Текст книги "Время Любви"
Автор книги: Максим Далин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Далин Максим Андреевич
Время Любви
Вся Мейна говорит на одном языке, довольно-таки примитивном на цивилизованный взгляд. Этакий вариант эсперанто – если разумное существо способно издавать звуки в среднем диапазоне, то этот язык учится быстро, как-то сам цепляется. Почтенные филологи называют его «мейнской феней», «блатной музыкой» и «заразой», но общаться на этой «фене» удобно. Не надо поминутно перестраивать дешифратор для каждого встречного… Так, о чем то бишь я?
Ах, да. Я хотел сказать, что лоции и карты орлов Простора тоже заполняются на "фене". Письменность у нас совсем простенькая, не сложнее произношения – как услышал, так и пиши, все догадаются. А миры принято обзывать так, как сами аборигены их зовут. Поэтому много получается названий, дико звучащих на средний слух. И если в лоции попадается камешек под названием Мечта или Ромашка, или там Убоище или Безнадега, то для рассматривающего значит, что разумной жизни там нет. Первооткрыватель самочинно обозвал, исходя из уровня фантазии и произведенного миром впечатления.
А если уж Раэти или Т-Храч – то можно смело сказать: звуковое впечатление мейнца от настоящего аборигенского названия. И из этого следует вывод.
"Раэтянин" – это еще куда ни шло. А "т-храчец" – как вам? Или "т-храчник"? Или, скажете, "т-храчанин" лучше? "Житель Т-Храч" – культурнее, конечно, но уж слишком длинно, никто из наших заморачиваться и каждый раз это произносить не станет. Он проще скажет: мохнатый. Жители, значит, Т-Храч, по сути своей антропоиды, только одежды не носят, потому что покрыты шерстью, довольно-таки длинной, густой и волнистой. На Мейне упомянутую шерсть, бывает, и бреют, и стригут, и в косички плетут, и красят, но общий смысл не меняется. Мохнатый – значит мохнатый. Коротко, ясно, не обидно и всем понятно, о ком идет речь.
По той же причине жители Сомы для мейнцев традиционно змеи, хотя они, на мой взгляд, скорее, ящерицы. Но, действительно, рептилии, не поспоришь, а змея или, скажем, змей – это звучит красивее и богаче, чем ящерица какая-то там. Того, кто живет на седьмой Веги – тут название вообще нельзя произнести – зовут обычно "ползук" или "многоножка". Уроженцев Слиоласлаерлей, если не особенно обидчивые, обиходно называют "ангелочками", а если орел задается и возражает, что черта с два он ангел, то так и будет "орел пернатый". Марсэлловы друзья с его легкой руки стали "мышками", правда, их мир так и вписан теперь в лоции – "Мышиная Дыра", они спорить не стали. А вот обитатели Нги-Унг-Лян – "фехтовальщики".
Я раньше думал, что фехтовальщики – стопроцентные антропоиды. Они ужасно похожи, просто вылитые. Разница в пределах обычных для нашей породы расовых различий. И название-то у них такое, потому что к внешности не зацепиться – люди и люди. Разве что их мужчины постоянно ходят с мечами – а больше никто на Мейне так не делает. Меч на перевязи поверх скафандра смотрится глупо не глупо, но странно как-то. Хотя, когда первые фехтовальщики появились на Мейне, это на народ произвело впечатление. Одно время многие повадились мечи носить, для красоты и для понта. Но – штуковина тяжелая и бестолковая, пистолет или даже нож удобнее и компактнее, поэтому ребятам скоро надоело. Мы даже думали, фехтовальщики тоже скоро бросят эту свою заморочку и перейдут на оружие посовременнее – а не тут-то было. Никто и никогда парня этой расы без меча не видел. Злые языки болтают, что фехтовальщики и в сортир ходят с мечом, а когда спят, суют меч под матрас. Самое смешное, что это может быть и правдой.
Правда, для чего пилоту меч – никто из нас себе не представляет. Я лично ни разу не видел, чтобы фехтовальщик пользовался этим мечом для чего-нибудь, кроме таскания с собой. В стае эти ребята – люди мирные, держатся особняком, с прохладцей, общаются корректно, для Мейны даже, пожалуй, слишком корректно. Слыхал, правда, рассказки, что кто-то когда-то видел, как фехтовальщик на спор мух рубил в полете этим мечом и лист бумаги, который девочка держала, порезал на ленточки, толщиной в макаронину – но это было не при мне и слишком похоже на обычные байки про супервладение оружием.
