Текст книги "Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады"

Автор книги: Максим Андреев

Соавторы: Александр Андреев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Если казацкий табор в походе атаковали большие силы противника, то он никогда не останавливался и отбивался на ходу до тех пор, пока не добирался до реки или озера. У воды казаки быстро выпрягали из возов лошадей, ставили их оглоблями внутрь табора, сцепляли колеса, а возы сковывали цепями. Сразу за возами, впоследствии бронированными, строилась пехота, в специальных лагерных воротах устанавливались орудия, а конница выстраивалась по бокам и сзади табора. При вражеской атаке казацкая конница сразу же вылетала навстречу, заманивала противника к табору, перед ним быстро разъезжалась в стороны и из орудийных ворот залпами били пушки. На ошарашенного и расстроенного врага из лагеря тут же выходила казацкая пехота, бившая ружейными залпами, а с флангов на него налетала отчаянная конница, после чего казаки поднимали неприятеля на копья.

Если врагов было очень много, то вокруг четырехугольника выкапывался глубокий ров и насыпался высокий вал, устраивались шанцы, редуты и рентраншементы. На валу делались особые горки, площадки для пушек, в валу прорезались деревянные ворота для контратак, также прикрытые казацкими гарматами. В самом центре табора делался земляной сруб, на все стороны которого устанавливались орудия для ликвидации возможных прорывов внутрь лагеря. Поле перед фронтом утыкалось поломанным оружием и страшным для лошадей и людей железным «чесноком», ночью вырывались невидимые противнику глубокие волчьи ямы, аккуратно закрытые ветками и дерном с травой. Казацкий табор мог даже ходить в атаку, прижимая, например, врага к болоту, реке, горам и уничтожая его в страшной рукопашной битве.

Два года казаки во главе с Сулимой ходили в дальний турецкий поход, а при возвращении в 1635 году на Запорожскую Сечь с ходу взяли недавно построенный грозный Кодак и стерли в нем весь гарнизон из опытнейших немецких наемников, опять открыв Украине прямую дорогу за пороги.

Навстречу усталым полкам Сулимы вышло втрое большее польское войско во главе с великим коронным гетманом Станиславом Конецпольским, который сразу же пообещал всем амнистию за разгром Кодака, если ему выдадут Сулиму. Половина казацкой старшины, понимая, что в сражении поляки просто перебьют своего врага, даже потеряв половину своих хоругвей, сумела захватить своего гетмана и выдала его шляхте. Управляться со своенравной и совсем не глупой казацкой верхушкой было совсем не просто и первым, кто овладел этим искусством в совершенстве, стал Богдан Великий, до взрыва которого в 1636 году оставалось еще двенадцать лет.

Ивана Сулиму, при обычном огромном стечении любопытных к пролитию крови, четвертовали в Варшаве, а кобзари и бандуристы запели по Украине новую думу:

 
«Добре хлопцы та Сулiма
Ляхiв частували —
Вiйсько вибили дощенту,
Кодак зруйнували»
 

Кодак тут же стали восстанавливать, усилив его опять наемный гарнизон. Казаки понимая, что Черное море снова для них закроют, переждали всегда морозную и снежную украинскую зиму и весной, когда появилась трава для лошадей, восстали вновь во главе с кошевым атаманом Запорожской Сечи Карпом Павлюком. Впервые на Украине Павлюк обратился ко всему народу с воззванием-универсалом: «Любой человек, кто пожелает быть казаком, не должен быть принуждаем к подданству панами».

Весной 1637 года Левобережье Днепра запылало пожаром восстания. Уже несколько лет Польская Корона держала под Киевом антиказацкое карательное войско во главе с польным гетманом и специалистом по крепкой старке Николаем Потоцким. Хорунжие гетмана сумели собрать надворные команды поместной шляхты, что усилило карателей вдвое, а с казаками начали неспешные переговоры, чтобы протянуть время до верной победы силой. Павлюк со всего казацкого размаха влетел в панскую ловушку и потребовал, чтобы король Речи Посполитой официально признал его гетманом Войска Запорожского реестровых казаков. В декабре польское войско страшной тройной атакой крылатых гусар через шесть рядов возов разгромило полки Павлюка вблизи Корсуни у села Кумейки. Казаки закрылись в неукрепленных по-настоящему Боровицах и обложивший местечко Потоцкий потребовал у них выдать своего гетмана и четырех старшин, само собой, дав честное слово, что казнить их не будет. Конечно, выданных Павлюка с полковниками тут же отвезли в Варшаву и в апреле 1638 года казнили чуть ли не на заседании сейма. Через неделю после, как обычно садистской казни, началось новое антипольское восстание.

Полки Якова Остряницы и Дмитрия Гуни заняли Хорол и Кременчуг, а в мае 1638 года разбили польское карательное войско под местечком Голтва. Восставшие встали у Черкасс, куда к ним со всей Украины пошли завзятые хлопцы. Восставшие никогда не должны останавливаться в своем движении к победе, потому что топтание на месте всегда смерть любого мятежа. Остряница, как и многие атаманы до него, совершил традиционную стратегическую ошибку – остановил восстание, не дав ему окрепнуть и, конечно, дождался усиленной польской атаки.

В боях под Лубнами и Черкассами казацкие полки были атакованы, но не разгромлены, а только отброшены к московской границе. История говорит, что восставших от полного краха и гибели спасли военные хитрости невидимого врагу Богдана Хмельницкого, сумевшего ввести карателей в заблуждение и другим путем вывести братьев по оружию из-под убийственного вражеского удара. Хлопцы с Остряницей ушли на Слободскую Украину, где основали город Чугуев, а парубки Гуни спустились на Низ, запороги. Бандуристы запели по селам и местечкам:

 
«Поклонився Остряница
Воеводi Белгородському,
Та все ж не смердючему
Ляховi Потоцкому»
 

Пока еще безнаказанный польный садист-гетман Николай Потоцкий, больше не имея перед собой казаков, устроил массовые жестокие казни посполитых по обеим сторонам Днепра, называя их карой за мятеж. Особенно старколюбцу нравилось отрубать правую руку и левую ногу тем хлопам, кто смотрел на панов исподлобья, говоря, что эти акции устрашат украинское быдло. Потоцкий с карателями попытался атаковать Запорожскую Сечь, но осенью 1638 года ему не было туда дороги, потому что страшный степной ветер и сильнейший мороз не выдали на расправу своих отчаянных хлопцев. Садистский гетман всю дорогу от Днепра до Нежина уставил сотнями кольев с посаженными на них посполитыми. Прекрасно понимая что делает, Потоцкий писал в Варшаву: «Зимой я уничтожил Павлюка, а весной, несмотря на такой большой разгром, ожил Острянин. Я разгромил Острянина – сразу же был выбран руководителем Гуня, и я двадцать недель воевал с ним и с трудом принудил к послушанию оружием и немалым пролитием крови. Кто же удержит народ, если у него так закрутились колеса самоволия, что их никак нельзя удержать!»

Ни разу не сразившийся в битве с внешним врагом, польный гетман казнил и казнил всех, кто держал руки не по швам, занимаясь самоуничтожением Речи Посполитой и самозабвенно орал измученным людям: – Я вас восковыми сделаю! Страх вам! Пусть казненный десяток сотне, а казненная сотня тысяче показывает пример!

Гордые хлопцы отвечали Потоцкому: Тогда разом посади на кол всю Украину.

У погибших отцов и матерей остались дети, которые копили в душе ненависть к злобным гонителям своего народа и эта яростно-молчаливая удушающая ненависть заглушала потоцкий страх перед карательными муками и даже смертью. Украинская земля заколебалась, словно в окрестностях огромного вулкана перед его извержением, видя, как шляхетская плотина перехватывает русло седого Славутича и останавливает его историческое течение. Вдруг грозно загудел вылетевший из-за днепровских порогов ветер: «Поднимайтесь и омойте землю шляхетской кровью, ибо паны сами не остановятся в своих преступлениях». Приближалась хмельницкая развязка панско-казацкой смертельной дуэли, грозная и страшная.

В 1638 году по всем юго-восточным крессам Речи Посполитой пьяные шляхтичи орали никак до конца не дорубаемым казакам: “ Мы вас будем резать, как добрый повар цыплят!” Нf жаль не слышали они своими залитыми водкой и заросшими волчьей шерстью благородными ушами, как от пограничного Чигирина поднимается неостановимая гроза, посверкивая пока еще дальними и, кажется, нестрашными молниями:

– Вы, панове, кулинары известные. Облопаетесь скоро нашего добра.

1638–1645 годы: «Гей, браты-мушкетеры, приймайте гостинец Парижу из Чигирина»

– Вы, панове, кулинары известные. Облопаетесь скоро нашего добра.

Грозные пророческие слова докатились до магнатской Варшавы, но ей было привычно все равно. В Европе два десятилетия шла бесконечная Тридцатилетняя война, вызывая ежегодное подорожание хлеба и долгохранимого продовольствия Шляхта торопилась высосать из Украины все соки, превратить их в деньги, пропить и пустить на ветер и во многих ее староствах панщина посполитых на господ выросла чуть ли не до семи дней в неделю, выжимая из селян все что можно и что нельзя. Украинский народ не имел никаких политических прав, а православная казацкая шляхта – никаких карьерных шансов. Вся Украина, ее казаки, посполитые, городские мещане, духовенство, дворяне были напрочь оскорблены польским засильем. Петр Скарга безнадежно кричал на всю Речь Посполитую о начале такого близкого государственного конца Польской Короны: «Шляхта ничего знать не хочет, только криком все решает. Те же, кого они выбирают, служат не с желанием добра отчизне, а с дурными желаниями – руководятся ненавистью к своим противникам, ищут своих выгод и повышений, угождают панам, которым служат. Наши королята от имени шляхтичей говорят то, о чем шляхта никогда не думала, но она бессмысленным криком на все соглашается, сама не замечая большого вреда себе».

Благородные и честные поляки в тысячный раз предупреждали, что «во всякой стране совершаются злодеяния, но нигде они так часто не остаются безнаказанными как в Польше, где садист и убийца будет цел и невредим, если у него есть сильные покровители». В 1638 году нобилям, не интересовавшимися количеством собственных преступлений против народа, был нужен монопольный хлеб на экспорт, а не своенравный казак с мушкетом и четырьмя пистолями за поясом. В соответствии с традиционной государственной политикой Речи Посполитой, из Варшавы под Киев к Николаю Потоцкому привезли новую «Ординацию» казацкого войска, упразднявшую куруковские статьи 1625 года, казацкие выборы, суд, старшину до сотников и даже браки казаков с посполитыми. Дорога за пороги закрывалась для всех, у кого не было особого разрешения от польских властей. Во главе реестрового войска вместо гетмана-старшого ставились назначенные великим коренным гетманом и утверждаемые королем польские комиссары, генеральная старшина, полковники и даже их есаулы:

«Поскольку казацкое своеволие так разнуздалось, что пришлось разгромить его, – поэтому на вечные времена мы избавляем казаков от старшинства, всяких старинных судов, права, доходов и других отличий, полученных ими за верные услуги от наших предков и теперь из-за мятежей утраченных, и желаем их иметь в положении простого народа, превращенного в хлопов.

Реестровым казакам, смирившимся перед Речью Посполитой, число которых мы обозначили только в шесть тысяч, мы на место их выборного старшого будем ставить комиссара, человека, рожденного в шляхетском состоянии. Все полки по очереди должны ходить на Запорожье для охраны этих мест от татарских нападений и следить, чтобы казацкая вольница не пряталась по островам и не чинила бы походов на море. Пойманный без паспорта комиссара казак подлежит смертной казни».

