Текст книги "Тварь изнутри (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Макс Далин
Тварь изнутри

…Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, безмолвный и грозящий…

Данте

Замок стоит на высоком холме, а лес синеет глубоко внизу, под отвесным обрывом.

Сверху лес не очень-то похож на лес. Днём он расстилается, будто мохнатый ковёр, деревья – как мох, их верхушки со стены замка кажутся мягкими и упругими разом. Кажется, что приятно наступить ногой на такие деревья: словно во сне, когда чувствуешь себя великаном, головой упираешься в луну, а босой стопой – ощупываешь эти кроны, синеватую, прохладную влажность – и весь лес, как моховая кочка…

К вечеру холодает, становится сыро, из болот ползёт туман, заволакивает лес, внизу – мутное молочное море, туман ходит слоями, смотреть – завораживающе и жутко. Впрочем, и днём от него тяжело отвести взгляд.

Лес – обиталище неописуемых чудовищ. Сверху кажется безобидным, а спустись-ка с обрыва, пусти коня шагом, подберись ближе – увидишь узловатые стволы, испещрённые морщинами и рубцами, тёмно-серые и синие исчерна, седой лишайник свисает с них космами старой ведьмы, листья – кое-где зелёные, кое-где – почти чёрные, а местами – пурпурные или багровые, как запёкшаяся кровь. В чаще туманно даже солнечным днём – и молчанье, ватное, глухое, томит душу. Только изредка там, в тенистом, влажном сумраке, скрытом от глаз, что-то неведомое вдруг вскрикнет пронзительно или истерически захохочет, или застонет, как терзаемая в аду проклятая душа – и вновь падёт тишина.

Окаянный лес. Он слишком близко – и не думать о нём тяжело, братья ещё не привыкли. Дед умер – и теперь Тедар и Рао будут жить с отцом в родовом гнезде, в опасном месте, у самого порога ада. Их отец защищает всех людей страны, сражаясь с легионами чудовищ: близнецы слышали об этом чуть ли не с младенчества, а теперь увидят собственными глазами.

Отец обрадовался, что братья теперь будут жить в этом замке. По их мнению, даже слишком обрадовался – ведь дед же вправду умер, это беда, а не игра – но они простили эту радость. Отец же их любит. Он скучал.

Тедар и Рао лежат животами на холодном камне бойницы в сторожевой башне – смотрят вниз. Окаянный лес – в пропасти глубиной не меньше полусотни человеческих ростов. Под полуденным солнцем тёмные кроны – обманчиво безопасны, ходит по ним ветер – волнами…

– Олия, – снова просит Рао, – а скажи ещё, почему никто не ходит в лес?

Олия – красива. Уже немолода – но кто бы назвал её старухой? Холёное бледное лицо у неё – жёсткое, профиль чеканный, как у государыни с серебряной монеты, глаза – серые, холодные, смотрят строго. Копна тёмных волос – с проседью, как с серебряной канителью. Строгое платье из бархата винного цвета. Стройна и статна. В свои года – девица. Отец говорит – Олия заменит братьям мать. Не совсем прав – маму никем не заменишь, мама была совершенно другая, Тедар и Рао отлично её помнят – и дед рассказывал каждый день. Мама была сестрой Олии, но сёстры, оказывается, могут быть совсем не похожи друг на друга.

Впрочем, Олия близнецов притягивает, иногда она им даже нравится. Их завораживают её слова, хотя, слушая, братья замирают от страха – или что-то острое скребёт по душе кошачьим когтем, оставляет тонкие царапины. Душа потом долго болит… несильно, но заметно.

Но близнецы всё равно заговаривают с Олией о запретных вещах. Чтобы испытать страх, от которого занимается дух – и тем проверить себя на прочность.

– Войти – легко, – говорит Олия. Голос у неё звонок, как у девушки – с нотками закалённой стали. – Выйти сложно. И никто не знает, что станется с тем, кому это удастся. Потому что никому ещё не удавалось покинуть этот лес, не изменившись. Окаянная чаща хранит страшные чары. Это они выползают из болот белым туманом, они летят меж стволов ледяным ветром. Сердцу чащи понятна жалкая человеческая душонка – и чары меняют тело. И у всякого несчастного, кто дерзнёт войти в лесной чертог, тело станет под стать душе.

