Текст книги "Давай сыграем в любовь"
Автор книги: Макс Каменски
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Шаг за грань
Рев мотора, запах выхлопов и что-то яростно тяжелое из динамиков моего авто. Я давлю на газ и запрещаю себе думать о тормозе. Двигатель уже даже не орет – он вопит, стрелка спидометра трепещит от ужаса… Я несусь сквозь ночь навстречу неизвестности, наперекор судьбе, логике, разуму… Только вперед!
Кажется, это было утро…
Или все-таки вечер?
Пожар окрасившегося кровью неба прожигал занавески сквозь объемное окно спальни. Из приоткрытой форточки доносились звуки города, суетливые, напряженные…
Я курил, сидя на кровати, и отстраненно наблюдал, как перед моим лицом бегут струйки дыма. Такие быстрые, такие…
Она зашевелилась на кровати. Во всяком случае, послышался шорох пастельного белья. А затем тепло окутало мою голую спину, нежные руки коснулись моего живота, правое ухо слегка поцеловали напряженные губы… Она что-то сказала, затем еще…
Голос был таким родным, таким… по-настоящему…
Выехав на встречную, я даже не подумал изменить траекторию, когда в глаза ударил свет движущейся на меня машины. Вроде бы ошалевший водитель отчаянно заморгал фарами, не помню… Но я лишь еще сильнее вжал педаль в пол. Теперь уже не было смысла, только пустота ждала меня, бесконечная и бессмысленная.
Иду к тебе таким, какой есть. Открыто, без страха.
Я слышал ее слова, но совершенно не понимал их. Бессвязный набор звуков, невнятный смысл, бесконечно далекий от… сердца.
Ее руки опустились ниже моего пояса. Я тут же перехватил их, сжал. Больно.
Потушив сигарету и резко поднявшись, подошел к окну.
Смотрел сквозь занавеску. Может долго, а может всего пару секунд.
Затем быстро оделся, подошел к двери спальни, остановился. Замер, опустив голову. Было невыносимо трудно сделать следующий шаг…
Была ли она в этот момент в комнате? Не знаю, я не смотрел в ее строну. Не слышал, не чувствовал.
Я ушел, плотно закрыв дверь.
На дворе стояла темная ночь.
Свет, тень, полутень
По телу шла легкая судорога, но не причиняющая боль, а доставляющая удовольствие сродни ощущению, когда окунаешься под горячие струи воды, которые чуть горячее, чем тем те, что с легкостью выдержишь…
Он был так близко, что не чувствовать его сводящий с ума аромат было невозможно, не чувствовать тепло его тела, так манящего к прикосновению.
В голове звучит один и тот же вопрос: что я тогда чувствовала, да и были ли чувства вообще… Определенно, было чувство тревоги, может, потому что он не дал к себе прикоснуться, может, потому что оно всегда во мне возникает… Как-то изнутри, близкое к первобытному страху, после которого возникает желание убежать. Так я всегда и делала: не боялась посмотреть в его голубые, переполненные трогательными, нежными чувствами глаза, сказать самые равнодушные, задевающие пренебрежением слова и уйти.
Я, конечно, нарисую его на очередном холсте, сделаю персонажем еще одного портрета или карикатуры, но не дам проникнуть в самые сокровенные мысли, не дам приблизиться так, чтобы невозможно было забыть, когда одна мысль о мужчине сводит с ума, и, закрыв глаза, уже нет желания их открывать, так как память снова и снова воспроизводит его руки, случайно брошенный взгляд, растрепанные после сна волосы, венку столько сильно выделяющуюся на его виске, губы.
И обязательно на портрете он будет курить. Сколько раз, не отводя глаз я наблюдала, как он это делает, наполняя глаза томным выражением и выпуская огромные клубы дыма. Может, из-за того, что у него было много вредных привычек, мне всегда казалось, что между нами пропасть лет, которую я однако с легкостью преодолевала очередной задевающей и ранящей его фразой, после которой он выглядел, как ужаленный ребенок…Он был столь обычный. Он был столь важный. И в тот день, когда я ушла, он, конечно же, курил.
Дыхание ночи
Соленый привкус на губах… Боли нет, только немного холодно…
Теплые капельки крови медленно стекают с моих пальцев и падают в мутную воду, распадаясь на бурые обрывки и сливаясь с ничто…
Где-то рядом (или мне так просто кажется?) витает аромат любимых духов.