Через двести лет украинский гений писал о 1638 украинском годе:

 
«Поникли голови козачi,
Не наче стоптана трава;
Украина плаче, стогне – плаче,
За головою голова
Додолу пада. Кат лютуе,
А ксендз скаженим язиком
Кричить: «Те Деум! Аллiлуйя!»
 

В 1638 году голова Богдана Хмельницкого, к счастью, осталась на могучих плечах грозного обоерукого воина, а значит Польской Короне не удалось на вечные времена разгромить казацкое своеволие. Последний раз Богдан Хмельницкий подписал как генеральный писарь реестрового войска казацкую капитуляцию в лагере Павлюка в черкасской Боровице, чудом не попав на казнь в Варшаву: «Писано в полной раде под Боровицей, в канун Рождества Христова, року божьего 1637; Богдан Хмельницкий, именем всего Войска Его королевской милости Запорожского, как войсковой писарь, при печати рукою властной».

Весь 1638 год Богдан Хмельницкий провел в дороге между Чигирином и Варшавой, по несколько раз проезжая через Смелу, Корсунь, Белую Церковь, Паволочь, Любар, Острог, Дубно, Львов, Замостье и Люблин на прямую дорогу до новой столицы Польской Короны. Владислав IV делал королевский вид, что сочувствует казакам, но прямо говорил, что сенат в политических делах заставляет держать его руки по швам. В Чигирин вернулся не генеральный писарь реестрового казацкого войска, а только чигиринский сотник Черкасского полка и это было чудо, что Богдан Хмельницкий вообще остался живой после своего участия в восстаниях трех последних лет. Он еще будет два 1639 и 1640 года пытался спасти казацкую силу и в Вильно, и в Варшаве и ему это удастся, несмотря на то, что нобили в один голос заявляли, что «украинское быдло с его черноземом должны обеспечивать только роскошную шляхетско-магнатскую жизнь, но никак не свою собственную».

* * *

К середине XVII века на Украине проживало пять миллионов человек, в несколько раз меньше, чем во всей Речи Посполитой, что делало ее намного сильнее и в военном, и в экономическом отношении.

Из этих пяти миллионов казаками были только несколько десятков тысяч воинов, сосредоточившихся на юго-востоке спасаемой ими благословенно-богатейшей страны в Полтавском, Черкасском и Чигиринском пограничных староствах. Жадная до отвращения шляхта даже этот один-единственный процент свободных украинских хлопцев любыми невменяемыми путями стремилась превратить в крепостных хлопов и заставить работать на себя, само собой даром, только за собственную жизнь, и это у панов получалось плохо. Новый комиссар реестрового войска ротмистр Мелецкий в 1638 году рапортовал в сенат исторические слова: «Казаков трудно использовать против их народа – все равно, что волком пахать землю». Казаки прекрасно понимали, что Украина живет только благодаря их силе и отваге, и их гибель будет означать и гибель родины.

Против шляхты был резко настроен и миллион мещан, живших в семистах украинских городах и местечках. Бурмистры, советники, ювелиры, цеховые мастера и подмастерья, каменщики, кузнецы, сапожники, оружейники, плотники, горшечники, портные, ткачи, кожевенники, скорняки, шорники, печники, пекари, мясники, винокуры, пивовары, садоводы и огородники были раздражены польской администрацией, запрещавшей православным занимать городские должности, но назначая все же их за колоссальные взятки. Мещане объединялись вокруг церквей в братства, открывали свои православные школы и сохраняли украинскую культуру, подвергавшуюся сильнейшему польскому давлению.

Украинцам в Речи Посполитой хода не было почти никуда. Казацкий летописец Григорий Грабянка писал вслед за Богдановой эпохой: «Ляхи наложили на украинских крестьян и казаков великие тяжести, творили насилия и обиды божьим церквям, отнимали имения и предавали смерти. Суды не действовали, а всячески озлобляли казаков, забирали со всего десятину, кожу от зверя, рыбу, мед, военную добычу».

