодных, пронзительных. Он был стопроцентный парапсихик, ребята.

Мои друзья спрятались за мою спину – и кто мог бы их осудить. Крысиный Король и на меня надавил так, что я чуть не сел на пол. Я в жизни не общался с такими сильными и бесцеремонными телепатами.

Устоять на ногах мне помогло только человеческое уважение к себе. Но никакой это был не поединок – я не отталкивал Короля в сторону, а наоборот, раскрылся, насколько сумел.

Я очень надеялся, что он меня поймет, но первое, что он сказал:

– Большой, я не понимаю.

– Что не понимаешь? – спрашиваю. – Я же предлагаю выгодную вещь. Все живы. Все почти сыты.

Он смерил меня взглядом и пискнул:

– Зачем тебе?

Если бы он не был телепатом, прозвучало бы довольно пренебрежительно. Но он вступил со мной в ментальный контакт, а это орудие обоюдоострое. Я тоже его чувствовал. Я почуял, что ему на самом деле интересно, дружелюбно интересно. Он оказался вовсе не тупым тираном, Большой Босс – он удерживал власть в мышиной стране с помощью своего гипертрофированного разума и был, похоже, правителем не из самых худших. Поэтому я подошел к нему и дался себя понюхать, а потом сел рядом с креслом, обнял своих друзей за шеи и стал рассказывать, перемежая рассказы мыслеобразами, насколько умел.

Большой Босс иногда вставлял реплику. Мышки не умеют по-человечески врать, поэтому он делал политику по-мышиному: нажимал и задавал резкие вопросы. Мне пришлось рассказать, что такое совесть, еще раз, очень подробно – а Король пискнул, что никогда раньше с таким явлением не встречался. Я объяснил, что оставлю синтезатор белка взамен пещеры Охоты, которую должно засыпать при старте – он выслушал, поразился, но спросил, почему я хлопочу обо всех подряд и что надеюсь с этого иметь. Объяснял я долго, он, кажется, так и не проникся, но сама сущность моего предложения восхитила и его, как всех прочих. Я собирался оставить Мыша и Поэта у Короля в качестве Гласа Народа, но поговорив с ним, понял, что это будет лишняя предосторожность: Большой Босс был, в общем, заинтересован в благоденствии подданных и сам.

Он даже предложил оставить жен и детей Мыша в своей свите – как моих друзей, но Мыш отказался. Не чесался, но потер затылок – и пискнул:

– Мы – не слуги. Мы – Бойцы, свободные. Мы найдем пищу.

Я только уговорил его слетать со мной, чтобы выбрать пару мощных синтезаторов и еще кое-какое агрономическое оборудование, оставив семью при дворе на время полета. Большой Босс даже поучаствовал в уговорах. Но Мыш согласился без энтузиазма.

Потом я предложил Королю выпить, чтобы скрепить договор. Мы хлебнули из моей фляги по глоточку – ром оказался крепковат для мышки, потому что Большой Босс после долго чистил вибриссы, а потом предложил поговорить об искусстве. Вот тогда-то я и подарил ему записи.

Моя щедрость настолько его потрясла, что он пообещал помощь своих механиков в починке звездолета. Так что получилось даже лучше, чем я думал, потому что мы надеялись хотя бы уговорить его не мешать. Правда, краденый ремонтный автомат мне не отдали – но требовать показалось грешно.

А Большой Босс сделал еще один глоток и вернул мне флягу. И прокомментировал:

– Приятно, но вредно. Путает мысли. Не увлекаюсь.

А Поэт пискнул:

– Это понятно. Алкаша бы съели. Власть под силу сильному телом.

Большой Босс потер кончик носа – польщенно, как мне показалось – прижал диски к животу и сообщил:

– У меня только две слабости. Любовь и искусство. Музыка лучше выпивки. Мысли яснеют. Живопись больших мы знаем. Ничего, если масляными красками. Нежно. Кино – тоже неплохо, но книги лучше. У старой бумаги тонкий вкус. Скульптуру видели. Невкусное искусство. Ничего не дает душе.

Я видел, как ему хочется попробовать диски на зуб – но воля у Большого Босса была тверже стали. Он только чуть-чуть обгрыз коробку, в которой они лежали, с уголка. И спросил, нет ли у меня человеческих бумажных книг в кожаных переплетах, потому что у его старшей жены слабость к романам, особенно в интересном положении.

Мне жаль было его разочаровывать.

Мыш с Большим Боссом не примирился, но был готов сотрудничать. А я с ним почти подружился, несмотря на предубеждение. Я вовремя вспомнил, что в каждом мире своя мораль – и эта мысль мне помогла в очередной раз.

Расставались мы дружески и даже печально.

Больше рассказывать, в общем-то, не о чем.

С помощью специалистов Большого Босса ремонт пошел очень быстро. Я им, можно сказать, доверил основную работу, потому что сам был занят налаживанием синтезатора белка, а еще мы с учеными Большого Босса строили в пещере рядом с Усыпальницей комплекс теплиц с подсветкой. Я собираюсь привести в Мышиную Дыру семена растений понеприхотливее, грибницы шампиньонов и еще какую-нибудь культуру в этом роде. Синтезатор – это капля в море, а сельское хозяйство, возможно, поможет мышкам решить продовольственную проблему.

Поэт сочинил оду про гуманизм, и публика встретила ее с интересом, но по окончании декламации неизменно требует комментариев.

Имена композиторов Звезды Грома мышки теперь знают, как родные, потому что мы дали несколько концертов по звездолетной трансляции. Я взял слово с Большого Босса не прятать еду и искусство от народа – и рядом с Пещерой Ветров теперь запланировано создание концертного зала.

Эдит сначала скучала, потом занималась фитнесом с помощью кое-какого корабельного оборудования, а потом со скуки открыла для мышек-самок курсы макраме. Ее ученицы превзошли ее через неделю, а через две подарили ей плед-шедевр из волокон "пещерных водорослей", с вплетенными зернышками песчаного жемчуга, с самым тонким и сложным узором, который только можно себе представить. Этот подарок Эдит оскорбил безмерно, и она сначала зареклась когда-либо иметь дело с мышками, а потом вспомнила про видеозаписи мышиных сонетов и остаток времени приставала к менестрелям. Теперь у нее целая куча записей и она надеется отвести их на Строн и прославиться.

А потом мы улетели – и у меня душа болит, как там, в Мышиной Дыре, теперь сейсмическое положение. На Мейне мы с Мышом ненадолго, ребята. Только машину приведем в порядок, закупим все необходимое, подлечим детей – и сразу обратно. Нас там многие ждут, я знаю.

Гуманистическая миссия меня привлекает больше, чем корсарство.

А Эдит, когда мы стартовали, поклялась страшной клятвой, что ноги ее в том мире больше не будет, но сегодня днем сказала мне, что собирается за меня замуж.

Так что я теперь даже и не знаю, как оно все выйдет. Может, она еще и передумает…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю