Текст книги "Амазонка"

Автор книги: Максанс Фермин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Максанс Фермин
АМАЗОНКА

Посвящается моему отцу

Потому что искателям приключений

до сих пор не дает покоя далекая

Амазонка...

I
Нигде

Во-первых – музыка, рояль. Легкая, ритмичная, расцвеченная джазовыми аккордами музыка плывет вниз по течению Амазонки, ласкает своими арпеджио водную гладь, скользит от дерева к дереву, с листка на листок и медленно затихает на берегах. Во-вторых – необъятная и глубокая река, она катит свои кубометры воды, красной, будто поток лавы. Поток лавы, хлынувший прямо в чащу самого зеленого и высокоствольного в мире леса.

На реке – плот. Настолько неожиданный здесь, что сам собой притягивает взгляд, словно черная точка на белой стене. На плоту рояль. Белый.

Почему белый – этого мы объяснить не можем. По крайней мере, пока.

А за роялем, на крутящемся табурете, – музыкант.

Черный.

Черная кожа.

Черные волосы.

Черные глаза.

Остальное сияет ослепительной белизной, словно волшебством перенесенное сюда с картинки из каталога антикварной выставки.

Белая шляпа.

Белые зубы.

Белый смокинг.

Белые ботинки.

Единственное отступление от этого правила – сигара в зубах музыканта. Гаванская сигара, которую он не торопясь потягивает.

Он играет и курит одновременно. И кроме того, отстукивает каблуками по доскам плота ритм.

Настоящий джазовый музыкант, черт побери. Похоже, один из лучших на свете. Он достоин зваться Томас Фэтс Уоллер, Телониус Монк, Херби Хэнкок или Эррол Гарнер. Длинные хрупкие пальцы порхают по клавишам, словно черные бабочки. Он виртуоз: разноцветные мелодии смешиваются у него на клавиатуре, как на палитре художника. Когда такой пианист начинает играть, даже сама тишина, должно быть, прислушивается. А люди удивляются: неужели можно играть так замечательно, как человек за белым роялем?

Белый рояль. Такого белого цвета и в природе-то не бывает. Ни у инструментов, ни у человеческой кожи. И все же рояль был совершенно белым. Не цвета слоновой кости. Не алебастрового оттенка. Просто белым.

Необычный цвет для рояля такого размера и класса. Обычно подобные рояли – черные, черный цвет придает им величественность, благородство форм. А этот, именно из-за своей белизны, выглядел ирреальным, волшебным. Он казался таким чистым, нетронутым, совсем невесомым, что думалось, в нем заключен некий особый смысл.

Все это может, конечно, показаться необычным – в определенном смысле, дела и обстояли совершенно необычно. Откуда взялся рояль? Что делает этот музыкант на середине реки, где блеск солнечных лучей смешивается с испарениями чудовищных джунглей? Наконец, как его зовут?

А музыка! Искрометная танцевальная музыка – в диком амазонском лесу! Как если бы Луи Армстронг на своей трубе заиграл на Луне.

Белое – на черном. Джаз – среди тишины. Музыка – в пустоте.

Невообразимая красота.

Подходящее начало для нашей истории.

Эта музыка донеслась и до таверны Родригиша.

Собственно, это была не совсем таверна, просто нагромождение изъеденных сыростью и обожженных солнцем досок, которое чудом до сих пор не развалилось. Строение высилось на берегу Риу-Негру, как заштиленный корабль, который с досады или от усталости бросил тут якорь после долгих странствий по всем континентам и навсегда остался в этих местах – будто ждал так и не выпавшего на его долю кораблекрушения, соревнуясь тем временем с религиозными миссиями: в часы воскресной службы здесь собиралось не меньше безбожников, чем в церкви верующих.

В таверне было человек пятьдесят мужчин и три проститутки, одну из которых, очень красивую метиску, звали Жулия. Пятьдесят мужчин играли в карты, жевали табак и пили кашасу. Пятьдесят мужчин орали как ненормальные, глаза у них налились кровью, лица раскраснелись от спиртовых паров и сигарного дыма, и хмель постепенно наваливался на них с той силой, с которой они уже не могли совладать.

Таверна – единственное промежуточное звено между пугающим своим безлюдьем царством амазонских джунглей и сладким теплом латиноамериканского борделя; таверна никогда не пустовала, эта тихая гавань давала приют заблудившимся путешественникам и усталым золотоискателям. Над входом красовался огромный керосиновый фонарь, он был зажжен всегда и сиял, как маяк, привлекающий заблудшие души. Он был виден издалека и обозначал место, где заканчивалась преисподняя джунглей и начинался рай цивилизованной жизни.

Место, где никогда не бывало тихо.

И все же, когда льющаяся со стороны реки музыка просочилась в щели между трухлявыми досками и поплыла по таверне, все умолкли и прислушались.

Первой ее услышала Жулия. Красавица такая, что дух захватывало: босые ступни, – так легче танцевать, – точеные, как у газели, бедра, а ягодицы – пара крепеньких серебристых лун, как раз с две подставленные мужские ладони. Еще у нее была смуглая от солнца кожа, тонкая талия, высокая грудь, рот, будто прекрасный плод, и глаза абиссинской кошки. Метиска. Красавица. Она плясала и кружилась из одного конца таверны в другой, так что подол ее платья то и дело взлетал в воздух. Танцевала она прекрасно, немного вызывающе, что да, то да, но она была рождена для танца, и те, кто смотрел на нее, нисколько не возражали.

Вдруг она прислушалась. Снаружи донеслась музыка. Такая красивая, что Жулия застыла на месте посреди комнаты, словно обратилась в соляной столп.

В эту минуту полковник Родригиш поднял руку, и в таверне стало тихо.

– Слушайте! – сказал он.

Теперь прислушались все.

Сначала было слышно только какое-то журчание вдалеке, едва различимый перезвон. Потом постепенно звуки стали громче и заполнили зал.

– Да это колокольчик на посудине старика Симбриша, – сказал беззубый сборщик каучука.

После этого он осушил стакан, отер тыльной стороной ладони пот, выступивший у него на лбу, и вернулся к прерванной партии в карты. Партнер по игре разглядывал его с такой уничижительной улыбкой, какой был бы достоин самый последний идиот во всей Амазонии.

– Ничего подобного, Чику. Это просто обезьяны орут, вот что это такое.

Один золотоискатель, который надрался так, словно только что открыл самую большую золотоносную жилу в Южной Америке, крикнул:

– Да нет же, я вам говорю, это сирены на речке поют!

Никто так и не смог угадать природу странного звука, потому что, приходится признать, в этой деревушке, затерянной в самом густом на свете лесу, ни у одного человека не было музыкального слуха. Единственной мелодией, к которой здесь привыкли, было пение птиц на заре и вопли попугаев ара в вечерних сумерках.

Звук приближался. Он нарастал и крепнул, как растение, напоенное дождем. Некоторые узнали в растущем звуке музыку – нереальную и прекрасную. Это была музыка, какой никто и никогда не слышал на берегах Риу-Негру. Мелодия, источником которой наверняка был какой-то особенный инструмент – чтобы создать его, потребовалось немало знаний и опыт многих и многих лет, а может, и многих веков, ведь далеко не сразу удается добиться такого необычного, удивительного результата. Одним словом, это был инструмент, сделанный рукой мастера.

Сервеза облокотился одной рукой на свою стойку – в другой руке у него был стакан с пивом, – приоткрыл ярко-голубые глаза и объявил со своей обычной флегматичностью и добродушием:

– Я, конечно, не музыкант, но скажу вам: это играют на рояле.

Альберт Сервеза Амрайн – швейцарец, осевший в Амазонии благодаря совершенно необъяснимому и невероятному стечению обстоятельств. Чтобы не умереть со скуки, он исполнял обязанности бармена. Он единственный в деревне Эсмеральда умел варить пиво, а главное, владел искусством выпить больше десяти литров этого напитка и остаться на ногах – по этой причине он приобрел несокрушимый авторитет и безграничную власть над сборищем пьянчуг, обосновавшихся в таверне.

– Рояль у нас на реке? Да ты спятил! – прогремел Родригиш.

– Готов поклясться, полковник, так оно и есть.

Полковником Родригиша называли все, неважно, работал человек на него или нет: это была дань славному прошлому Родригиша, и, хотя его служба давно закончилась, правило следовало соблюдать, если только вы не хотели проявить неуважение к его персоне – за что можно было легко получить пулю между глаз и сгнить в каком-нибудь отдаленном уголке джунглей.

– Да откуда мог тут взяться этот чертов рояль, ну скажи, болван? Со дна реки, что ли?

Сервеза отпил немного из своего стакана, покачал головой и, не отрывая взгляда от прекрасных глаз Жулии, с улыбкой объявил:

– А может, это рыба-рояль.

Метиска прыснула. Но у Родригиша не было настроения шутить. Он закусил окурок сигариллы и, обращаясь ко всем присутствовавшим, язвительно выпалил:

– Если это рояль, я дам отрезать себе яйца!

Несколько голосов повторили за ним, словно эхо:

– Ну дает Сервеза! Рыба-рояль!

– Ага, еще скажите: раздвижной осьминог!

– А почему не шестиструнная рыба-меч? В таверне захихикали над швейцарцем.

Его тут все любили, но надо сказать, иногда от пьянства у него шарики заходили за ролики.

– Да точно, полковник, это рояль!

Музыка слышалась все более внятно.

– Вашим яйцам не повезло, полковник: кажется, на этот раз Сервеза прав. Идите посмотрите и ущипните меня, если я сплю.

Это сказал Жесус Диаш, ловец пираний. И если в чем-то на этом свете можно быть уверенным – так это в том, что Жесус Диаш не из тех, кто видит сны наяву.

– Что ты сказал? – спросил Родригиш, резко поворачиваясь к человеку, который нарушил спокойствие в Эсмеральде и теперь торчал в дверях, словно плесень, выросшая в напитанных влагой джунглях.

Жесус Диаш снял соломенную шляпу, улыбнулся всеми своими желтыми зубами и бросил, как будто ни к кому не обращаясь:

– Я сказал, что там на реке – рояль.

Вслед за Жесусом Диашем из таверны один за другим вышли Родригиш и его люди – странная процессия. Не в силах справиться с любопытством, они приблизились к реке и увидели странную картину: по воде медленно скользил плот, а на плоту – рояль, табурет и музыкант.

Река была красная, музыкант – черный, рояль – белый. Занятное зрелище, в самом деле. И еще тут и там несколько островков тени, будто специально, чтобы картина казалась еще нереальней, а все цвета на ней – еще ярче: пелена тумана поднималась над рекой, струйки пара выходили изо рта музыканта, водоворотики нот исторгались из белого рояля. И все вместе двигалось в ритме музыки, музыка скользила и струилась по джунглям, словно огромная змея в разноцветных созвучиях.

– Рояль в наших местах?

– Да еще белый?

– Может, мираж?

– Какой тут мираж!

– Да что ж это такое?

– Рояль, сам же видишь!

– Нет, я о музыке, которую играет этот парень. Что это?

– Никогда не слышал такой даже в лучших борделях Манауса!

– Вообще-то красиво!

– Прямо мурашки по коже.

– А мне хочется плакать.

– А играет-то как быстро, четыре руки у него, что ли?

– Думаешь, обычный человек может так играть?

– Даже не знаю.

– Вот и я тоже.

– Чертовщина какая-то, не иначе.

– Кто его знает. Здесь все может быть...

Но вскоре прозвучал голос рассудка:

– Слышал я одного пианиста в Белене, он тоже так играл. И могу поклясться, это был не призрак!