Вот в космосе – да. В космосе они представляют из себя. Отличные бойцы, и машины у них вполне ничего в работе. Правда, внутрь своих крыльев они чужих не пускают. И никогда не летают в одиночку или двое друзей вместе – исключительно мальчик с девочкой. Бывает – с двумя девочками. Как-то видал одного Казанову с пятью. Но второй парень поблизости совершенно исключен, а с нашими орлами они стараются даже не сидеть рядом – косятся и отодвигаются. Никаких тебе проявлений дружбы и симпатии к братьям по полу – строго по делу и только так. И не пьют вместе. И не развлекаются вместе. Железной нравственности люди, такой железной, что наши хихикают. Каждый нежно мурлычет со своими женщинами, как лев с прайдом, но на чужих смотрит косо. И, кстати, что смешно – на чужих девочек тоже посматривает косовато. И фехтовальщицы от наших ребят не в восторге; не слышно, чтобы какая-нибудь их красотка – а они сплошь и рядом красотки – польстилась на орла из чужого мира. И наши, если видят такую – исключительно в сопровождении громилы с мечом – язвят со страшной силой и высказывают дикие предположения о том, для чего ее благоверному нужен этот меч, что именно он компенсирует и почему без меча об этом гибком высоком чуде с ногами от ушей лучше и не думать.
Тама-Нго они нравятся. Мы как-то сидели в баре рядом с Медицинским Центром, слушали музыку и вообще отдыхали, когда мимо нас парочка фехтовальщиков прошла. Приятно посмотреть: почти одного роста, ну, может, на полголовы пониже девочка, плотные, гибкие и сильные, походка у них такая упругая и легкая, как у здоровых хищников, а лица открытые и смелые. Одеты без всяких диких наворотов, и у парня длинный меч на бедре. Глаза у обоих, как темный янтарь, и смотрели они друг на друга нежно, держались за руки, просто-таки излучали на всех диапазонах любовь и доверие, и вообще – являли собой живую картину "Вечная весна". И Тама-Нго сказал:
– Скажи, правда, странно среди вашего Народа, Вечно Разыскивающего Что-нибудь Подходящее, видеть такое проявление гармонии?
– Точно, – говорю. – Среди людей такие вещи не часто встретишь.
И тут вмешался хмурый волчара, который сидел неподалеку в обнимку со стаканом и бутылкой:
– Слышь, вот только не надо о том, что фехтовальщики – люди!
Тама-Нго хихикнул, а я посмотрел на этого типа повнимательнее. Приплыли. Первый раз вижу, чтобы кто-то их настолько терпеть не мог. Они же, все-таки, не насекомые, не рептилии, не слизняки какие-нибудь полуразумные. Не может же быть, чтобы от них физически мутило. Может, девочка этой расы обломала? Любопытненько.
– Почему – не люди? – говорю. – Нормальный типаж: две руки, две ноги, голова. Не осьминоги же…
А орел сгреб свое пойло и придвинулся ближе. Такой мрачный тип, похож на жителя Объединенной Империи, но, может быть, и полукровка. В имперском пилотском мундире без нашивок, накинутом на комбез. И весьма несимпатичная у него физиономия, обветренная и небритая, и глаза, как смотровые щели в танке, и шрам на лбу под сивой челкой. По виду похоже, что улыбаться вообще не умеет, и вряд ли в принципе способен кого-нибудь любить, кроме собственного штурмового бластера и своей машины класса "Стерегущий-Дельта".
И этот фрукт сверлит меня своими бесцветными гляделками и выдает:
– А что, по-твоему, все, кто не осьминоги, люди, что ли?
Тама-Нго снова хихикнул. И телепатнул: "Не принимай опрометчивых решений и не делай поспешных выводов о Незнакомцах, Воспринимающих Нечто Иначе, Чем Ты". Но я отмахнулся от него и говорю:
– Чем, любопытно знать, тебе фехтовальщики не угодили?
– Чем! – хмыкнул. – Я, к твоему сведению, знаю об этой породе все. И меня всякие фигли-мигли не обманывают. Фехтовальщики – ни разу не люди, ясно? И телом они не люди, и мозги у них совершенно по-другому заточены, и нечего нести всякую хрень, если ты не в курсе.
– Только не рассказывай, что был на Нги-Унг-Лян, – говорю. – Закрытая планета, они к себе и дипломатов-то со скрипом великим пускают, а уж пиратов-то точно – ни за какие коврижки. Фехтовальщики – вещь в себе.
– Да уж, та еще вещь, – говорит. И усмехается. – Да нет, не был я там… слава Вседержителю… Ладно. Все равно, чем тут сидеть, наливаться этой дрянью и дергаться, расскажу. Так и быть. Как бы ни было, мне тут еще долго сидеть.
Тама-Нго говорит:
– Нам очень интересно. И мне нравится, что ты не сердишься на моего Друга, Пристрастного В Суждениях.
А я:
– Ну, хорошо. Что ж ты такого знаешь и откуда?
Тогда этот тип отодвинул свое пойло и говорит:
– Ну что. Начнем с самого начала. Когда, лет пять назад, о фехтовальщиках на Мейне еще никто не слыхал, я летал с Большим Эдом и считался не самым плохим охотником в Шестидесятом Секторе…
– …Короче, я считался не самым плохим охотником в Шестидесятом Секторе, и звали меня тогда Рисковый Фог. В том смысле, что мне порой просто нравилось ходить по самому краешку, чтоб адреналин тек из ушей и дух захватывало. Такое качество, с одной стороны, создает репутацию, а с другой – я себе пилота не мог найти.
Я не хочу сказать, что мейнцы – такие уж хлюпики убогие. Просто все обо всех треплются. А чем больше о тебе треплются, тем более чокнутым ты кажешься народу, который плохо знает тебя лично. Дурь такая: "А, это ты – тот самый отморозок, который приземлялся на Пятой Ахху просто по приколу? Нет уж, ищи себе другого самоубийцу, это не по мне". Ладно, нет так нет. Он же не в курсе, что плотоядные черви с Пятой Ахху на самом деле прокусить бронежилет не могут и биоблокадой травятся, а я не рассказывал. Еще решит, что набиваюсь и оправдываюсь. Ну его к дьяволу. Если у пилота очко играет еще до начала работы – то лучше уж работать одному, чем с таким партнером. В реальном деле он либо продаст тебя, либо от ужаса в обморок гукнется, как малокровная цацочка.
А в "Стерегущих" управление сдвоено. Я в каждом полете делал двойную работу, за себя и за того парня, который очередной раз обгадился от моей дурной славы, и задрало это меня не по-детски. Народ Большого Эда считал, что у меня паршивый характер – ну и пусть будет паршивый, зато я никогда не поворачивался кормой, когда надо было драться.
И так продолжалось не то, что долго, а просто всегда было, с тех самых пор, как я обосновался на Мейне. В Империи, правда, тоже не намного лучше. Я работал с парнем, который сначала казался вполне ничего, а потом оказалось, что эта сука сливает информацию о нашей группе Имперской Службе Общественной Нравственности. Мне пришлось с ним очень серьезно побеседовать. Прежде, чем подохнуть, он много веселого рассказал: и в каком пушку рыло у нашего Папы, и кто куда стучит, и почему у нас станция дозаправки накрылась… Ладно, это вам не интересно. Я же на Мейну свалил, потому что о мейнцах говорили, как о людях верных и отчаянных, которые с шибко нравственными и прочим мусорским сбродом дела в принципе не имеют. Не имеют, да. То есть, вправду, верные. Но настоящие отчаянные остались дома. А если на Мейне кого-нибудь из своих встретишь, так против воли одно на уме: чего это ты из Империи-то слился, гнида? С кем у тебя там вышли несогласия? С нравственными уродами или же ты с товарищами не поладил, потому что стукач?
Но в один прекрасный день, когда я из веселого приключения возвращался домой, и крылья были целы, и горючего я себе надыбал у одного неудачника, все в принципе переменилось к лучшему.
Я вышел из "прыжка" в пустынной местности. Хотел маленько ощущала потестировать, мне показалось, что в физическом космосе у меня сигнал от оптики не вполне некорректный. Ну и повезло: смотрю, совсем рядом, тысяч за тридцать километров, драка. Конкретное рубилово, на поражение – и трое атакуют одного, а он неплохо отмахивается и не чешется сдаваться или удирать в гиперпространство.