Рао отвлёкся. Перед его глазами – ленты и пряди тумана, проколотые высокими чёрными травами, над стонущим болотом в ночи, в холодном лунном свете. «Тело станет под стать душе» – это он слышит, как издалека.

– Ну и что? – фыркает Тедар. – Ну и пусть станет!

– Мерзким, – режет Олия. – Отвратительным. Грязным. И не иначе. Пусть?

– Почему? – Рао, очнувшись от грёз, безнадёжно пытается кое-что для себя прояснить. – А если душа – чистая? И красивая? Как у мамочки? Или у деда?

– Потому что чистых душ не бывает, – отвечает Олия холодно. – Человек – низкая тварь. Ничтожная, подлая, жестокая. Горсть одухотворённого праха, комок благословенной Творцом грязи. Человеку дан разум, великий дар, бесценный – а вместе с разумом человек получил способность сдерживать себя, обуздывать нечестивые порывы, запирать гадину внутри души в клетку дисциплины, чести, долга и веры. Настоящий человек, дворянин, высокородный – всегда держит эту клетку на замке. Это в обиходе и называется чистой душой. Но надёжный замок на клетке не означает, что внутри нет смрадного монстра.

– И у святых? – спрашивает Рао.

– Святые – оттого и святые, что создали монстру в своей душе нерушимую темницу умерщвлением плоти, верой, постом и молитвой, – отвечает Олия. – Они знают в лицо своего врага, видели гнусную морду поганой твари, ощущали его нестерпимое зловонное дыхание – и, зная его повадки, умеют навсегда спрятать гадину от чужих глаз. Эта сила духа – и есть святость.

– И у детей – тварь? – не унимается Рао.

– У детей гадкая тварь особенно сильна, – говорит Олия, пожав плечами. – Дети ещё не умеют справляться с нею. Именно поэтому, воспитывая детей, взрослые вынуждены прибегать к выговорам, посту и розгам. Через скуку, голод и боль дети должны осознать необходимость дисциплины, принять красоту подавления гада внутри.

Дед бы не согласился, думает Рао.

– А у меня его нет, – говорит он вслух.

– Ты лжёшь не только себе, но и мне, виконт эла Гроули, высокородный Рао, – говорит Олия презрительно. – Ты слаб и труслив. У тебя не хватает духу осознать собственную греховную суть, заглянуть в глаза самому себе. Если ты отправишься в Окаянный лес, если тебе удастся выжить – из чащи выползет склизкий змей. Такой облик примешь ты.

– А у меня тварь есть! – веселится Тедар. – И это дррракон! Во-от такой! С огнём из пасти! Зубищи! Крррылья! И я пойду, когда вырасту! И стану дррраконом!

Его глаза блестят недобро и непонятно, но он видит лицо Рао – и улыбается.

– Тебя я не стану есть. Ты будешь склизкий – а это невкусно.

Рао хохочет. На лице Олии – отвращение.

– Вот о чём ты думаешь, виконт эла Гроули, высокородный Тедар, – говорит она тоном, превращающим человека в блоху или зелёную тлю. – Тебе приятна мысль о том, чтобы стать кровожадным монстром. Что ж, это, по крайней мере, откровенно. Вам обоим придётся сегодня по сорок раз переписать покаянную молитву Творцу. Ужинать будете хлебом и водой.

Рао вздыхает. Спорить бесполезно – он видит это точно. Но Тедар пытается:

– Сорок?!

– Пятьдесят, – холодно обрывает Олия. – И розги тому, кто не успеет до ужина.

Тедар задыхается от возмущения и пытается ещё что-то сказать. Рао его останавливает:

– Напрасная трата времени. Пойдём в библиотеку.

Они вдвоём спускаются со стены. Олия не следует за ними – кажется, она решила, что её долг выполнен на сегодня.

– На ужин жареные бекасы, – хмуро говорит Тедар. – Я на неё так злюсь! Просто – ну, не знаю, сам бы её отодрал! Не розгами, а плетью для собак. Почему стоит начать говорить рядом с ней, что захочется – и сразу пытки и казни?! С дедом можно было говорить обо всём – и никому не приходило в голову нас лупить!