Все взгляды обратились на говорящего. Полковник – это сказал именно он – внешне сохранял полное безразличие к происходящему: он достал из кармана сигариллу, поднес ко рту, чиркнул спичкой о подметку, закурил. Потом, резко дунув на спичку, затушил ее, бросил на землю и, попыхивая, двинулся в сторону понтона. Мужчины без единого слова расступились и пропустили его. Полковник с грохотом прошагал по пристани, доски скрипели и гнулись под его тяжестью. Он дошел до конца понтона, где обычно было пришвартовано единственное в деревне суденышко, и осмотрел горизонт.

С берега спросили:

– Что будем делать? – Это был Жесус Диаш.

Полковник повернулся в его сторону и не допускающим возражений тоном ответил:

– Ничего. Пока ничего. Ждем, что будет дальше.

Плот медленно скользил по течению и скоро стал виден лучше. Пожалуй, это был даже не плот, а обломок палубы, оставшийся на плаву после кораблекрушения и влекомый волей реки и музыки.

– Ну так что же это, полковник, если не рояль? – спросил Сервеза.

Полковник проворчал с недовольной гримасой:

– Во-первых, это не обычный рояль. А во-вторых, и музыка-то...

– Что – музыка?

Родригиш вынул изо рта сигариллу, сплюнул в реку черноватого цвета слюну и отрезал:

– По мне, так это музыка для негров!

Полковнику Родригишу, хозяину единственной таверны в деревне Эсмеральда на Риу-Herpy, в четырехстах километрах к западу от Барселуса, была хорошо знакома только одна мелодия – стук кассы, который услаждал слух владельца таверны, в особенности субботними вечерами, когда сборщики каучука, получив свои денежки, спешили раскошелиться на пиво, ром или кашасу. Ящичек кассы открывался, слышалось громкое звяканье, потом резкий щелчок: ящик закрылся – эти звуки обладали для полковника неотразимым очарованием. Но чтобы здесь появился рояль...

И все-таки приходилось признать, что Сервеза и Жесус Диаш правы. Перед полковником в самом деле был плот, а на плоту чернокожий музыкант играл на рояле.

Родригиш снова сунул в рот сигариллу и проворчал:

– Откуда этот псих взялся?

Пятьдесят пар глаз смотрели на реку в недоумении. Пианист, которого занесло в один из самых отдаленных уголков Южной Америки, да еще на плоту, – это не из тех зрелищ, которые они привыкли видеть каждый день.

Внезапно стало тихо. Как только музыкант увидел такое количество зрителей – прямо-таки комитет по встрече важного гостя, хоть и довольно необычный, – он перестал играть. Встал с табурета и помахал им рукой. Никакой реакции. Ну и ладно. Музыкант взялся за длинную доску, служившую ему веслом, и направил плот к берегу.

Когда до пристани оставалось несколько метров, Жесус Диаш бросил ему канат для швартовки. Минуту спустя музыкант спрыгнул с плота на берег.

– Откуда этот псих взялся? – повторил Родригиш, сходя с понтона, чтобы обрести твердую почву под ногами.

Уперев руки в боки и выпятив живот, который помогал ему сохранять равновесие и не свалиться в реку, полковник смотрел на пришельца недобрым взглядом. Сервеза наклонился к нему и шепнул на ухо:

– Похоже, он сюда прямиком из Каракаса или Боготы.

Может, Сервеза и прав. Человек в белом смокинге не мог быть здешним. Он выглядел так, словно только что вышел с вечернего приема и не успел переодеться. Не успел даже оторваться от рояля или спокойно докурить сигару. В общем, он явился из того мира, к которому они уже много лет не имели отношения. Из мира, где люди еще владели искусством жить красиво, были чисто выбриты, ценили элегантность и утонченность.

Музыкант выглядел довольным, он улыбался и доверчиво пожимал всем руки. Он был высок, широк в плечах и хорош собой.

Оказавшись перед Родригишем, он приподнял шляпу и объявил с улыбкой почти такой же широкой, как клавиатура его рояля:

– Должен признаться, господа, я очень рад, что наконец добрался до своего пункта назначения.