Машин я тогда таких не видел, и в атласе они не упоминались, но это мне было до звезды. Я не ксенофоб. Я подумал, что такой крендель, которому не слабо в одиночку против троих, мне вполне подходит. Мой принцип гласит: в драке я всегда за одинокого бойца. А если он совсем уж нелюдь, то, в конце концов, подкорректируем мою систему жизнеобеспечения.
Я все это мигом рассчитал и ввязался на стороне одиночки. Уже когда вблизи все это наблюдал, заметил, что, хоть у них крылья и одного типа, но мой одинокий друг модернизирован и подогнан, а эта троица – на стандартных, с некими эмблемами, хоть мне и незнакомыми, я такие вещи сердцем чую. И совсем перестал сомневаться в этом парне: наш, кто бы ни был, человек или нет.
Они его здорово распушили, но и он не щелкал клювом; один из троицы уже тянул на одном движке, а второй маневрировал как-то странно, как полуслепой. Ну я им и врезал по-нашему, основательно. Одного мы вынесли вчистую, а двое не торопились туда, откуда нет дороги, и потому просто свалили из физического космоса, как только появилась возможность.
Я был не в претензии, и одиночка, похоже, тоже. Он, как увидел, что простор чист, так сразу переложил в дрейф, и покричал. Только я его волну словил, а точно расшифровать сразу не смог, пришлось минут десять подгонять и приемник, и дешифратор. Еле-еле сговорились, да и то условно – изображения нет, вместо голоса имеем на дисплее титры с приблизительным переводом. Так что до стыковки я был стопудово уверен, что парень – нелюдь, голос выше или ниже среднего диапазона, сам страшен, как смертный грех, и вряд ли мы с ним долго прообщаемся.
Но оказалось, что у нас просто системы связи слишком сильно разнились. Я его увидел – и он с первого взгляда ужасно мне понравился. Я еще понятия не имел, что за фрукты фехтовальщики.
Молодой, но высокий, почти с меня ростом. И такой… ладно пригнанный, что ли? Хорошо сделанный. Сильный, гибкий и быстрый. Как очень качественное оружие – приятно смотреть. Потом тут больше их южане ошивались, а он их северянин – физиономия не черномазая, а бледная, с желтизной, но выглядит неплохо. Открыто, спокойно. Волосы белесые, по плечи, глаза желто-зеленые, немного враскос, взгляд цепкий. Комбез из какого-то эластичного материала, высокие ботинки, шнурованные. Меч за спиной – длинная рукоять торчит из-за плеча. Больше при нем никакого оружия не было.
Посмотрел на меня, обхватил себя за плечи и поклонился.
Я говорю:
– Нормально работаешь, орел.
А он:
– Вы поразили этих ничтожеств, подобно вспышке сверхновой. Ваша машина стремительна, как луч света, пронзающий пространство. Я вам обязан, – и улыбается.
– Я Фог Диш, – говорю. – Родом из Объединенной Империи, со Второй Сета, но сейчас отправляюсь на Мейну. Там отличная база для приведения машины в порядок.
– Я Юу-Укки-Эль, – отвечает. Печально. – Родом с севера Нги-Унг-Лян, с гор Лю-Игд, и приводить в порядок мне нечего. Моя птица мертва.
– Ладно уж, – говорю. – Я и не таких мертвецов воскрешал. А зачем тебе меч?
Он на меня посмотрел, будто я спрашиваю, зачем ему голова.
– А вы почему без меча?
– Я, – говорю, – Укки, кого угодно могу уделать голыми руками, если возникнет такая потребность.
Он на меня покосился странно, но больше расспрашивать не стал. И долго к этой теме не возвращался.
Его «птица» была не то, чтобы совсем мертвая, но на последнем издыхании. Он на резерве додрался, стоило притормозить, как все сразу накрылось – и движок, и ощущала, и система жизнеобеспечения. Те трое, какая-то мусорня с Нги-Унг-Лян, как я понял, напоследок его очень хорошо достали, машину дешевле бросить, чем с собой тащить. Так что, не ввяжись я, что-нибудь Укки потерял бы; под его натуру, скорее – жизнь, чем свободу.