– Потому что ты превратишься в нашем лесу в дракона, – улыбается Рао. – Огонь тяжело держать в себе. Я – другое дело… но, видишь – и моя склизкость не помогает. И дед был – другое дело. Он ведь жил в мирном краю – поэтому и был мирным человеком. А отец всё время сражается – и Олия живёт рядом с опасностью. Не стоит заводить тут свои порядки. Будем писать. А бекасов принесёт Гюнор. Он добрый – и не любит нас воспитывать.

– Иногда я думаю, что склизким быть хорошо, – ворчит Тедар. – Ты – слабак, но хитрый.

– Ты лучше меня, – улыбается Рао. – Ты откровенный. За это тебя и воспитывают с ужасной силой. У тебя эта зверюга, которая в душе, сильнее, честнее и с крыльями. А я умею, когда очень надо, говорить то, что от меня хотят слышать, и злиться не люблю.

– С точки зрения Олии это – святость, – прыскает Тедар. – Ты же держишь своего гада под замком – а это добродетель!

– Когда я слушаю Олию, то не понимаю, где святость, а где грех, – вздыхает Рао. – Лицемерие – это ведь плохо, да? А я ужасно лицемерный. Но, если посмотреть с другой стороны, лицемерие – это и есть клетка для твари. И получается, что лицемерными должны быть все – потому что это дисциплина, честь и долг.

– Олия ещё что-то объясняет, хоть и непонятно, – говорит Тедар. – Она ещё сравнительно добрая и снисходительная. Здешний священник уже за первый вопрос велел бы нас выдрать.

– Это так, – кивает Рао. – Но… не знаю. И с ответами тяжело, и без ответов тяжело. И очень, знаешь, не хватает деда.

* * *

Монстра из леса убивают днём.

Тедар и Рао удивлены до глубины души. Как же мерзкая тварь могла объявиться рядом с замком в ясный и безопасный полдень? Это похоже на шутку, подначку, розыгрыш – но и Хаэль, командир лучников, вопит басом: «Прикончили гада!» – значит, правда.

Это потрясающе.

Наставник очень кстати отлучился, Олия молится в часовне – большая удача. Близнецы бросают прописи, Священное Писание и счётные таблицы и бегут к главным воротам. Стража их пропускает – стражникам и самим интересно.

– Бегите-бегите, юные господа, – ухмыляется Доук. – Его светлость маркграф уже там. Жуткий такой зверь – страсть. Обязательно это кто-то из наших иначе – что бы ему делать в деревне?

У Рао замирает сердце.

– Как – из наших? – потрясённо шепчет Тедар.

Но ноги сами несут вперёд – и выносят на вытоптанную копытами площадку около родника, где устроена поилка для скота. Там – замковая стража, лучники, крепостные мужики, мажордом. Все вооружены, все возбуждены, говорят разом, размахивают руками. Там и отец – высоченный, бархатный плащ подбит мехом куницы. Отец стоит неподвижно, надменное лицо – словно бледный мрамор.

Монстр, распластав широченные крылья, лежит, как упал – прямо на дороге, в паре шагов от родника. Густая, тёмно-красная, почти чёрная кровь течёт из-под его груди в пыль широким и страшно медленным ручьём.

Близнецы смотрят на зверя и пытаются ощутить омерзение или ужас.

Они смотрят на вытянутую морду точной и ясной лепки, покрытую чешуёй прекрасного цвета – глянцево-чёрного, мерцающего синевой и зеленью. Смотрят на клюв, похожий на клюв чайки – только куда больше. На большие птичьи глаза, затянутые плёнкой. На крылья, покрытые длинными перьями, блестящими, как воронёная сталь. На конвульсивно сжатую лапу – скорее, звериную, чем птичью, с мягкой, кошачьей подушечкой, с когтями стального цвета.

Они думают о том, какой это был сильный и красивый зверь. Да, небывалый, а небывалый зверь – это монстр. Да, удивительный – конечно, чудовище. Или чудо.

– А что он сделал? – шепчет Рао. – Просто летел?

Тедар дёргает плечом. В это время бородатый староста Лек говорит отцу:

– Это, ваша светлость, не кто другой, как Снуки. Потому как – вот.

Он наклоняется, протягивает руку к мёртвому чудовищу, нащупывает что-то у него на шее, под челюстью – и дёргает. Протягивает отцу на ладони.