Полковник Родригиш смерил музыканта ледяным взглядом. У этого типа был белоснежный костюм и подпиленные ногти, от него шел пьянящий аромат духов, вроде тех, которыми иногда пользуются женщины перед тем, как заняться любовью, и он не внушал полковнику никакого доверия.

– Ты откуда, чужак?

Музыкант тыльной стороной ладони отряхнул пыль со смокинга, затянулся сигарой – не резко, а довольно изящно, не скрывая удовольствия, – и ответил:

– Боюсь, если я вам скажу, вы не поверите.

Родригиш, которого это начинало забавлять, продолжил:

– А ты все-таки скажи.

Тип уверенным и ловким движением поднес сигару ко рту – она, как светлячок, вычертила золотистый узор на фоне зеленых джунглей – и с гордостью объявил:

– «Белен»!

Полковник побледнел. Это название вызывало у него крайне неприятные воспоминания, так что он нисколько не обрадовался нежданной встрече с человеком, который мог вновь вызвать призраки его прошлого.

– Хочешь сказать, что ты из Белена?

– Нет. С «Белена». С корабля.

Родригиш с облегчением выдохнул воздух, который задержал было в легких.

– Это тот, что ходит из Манауса в Сан-Карлус и обратно?

– Да, тот самый.

– И что такому типу, как ты, понадобилось на борту «Белена»?

Музыкант выпустил новое облачко дыма, на этот раз – прямо в лицо Родригишу, словно желая его разозлить. Хотя вряд ли он сделал это намеренно. Скорее, это было просто легкомыслие. Легкомыслие и беззаботность.

– Ничего. Просто я там был.

Полковник покосился на инструмент, который по-прежнему покачивался на плоту.

– Вместе с роялем?

Музыкант посмотрел на небо, задумался, потом его взгляд прояснился:

– Да. Рояль и есть весь мой багаж.

Такая беспечность и необычность поведения нового персонажа вызвали в толпе смех. Родригиш, немного раздраженный тем, как складывался разговор, продолжал расспросы:

– И что было дальше?

Все уставились на пришельца, не скрывая любопытства, но музыканта это, кажется, не слишком волновало, словно он не понимал, насколько всеобщее внимание сосредоточилось на его персоне, как он взбудоражил и заинтриговал этих людей, выбив их из колеи повседневной жизни.

– Корабль пошел ко дну на пути в Сан-Карлус.

По толпе пробежал шепот.

– Хочешь сказать, что корабль утонул? «Белен»?

– Ну да. Он самый.

– Вообще-то это большой корабль. Не какая-нибудь ореховая скорлупка, – заметил Жесус Диаш.

– Верно, – сказал Родригиш, – уже пятнадцать лет он ходит этим маршрутом, и никогда ничего серьезного с ним не случалось, ну может, одна-две поломки в сезон дождей, когда течение слишком сильное.

Музыкант смотрел на них печально и чуть свысока: понятно, они живут тут в глухих джунглях, среди обезьян, кабанов, змей и всяких хищников, уже долгие годы.

– Ну, проплавал ваш хваленый корабль пятнадцать лет, а теперь вот, извините, утонул. Как топор.

Легким движением указательного пальца он постучал по сигаре, стряхивая пепел на землю, словно поясняя свои слова.

– Вот так.

Образ оказался столь сильным, что у всех перехватило дыхание: каждый представил себя на тонущем корабле посредине бурной реки в безлунную ночь.

– И где это было? – спросил Родригиш.

– Перед Исаной. У самого Ваупеса. Впрочем, я не уверен. Может, и раньше. Я не слишком хорошо знаю эти места...

– Точно, – добавил Сервеза, – если ты не отсюда, то в этих притоках ввек не разберешься: словно какой-то тип справлял малую нужду, и всюду – один и тот же!

И бармен громко рассмеялся, но Родригиш, абсолютно невосприимчивый к юмору, кинул на него такой взгляд, что тот тут же замолчал.

– Как это могло случиться? – спросил полковник.