У него в трюме валялось нечто якобы ценное, свежестыренное. Мне долго и совершенно без толку объясняли, в чем радость обладания этой штуковиной и почему в его мире за нее платят бешеные бабки, но дешифратор все-таки требовал настройки потоньше. Я так и не воткнул, что к чему.
– Ладно, – говорю. – Ляд с ним. Попробуем толкнуть это дело на Мейне. Там могут купить практически все, только надо знать, к кому обратиться.
– Что это за место, Фог? – спрашивает.
Тогда я ему и рассказал, что это за место. В красках. И еще кое-что рассказал. Что ищу нормального партнера для хорошей работы. Что лет через двадцать надеюсь купить оборудование для агротехнической станции, устроить там себе сады эдемские, продавать желающим райские яблоки и все такое прочее. Но пока намерен отвязываться по полной – и готов взять Укки в пилоты, если его это устроит. За серьезную долю в добыче.
Он внимательно всю эту декларацию выслушал. И говорит:
– Дома меня ждет каторга. Я не умею жить, как благонадежный государственный подданный. Мой отец, Юу-Гдилл-Эль, пребывающий ныне в Туманных Чертогах за Великой Звездной Рекой вместе с моей матушкой, шел по пути пренебрежения к власти и был отважным воином. Похоже, я унаследовал часть его души. Я останусь с вами. Отправлюсь на Мейну. Буду вашим пилотом.
– Тебе интересно? – спрашиваю.
Улыбнулся.
– Я очарован. Но есть вопросы.
– Валяй, – говорю. – Задавай. Никаких таких страшных тайн от товарища у меня на данный момент нет.
– Где ваша жена? – говорит.
Я удивился слегка.
– Не женат, – говорю.
Теперь он удивился.
– Да? – говорит. – Как можно?
Ладно.
– А твоя, – говорю, – жена где?
Плечами пожал.
– Со мной просто, – отвечает. – Для меня еще не наступило время любви. Но вы же взрослый.
И вопросительно смотрит. Ну вы знаете: когда первый раз в жизни видишь фехтовальщика, кажется, что он не живое существо, а ходячая мораль. Лицо вполне уже разумного парня – и невинные детские глаза с наивным вопросом, идущим из глубины ангельской души. Он меня даже смутил чуток.
– Умерла моя жена, – говорю. Вру. – В космосе погибла. А новой еще не обзавелся.
Он снова поклонился.
– Простите за жестокую бестактность, – говорит. – Скорблю вместе с вами.
И больше ни о чем спрашивать не стал, посовестился. Я, натурально, не стал у него выяснять, что ему не так. А зря.
Мы вытащили из его машины в мою все ценное, так что я видал их крылья изнутри. Хорошая штука, по рабочим качествам нет претензий, особенно вооружение впечатлило, но частности забавные довольно-таки. Вот, к примеру, у его пилотского кресла под правым поручнем – подставка для меча. И около койки – тоже такая подставка. Убиться.
Я говорю:
– Ты с мечом вообще никогда, что ли, не расстаешься?
А он:
– Меч – моя душа. Часть моего естества. Надеюсь, что не расстанусь с ним без принципиальнейшей причины, – помолчал и добавил: – Надеюсь вообще никогда с ним не расставаться.
Я выслушал и позволил забрать старое кресло и подставку из каюты. А то ведь с него бы сталось в бою держать меч в малоподходящем месте, на приборном щите, к примеру, и, в конце концов, воткнуть его куда-нибудь или себе, или звездолету. Я ж все понимаю. Чужие заморочки, они кажутся смешными постороннему, но для хозяина заморочек они страшно важные. Ну какой, положим, лавиец пойдет в бой без образка со святым Эрлихом? А тэффяне плюют на ладонь и втирают в висок – ляд знает, зачем, но любой тэффянин так делает. Йтен курят траву эту мерзкую, лаконцы прокалывают себя всякими железками, астропанки с Боура морды себе татуируют… Ну меч, подумаешь… да пусть со своим мечом хоть в обнимку спит, если ему это привычно. И вообще – молодой еще.
