Текст книги "Владыка Океана"
Автор книги: Максим Далин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Я вышел из столовой и снова бродил по замку. Меня будто водило что-то – я никак не мог найти себе места. Весь замок окутался сумерками, и Митч, конечно, не удосужился включить электрическое освещение – потому в глухих углах ползали какие-то мутные тени. Это страшно действовало на нервы; к тому же мне все время казалось, что, кроме мерного шума прибоя я все время слышу чьи-то приглушенные рыдания.
Я стал разыскивать того, кто плакал, и вышел к ярко освещенному маленькому зальцу наверху, под самой крышей. Там горело электричество и кто-то шуршал – я заглянул посмотреть.
Господа, в это сложно поверить, право! Вся крошечная зала была завалена моими фотографиями, большого формата, на отличной бумаге, выполненными самым безупречным образом! Не нелепо ли?! И перебирал их самого добродушного вида маленький старичок, которого мне представили как садовника.
Я остолбенел от неожиданности – просто стоял и смотрел. Вы не представляете, друзья мои, сколько там было моих фоток! Меня фотографировали с того момента, как я высадился на Шию. Я на космодроме, я в авиетке, я с глупым видом рассматриваю какие-то редкости из то ли Эдовой, то ли дедовой коллекции, я в новых тряпках – но на всех фотографиях я один, без Митча или Летиции, к примеру… Меня столько раз щелкнули некоей скрытой камерой, будто я был звездой шоу-бизнеса, а папарацци могли бы получить за мой снимок бешеные деньги.
Только на маяке у них не было незаметных камер. Это искупалось десятком фотографий на пирсе и у часовни. Брр-ред, господа, не правда ли!
Якобы садовник наблюдал за мной с доброй улыбкой. С очень какой-то доброй улыбкой, я бы сказал – хотя, возможно, к тому времени у меня уже сильно расстроились нервы. Потом он сказал:
– Ну что же, князюшка, вы б показали, коли уж все равно пришли, которая вам больше по вкусу…
– Я, – говорю, – мой милый, не понимаю, зачем это все нужно. Что за глупости? Зачем они вообще нужны, эти фотки, пардон?
И он ответил, все так же улыбаясь, поглаживая мою фотографию, где на мне еще рабочий комбез:
– Так ведь портрет-то ваш, князинька, в галерею… С такой фотокарточки… Нынче все компьютеры, вот и сделают костюмчик на компьютере, а личико так останется… Живописец его так и напишет, как есть…
– Я думал, – говорю, – для подобных вещей художникам позируют… И почему так срочно занадобилось? Я еще поселиться не успел, а вы уже о портрете…
Он поднял на меня глаза, выцветшие, бледно-голубые и совершенно безумные, и ухмыльнулся. У него во рту осталось не больше пяти зубов, и я увидел их все. Я вдруг понял, как он дико стар, господа. Ему давно сравнялось лет сто, как минимум. И он проворковал с улыбкой маньяка:
– А Он у нас любит портреты, князинька. Всенепременно потребует. А спешка нужна, как же иначе, ведь личико-то завтра совсем другое будет. Не изменится, нет, Он не любит, чтоб менялось, но другое будет – это уж как вам угодно! А Он любит, пока такое, как есть, вот так, князинька золотенький!
И принялся мелко хихикать. Этот старик уже очень давно сошел с ума, это сразу бросалось в глаза, я ощутил что-то такое сразу, как вошел к нему. И вот теперь этот ровесник смерти оглаживал мои фотографии пальцами, чуть ли не облизывал – и хихикал. Я не выдержал и выскочил наружу.
Я оказался в компании сумасшедших – вот что я думал. Нельзя же служить Морскому Дьяволу и при этом оставаться нормальными. Похоже, мы с Летицией тоже спятили в этом дурдоме. Она вообразила себя русалкой, а я – наследником колдуна, крр-руто! И все мы выдумываем: опасности какие-то немыслимые, шепчущие тени, печальные портреты, вящих демонов… Галлюцинируем одним и тем же тритоном – может быть, нас накормили наркотиками? Тогда легко объясняется и превращение человека в русалку, и нелепейшее эйфорическое плаванье в ночном океане… почти все объясняется, если закрыть кое на что глаза. А впервой ли человеку закрывать глаза на то, что тяжело объяснить? Это не трусость, а попытка защитить собственный здравый смысл, так я тогда рассуждал.