Богдан Хмельницкий давно не строил иллюзий о судьбе Украины в составе Речи Посполитой. Сорокатрехлетний сотник прекрасно понимал, что польские магнаты и нобили не дадут власти королю никогда и ни за что, и поэтому венценосец и жалует их все новыми и новыми привилегиями. Бывший писарь говорил на тайных казацких радах в Чигирине, Каневе и Черкассах, что вельможная шляхта назвала свою Речь Посполитую республикой, но положила в ее фундамент захват земель и порабощение людей и на огромной территории, где хватало места под солнцем для всех, стала всеобщим мучителем и грабителем.

Было жаркое лето 1638 года. Богдан Хмельницкий взял лист бумаги и записал: «Горе вам, шляхта, ибо я иду на вас, и победа летит впереди меня. Не говорите, что наш век жестокий, люди всегда живут только в жестокие века. Вы, панове шляхта, были рыцарями, пока защищали от внешнего врага свои вольности, а когда стали наседать на вольности чужие, превратились в простых грабителей и разбойников. Уже давно в ваших душах героизм и смелость сменились алчностью и ненасытностью. Теперь вы считаете, что в битвах за вас должны сражаться другие. Вы ласкаете нас, когда нужно идти на войну, чтобы выставить на убой. Когда же опасности нет, то мы у вас – собачья кровь и последние из людей. Вы пытаетесь скрыть свою звериную сущность за пышным блеском, но забываете, что если посадить свинью за стол, она и ноги на стол. Тут и там, всегда и везде прут из вас тупость, чванство, дикость, алчность, злоба и мучительство. Мы повергнем в прах всю вашу призрачную силу. Ждите моего удара, как вол обуха!»

На юге-востоке Украины властвовали отец и сын Конецпольские, братья Потоцкие и Иеремия Вишневецкий, заявлявший, что «с наслаждением вырубит казаков под корень». Теоретически это было вполне возможно, с заменой побитых наемниками из Европы, которых легко могла прикормить богатая и обильная украинская земля. В сентябре 1638 года Богдан Хмельницкий, Роман Половец, Иван Боярин и Яцко Волченко в очередной раз съездили в Варшаву с петицией к королю, и Владислав IV в очередной раз сказал, что безвластен, но казаков не забудет.

* * *

Новому чигиринскому сотнику повезло. Командиром его полка стал корсунский достойный воин, полковник Михаил Кричевский. Богдан был женат на дочери своего боевого товарища Якима Сомко Анне и, когда у них в 1632 году родился первенец Тимош, есаул Кричевский стал его крестным отцом. Придет день и Михаил нарушит приказ высокого начальства, сохранит жизнь будущей славе Украины и станет геройским полковником Богдана Великого, который всегда умел подбирать себе товарищей по оружию.

Хмельницкий всеми своими силами стремился предотвратить грядущий разгром казацкой организации или хотя бы смягчить этот страшный удар по Украине. Более полувека верховной властью в Речи Посполитой были сеймы – обычные, с участием короля; учредительные конвокационные, на которых после смерти монарха делался обзор пришедшего правления и обсуждались предложения о его изменении; и выборные элекционные. Много лет генеральный писарь казацкого реестрового войска готовил документы о привилегиях, королевских жалованных грамотах, устанавливавших право и обязанности украинских казаков и как никто другой знал и понимал, что происходило в сенате, когда обсуждались украинские проблемы. Еще в 1632 году, сразу после смерти старого короля Сигизмунда, Хмельницкий писал в Варшаву великому коронному канцлеру от имени всего боевого товарищества: «Казаки надеются возвращения и умножения наших нарушенных прав и вольностей. Хорошо известно и до всех народов дошли слухи о том, что в царствование покойного короля мы терпели большие несправедливости и неслыханные оскорбления и находились в великом огорчении от того, что униаты нарушают наши права и вольности, пользуясь покровительством некоторых знатных особ, и причиняют много утеснений нам, казакам, и всему народу. Если эти своеволия не будут уничтожены сейчас же, до коронации нового короля, то мы будем принуждены искать другие меры удовлетворения, хотя этого не желаем».