Музыкант промокнул лоб квадратным лоскутком серой фланели. Потом аккуратно сложил свой платок, убрал его в карман и только после этого соизволил ответить:

– Не могу вам сказать, как это случилось, потому что я лично ничего не видел. Абсолютно ничего.

Родригиш сделал удивленную мину.

– А почему ты ничего не видел? Ты ведь был там, на корабле...

Музыкант пропустил мимо ушей этот вопрос, бросил взгляд на таверну и окрестности, поморщился и спросил:

– А вообще-то что это за место?

– Эсмеральда.

Музыкант вздрогнул.

– Эсмеральда? Вы уверены?

– Конечно, – со смешком ответил Родригиш. – Я сам выбрал это название.

– Тогда не могли бы вы объяснить мне поточней, где мы находимся?

Родригиш уже пустился было в пространные и весьма расплывчатые объяснения, подкрепляя их размашистыми жестами, но музыкант достал из внутреннего кармана смокинга сложенный лист, развернул его и расправил на камне. Все склонились над ним с большим интересом и увидели на веленевой бумаге карту – сверху крупными латинскими буквами было написано название: AMAZONAS

Это была довольно точная топографическая карта северо-запада Амазонии – области, которая частично захватывала территории сразу трех государств: Бразилии, Колумбии и Венесуэлы, на карте была обозначена Риу-Негру и несколько ее притоков, от Барселуса до Сан-Карлуса-ди-Риу-Негру. С юга эту область ограничивала река Солимоэнс, с севера – Серра-Курупира. На берегах изображенных на карте рек были обозначены три города: Тапурукуара, Исана и Сан-Фелипе, но там не было и следа деревни с названием Эсмеральда.

С неподдельным любопытством все по очереди рассматривали карту.

– Так где мы находимся?

Все уставились друг на друга, не в силах дать хоть сколько-нибудь внятный ответ на этот вопрос.

Только полковник нисколько не растерялся при виде карты, вызвавшей всеобщую зависть, и ответил с деланным простодушием:

– Не могу сказать тебе точно, потому что ни на одной карте деревня не значится, ведь правительство не принимало никаких официальных постановлений на наш счет. А приблизительно Эсмеральда находится вот тут.

Он указал пальцем место на нечеткой линии Риу-Негру, где река, обрамленная множеством извилистых, словно змеи, притоков и излучин, пробежав самый густой в мире лес с севера на юг, вдруг круто заворачивала к востоку.

– Гора у тебя за спиной – это Серра-Курикуриари. Вот и все, что я могу сказать. В остальном же Эсмеральды не существует.

– Так я и думал, – сказал музыкант, складывая карту и убирая ее в карман. – Выходит, закончился первый этап моего путешествия.

– Что это значит? – спросил полковник.

Долгая пауза. Потом музыкант улыбнулся – к его улыбке примешались грусть, ирония и разочарование.

– Это значит, что я прибыл в никуда.

Три года он этого ждал.

Три года его во сне и наяву преследовала мысль о путешествии, начало которого – нигде, на границе, за которой его ждут случай, печали, удача, дальняя дорога, безумие и сон.

Путешествие должно состоять из семи этапов.

И вот только что завершен первый из них.

Музыкант надолго замолчал, оглядывая окружающее «нигде» и его неопрятных, отталкивающих обитателей, и тут заметил за плечом у полковника миловидное личико Жулии.

Она участливо посмотрела на музыканта и спросила:

– А как утонул «Белен»?

– Вы правда хотите это знать?

– Да.

Обменявшись с ней улыбками, он почувствовал, что его сердце забилось сильней и продолжил свой рассказ:

– Ночью вода в Риу-Негру черная и в ней ничего невозможно разглядеть. К тому же прямо перед крушением на корабле погас свет.

– Расскажи тогда, что ты слышал, – настаивал Родригиш.