Да, я помню их… Сколько времени назад? День, месяц, вечность?
В ту обычную ночь, среди тесных коридоров, полных пьяного веселья, я почувствовал ее запах… Уловил, выделил, прочувствовал… Смаковал! Словно терпкое послевкусие дорогого вина.
Я помню ее глаза, прямо сейчас вижу волосы, блестящие в свете цветомузыки… Наслаждаюсь грацией движений, чарами игривых взглядов.
Помнит ли она, как я робко предложил познакомиться, как нервничал? Боги, мой лоб блестел от испарины!
Почему все так ярко, почему так полно? Так вкусно?
А когда я впервые коснулся ее… Руки почти онемели от волнения, я…
Налетевший порыв ветра заставил меня поежиться. Неожиданно засаднило плечо, вся грудь.
– С вами все в порядке? – раздался голос над ухом.
Я обернулся – никого. Лишь ночь – моя собеседница.
Но я точно не ослышался.
Мурашки побежали по телу. Сколько я просидел на этой проклятой набережной? Почему нет полиции? Где медики? Разбитая машина, кровь…
Куда я так спешил? От кого я пытался убежать?
А может нет? Я наоборот торопился повидаться с кем-то… Точно! Хотя нет, не помню…
Где-то в дали раздался вой. Протяжный, тоскливый и… бесконечно злой.
И ночью столь тихо…
Взорвались звезды!
Лишь тьма освещает мой путь.
В тот день все было как обычно.
Нет. С ней никогда не было все одинаково. Скорее пространство и время шли своим чередом, но мы с ней… пребывали в состоянии перманентного пожара: иногда затухали на миг, на секунду! А затем снова вспыхивали подобно факелам и горели ярче любого маяка даже на самых дальних закромах Бездны!
И тогда неожиданно смолк телевизор, перестало играть радио… Интернет взбрыкнул и остановился. Кажется, даже звуки на улице стали звучать чуть более… приглушенно…
Передавали экстренное сообщение. Признаться, я почти не слышал слов диктора. По первым двум репликам все было и так понятно…
Я смотрел на нее, внимательно изучая движения мускулов не ее лице, следил за дыханием, глазами…
Она лишь облизнула пухлые губы, мельком посмотрела на меня, резко встала и направилась на кухню.
"Я принесу сока", – безмятежно бросила она через плечо.
В тот день объявили, что к Земле движется неопознанный объект, и по истечении месяца он столкнется с землей. И это были не шутки!
Наступал час Армагеддона…
Я принесу сока.
Я почувствовал, что кто-то подул мне в лицо. Открыл глаза: на меня смотрели звезды. В воздухе пахло бензином и жженой резиной. Как я остался жив? Черт его знает…
Сделав невероятные усилия, я поднялся, огляделся по сторонам.
В дали, у тусклого фонаря стояла тень. Она едва подрагивала, словно ежесекундно теряя связь с нашим миром.
Человек? Инопланетянин? Демон?
Ноги сами понесли меня прочь.
Мне стало так страшно, что ужас сковал разум.
Я бежал, наращивая темп. Задыхался. Плакал от боли в ранах… Убегал, подгоняемый чьим-то тяжелым дыханием в спину…
И я не остановился, пока ночь не поглотила меня, а сознание не потухло от чудовищной вспышки в груди!