Разорванный засаленный шнурок, а на нём деревянный образок ангела-хранителя, простой и дешёвый – в деревенском храме такой можно купить за грош или за яйцо. Мужики, стоящие рядом, отшатываются, а отец и его свита – напротив, подходят ближе, смотрят внимательно. Отец берёт образок, переворачивает.

На обороте калёным гвоздём выжжено имя и слово «сохрани».

Имя – Сноук.

– Думали, он сгинул, – продолжает Лек. – А он – эвона. Тварь. Всё бредил, всё головы мужикам дурил – беспременно, говорил, улечу я отсюда. В лес подался, сволочь. Воли ему захотелось. Летать ему, ублюдку, надо…

– И что ему, ты думаешь, понадобилось в деревне? – спрашивает отец.

– Это, ваша светлость, ясное дело: ничего другого, как Нонию было надо. Потому как он ей обещался – и, коли не ейный отец, свадьбу бы сыграли. Но что ейному отцу в нём, в шалопутном, в распоследнем рабе…

– Украсть женщину, – задумчиво говорит отец. – Но зачем ему женщина теперь?

– Кто знает, – хмыкает Лек. – Сожрать?

Близнецы переглядываются. Мёртвый глаз зверя приоткрылся, матово блестит из-под века, как тёмный драгоценный камень. Рао хочет что-то сказать, но тут их замечает отец.

– Хорошо, что вы пришли, – говорит он. Бледное лицо отца порозовело и глаза горят. – Вот, взгляните, какая кара постигает человека за то, что он не желает признавать над собой власти, не смиряется со своим местом. Запомните, во что превращает жалкого грешника глупая гордость.

Рао хочет что-то сказать, но у него срывается голос.

– Мы поняли, – хмуро говорит Тедар. – Можно, мы пойдём, отец?

Отец отпускает их кивком – и близнецы бегут к воротам замка. Вбегают во двор. Бегом, насколько хватает дыхания – по внешней лестнице на стену. Останавливаются только в любимой башне, у той самой бойницы – и снова ложатся животами на камень. Пытаются отдышаться. У них перед глазами – тёмная шкура Окаянного леса, далеко впереди смыкающаяся с солнечным небом.

– Ему было больно, – шепчет Рао, глотая невылившиеся слёзы. – Падать.

Тедар кивает.

– Он летел, – говорит Тедар с еле заметной тенью зависти в голосе. – Летел. А клюв у него вовсе не хищный. Не такой, как у ястребов. Не для того, чтобы рвать людей.

Тедар сжимает кулаки.

– Взрослым это неважно, – говорит Рао и трёт глаз. – Но ты же помнишь Снуки. Он ещё вырезал нам дудочку и учил высвистывать «Падала звёздочка милой в ладошечку» – на прошлой неделе, когда мы ходили к роднику, помнишь? Он был – хороший.

– Пас скот и всё время смотрел в небо, – кивает Тедар. – Уже думал, наверное, как полетит.

Близнецы отрывают взгляд от леса – и долго смотрят друг на друга. Ничего не говорят – но каждый отлично понимает, что думает брат.

Из-за стены поднимается столб жирного чёрного дыма.

– Облили смолой и зажгли, – говорит Тедар дрогнувшим голосом. – Олии – ни слова, что мы говорили, а особенно – что думали. Понял, шибздик?

Рао согласно мотает головой. Он смотрит на лес – и Тедар смотрит на лес. Оба думают об одном и том же, но обсуждать это с отцом или другими взрослыми нельзя.

Да, даже с отцом. Отец сказал: смотрите, какая кара. Он не понимает – или понимает не всё. Неизвестно, что ответит, если ему сказать правду.

Вряд ли он согласится с детьми.

Лес тянет близнецов, как магнит тянет к себе лёгкие железные опилки. В сердцах братьев страх смешивается с тоской и желаниями, которым ещё нет названия.

* * *

Когда пропадает Ириса, близнецы понимают, что не одни они всё время думают о чарах леса. Но они не могут представить себе, как Ириса, маленькая, светловолосая, с россыпью золотистых веснушек на почти детском личике, с блюдцами круглых голубых глаз, бредёт в сумраке чащи между стволов, между папоротников цвета запёкшейся крови – и каждый миг ждёт нападения ужасного зверя или чуда.

Ириса – совсем не из драконов. Рао думает о ней – и всё время выходит не чудо, а нападение хищной твари. Того, что был сильнее и злее.