А по сему решил пойти спать. Наплевать на все их дурацкие обряды, просто выспаться, а завтра убедить Летицию уехать. Объяснить, что ничего с ней не сделается. Все это ей внушили некоторые местные идиоты, которые уже так поверили в собственные галлюцинации, что не могут от них отказаться.
Уеду, а сюда вызову бригаду квалифицированных психиатров. Вот так.
Я нашел спальню быстрее, чем ожидал – наверное, все же подсознательно запомнил, где она находится. А когда вошел и увидел расстеленную постель, меня вдруг с нечеловеческой силой заклонило в сон.
Нелепо звучит, господа, но я просто сдулся, как проколотый мяч. Не стало сил раздеться, я только кое-как стащил сапоги и еле выдернул руку из одного рукава куртки – а потом рухнул на постель и отключился. Со мной не приключалось подобных казусов, даже если мне случалось мертвецки напиться. Это был не сон, друзья мои, это был рауш. Нокаут. Полное темное беспамятство.
Я проснулся от какого-то внутреннего толчка. Увидел себя лежащим в смятой постели поверх скомканного одеяла, полуодетым – а в настежь распахнутое окно светила Старшая луна, полная, зеленая, невозможно огромная. Поверх луны бежали облака; ветер выл и ревел, и я услышал грохот громадных валов, с силой бившихся в пирс и скалу, на которой стоял замок.
День прошел таким солнечным, а ночь ни с того, ни с сего пришла штормовая. В спальне было холодно и пахло морской солью.
Сон абсолютно слетел с меня. Я сел на подоконник, глядя на океан, бушующий под холодным лунным светом. Мне было чрезвычайно неспокойно – и тут я услышал шаги многих людей за дверью.
Я встал, а они вошли.
Митч и лжепоп Клейн, безумный старик, пара лакеев и дуэнья Летиции – в странных синих балахонах с капюшонами. Сама Летиция, бледная, лунная, с напряженным больным лицом, в синем шелке, еле прикрывающем грудь и плечи, с мерцающим голубым камнем на тонкой цепочке, на шее между ключицами – он светился так ярко, что кожа вокруг амулета казалась голубой. Они вошли и встали у порога – и тут оно началось.
Дьявольщина началась.
Руку с кольцом проткнула такая дикая боль, что все прежние приступы просто в счет не шли. По моим нервам пропустили электрический ток, который их медленно поджаривал, от пальца до самой шеи, от боли мне хотелось орать, но я не мог. Будто кто-то схватил меня за горло и сжал: я ощущал этакий холодный ошейник, не только не крикнуть – не захрипеть. Но хуже всего показалась странная потеря власти над телом.
Господа… как это сказать… простите великодушно, тяжело вспоминается. Проныра, друг мой, плесните мне на донышко… к вам ближе… Благодарю. За вас – и за тебя, Ци, мой ангел… Так вот…
Впервые в жизни мне было настолько жутко, мои дорогие. Я как-то отделился от собственного тела – не знаю, право, как это можно описать иначе. Мой разум оказался внутри тела, действующего совершенно независимо от него, как пассажир – внутри машины, идущей на автопилоте. Я не контролировал собственных движений, но чувствовал их и понимал, что происходит – вот в чем ужас. Я понимал, что Митч со своей безумной сворой и Летиция смотрят на меня, я совершенно не хотел – но я начал медленно раздеваться и разделся догола. Летиция не сводила с меня глаз, лицо у нее выражало боль отчаяния, мне было стыдно и страшно до предела – но я двигался, как киборг с запущенной программой, не в силах даже пальцем шевельнуть по доброй воле.
Я разделся и бросил одежду на пол. Камень в перстне засветился призрачным голубым светом, будто внутри него включили крохотную лампочку. Увидев это, Митч и Клейн запели низкими голосами нечто на одной ноте и на языке, которого я не мог понять – но слова напомнили мне ту абракадабру в книге, якобы имеющей смысл.