Балет: моменты, взгляды
Все происходящее между нами двумя всегда напоминало череду одноактных балетов, столь разных, что в каждом из них чувствовалась самостоятельная жизненная история. Уж не знаю, почему, но им был глубоко излюблен акт первый: речь, конечно, идет о знакомстве. Даже, окажись он сейчас рядом вот такой, каким он всегда был со мной, то он бы обязательно вспомнил день нашего знакомства. Я никогда не любила этот момент нашей истории, несмотря на всю его ключевую роль. Я не любила его настолько, что по телу начинала бежать легкая дрожь раздражения каждый раз, как в воздухе начинала витать эта тема…В голове сразу начинали рождаться отдельные обрывки…
Я выбежала на улицу, задыхаясь от отчаяния, разъедающего грудь. Чувство, будто ты на сцене, а вокруг люди, которые категорически не понимают, что ты хочешь изобразить, показать, осмыслить. Мое столь отчаянное положение ухудшалось тем, что на улицу я выбежала босиком, уж и не помню, в какой момент сняла их, бросила, в кого, да и зачем…
Конечно, он курил. Невозмутимо, просто излишне спокойно. Потом помню снег, его бесконечно голубой взгляд, к которому хочется возвращаться снова и снова. Только его теплый указательный палец, прикоснувшийся к моим губам, только его низкий голос, внушающий нежное спокойствие: «Теперь как раньше уже не будет»…И лишь вскользь пролетающая мысль… туфли…
Я же часто вспоминала не события, а его взгляды. Их можно было разделить на стройно выстроенные категории, причем некоторыми из них весьма легко было манипулировать. Сейчас я уже и не знаю, то ли он, правда, бесконечно поддавался на все мои хитрости, то ли настолько меня чувствовал, что делал соответствующий вид, чтобы дать мне желаемое.
Помню как-то он встречал меня после моего очередного порыва в студии, когда эмоции хлещут навзрыд, а холсты обретают лица, характеры, краски. Я вышла небрежно шаркающей походкой, которую он не выносил, так как больше всего ценил во мне женственность. Оставшиеся клочки краски покрывали мое лицо, руки, юбку, слегка приоткрывавшую коленки, которыми он так часто любил играть, зажимая их между указательным и среднем пальцем правой руки, ведь сидеть он любил всегда справа от меня, в то время, как мне всегда хотелось разнообразия.
Выйдя на улицу, я натолкнулась на человека, который как многие другие сыграл в ней важную, хоть и второстепенную роль. По большому счету он претендовал на роль Пигмалиона, когда-то обучая меня живописи, он пытался привить мне определенные вкусы, увлечения. Когда людей связывает многое, случайная встреча на улице – миг, крошечный, еле ощутимый, в который перед глазами пролетает столь многое. Конечно, он тут же меня обнял, поцеловал в макушку, бросил несколько взглядов и исчез, как и не было.
Остался только другой, ожидающий меня взгляд полный ревности, злобы, обиды. Перед тем как всему должен был настать неизбежный конец, этот взгляд столь часто мелькал на его лице, что иные выражения казались мне уже просто не характерными. В тот же раз мне хватило лишь сложить губы трубочкой, нежно дотронуться до его подбородка, демонстративно поправить челку, громко вздохнуть, сделав растерянный и непонимающий ничего вид.. Ну, и, конечно, кульминацией всего был поцелуй в губы, крайне робкий, длящийся несколько секунд. И взгляд этого мужчины, в котором в тот момент была и моя жизнь, вновь был только мой, только нежный, только бесконечный.
Видения
Вроде бы сон. Или явь?
Я лежу на кровати, мокрое одеяло в стороне… Глаза плотно зажмурены, холодный пот течет по груди.
Мне больно.
Но я бездействую: просто лежу, раскинув руки. И чувствую дыхание, прерывистое, возбужденное. Совсем рядом – над моим лицом. Кажется, оно постепенно становиться ближе.
Вот что-то коснулось моих губ, едва ощутимо, но… так нежно. Затем щеки, шеи, уха…
«Проснись!»
Я резко открыл глаза и приподнялся. В комнате царил полумрак: лучи утреннего солнца рассеяно пробирались сквозь прорези жалюзи. В воздухе пахло мной. И духами. Теми самыми. Откуда они здесь?
Стоило мне резко двинуться, как тело охватила боль. Я застонал: в сознание тут же ворвались воспоминания прошедшей ночи. Авария, машина в хлам, кровь из носа.
Кажется, я сильно напортачил.
Да и к черту!
Прихрамывая, я медленно добрел до ванны, привычным движением дернул ручку крана, столько же буднично взял щетку, пасту, принялся чистить зубы.
Вроде, все так, как должно быть.
Но в зеркале я вижу совсем не то лицо. Эти глаза… Кажется, они стали серыми.
Из спальни донесся смех. Звонкий. Игривый. Дерзкий.
Опустив щетку, я недоуменно вышел из ванны. Капли зубной пасты падали на мою голую грудь, стекали вниз к животу. На мне ничего не было.