У него в каюте на стене стереокартина висела, красивая. Яркий такой лес – лианы в крупных красных цветах на черных деревьях, листья желтые, рыжие, а на переднем плане дерутся два зверя. Красно-бурые такие, полосатые, сплошные клыки и мускулы, и страшное напряжение очень здорово схвачено. У одного уже между ухом и шеей шкура располосована, кровища хлещет, но ему это, вроде, до звезды в данный момент. Не чувствует на адреналине и в горячке. Эффектно.
Укки говорит:
– Вам нравится?
– Да, – говорю. – Возьми с собой. Хорошая картина. У нас в машине повесим.
И, вижу, ему от таких моих слов очень полегчало, он совсем расслабился и заулыбался. Картину снял и унес. Мы ее повесили в каюте. Потом еще Укки в нашей справочной базе на экране заставку сделал: два оленя с Сеты на скальной плите сшиблись рогами. Ужасно ему нравились всякие картинки, на которых зверюги сражаются, хоть настоящие, хоть выдуманные чудовища. А я не препятствовал, тем более что картинки он вполне хорошие выбирал. С чувством.
В трюме у него обнаружилось полдюжины контейнеров с кристаллами, симпатичными такими, фиолетовыми, прозрачными. Очень твердыми, типа сапфиров по физическим характеристикам. Судя по способу хранения, не радиоактивными и для человека безопасными. Мы их потом загнали одному, который вел дела с ювелирами Лави и, вроде бы, Тэффа тоже. А он их, слышно, перепродал, как очень экзотические драгоценности, и довольно основательно наварился, хотя на Нги-Унг-Лян эти штуки используются в индустрии развлечений. Вызывают эйфорию, будучи вставлены в какую-то излучающую фигулию, которую Укки мне так и не смог объяснить.
А может, и сам путем не знал. Спереть наркоту, чтобы толкнуть – это да, а самому оттягиваться – это уже нет. Не того он у меня воспитания был. Чисто классический мальчик из хорошей семьи – такой вежливенький, спокойный и нетрепучий, не пилот, а находка. Сокровище. Вдобавок чистюля. Отличные качества. В космосе, в крошечном пространстве, вдвоем с гавриком, который целыми днями трындит тебе в уши и всюду сует объедки вперемежку с грязными носками, долго не протянешь – в конце концов, хочется вышвырнуть его за борт и полюбоваться агонией.
На самом деле пилота выбрать – не ботинок обуть. Пилот – не девочка на вечерок, тут подход нужен, психология. В Просторе смерть всегда в затылок дышит; важно, чтобы этот затылок был прикрыт, хоть относительно. И важно не собачиться из-за пустяков, потому что из-за пустяков в приступе клаустрофобии чаще всего и цапаются насмерть. А Укки был такой идеальный партнер, что я диву давался.
Мы вернулись на Мейну и отлаживали машину целую неделю. И Укки кротко вкалывал, без слова протеста. Как буйвол, тянул. Как киборг, чтоб мне треснуть.
Ему, бывало, скажешь:
– Ты, орел, с чего это параллаксоид включил и бросил? У тебя что, пожар где-то случился?
А он:
– Простите, я был недостаточно собран, – и смотрит с детской виноватой улыбочкой. – Я задумался обо всяких пустяках, это плохо.
При всем том, что собранности-то у Укки на пятерых мейнских охламонов хватило бы. Я до того, как с ним познакомился, никогда не думал, что на белом свете, а не в больном воображении мейнских охотников, бывают до такой степени совершенные члены экипажа. Нет, он не был совсем уж ангелом – но если бы не эти крохотные недостатки, Укки просто забрали бы в Эдем живым.
Он по вечерам махал своим мечом. Предпочитал внутри машины – потому что снаружи собиралась толпа глазеть, а Укки, особь повышенной скромности, злился, раздражался и сбивался с ритма. А то, что я смотрю, ему, похоже, даже нравилось, и мне тоже нравилось: сущий балет. Такой он был грациозный и опасный, как кот, который ловит птичку… его вечерние тренировки для меня скоро стали вроде развлечения. По самому началу он и мне предложил спарринг на палках, только я отказался. Если мне понадобится кого-нибудь убить, я убью без всяких танцев, быстро и просто. Меня хорошо учили. Все эти выверты не для меня. Но смотреть приятно.
Покидать наши крылышки без крайней нужды Укки не любил. И вообще Мейну не залюбил без видимых причин. Его неплохо приняли, но… не нравились ему парни Большого Эда. В принципе. Никто.