Они пели заклинания, конечно. И вся эта черр-рнуха сработала, государи мои, хотя больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы из всей их мерзкой суеты ничего не получилось.
Они расступились, и я медленно пошел из комнаты. Какая-то сила, которая завелась внутри меня, просто переставляла мои ноги по своему усмотрению – я шел, как заведенный механизм, и мне плакать хотелось от ярости и унижения. Летиция улучила момент и прикоснулась к моей правой руке – от ее пальчиков боль чуть утихла, но кроме этого ничего не изменилось.
Я медленно шел по коридору, потом так же медленно, осторожно спускался по лестнице, потом шел по двору, чувствуя всем телом, как холодно, какой ледяной ветер дует с океана – и все подонки так же медленно, продолжая подвывать в такт, провожали меня.
А я уже догадывался, куда меня ведет. К входу в подземелье.
Пока я спускался по этой бесконечной лестнице, для меня прояснилось очень многое, господа. Вся нелепая блажь о власти, силе и прочей тщеславной ерунде вылетела у меня из головы. Не был я властелином, кандидатом во властелины я тоже не был. Летиция об этом знала – не могла сказать прямо по какой-то причине, скрытой от меня, но намекала, а я блажил, просто блажил…
Дурень.
А само святилище все светилось голубым – газовые фонари на стенах излучали свет яркий и мертвенный, как, бывает, светятся кометы в плохих оптических системах. В первый миг мне показалось, что стекло, через которое в мой прошлый визит сюда виднелась океанская вода и три удивленные рыбы, сменили на выпуклое желто-зеленое зеркало с длинной черной трещиной посередине, но спустя самое небольшое время я понял, что это…
Ну да, господа. Да. Неописуемо громадный глаз, который заглядывал внутрь этой каменной дыры. Глаз какой-то хладнокровной твари, вроде рептилии, или…
Да. Или глаз Морского Дьявола. Вот что я подумал. Холодный взгляд, исполненный жестокого нечеловеческого разума. И этот взгляд вперился в меня и рассматривал мою сущность, запертую в теле, как в клетке – я ни секунды не сомневался, что он ее видит.
Митч воздел руки и забубнил громче, прочие подхватили, только Летиция молчала – и я сам, Боже милосердный, сам лег на этот ледяной камень, в это самое углубление, вырезанное будто специально для моего тела. Было дико холодно и больно – но голова работала превосходно. Я бесился от совершенно безнадежной злобы – на судьбу ли, на дьяволопоклонников ли, на собственную ли глупость – право, до сих пор не пойму хорошенько. Но уж на их ложь-то точно! Ах, они никогда не приносили тут людей в жертву этой твари с глазами размером с звездолетный иллюминатор!
Я еще успел подумать, что дорогое удовольствие – разыскивать человека на другом краю Галактики, тратить на него кучу денег, обхаживать всеми мыслимыми способами, и все это только ради того, чтобы его убить. Мне это даже успело показаться глупым – но ведь мне, господа, с самого начала казалось, что существуют некоторые факты, которых я даже представить себе не могу.
Или – у меня просто не хватило храбрости додумать до конца некоторые мысли. Потому что случилось самое худшее из возможного – меня собирались принести в жертву, да, но в особо извращенной форме.
Убийство по сравнению с той процедурой, которую они задумали, выглядело в моих глазах пикником на побережье.
Под их вой и скулеж, в котором уже появились нотки чего-то вроде истерики, из стены рядом с иллюминатором вышел тот, кого они не рисковали называть, а здешнее традиционное «Он» даже вслух произносили как бы с большой буквы.
Призрачная, полупрозрачная, но все же невероятно отчетливая фигура родоначальника Эдгара олг Маритара бади Халис эд Норфстуд ми Альбиара а Феорри ыль Годми-Педжлена и Сальова, Владыки Океана. Тень мертвеца – вот что это было.
Дьявольски старый, господа. Чудовищно старый. Сизо-голубоватый, светящийся каким-то неоновым светом. С той самой улыбочкой, сладенькой, жестокой и похотливой – как приснился мне. И пока он реял в воздухе, приближаясь ко мне, распространяя запах гниющих водорослей и плесени, потирая призрачные ладони, все его… как это говорится… вассалы повалились на колени. Кроме Летиции, государи мои. Кроме Летиции.