Тогда, в 1632 году, казацкое письмо в Варшаву повезли Герасим Козка, Федор Пух, Дорош Кузкевич и Лаврентий Пашковский и получили глумливый сеймовый ответ о казаках-ногтях, которые нужно постоянно отстригать На королевский трон претендовали два сигизмудовых сына, Владислав и Ян-Казимир и было совсем не ясно, кто из них взойдет на престол Речи Посполитой. Новое письмо о казачьей поддержке Владислава на сейм повез Богдан Хмельницкий, недавно получивший от него наградную саблю за Смоленск. Сейм и примас ответили на письмо: «Казаки должны знать свое место. У них в Речи Посполитой только одно право – повиноваться избранному шляхтой королю». Гоноровые магнаты, однако, вынуждены были учесть мнение десятков тысяч отчаянных сабель и новым королем стал Владислав IV, оценивший поддержку казачества.

* * *

Осенью 1638 года опытный Богдан Хмельницкий видел, что удар по казакам отразить нельзя. Он давно вел всю войсковую канцелярию, списки личного состава, выполнял ответственные дипломатические поручения и часто писал считавшемуся с ним королю Владиславу: «Шляхта чинит преступления на Украине. Казаки неоднократно старались решить вражду миром, но это нам не помогло. При сухом дереве и мокрому досталось, виноват или не виноват, огнем и мечом все равно уничтожено. Сколько на свете жили и на чужой стороне не видели такого пролития крови басурманской, как теперь нашей христианской, и уничтожения невинных детей. Самому Богу жаль этого, и неизвестно, сколько этот плач невинных душ будет длиться! Кто и живой остался, не жить ему – так побит и гол».

Хмельницкий не раз слышал в сейме, как в присутствии монарха орала при голосовании возбужденная шляхта: «Згода! Нет згоды! Плевали мы на королей!» Он понимал, что сенат, а значит и сейм, никогда не дадут казакам, а значит и Украине не то что автономии, но даже самой малой свободы и видел, знал, что многих войсковых старшин, променявших честь на доходы, это полностью устраивает. Когда в мае 1637 года черный гетман Карп Павлюк повел восставших казаков на Переяслав, где его ждал реестровый старшой Василий Томиленко, старшина свергла его и поставила своего начальника переяславского полковника Савву Кононовича, попытавшись блокировать народный мятеж. В начале августа хлопцы Павлюка во главе с Карпом Скиданном и Семеном Быховцем прорвались в Переяслав, взяли Кононовича и часть старшины и по решению черной рады казнили в Чигирине, но дорогое летнее время было упущено.

Поляки собрали жолнеров, обложили Павлюка с казаками и в конце августа великий коронный гетман и любитель-душегуб Станислав Конецпольский позорно писал в приказе своим чиновникам: «Тех, кто в две недели не покается, казаками не считать, лишить всех реестровых прав и арестовать. Если их нельзя арестовать, то вы должны карать их жен и детей, а дома их уничтожать, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, чем там размножались изменники Речи Посполитой».

В феврале 1638 года на сейме в Варшаве шляхта потребовала «стереть казаков до десятого колена» и поэтому взлетело восстание Остряницы и Гуни. После его разгрома в Корсунь из Варшавы прибыл грозный декрет Войску Запорожскому от его доброжелателя короля Владислава IV:

«Долго Речь Посполитая смотрела сквозь пальцы на все ваши своевольства, но больше сносить их не станет. Она и сильным монархам давала отпор и чужеземные народны подчиняла своей власти. Если вы не останетесь в послушании королю и Речи Посполитой, то она прекратит все ваши своевольства и навсегда истребит и имя казацкое.

Вы сами лишили себя всех своих прав и преимуществ и навсегда потеряли право избирать себе старшину. Вместо Трахтемирова войсковым городом вам назначается Корсунь. Дети погибших в битвах никогда не получат наследия отцов и не будут вписаны в реестр. Сейм решит, что делать с вашими землями и грунтом. Если вы вздумаете бунтовать – мы сотрем вас с лица земли!»