Музыкант прочистил горло и продолжал:

– Я спустился в трюм из-за рояля. Хотел посмотреть, каково ему там одному, по-прежнему ли он хорошо звучит. Я подумал, что от сырости он мог немного расстроиться. Снял чехол, которым он был закрыт, погладил дерево, поднял крышку и заиграл. Он по-прежнему звучал хорошо. Просто чудо, какой у него звук – бархатистый, нигде на свете не найдешь ничего подобного...

– Так, и что же было дальше? – нетерпеливо спросил полковник, которого нисколько не занимали эстетические соображения.

– Потом был кошмарный грохот и сильный удар, корабль качнулся справа налево и начал крениться. Я понял, что происходит что-то страшное. Он понесся по реке с сумасшедшей скоростью, как будто попал на пороги и потерял управление. В этот момент погас свет и люди закричали. Наконец корабль налетел на камни и сломался пополам, как соломинка. Я понял, что мне конец, и стал играть, и играл без остановки. И мне повезло, словно музыка послужила мне талисманом. Рояль не утонул. Он поплыл дальше среди всей этой кучи досок, и, пока вокруг всё и вся шло ко дну, мой счастливый плот скользил себе под музыку по течению Риу-Негру.

Он несколько секунд смотрел в ошеломленные лица слушателей и, понимая, что пора сообщить им о размерах катастрофы, закончил свой рассказ так:

– Все пассажиры погибли. Думаю, я один остался в живых.

Повисло долгое тягостное молчание. Все переваривали услышанное. В конце концов тишину нарушил голос полковника:

– Само собой, ведь в этих местах на Риу-Негру полно пираний.

Тут же несколько голосов подхватили:

– А еще там кайманы!

– И анаконды!

– И электрические угри, которые лошадь убивают в два счета!

– И еще рыбы-ножи!

– Да уж, не самое подходящее место, чтобы принимать ванну, – заключил Сервеза, который знал, что говорит: сам он мылся не чаще раза в месяц.

Все покивали головами в знак согласия. Кораблекрушение ночью на Риу-Негру означало верную гибель.

Родригиш перекрестился, прикрыл глаза и сделал горестное лицо, какое он обычно делал в детстве, когда нужно было исповедоваться в своих грехах.

– Упокой Господи их души.

Все повторили за ним, прикрыли веки, опустили головы, на лицах внезапно обозначилась боль, которую, казалось, они носили в себе много лет. Некоторые даже пролили слезу и всхлипнули от горя. Потом, видимо решив, что комедию пора кончать, полковник открыл глаза и сказал с нажимом, глядя на музыканта в упор:

– Но все это не объясняет, как тебе удалось выбраться оттуда живым!

Вообще говоря, Родригиш был прав. В рассказ о таком чудесном спасении было трудно сразу поверить. Тем не менее этот парень действительно приплыл по реке.

На плоту.

Играя на рояле.

Значит, он и правда откуда-то явился. Даже если еще не доказано, что он действительно плыл на корабле и корабль этот был именно «Белен».

– Я вам уже сказал. Я жив и уцелел в кораблекрушении только благодаря музыке.

Как раз в этот момент с дерева на другом берегу реки пронзительно заорал попугай, прервав тревожное молчание джунглей.

Полковник, которого не слишком убедило объяснение, озадаченно молчал. Он опустился на мешок кофе, лежавший на берегу, потянул к себе гроздь зеленых бананов – в то утро их доставили на небольшом судне, и Жесус Диаш еще не успел перетаскать все на склад, – полковник оторвал банан, очистил его, как это сделала бы голодная обезьяна, и стал жадно заглатывать. Эту операцию он повторил дважды, потом, утолив наконец голод, с важным видом изрек:

– Все это мне представляется не слишком ясным.

Натолкнувшись на недоверие собеседников, музыкант попытался рассказать о крушении поподробнее. При этом он держался все так же естественно, словно не было ровным счетом ничего особенного в том, что человек в белом смокинге приплыл на плоту в крохотный поселок на северо-западе Амазонии, играя на рояле.