На кровати лежали она и он. Прильнув друг к другу, они вытянули руки к потолку и играли пальцами. Кажется, они что-то рисовали в воздухе.
-… И вот в этой далекой стране будешь жить ты, – говорила она. – У тебя будет замок, владения, преданные слуги и… принцесса, столь прекрасная, что любой завидевший ее лик будет падать ниц, не в силах выдержать силу дарованной ей красоты…
– Но ведь красота не единственно важное, – возразил он. – А как же душа?
Она на некоторое время замолчала.
– Я не могу нарисовать душу, – последовал ответ несколько мгновений спустя. – Могу нарисовать только красоту.
– Вот поэтому мне не нужна картинка, – усмехнулся он. – И я уже нашел свою принцессу, столь прекрасную, что…
Она резко поднялась, провела рукой по своим шикарным черным как смоль волосам.
– Со мной у тебя не будет сказки. Не будет ничего.
Видение исчезло. Я снова стоял перед зеркалом в ванной и бесцельно смотрел в…
Мои глаза – по-прежнему голубые.
Закончив умываться и накинув на себя потертую временем клетчатую рубашку, прошел в кухню, щелкнул кнопкой включателя электрического чайника… Замер на несколько секунд. Что-то я забыл… Точно!
Свежая пачка сигарет лежала на подоконнике, крепко сбитая, полная.
Первая сигарета за день пошла также чудесно как обычно. Радостно, что хоть что-то остается неизменно прекрасным.
Я закрыл глаза от удовольствия, вдыхая ароматы своего привычного утра.
Зазвонил телефон. Я даже поморщился, столь откровенно громко и навязчиво голосил проклятый кусок пластика. В этот момент я понял, как же пронзительно тихо в моей квартире…
Как в ней пусто.
Снимать я не стал, даже не стал смотреть кто. В мире происходит множество случайных событий, иногда люди говорят и делают то, что совсем не хотели. Так уж вышло. Но сейчас я курил свою первую, чертову первую сигарету за день, и я ни в коей мере не желал, чтобы меня прерывали…
Я поднял лишь на третий звонок.
– Макс? – раздался возбужденный голос в трубке.
– Нет, – безразлично ответил я.
– А можно тогда… Проклятье! Макс! Это ты! Шуточки, черт бы их побрал. Ты где? Мне ребята из транспортной доложили, что ты попал в аварию! Это правда?
– У меня была трудная ночь, – мой голос скрипел словно несмазанные дверные петли.
– Понятно. Ты в своем репертуаре. Короче, нам нужна твоя помощь. Тут дело такое… Труп короче. Выезжай по адресу…
– Зачем? Скоро все здесь взорвется. Сходи лучше выпей пива, шлюху найди какую-нибудь, – наверное, это не совсем то, о чем я думал. Но другого сказать не мог.
– Проклятье, Макс! Давай только ты не поддавайся панике! Уж ты то – образец рассудительности…
О да, как же много ты не знаешь обо мне, дружище!
– Короче, это на пересечении Римского Корсакова и Английского проспекта, дом N.
– И чего там такого особенного? – наливая кофе, спросил я.
Вообще, к правоохранительным органам я имел очень посредственное отношение, можно даже сказать, никакого – адвокатов как-то в нашей стране пытались именовать правозаступниками, но суровая реальность распорядилась иначе. Однако так вышло, что пара весьма неординарных дел дали мне опыт, которого не хватало некоторым служителям закона. А поскольку один из них был моим лучшим другом, то порой приходилось применять полученные знания в самым благородных целях – помогать следствию.
– Слушай… Я еще не знаю, но похоже на сектантство… Короче, ты уже сталкивался с этим.
Я посмотрел на календарь. Сегодня вроде бы 27 апреля?
– То есть ты хочешь сказать, – я говорил нарочно медленно, растягивая слова, – что где-то за три недели до конца света, в субботу, я должен поднять свой зад и тащить его в место, где лежит и воняет чья-то протухшая плоть?
– Я хочу сказать, что ты мне нужен, – последовал краткий и четкий ответ.
Мое молчание продлилось пару секунд.
– Заезжай за мной, у меня машина черт знает где, – сдался я.
– На стоянке у транспортного если что. Заеду минут через тридцать.