Богдан Хмельницкий прекрасно понимал, что в начале декабря 1638 года под Каневом произойдет не просто торжественная порка казаков новой «Ординацией» Речи Посполитой. На Масловом Ставу готовился последний накат Польской Короны на Украину, которой больше не будет. Реестр погибнет в ежегодных боях на южных крессах, а новых казаков просто запишут в польские жолнеры, драгунские полки, с помощью которых шляхта убьет Запорожскую Сечь. Дети погибших степных рыцарей не получат свою отцовскую казацкую землю, а значит, превратятся в крепостных рабов, а новых детей уже не будет, потому что казакам теперь разрешено жениться только на казачках, а их мало. Ну почему, почему Речь Посполитая без ума так рвется подписать себе и еще миллионам ни в чем не повинных людей кровавый смертный приговор? Хороша народная республика! Зачем она яростно пытается до дыр стереть Украину с карты Европы, прекрасно понимая, что это невозможно?

4 декабря 1638 года на Масловом Ставу, в урочище к юго-западу от Канева на торжественном смотре реестрового войска, окруженного регулярной армией Польской Короны, была зачитана «Ординация Войска Запорожского реестрового, состоящего на службе Речи Посполитой», написанная сенатом и подписанная королем Владиславом IV:

«Казацкое своеволие оказалось столь разнузданным, что для его усмирения пришлось двинуть войска Речи Посполитой и вести с ним войну. Разгромив и победив казаков, мы отнимаем на вечные времена все их древние юрисдикции, прерогативы и прочие блага, которыми они пользовались в награду за услуги, оказанные нашим предкам, и которых они лишаются из-за своего бунта. Мы постановляем, что число реестровых казаков уменьшается до шести тысяч, а все те, другие, которым судьба сохранила жизнь, были обращены в хлопов. Мещане наших городов не должны записываться в казаки, не должны выдавать за них замуж своих дочерей под страхом конфискации имущества. Казаки, во главе с коронной старшиной, могут жить только в пограничных городах – Чигирине, Черкассах и Корсуни».

Ясным и очень морозным днем украинские казаки сложили на прозрачный каневский лед свои знамена, бунчуки, булавы и перначи, но это были не те люди, которые бы молча легли в южных боях под турецкими ятагами и татарскими саблями. Началась их новая затяжная игра со смертью, в которой Богдан Великий сумел превратить этот ординационный приговор казацкому сословию в приговор Речи Посполитой, не сумевшей остаться даже Польской Короной.

Хмельницкий с товарищами завалили короля, канцлера, видных сенаторов и нобилей письмами и петициями, и в этой бумажной круговерти о смягчении «Ординации» сумели перетянуть на свою сторону даже нового польского комиссара над казаками Петра Комаровского. Владислав IV, номинальный верховный главнокомандующий Войска Запорожского под давлением магнатов, имевших украинские земли, ответил на петиции: «Казаки своими последними поступками заслужили, чтобы их совершенно уничтожить, но король, по своему благоволению, оставляет их существование. Но чтобы не возникли впредь своевольства и бунты, необходимо дать Войску Запорожскому еще более жестокие и устрашающие ограничения. Мы будем огнем и мечом укрощать своеволие хлопов, когда потребуется».

Королевские грозные слова не спешили превращаться в реальные карательные дела, потому что у казаков были свои союзники в сейме, сенате, правительстве, понимавшие, что запорожский разгром колоссально ослабит Речь Посполитую. Хмельницкого предупредили из Варшавы, чтобы его товарищи по оружию ни в коем случае не давали повода для своего окончательного уничтожения.

Спасению казачества помогла шляхетская алчность. Назначенная польская старшина быстро сообразила, как превратить Войско Запорожское в механизм по получению черных денег. Уродзонные полковники, есаулы, хорунжии записали в шеститысячный реестр только четыре тысячи настоящих казаков и, само собой, без долгих затей добавили в него две тысячи мертвых душ, успешно получая за них совершенно живое и совсем не малое жалованье. Дошло до того, что новая старшина стала задерживать денежное содержание всему реестровому войску, пуская его в банковский оборот за хорошие проценты.