А Тедар пинает мелкие камешки. Говорит – с тоской:

– Никто не пошёл её искать. Все понимают.

Рао поднимает голову от сложного узора филиграни на карманном молитвеннике.

– Ты слышал, что говорили отец и Олия? Отец сказал: «Несчастная дурочка. Надо было помягче с нею», – а Олия отрезала, как всегда: «Женщина должна знать своё место. А конкретно эта деревенская девка должна была всю жизнь вас благодарить, ваша светлость. Вы милостиво взяли её из деревни в замок – и что получили? Неблагодарная мерзавка!» Получается, что Ириса убежала из-за них. Да?

Тедар тянет завязки на вороте – будто ему душно.

Близнецы не могут смотреть в лицо отца, не могут слышать Олию – и ускользают, сидят на сторожевой башне у любимой бойницы. Их разыскивают, Наставник зовёт по именам – и братья закрываются в забытой комнатушке рядом с оружейным залом. Там – окошко-щель, валяются изношенная пыльная сбруя, чьи-то сбитые сапоги, ржавая подкова, там пахнет пылью и старой кожей, пыль медленно плывёт в узком косом бруске света – и там никого нет. Там можно сидеть на груде съеденных молью попон и шептаться.

О запретных вещах. О лесе. О судьбе Ирисы.

– Как думаешь, – спрашивает Тедар с блестящими глазами, – может, Ириса сможет стать драконом? Ну, хоть не очень страшным? Хоть таким, как Снуки?

Рао качает головой.

– Нет. Она робкая. И добрая. Её может кто-нибудь растерзать.

– А вдруг она злится на Олию? – с надеждой говорит Тедар. – Или на отца? Или на своего отца? Ей же есть, на кого злиться, правда?

– Есть, – соглашается Рао. – Да только она не умеет. Не любит. Вот окажется, что нет у неё никакого мерзкого гада в душе…

– Олия говорит – так не бывает.

– Может, ошибается или специально врёт. Чтобы мы не воображали о себе.

Близнецы пытаются отвлечься – но это плохо удаётся.

Вечереет. Близнецам приходится выйти из своего убежища, чтобы раздобыть еды – но они не приходят в трапезную. Тедар крадёт на кухне ломоть хлеба и кусок копчёного окорока. Рао заводит любезный разговор с поварёнком – и тот приносит несколько мочёных яблок. Лучшего и желать нельзя.

– Как ты думаешь, – спрашивает Рао брата, когда они едят краденое в своей пыльной крепости, – как воровство отражается на душе? На том звере, который заперт внутри нас?

– Удлиняются лапы! – хохочет Тедар. – Загррребущие!

Рао улыбается.

– Я же серьёзно! Как ты думаешь, моя тварь страшнее твоей?

– Почему?! – оскорбляется Тедар.

– Ну… ты крал сам, а я подбил ближнего… это ведь более тяжкий грех?

– Это всё ерунда! – заявляет Тедар. – Страшность – от злости и от силы духа. А от мелких подлостей – только противность!

Рао смеётся.

– Ладно! Пусть – противнее! Но – чем?

Близнецы не знают. Они веселятся, пока не вспоминают об Ирисе. Рао мерещится ручеёк густой крови, вытекающий из-под тела Снуки-дракона.

Вдруг Тедар говорит:

– Она придёт в деревню. Если кто-нибудь не убил её в лесу – она обязательно придёт в деревню. Может, она и стала чудовищем, но и чудовища, наверное, тоскуют о своих родных и друзьях. У неё ведь маленькие сестрички, мама… Ведь Снуки хотел повидать свою невесту!

Рао кивает и снова кивает. У близнецов появляется план.

* * *

Не спать до полуночи – плёвое дело: заснуть в такую ночь близнецам было бы труднее. Верёвка из двух старых простыней с крепкими узелками сплетена уже давным-давно. Пару раз её даже пускали в дело – когда хотели нарвать яблок в деревне, в саду у старосты Лека. Дед бы не одобрил, но близнецы не могут всё время сидеть взаперти, занимаясь только прописями и чтением писания. Им слишком хочется приключений – к тому же их шалости и глупости никому не опасны и ничему не вредят. Взрослый ведь не смог бы воспользоваться тайным путём братьев – бойницей Южного бастиона: хоть и невысоко, верёвка как раз дотягивается до земли, зато узко – как раз пробраться мальчишке, гибкому, как ласка или хорёк. Даже если достаточно близко к замку и прокрадётся враг, и завидит эту верёвку – что он сможет сделать? Только выбранится с досады, жалкий негодяй, и врежет кулаком по шершавому камню метровых стен.