Вот тут я понял все до самого конца. До тончайших частностей.
Я не мог раньше додуматься до такой дикости. У меня, друзья мои, просто воображения не хватало. Но теперь все детали будто осветились – так стало ясно и прозрачно.
Никаких родственников, никаких предков, никаких дядюшек и дедов. Он был один-единственный на все времена, кошмарный Эдгар, Владыка Океана, хозяин замка, как с самого начала проговорился Митч – его, по всей вероятности, доверенный слуга.
Симпатичные лица на портретах принадлежали тем ребятам из побочных линий нашего, будь он проклят, княжеского дома, которых он убивал, чтобы заполучить их тела – продлевал свою трижды поганую жизнь. Даже не убивал, не то слово – просто их души, их рассудок, память, все, что у них было личного, уходили куда-то туда, на небеса, или куда положено уходить душам, а Эдгар занимал тело, как трофейные крылья. Как чужую машину – чтобы приобрести человеческое естество. Именно этим и объясняются странные даты на могилах: Эдгар бросал состарившееся тело, чтобы взять себе новое, а прежнее, как изношенную одежду, закапывали, отмечая лишь, сколько лет ее носил этот ворюга, этот убийца…
Владыка Океана, будь он проклят дважды и трижды. Надеюсь, господа, ему понравилось в аду.
И когда он подобрался ко мне вплотную, бормоча какие-то пошлости насчет того, как мое тело может нравиться женщинам и каким здоровым я выгляжу, когда рассматривал меня, как… не знаю… как некое лакомство – с какой-то развратной жадностью… Вот тогда я раскаялся во всех грехах, которые только смог припомнить – потому что явственно понял: сейчас меня не станет.
А встанет с алтаря Эдгар, Эдгар с моим лицом и телом. И Летиция предназначена для него.
Вот в это-то время, когда я от отчаянья пытался молиться, взывал ко всем известным мне силам и просил только возможности действовать самостоятельно… О, я тогда уже совершенно потерял надежду как-то выбраться из этой ловушки, государи мои, но вдруг случилось нечто вроде чуда!
Мои руки лежали в углублениях камня, в этаком тщательном горельефе – каждый палец отдельно. Я не мог повернуть головы, но по тому, как горела моя правая рука, легко было догадаться, что камень в перстне не просто светится, а сияет – мне даже мерещились синие отсветы на потолке. Призрак Эдгара наклонился над алтарем и положил свои руки на мои – не плоть, а пронзительный обжигающий холод, будто от сухого льда, такое это было ощущение. И в этот самый момент Летиция пронзительно закричала:
– Отец, он не Эдгара, он мой! – и кинулась к алтарю.
Она сделала что-то, чего я не видел, потому что перед моими глазами была только физиономия Эдгара, но расслышал короткий стук и ощутил горячий тупой удар куда-то в ладонь. Совсем не больно, господа, право, во всяком случае – на тот момент абсолютно не больно, особенно по сравнению с прежней дикой болью. Зато я увидел, как чудовищно исказилась физиономия духа, ужасно, как скорчивший гримасу череп, но главное – вдруг появилась свобода движений, государи мои!
Свобода! Будто с меня свалились какие-то невидимые цепи!
Я рванулся изо всех сил и вскочил с алтаря, как-то пролетев привидение насквозь. На миг меня окатило диким холодом и раздался скрипучий вопль или визг, который тут же стих – а потом по воздуху поплыли рваные клочья сизого тумана, еле сохраняющие форму рук, кусков призрачного тела, косм седых волос…
Компания Митча прижалась к стене и смотрела на меня бешеными глазами, а он сам, тряся челюстью, выпучившись выразительнее прочих, молча разводил в воздухе руками. Я съездил ему кулаком по физиономии – увы, удар отдался во всем теле такой неожиданной жгучей болью, что в глазах потемнело.