Пить он не пил ни капли. Попробовал ром, закашлялся, выплюнул. Шнапс только понюхал и отставил. Даже кофе не жаловал, а приглянулся ему шоколад на молоке. И я радовался, конечно, потому что непьющий пилот – это уж совсем фантастический персонаж, но и удивлялся. Думал, может, Укки только кажется взрослым парнем, а на самом деле дитя еще горькое? Не по годам умненький, очень послушный ребенок, а? Вундеркинд…
На девочек он косился и молчал. Если какая с ним заговорит – только что не шарахался, а мина такая, будто с ним человекообразный навозный жук пытается кокетничать. Но ни о чем не спрашивал, пока как-то я не остался у одной… допоздна.
Прихожу, а Укки не спит, читает. И не видит меня в упор, мой вежливый пилот. Без обычных "здравствуйте, Фог" и "доброй ночи". А я замечаю, что он, хоть и смотрит в книгу, не об этом думает совершенно – тошно ему и брезгливо до невозможности от моей безнравственности.
Тогда я говорю:
– В чем дело, Укки? Хочешь сказать – говори прямо, не мнись.
Поднял глаза – живой укор. Просто больное лицо. Тяжелое разочарование.
– От вас пахнет этой сладкой дрянью, Фог, – говорит. – Этой женской мерзостью. И у вас красная краска на воротнике. Вы трогали такую женщину.
– Положим, – говорю. – У меня-то уже наступило Время Любви, малек. Почему бы и нет?
– Почему, – говорит, – вы не женитесь? Как можно?
– Да нет, – говорю, – тут подходящих, чтоб жениться. Так, шкурки. Товар. И что ж теперь – не жить, что ли? Подумаешь…
А у этого дурачка чуть не слезы на глаза навернулись.
– Нет, – говорит, – невозможно. Недопустимо. Отвратительно. Простите, Фог, мне это отвратительно.
– Ты, – говорю, – мелкий еще. Вот наступит у тебя Время Любви, посмотрим, что ты запоешь.
Мотнул головой, прищурился, выдал:
– Да ни за что! Никогда человек, которому мать вручила меч своими святыми руками, не прикоснется к такой, как эти! К продажной! Которая с кем попало! Не мне вас упрекать, Фог, но это мерзко!
Бросил книгу, лег, отвернулся и одеялом укрылся с головой. И даже, вроде бы, всхлипывал. А мне было стыдно, хоть это и смешно звучит. Ребенок ко мне всей душой расположен. Невинное создание. Сиротка. А я по девкам шляюсь, вместо того, чтобы показать этому юному праведнику пример добродетели.
Но не жениться же для его удовольствия! Вот уж чего я не собирался делать в принципе, так это вешать себе на шею существо, пользы от которого на грош, а возможностей в смысле подстав – цистерна и маленький контейнер. Каждая женщина – потенциальный трепальщик нервов и источник повышенной опасности.
Но ребенку я это излагать не стал. Укки и так на меня еще два дня дулся, не заговаривал, отвечал сухо и кратко, но потом мы на дело улетели – и он сменил гнев на милость. А я после той истории конспирировался от собственного пилота, как только мог – лишь бы не видеть этого его больного лица. Правда, он, похоже, догадывался, что я все равно развратничаю… но смирился, скрепя сердце.
Он мне, видите ли, был благодарен и доверял. И никого у него больше не было, а меня он считал, видите ли, старшим товарищем и наставником. И простил, хоть не одобрял.
Великодушная зараза.
Я в первом же бою понял, что Укки – талант. Вообще без нервов парень – работал спокойно, четко и с компьютерной скоростью. И с легкой такой улыбочкой, злорадной. Но самое главное – чертовское у него было чувство партнерства, телепатическое почти. Немножко поподгонялись друг к другу, и он стал просто моей отдельной рукой: с полуслова, с полувзгляда понимал, чего я хочу. Опыта у него, натурально, недоставало, но чутье компенсировало. Ясно, что такой быстро научится.
И он учился. Лихо. Я нарадоваться не мог. Считал его через пару рейсов чем-то типа младшего братишки. И думал, что он слишком, все-таки, хорош для Мейны. Вот, прикидываю, бывало, куплю станцию и его позову к себе в партнеры. Все равно ему деваться некуда. Женится, наверное, с его-то моральными принципами, если только сумеет найти себе девочку подстать, чистую такую, как вода в пустоте. Ну и пусть, веселее будет, мне, понимаете, старому цинику.