Привязать верёвку к крюку для факела – минутное дело. Спуститься по ней, чтобы оказаться за крепостной стеной – ещё несколько мгновений.

Рао кажется, что по эту сторону стен сам воздух – другой. Свежий ветер. Пахнет не казармой, лошадьми и остывающим камнем, а дымом и навозом от деревни – и туманным холодом леса. Мокрой травой, сырой землёй, прелой листвой – и теми, из леса. Рао кажется, что от этого запаха дыбом встают волоски на руках – и в груди шевелится запертая страшная тварь, чуя своих.

Лес под обрывом глухо чёрен. Луна висит над ним, как круглый медный светильник, надраенный до блеска, но пятна всё равно остались; луна почти ничего не освещает. Весь мир молчит, но это не спокойная тишина сна.

Это – настороженное молчанье засады.

– Обгадился от ужаса? – насмешливо шепчет Тедар.

Рао возмущённо фыркает – но он благодарен брату: подначка ощущается как тычок – от неё просыпается отвага.

Оба бегут вдоль стены, потом – крадутся к деревне, осторожно спускаются по склону, стараясь держаться в тени кустов, чтобы не привлечь внимания дозорных на сторожевых башнях. Оглядываются, только добравшись до деревенского храма. Замок заслоняет небо глыбой тяжёлого мрака, только тускло горят факелы у дозорных. Рао ёжится от озноба и жути.

– Идём к её дому? – шепчет Тедар – и Рао согласно касается его руки.

Они пробираются вдоль плетней, мимо колодца. Темно; всё серо в мутном лунном свете, по улице ползёт туман – и нигде ни огонька. Ужасно тихо – но непонятно, спят мужики или затаились и чего-то ждут. Даже собаки не брешут.

Близнецы подбираются к дому, стоящему в конце деревенского порядка, неподалёку от кузни – и тут им вдруг мерещится какое-то лёгкое движение, шорох в глухой лесной темноте. Лес так близко, что от ужаса подкашиваются ноги. Братья замирают – и видят, как светлый, даже, кажется, слабо светящийся призрак смутно мелькает между стволов, отделяется от сплошной черноты леса и скользит по высокой, седой от росы траве к проезжей дороге.

Чем ближе существо из чащи – тем меньше ужаса, а больше – странного чувства, сродни восхищению.

Оно – вовсе не дракон, не кровожадная тварь. Оно удивительно грациозно, как молодая лань или жеребёнок. Четвероногое создание, кажется, состоит из высоких точёных ножек, стройной шейки, прикрытой золотистой гривой, и изящной головки, почти человеческой, с огромными, девичьими, страдающими глазами, увенчанной рожками-веточками, украшением, а не оружием. Туловище – крохотное, хрупкое.

– Это – она, – шепчет Тедар. – Ириса.

И в голосе Тедара – восторг и жалость, трудно сходящиеся чувства.

Ириса вздрагивает. Её ланьи ушки тревожно настораживаются.

– Ириса, Ириса, – шепчет Рао, чувствуя одну только глубокую нежность. – Ириса, не бойся, пожалуйста. Мы ничего плохого не сделаем, мы только узнать, как у тебя дела…

Ириса – шагах в пятидесяти, но она слышит. Она успокаивается и идёт прямо к близнецам, бережно ступает по росистой траве – у неё высокие острые копытца. Чем ближе она подходит, тем близнецы лучше видят – она покрыта мягкой шкуркой, похожей на самый драгоценный бархат, почти такого же цвета, как девичья кожа, почти без шёрстки, с меленьким ворсиком, мерцающим в лунном свете. Носик у Ирисы тёмный и влажный, олений, но лицо – очень человечье, на нём, вокруг носика, под тёмными блюдцами глаз – россыпь золотистых крапинок…

И близнецам хочется её погладить – ощутить пальцами эту бархатистость.