А Митч только мотнул головой – и вдруг истерически захохотал, размазывая по роже невесть откуда взявшуюся кровь и указывая пальцем на что-то позади меня. К моему крайнему удивлению Летиция тоже рассмеялась – просто весело, без всякого намека на истерику. Я обернулся. О, господа!
На алтаре, где только что лежал я, сидел пропавший тритон. Он облизывался раздвоенным языком и был страшно похож на детский ночник – полагаю, вы видели такие забавные лампы в виде всяческих зверушек и птичек, со светящимися животиками. Его живот сиял ровным голубым светом, таким ярким, что рядом можно было бы, кажется, прочесть газету. Но сияние постепенно угасало.
– Ужасно, – пробормотал отступник Клейн. – Он же сожрал… теперь уже ничего нельзя сделать…
А моя рука тем временем заболела как-то иначе – жгучей ломящей болью на месте кольца. И я поднял ее к глазам – но не особенно им поверил.
Я увидел то, о чем вы все, полагаю, давно уже догадались. Не было больше ни кольца, ни пальца, на который его надели. И текла кровь – слабее, чем можно было ожидать. А все эти подонки таращились на меня с тоскливой безнадежностью на синеватых мордах – дуэнья рыдала.
Зато ко мне подошла Летиция. Она улыбалась, голубой камень у нее на шее померк и блестел не больше, чем стразовая побрякушка в полумраке – зато очи звездами сияли. Мне показалось, что ее можно поцеловать – и интуиция меня не обманула.
Никто из предателей даже не пошевелился. А Летиция сказала:
– Цел, малек? Это вправду ты, или все-таки уже Он, Владыка Океана, а?
– Наверное, я, – говорю. – А это вправду ты или уже какая-нибудь другая русалка, а? Рабыня Эдгара, пардон?
Она фыркнула. Это была стопроцентная Летиция, господа – она опять болтала, не обращая на посторонних ни малейшего внимания. Она их неописуемо презирала, сухопутных крыс. А тот, кто наблюдал огромным глазом из-за стекла, похоже, приходился ей близкой родней.
Так что на мою жалкую попытку съязвить Летиция ответила с совершенно обычной насмешливостью.
– Не мути воду, не кальмар! Дай сюда свою клешню, надо кровь остановить. Как ты думаешь, кто это дозвался до твоего вящего духа, когда тебя сделали одержимым, а малек? Мы с твоим товарищем только хвостом вперед не плавали, чтобы избавить мир от этого гада Эдгара – а если заодно вышло и от твоего пальца, то так уж, прости, получилось.
Она весьма легко отодрала полосу шелка от своего чудного одеяния и принялась перетягивать мне руку. Вероятно, это было очень эффективно, но так больно, что передо мной все плыло. А Летиция говорила:
– Это был его амулет Продолжения, видишь ли. Главная часть его существа, когда он лишен плоти. Пока существует перстень, у него есть шанс. Но твой вящий демон…
Тритон тем временем подполз ко мне и обхватил лапками мою лодыжку – такой трогательный!
– Погоди, Ци, – говорю. – Он же живое существо! А если ему захочется… как это говорится… пардон…
Она захохотала. Я уже знал к тому времени, что русалки, если они не встревожены и не печальны, всегда язвят или хохочут. Это воспринимается как сигнал отсутствия опасности.
Из-за смеха она еле выговорила:
– Ты, креветка без усов, что, все еще думаешь о нем, как о настоящем тритоне? Ох, убил! Гляди!
Это было интересное зрелище, государи мои. Полоса чистого голубого сияния, вроде струйки плазмы, еле-еле облеченная в форму, тритона было бы в ней не угадать, если бы я не знал о нем – и этот свет обвивался вокруг моей ноги, источая холодок и йодный морской запах.
– Шарман, блин, – говорю. – Что это за кометный хвостик, Ци, а?
Она хихикнула и ответила:
– Он у тебя еще маленький, Эльм. Подрастет со временем. Ты ж у нас теперь Владыка Океана, как-никак, страж тебе полагается серьезный.
И тут меня бросило в пот.
– Как это, Ци?! – завопил я в настоящем ужасе. – Как – Владыка Океана?! Я что ж, теперь буду, как эта старая сволочь, пардон, воровать чужие тела, да?! И – какими он там еще занимался мерзостями?!