Размечтался.
Мне даже хотелось ему подарить что-нибудь. Я ему передатчик собрал гравитоновый по типу его старого, на ультракоротких волнах, чтоб он из дома новости ловил. Он обрадовался, смотрел. Иногда меня позовет.
– Взгляните, – скажет, – Фог, у нас в горах весна уже… Ся-глян цветет, розовая метель… Знаете, в эту пору лепестки в воздухе, как снег, а под деревьями все розовое, подобно облакам на закате… розовые сугробы, сладкий запах…
Посмотришь – ну цветочки. А у него вид такой… Романтик, что возьмешь. Малек. По дому скучает.
– Да, – говорю. – Очень красиво.
А он смотрит благодарно и улыбается. Много ли надо… Хотя иногда его и посложнее цветочков вещи занимали. Фильмы еще любил, про древние века, почти целиком из поединков. Я видел краем глаза – бои исключительно прекрасно сняты, но сюжет всегда невнятный, бредовый какой-то… тогда я из его фильмов только и усмотрел, что живописные драчки.
А однажды Укки посмотрел новости и говорит:
– У нас экстренные перевыборы президента. Жаль. Господин Юу-Клодн-Данг вполне ничего был, достойный человек. Молодой разумный политик, насколько мне известно.
– А что случилось? – говорю. – Стырил чего? Или взятку хватанул не у того?
– Ну что вы, – отвечает, – Фог, как можно. Нет, проиграл поединок. Удивительно, да? Любовь жестока для сердца, она никого не щадит. Даже не дождался конца срока…
– Суровые вы, – говорю, – однако, перцы. Продувший поединок, значит, в президенты не годится?
Сделал дикие глаза:
– Немилосердно, – говорит, – оставлять под грузом государственных дел человека в таком состоянии. Откуда взять силы? Нет, все кончено.
– А поединки у вас, – говорю, – значит, на любовной почве происходят? И из-за этой блажи даже президента порезали?
– Конечно, – он только плечами пожал, мол, само собой. – Вы же видите, Фог, – и кивает на картинки, где вся эта живность выясняет отношения. – Все живое, когда наступает Время Любви, стремится в бой ради продолжения рода. В этом красота и боль жизни.
– Да уж, – говорю. – Красота, да. Наверное, иным и головы оттяпывают напрочь? В вашем цивилизованном мире, а?
Меч Укки я уже, как следует, рассмотрел. Хороший меч. На керамилоновом лезвии вытравлены цветущие веточки, а рукоять – эргономическое совершенство, продолжение ладони. И режет эта славная вещица закаленную сталь, как картоночку. Для битвы за любовь – самое оно.
А Укки улыбнулся, как солнышко, погладил пальцами рукоять и изрек:
– Прекраснейшая из смертей. Но убивают, все-таки, сравнительно редко.
И я, старый сентиментальный идиот, эту его улыбочку тихого маньяка как-то пропустил, не обратил внимания. Он был такой милый ребеночек, мой Укки, что мне и в голову не могло прийти его наблюдать, как нелюдя в карантине. Я знать не знал, что этак дружески воркую с тротиловой взрывчаткой в чистом виде, и что детонатор настроен, а часы уже тикают.
Охотники с медиками, как вы знаете, всегда на дружеской ноге. Никто ж не заговоренный, всяко может случиться. У нашего Эда тоже были приятели в Медицинском Центре – вот этом самом, к слову. Особенно – один с Сомы, змеюка. Мы звали его Наг, ляд знает, как там на их змеином языке его имя правильно выговаривается. А скорее всего, и вовсе никак: змеи – телепаты, они шипят без особого смысла, все равно как люди орут, так, пугают больше. Если им что-то важное надо передать, они транслируют прямо в башку. Никто этим особенно не смущается: манипулировать людьми они не могут, разве только тормознут, если почувствуют угрозу, а в сущности – безобидные и умнющие твари. Не наступай им на хвост – не тронут. И притом, полезные, медицина, в частности, у них первоклассная – и Наг у нас был вроде семейного доктора, моментально сек, с кем что не так.