Но тут Ириса вдруг замирает – и резко, как стрела с тетивы, срывается с места. Она стремглав летит в чащу, почти не касаясь копытцами земли – а ей вслед вдруг со свистом летят настоящие стрелы, и кто-то орёт в ярости и досаде, и три всадника вылетают из-за дома её отца.

– Беги! Беги! – кричит Рао, не помня себя.

Тедар вопит, что есть силы:

– Скорей! Скорей!

Это лишнее: Ириса быстрее лошадей – и скрывается в чаще раньше, чем лошади успевают пересечь широкий луг, отделяющий лес от человеческого жилья. Разгорячённые лошади чуть не влетают в чащу вслед за ней. Два всадника осаживают своих коней на всём скаку. Третий медлит миг – и даёт шпоры!

– Когар! Ты что?! – рявкает один из его товарищей.

И тут близнецы всех узнают, а вокруг становится слишком многолюдно. Вспыхивают факелы.

– Упустили, – с досадой бросает староста Лек, чуть не выдирая клок бороды с расстройства. – Да ещё и Когар – ишь, увлёкся, дурак какой! На азарт пошёл, ваша светлость…

Отец не слушает его – он смотрит на близнецов.

– Вам тут нечего делать, – говорит он раздражённо. – Тоже мне – охотники… Лес слишком близко, понимаете вы?! Это не игрушки: наш лес требует постоянной внимательности. Да, конечно, долг эла Гроули – охрана прилегающих к лесу земель от тварей, но вы ещё малы для настоящей войны… Лек, этот идиот не возвращается, что ж он творит… Эй, кто там! Вард, Дерек – протрубите в рог, может, это охладит дуралея!

Зов рогов рвёт тревожную тишину. Кто-то стреляет в тёмную массу деревьев, его одёргивают: «Там же Когар! Может, успеет выйти…» Кто-то длинно бранит Ирису: «Подлая ведьма, проклятое семя, нет ей погибели!»

Из леса доносится пронзительный и злобный визг лошади – а через миг вороной Когара карьером вылетает из тени деревьев и несётся через луг в сторону замка. Его никто не останавливает. Воины грязно ругаются, поминая Вседержителя, владыку ада и всех святых гнусными словами. Отец приказывает Фроку:

– Забери детей и возвращайся за стены. Никому не известно, что сейчас может случиться.

Фрок подходит к близнецам, ухмыляясь. В этот момент они слышат в хаосе звуков тревожной ночи тихий тоненький женский плач.

Братья переглядываются.

– Сёстры, – говорит Рао – и Тедару больше ничего не надо объяснять.

Славно быть близнецами – понимание между тобой и братом такое быстрое, что масса времени экономится на разговорах.

– Может, успела? – с надеждой говорит Тедар.

Рао пожимает плечами. Ему очень не по себе.

– Пошлите, молодые господа, – говорит Фрок.

– Надо говорить «пойдёмте», – огрызается Тедар. Рао понимает и это – Фрок и его раздражает.

Фрок не торопит – ему тоже не хочется уходить, любопытно. Все притихли. Воины отца смотрят в темноту чащи – шагах в трёхстах, не более, у лучников – луки в руках, у прочих – руки на эфесах. Ждут. Время крадётся ужасно медленно. Лес гасит и убивает все звуки – затаился.

Чудовище ломится через заросли с треском, хрустом, сопением – оно себя обозначило, и в него можно целиться на звук. Отец жестом приказывает своим людям приготовиться, видит близнецов чуть поодаль, но не успевает их выбранить. Монстр выскакивает на луг, в лунный и факельный свет, встряхивается.

Он похож на громадного пса, ростом с телёнка, не меньше – мускулистого настолько, что торчащие бугры мышц распирают клочковатую шкуру и перекатываются под ней. Бежит легко, не угрожающе, а как-то даже весело, резвясь, виляя лысым, словно крысиным хвостом. У него в пасти какой-то окровавленный шмат.

Никто не стреляет. Зверь видит отца – и идёт, как собака к хозяину: прижав уши, пригибаясь, крутя хвостом, как бичом. Глаза на жуткой морде горят, как угли – рдеющим красным – но нет ощущения лютой злобы, есть – преданность и подобострастие до желания прилечь на брюхо перед господином.

Может, поэтому и не стреляют.

А чудовище, ластясь, поскуливая, как обрадованная собака, кладёт перед отцом окровавленное нечто. В багровом месиве торчит рожок-веточка.