За места в казацкой старшине в Варшаве началась упорная борьба, в которой король и правительство стали за большие деньги продавать должности в Войске Запорожском, и их вместо польских почти рыцарей-патриотов занимали никчемные, бездарные и беспринципные панята, позорящие Польскую Корону. Тем польским шляхтичам, которые возмущались недворянскими поступками собратьев по сословию, державные ворюги-нобили надменно угрожающе заявляли: – держитесь старых коронных обычаев – для вас будет лучше.

* * *

Поляновский мир скоротечной русско-польской войны 1632–1634 годов развязал руки Польской Короне, получившей навечно по договору Смоленск, Чернигов и Новгород – Северский с землями, за никчемный и даже тупому московскому боярству ненужный отказ Владислава IV от, само собой, не принадлежащих ему прав на царский трон.

Войска Речи Посполитой освободились от внешней войны, а значит, магнаты и нобили могли использовать их в войне внутренней. Вооруженные силы псевдо-республики были внушительны и состояли из профессиональных кварцяных полков, получавших жалованье из кварты, четвертой части доходов с королевских земель-доменов, и из надворных полков, содержавшихся магнатами Потоцким, Вишневецким, Корецким, Ландскоронским, Калиновским и многими другими королятами. В случае войны или внутренней угрозы сенат и король объявляли посполитое ружение, шляхетское ополчение, собиравшееся по всей стране из панов и их вооруженных слуг, всегда неохотно и под угрозой отбирания поместий-маентков.

После 1638 года постоянно усиливалось и нарастало шляхетное давление на казаков, которых просто хотели стереть, и на посполитых, окончательно закрепощенных. У них отбирали переселенческие льготы, безжалостно собирали старые и вводили новые налоги на все и вся. Только в утвержденные регламентом сейма подати на посполитых входили лановое, плата за пользование землей, несусветная панщина для всех членов селянских семей, сноповое, каждый четвертый сноп с урожая и больше, огромный налог на содержание жолнеров, покопытное с каждой скотины, рыбное, пташное и звериное, за право рыбной ловли и охоты, налоги на строительство и за пользование мельниц и пасек, за рубку леса и даже тростника по берегам рек и озер, за право проводить торги, рынки, базары и ярмарки, весовое за пользование весами, за строительство и пользование переправами и дорогами-шляхами, и еще море других постоянных и разовых налогов.

Шляхта, по своему вековому благородству, традиционно оставляла украинским, белорусским и польским хлопам ровно столько жизни, чтобы они не умерли с голоду, правда, от своей несусветной алчности, старательно нарушая и это, казалось бы незыблемо-очевидное правило. В каждом селе и местечке, само собой за народный счет, встала усиленная надворная команда, занимавшаяся сбором неподъемных налогов и обиранием посполитых. Сами уродзонные паны, за редкими исключениями, дорого и бесшабашно тупо гуляли и веселились круглосуточно по праву рождения, теряя остатки небогатого разума от разухабистой шляхетской вседозволенности и постоянно выдумывая, каким бы еще способом содрать шкуру с собственных крепостных. Думать и тем более работать за непрекращающейся гульней шляхтичам, которым давно уже были чужды декларируемые ими христианские заповеди, было лень или невмочь с постоянного похмелья, и паны начали передавать свои права на сбор налогов и управление землями и поместьями в аренду не самым лучшим выходцам из Польши и Литвы, без передыху сбегавшимся на запах не ими жаренного. Само собой, многие арендаторы от бесконечной жадности не удовлетворялись положенной им панской платой и самовольно увеличивали собираемые ими налоги, которые росли как снежный ком. Совсем упившееся шановное панство додумалось передать в аренду даже православные сельские и местечковые храмы вместе с правами на совершение церковных служб и таинств. Некоторые арендари, среди которых были и шинкари-евреи, стали брать три шкуры с посполитых за их крещение, брак и отпевание, а делать этого, безусловно, было нельзя.