– Хорошо, перезвоню часа через два, – я отключился.
Присев у подоконника, я принялся пить кофе короткими глотками. Казалось, с каждым таким возвращалась часть меня. Только какая часть?
Немного повернувшись, я включил приемник. Старый, но с хорошими динамиками.
Пустоту наполнили звуки, затем слова. Буквально первая фраза заставила меня вздрогнуть:
Где бы ни был ты,
Жду тебя я на побережье
У моей мечты -
Любить сильнее, чем прежде.
Счастье там, где ты
В каждом сне к тебя улетаю
Свет из темноты
Будем вместе я знаю1
Порой мир кажется понятным, определенным. Факты, события, лица представляются заранее данными, с четким алгоритмом действий. Возможность и необходимость сливаются воедино, словно иначе быть не может. Только такой наряд у происходящей реальности, именно в тех красках и тонах, которые видят глаза, воспринимает разум. Но круговерть происходящего иногда заставлять встряхнуться. Словно все это время ты видел сон, в котором наблюдал со стороны за собой лежащим в кровати: вокруг привычные вещи, обстановка, ожидания и предсказуемость происходящего… Но вдруг резкий хлопок, и ты очнулся: статичная картинка ожила, наполняясь чем-то… иным.
Я часто встречал ее после занятий живописью. Стоял у входа, неподалеку от машины. Курил, изредка посматривая на часы. Ждал.
И вот, немного уставшая и довольная, без особого макияжа или вычурных платьев, она выходила из невзрачного дома, оглядывалась по сторонам. Кажется, она искала меня… Или мне так хотелось думать?
Затягиваясь очередной сигаретой, я ждал, не думая даже двигаться в ее сторону. Она ведь знает, что я тут. Скорее всего, видит, но отчего-то медлит, немного нервно поправляет волосы.
А затем выходит он – на ее лице совсем другое выражение. На нем появляются эмоции.
И вот, уже совсем другой вкус, запах, цвет.
Многое, что раньше не замечал или не хотел замечать, теперь настойчиво стучится в дверь. Вроде бы ты пытаешься сопротивляться этим мыслям, начинаешь строить объяснения, подгонять факты под уже выстроенную в голове картинку – собранную воедино реальность твоего эго…
Но вот пошла первая трещина. Ты схватился за скотч, стараясь сохранять спокойствие. Появилась другая – начинаешь взволнованно выдавливать клей из тюбика. Затем еще одна, и еще – бросаешься от одной язвы к другой, теряешь контроль, суетишься. Все новыми и новыми материалами пытаешься заделать бреши и разломы. Но все тщетно…
Хруст, треск! И казавшаяся незыблемой сущность распадается на осколки, словно только что разбитое зеркало в ванной – звон стекла, кровь из порезов, боль…
Этого человека я запомнил очень хорошо. Но описывать его черты мне… не хотелось. Они раздражали меня только одним фактом своего существования.
Что я должен был сделать в такие моменты? Броситься к ней и ему, ударить проклятого хмыря, устроить скандал?
И что? Я сыграл бы ту самую роль, которую она заготовила для меня? Разве это… было бы откровением? Стало бы истиной?
Нет.
Я продолжал стоять и смотреть со стороны, медленно затягиваясь очередной сигаретой. Наблюдать и ждать. Ведь… если хочет, то подойдет, вернется…
Если нет, то… чувства не удержишь руками, не затопчешь ногами, не заговоришь на нужный тебе лад.
Предательство рождается в сердце.
Вопрос в том, сколько можно прощать, объясняя самому себе, что…
И вот проходит время, ты постепенно собираешь расколотые кусочки, получаешь новые раны от острых углов, но продолжаешь склеивать свою реальность заново. Пускай теперь уже не ту, что была, но все равно новую картинку.
И отчего-то не хочешь снова замечать важное, закрываешь глаза, затыкаешь уши, говоришь… совсем не то, что хотел бы сказать.
Молчишь… когда надо кричать.
Когда я сделал последний глоток кофе, в дверь позвонили. Мне нужно минут пять, чтобы одеться. Затем....
Спустя двадцать минут мы уже ехали в машине Лехи. Играло радио, но я старался не прислушиваться – отчего-то слова этих песен заставляли меня морщиться.