– Ты меня понимаешь, Когар? – говорит отец странным тоном.

Зверь ухмыляется, приседает, почти ползёт – смотрит на него снизу вверх, с обожанием, кровавая пена капает с клыков: «Ваша светлость, я выполнил ваш приказ, я принёс дичь, ваша светлость! Я – молодец?»

– Хороший пёс, – говорит отец с фальшивой ласковостью, под которой – отвращение. Когар делает ещё несколько шагов, будто хочет тыкаться башкой в колени отца, лизать ему руки – как делают настоящие собаки. Отец стремительным, неуловимым движением втыкает кинжал ему в затылок. Зверь оседает, рушится на траву, не успев взвизгнуть.

– Всё в порядке, – говорит отец воинам. – Но я напоминаю всем: вот что происходит с теми, кто нарушает запрет – даже если запрет нарушается ради выполнения приказа. Беднягу Когара теперь не удастся даже похоронить на освящённом кладбище… Сожгите тушу.

И поворачивается к близнецам.

– Сегодня всё обошлось, но вы прекрасно понимаете, что это – дело случая. Оба будете наказаны за то, что ушли из дома без разрешения. Вон отсюда!

Близнецы молча разворачиваются и уходят. Они не спорят и ничего не просят.

По дороге к замку они оба молчат, но их мысли стекаются вместе, как два ручья в один поток. У них на уме – жалость и чувство, довольно близко напоминающее ненависть.

* * *

Рао на следующий день не может встать с постели.

Лихорадка треплет его целую неделю. Целую неделю он висит в тёмном, пронизанном горячими искрами ничто между мирами.

Брату не позволяют к нему войти. Тедар бесцельно шляется по замку, часами сидит на сторожевой башне и смотрит на лес.

Ненависть Тедара окрепла и оформилась. К ненависти теперь примешивается страх, от которого моментами перехватывает дыхание. Страх перед чужой смертью. Осознание смертности брата, второй половины мира – ведь и Рао может умереть, как дед. Тогда Тедар останется один, в месте, которое успел возненавидеть. Думать об этом нестерпимо. Когда страх накрывает с головой, Тедар мечется пойманным зверьком, не находя себе места, кусает пальцы, молится и даёт бессвязные обеты. Страх отпускает – и тяжело дышать уже от тихой холодной ярости.

Неделю Тедар почти ничего не ест и молчит, если к нему обращаются. Он одним рывком перемахивает рубеж, отделяющий детство от взрослости. Олия, насильно приподняв за подбородок его голову и заглянув ему в лицо, отшатывается.

– Вспомни, что я тебе говорила, виконт эла Гроули, – начинает она, но Тедар слышит страх в её голосе. Он научился отлично распознавать страх в ком бы то ни было. – Злобного зверя внутри необходимо запереть на…

Тедар меряет Олию взглядом. От ненависти сжимается горло, но он вталкивает в себя воздух. Бросает:

– Вот и держи его взаперти… экономка!

Олия бьёт его по лицу – наотмашь. Тедар моргает, не отворачивается. Олия сжимает кулаки, разворачивается на каблуках, быстро уходит, почти убегает. Рассказывает отцу. Потом Тедара нестерпимо долго допрашивают о том, как он смеет, что его побудило и понял ли он, какой грех совершил. Тедар молчит. Ему наплевать. Любая боль – слабее ненависти и страха.

Когда от него, наконец, отступаются, Тедар уходит на башню, где они бывали вместе с Рао. Там он тихо плачет и молит кого-то – Вседержителя, духов леса, владыку ада – оставить на этом свете брата: больше никого нет и, наверное, не будет.

Кто-то услышал. Через неделю Рао приходит в себя, но он так слаб, что лежит пластом. В ответ на радостные восклицания отца – молчит.

– Моих сыновей испортили твари из леса! – говорит маркграф с отвращением и выходит из комнаты, где лежит больной.

Зато к нему, наконец, пробивается Тедар. В комнате – Олия, монах, лекарка, ничего говорить нельзя – но близнецам и не надо. Они встречаются взглядами – и, как всегда, понимают друг друга без слов.

Тедар – в ярости, а Рао – в смертной тоске.

В клетку заперли не тварей, которые в них живут – их самих.