Я вдруг осознал, что стою, Бог знает, в каком отвратительном месте, нагишом – а эти уроды уже на коленях, чуть ли не носами в пол. И все вокруг в голубом сиянии. Дракон издох – да здравствует Дракон, да?
– Не желаю! – ору. – Даже ради тебя! Никого сюда заманивать не желаю! Заниматься этими колдовскими штучками тоже не желаю! Никакой я не Владыка, все это чужое, и вообще – если ты меня любишь, Ци, уедем отсюда! А этот чертов замок, чтоб он провалился…
Вассалы Эдгара пялились на меня в ужасе – им, полагаю, было все равно, кому служить, лишь бы он был истинным мерзавцем. А Летиция зажала себе рот, чтобы не хихикать, а свободной рукой обняла меня.
– Ну, малек, – говорит, – ну ты дитя! Доброе! Значит, уедем, да? И бросим твой народ?
Взяла меня за голову и повернула к иллюминатору. А за стеклом, господа…
Мне даже стало несколько неловко. Громадный глаз исчез. Вы не поверите, друзья мои – за стеклом кишели русалки. Они даже отталкивали друг друга, чтобы посмотреть; их относило течением, но они подплывали снова. От их серебряных тел по каменным стенам ходили зайчики.
Летиция подошла к иллюминатору и погладила стекло ладонью.
– Вот посмотри, – говорит. Почти серьезно. – Они же были в рабстве у твоего предка чуть ли не восемьсот лет. Восемьсот лет оторванными от цивилизации собственного мира, как бы тебе это понравилось, а? Корабли топили для твоего старого осьминога, золото для него добывали, жемчуг! Может, ты думаешь, им это так уж приятно, а, шпротина?
Я устыдился и помахал русалкам рукой. Они так замахали в ответ, что их тут же унесло от стекла. Впрочем, на их место немедленно подплыли новенькие.
– Мы мечтали об этом сотни лет, – продолжала Летиция. – Ты это хоть представить себе можешь, а, малек? У нас появлялся шанс, когда умирало его очередное тело и одержимые начинали искать преемника. Тогда его заклятие убивало бедняжку, которая принадлежала ему в той жизни, и он требовал новую. Молоденькую, видишь ли, килькин ты хвост! И наш Отец, которого сухопутные дураки вроде тебя зовут Морским Дьяволом, выбирал самую ловкую и отважную девушку, которая могла бы проверить, на что годится новенький, пока его душа еще при нем…
Я помотал головой. В ней тяжело укладывались эти вещи, господа.
– И что ж, – говорю. – Как же вышло, что до сих пор…
Летиция презрительно хмыкнула.
– Очень понятно, – говорит. – Большая часть этих твоих предков оказалась трусами или бездарями. Либо: "Ах, чертовщина!" – и готовы просто и подло удариться в бега, либо и хотели бы, да не могут, вроде твоего мнимого дядюшки. Попадались обычные дураки – ничего не видит и не понимает, кроме денег, хоть ты утопи его! Пару раз были такие, что стань они Владыками – оказались бы со временем жесточе Эдгара… А ты вот…
– А я, – говорю, – интересен тем, что почти все эти качества совмещаю в себе одном. Кроме трусости, может быть. Бездарь – ну разве это демон, право! – и взял в руки тритона, который уже почти не светился. – Дурак. Долго думал, да так ничего и не понял, увы, пока ты не объяснила мне на пальцах… на пальце, гм… И зверр-рь! Потому что намерен развлекаться в ближайшее время ловлей акул на Митча.
Летиция прыснула и заявила:
– Даже не подумаю тебя разубеждать, а то зазнаешься. Не важно, что за чушь ты себе вообразил – главное, что ты прошел мою личную проверку. И не обижай вящего – он тебя спас, а ты в нем сомневаешься, ракообразное! Ему, между прочим, пришлось несладко, когда он проламывался через твою одержимость – а он сумел-таки. Будь у тебя совесть, ты б его поблагодарил.
Я устыдился и погладил тритона по голове.