– Все очень просто. Когда корабль стал тонуть, я играл. Это был джаз. А когда я играю, у меня есть два железных правила, которые я всегда соблюдаю неукоснительно. Первое: я никогда не останавливаюсь, пока не дойду до конца. Второе: я не обращаю внимания на то, что происходит вокруг. Вот потому я и не заметил, как корабль утонул.

Слушатели все еще сомневались, не понимая, стоит ли ему верить.

– Как ты мог играть в темноте? – спросил полковник, который твердо решил выяснить, в чем тут подвох. Но он недооценил пианиста.

– Мне и не нужен свет. Я всегда играю с закрытыми глазами.

Он зажмурился, вытянул руки перед собой, и его пальцы заплясали, выводя мелодию на воображаемой клавиатуре. Если немного сосредоточиться, можно было даже расслышать, какие клавиши он нажимал.

– Хорошо, пусть ты не видел, но разве ты не почувствовал, что корабль тонет?

– Я ничего не заметил.

Полковник схватил четвертый банан, начал его чистить, но тут ему, видимо, стало неловко, и он положил банан на мешок с кофе. Музыкант продолжал:

– Когда я кончил играть, я открыл глаза и увидел, что остался один. Не было больше ни корабля, ни пассажиров, ни единого луча света. Только река и тишина. И я – на плоту, затерянном где-то на Риу-Негру. Мир вокруг меня рухнул, а я ничего не видел. Когда понял, что произошло, делать что-нибудь было уже бесполезно. Абсолютно бесполезно. И я стал играть дальше и играл, пока не приплыл сюда. Вот и все, что я могу вам рассказать о гибели «Белена».

За рассказом пианиста последовало долгое молчание. Никто не осмеливался сказать ни слова. Не было больше ни музыки, ни шума – вообще ничего, кроме замершего в нерешительности мира. Музыкант стоял лицом к лицу с толпой примолкших слушателей, которые пытались осмыслить все это: загадочное появление плота, рояля и пианиста, гибель «Белена», изысканное сочетание белого смокинга с черной кожей, аромат карибской сигары, перламутровые солнечные блики на клавишах из слоновой кости, вид реки, красной, словно поток лавы, которая извергла пришельца из таких далей, что и нельзя точно сказать откуда, – а последним штрихом ко всей сумме впечатлений, которая разбудила и взбудоражила чувства этих людей, притупившиеся от многолетнего одиночества, последним штрихом стал джаз.

– Вам повезло, вам просто ужасно повезло.

Музыкант обернулся на женский голос, звучавший так приятно и нежно. Это сказала Жулия. Он улыбнулся ей печально и ласково. Она улыбнулась в ответ.

– По-моему, даже слишком повезло, – отчеканил Родригиш и, резко встав, ткнул пальцем в сторону пианиста. – Это совершенно неправдоподобно.

Лицо пианиста помрачнело. Кажется, его задело, что его могут обвинить во лжи.

– Могу поклясться, что весь мой рассказ – чистая правда.

– Может, и так. Но для уверенности нам не хватает свидетеля.

– Вы же сами видите, полковник, что он приплыл один!

Полковник бросил недобрый взгляд на Сервезу, который по непонятным причинам пытался защищать этого типа, и добавил:

– Кстати, как тебя зовут?

Музыкант повернулся кругом, медленно подошел к роялю и показал пальцем надпись над клавиатурой.

– Тут написано. То, что черными буквами.

Родригиш нагнулся, но его ослепили солнечные блики, и не было никаких сил разобрать восемь букв, пляшущих у него перед глазами.

– Слишком мелко, ничего не вижу. Сервеза, что там написано, а?

Бармен покорно подошел и наклонился к инструменту.

– Но это же рояль так называется. Тебя что, зовут так же?

– Да. Мы с этим роялем – одно целое.

Родригиш начал терять терпение:

– Ну, так как тебя зовут?

Черный музыкант, одетый в белое, обернулся к полковнику, взглянул на него по-ангельски кротко и, перекатывая между пальцами сигару, с крайней любезностью ответил:

– Меня зовут Стейнвей. Амазон Стейнвей.