– Прости, друг мой, – говорю. – С меня причитается. Я должен тебе дюжину устриц, по крайней мере. Ты вел себя просто геройски.
Тритон обнял меня за оставшиеся пальцы и улыбнулся. Мне сложно будет вам описать, как улыбаются тритоны – но поверьте мне на слово: улыбка вышла самая лучезарная.
Компания одержимых тем временем потихоньку пришла в себя. И первое, что я услышал с той стороны после довольно-таки продолжительной паузы, это спокойнейший голос Митча:
– Прошу прощения, ваша светлость, вы не озябли? Может быть, накинете мой плащ, пока идете в свои покои? Ночка-то нынче холодная…
Я так оторопел, что потерял дар речи. Наверное, физиономия у меня была преглупая, потому что Летиция хихикнула. А Митч укутал меня своим плащом – я стоял столбом – и вдруг сделал вид, что заметил кровавый лоскут у меня на руке.
– Ах, – говорит, – ваша светлость, что ж у вас с пальцем, что за ужас?! Где это вы так поранились? Пойдемте-ка отсюда, вам лечь надо, это не шутки. Заражение крови может сделаться. Гордон, помогите его светлости подняться по лестнице.
А дуэнья улыбнулась моей Летиции нежной улыбкой старой обезьяны и говорит:
– Пойдемте и вы, милочка. Что это вы вздумали спускаться сюда в такой поздний час, ведь завтра проспите до полудня – как бы голова не разболелась…
– Ци, – говорю, – что это происходит? Митч, не смейте до меня дотрагиваться, что это такое! Что вы тут разыгрываете, дьявольщина, пардон! И вообще – вы все уволены!
Надо было видеть, господа, как у них вытянулись лица! Митч прослезился.
– Ваша светлость, – говорит, – ваша воля, конечно, и я ни слова против не скажу, но – за что?
А Летиция сказала:
– Мы с тобой, малек, не только наш народ освободили этой ночью. У твоих слуг одержимость прошла – видишь? Теперь уже не дух Эдгара за них говорит, а они сами. Вы, Митч, что же, забыли, что ли, как сами позвали нас сюда на русалок взглянуть, а?
Митч на нее посмотрел с мучительной миной, лоб потер и бормочет:
– Вот же, госпожа, хоть на куски меня режь, а не помню! Погода сегодня тяжелая, буря идет – даже виски ломит, а с памятью у меня что-то совсем плохо на старости лет…
Смешно, господа, но он действительно был совершенно не в себе. Вернее, наверное, как раз очень в себе – вел себя, как на космодроме, когда летал меня встречать. Старый слуга, фанатик, готов из кожи вывернуться ради моей светлости – вплоть до поиска кандидаток в мои любовницы.
У остальных был такой вид, будто их неожиданно разбудили. Поп, отец Клейн, про которого я уже даже и не мог понять, настоящий он священник или фальшивый, говорит:
– Простите меня, грешного, Митч, но что это за вино ваши люди подавали за ужином? Голова раскалывается, просто раскалывается… Ваша светлость, зачем вы звали меня сюда? Я уже немолод, мне тяжело…
Летиция прыснула и говорит:
– Ах, мы просто хотели попросить вас благословить нашу помолвку тут, в океане.
Отец Клейн сморщился и возразил:
– Ну что за фантазии на грани греха, милая госпожа! Прости мне Бог, если бы это ужасное вино не ударило так мне в голову, я бы ни за что не согласился на такие глупости. Завтра, дети мои, – "Добрые!" – хихикнула Летиция, – завтра, в часовне, а не в этом капище… Я пойду прилягу с вашего позволения, ваша светлость…
И потащился вверх по лестнице. Я явственно видел, что ему очень худо: он постанывал, тер виски и не вполне твердо держался на ногах. Мне стало почти жаль его; я даже не стал упоминать о перстне святого Эрлиха.
Те же, кто остался в подземелье, так со мной возились, будто я был смертельно болен. Их, похоже, мучили какие-то смутные догадки, вроде следов кошмара – они казались виноватыми и слишком передо мной заискивали. Летиция хихикала, а я решил сделать вид, что все идет вполне нормально.
Как обычно.
Когда мы – мы с Летицией и наша княжеская свита – покидали подземелье, русалки тоже оставили свой наблюдательный пункт около иллюминатора, правда, весьма неохотно. Идти по лестнице мне оказалось совсем не просто – рука болела ужасно, голова кружилась, тошнило – зато меня обнимала Летиция. Так очаровательно изображала сестру милосердия, что глупо было раскисать и хныкать в ее очаровательном обществе.
Пока мы поднимались, тритон сидел у меня на плече. Меня несколько удивляло, что это хладнокровное существо в тот момент потеплело настолько, что его тельце грело меня через Митчев плащ. Я подумал, что проглоченные ужасные артефакты влияют на пищеварение маленьких демонов не очень благоприятно – может, у него жар? Все разъяснилось на поверхности земли.
Шторм кончился. Ночь стала тиха и свежа, а вокруг Старшей луны сияли звезды величиной с горошину. Воздух так благоухал океаном, что я опьянел от этого запаха. И пока я жмурился и мотал головой, пытаясь немного привести себя в порядок, случилось…
Право, друзья мои, я уже решил, что запас чудес на эту ночь исчерпан. Теплое давление тритончика на мое плечо вдруг оборвалось. Я открыл глаза – и увидел громадного… как бы сказать, господа? Чудовищно громадного, достающего точеной серебристой головой до площадки сторожевой башни, крылатого, с сияющими глазищами – голубыми, господа! Каждая его лапа была не меньше звездолетного амортизатора, а когти на этих лапах – числом шести – опаловые кривые острия почти в человеческий рост. И он нагнул ко мне свою голову, всю в серебряных шипах и потянулся к моему лицу – будто захотел поцеловать…
Кто? О, я разве не сказал, кто, государи мои? Ах, глупая рассеянность! Мне хотелось бы сказать – дракон, но это был мой тритончик, невероятно выросший, изменившийся до неузнаваемости, заимевший крылья, стальные клыки, серебряные рога – но мой тритончик без сомнения.
Именно поэтому зрелище поразило меня, но ни на миг не испугало. Я просто погладил его нос в прохладной серебряной чешуе, так что милый зверь зажмурился от удовольствия – и спросил Летицию:
– Ци, ангел мой, это, вероятно, совершенное дилетантство, но ты не могла бы объяснить…
Летиция так расхохоталась, что согнулась пополам – это весьма удивило свиту, и без того достаточно шокированную явлением серебряного дракона.
– Ну, малек, ты меня удивляешь! Я же сказала, что малютка вырастет со временем!
– Я, – говорю, – думал, что времени пройдет больше…
Она вытерла слезы.
– Ты специально, головастик? Нарочно меня смешишь, да? Ты, наверное, не знаешь, что придает силу вящему демону, а?
– Нет, – сказал я серьезно, и бедняжка чуть не задохнулась от смеха.
– О, малек! – еле выговорила между смешками. – Любой колдун скажет: сила связи – это плоть и кровь. Капелька крови обычно и кусочек ногтя, к примеру. Или прядь волос. А он твой палец съел. Да еще вместе с такой побрякушкой! Он же теперь почти всемогущ для тебя, дорогуша… а в подземелье просто места мало было для таких демонстраций.
Дракон – называть его тритоном теперь было бы как-то неправильно – положил мне на плечо невесомую голову, а я спросил:
– Покатаешь меня, старина? А Ци?
И он согласился на то и на другое. Покивал, друзья мои. Вот так.
Больше, в общем-то, рассказывать нечего, господа.
Нашу свадьбу благословили через месяц, в той самой часовне – за этот месяц отец Клейн и добровольцы из какой-то религиозной организации приводили ее в порядок вместе со мной и Летицией. Большая часть бывших одержимых тоже участвовала; смылись только сумасшедший старик и один лакей, которые при Эдгаре Ужасном отлично понимали, что делают. Митч остался, очень любезен со мной, охотно устраивает моим гостям экскурсии по памятным местам и пишет мемуары. Теперь бедняга так блюдет субординацию и этикет, что больше не обедает со мной за одним столом – видите ли, считает себя слабым и недостойным. Мне его не переубедить, хотя я давно перестал злиться.