Болела грудь.
Вокруг нас проносились картины города: автомобили, дома, люди. Вроде бы все как обычно. Но… я вполне конкретно чувствовал – среди этих солнечных улиц затаилась опасность. Словно…
Окружающие тоже чувствовали это: лишний раз оборачивались, внимательно следили друг за другом, осторожно заглядывали в темные подъезды перед тем как войти, несколько раз думали прежде чем зайти под арку дома…
И что же пугало их? Только ли некий подсознательный страх или…
Чем ближе нечто двигалось к Земле, тем больше ослабевали оковы морали и законов. Все меньше люди видели смысла делать то, что от них требуют. Все чаще нечто внутри твердило: "попробуй".
И работы у Лехи прибавилось, особенно если учитывать повальное увольнение стражей порядка. Очень немногие остались верны присяге, были готовы делать свое дело до конца.
А ведь он был так близко…
Хотя дорога показалась мне вечностью, реально ехали мы недолго. Совсем.
Справа по ходу движения машины стояли ограждения набережной, напротив них – хмурый запыленный дом неопределенного цвета. На улицу с его фасада смотрели тусклые провалы окон. Почему-то мне подумалось, что кто-то смотрит на меня из глубины…
У входа в подъезд стояла машина полиции, рядом с ней, озираясь по сторонам, курили двое полицейских из сопровождения. Оба в бронежилетах, шлемах и с автоматами. Сейчас вышел строгий приказ об усилении всех подразделений. Нападения на полицейские патрули случались и днем, и ночью. Как раз неподалеку, буквально у ближайшего дома по Римского Корсакова толклась группа подозрительной молодежи. Леха еще на подъезде к адресу кивнул в их сторону.
Мы быстро поднялись на третий этаж. Обычный помойный подъезд медленно разваливающегося дома.
Дверь в квартиру охранял третий страж порядка. При виде нас он лишь коротко кивнул и поправил ремень автомата на плече.
На входе в квартиру нас встретила вонь. Думаю, если бы я не курил в тот момент, у меня бы закружилась голова.
Коридор при входе имел зеркало. Большое такое – в нем сразу отразилась моя небритая рожа. Хреновое зрелище.
Дальше был проход в небольшую кухню, а затем спальню. Я даже отсюда видел окровавленное тело на белых простынях.
Над трупом вертелись эксперты. Один брал какие-то пробы с бурых от крови простыней и одеяла, другой фотографировал что-то в углу, рядом с тумбой. На все это взирало большое окно с оборванными занавесками: на стеклах помадой были написано – Прости.
Сама усопшая была раздета донага, руки и ноги раскинуты в сторону. Вся кожа убитой была исполосована, причем если приглядеться, можно было увидеть некоторый логически завершенный рисунок в полосах и завитках… Орнамент, что ли?
На уровне живота – огромная рана, рядом с лобком торчала рукоять оставленного в теле ножа.
Глаза девушки были плотно закрыты, а во лбу зияло пулевое отверстие.
Интересно, веки несчастной не были плотно зажмурены. Будто все время экзекуции девушка спокойно спала…
Активно раскуривая сигарету, я приблизился к трупу поближе. Пальцы и ладони умершей были все в засохшей крови, словно…
Я отвернулся от мертвой. В принципе, визуально – это вся информация. Гораздо больше могла рассказать обстановка и различные предметы в комнате.
– Хопко Алиса Валерьевна, двадцать четыре года от роду, коренная жительница нашего города. Проживала по адресу регистрации, то бишь здесь… – монотонно забормотал Леха за моей спиной. Видимо, нашел паспорт, теперь изучал его.
– Род занятий? – спросил я, рассматривая трюмо. Зеркало на нем было разбито, вся косметика разбросана. Не тронуты были только открытки со смазливыми мишками и прочей ерундой.
Я взял одну из них в руки, посмотрел. Никаких дополнительных слов, кроме тех, что напечатаны. Число. Подписи нет.
С другими тоже самое.
– Пока непонятно. Вроде бы где-то училась, но то ли бросила, то ли… Надо будет опросить знакомых, друзей, изучить телефон. Да и тут еще куча всяких бумаг.
Я начал просматривать ящики в трюмо. Там лежала огромная куча какой-то бумаги, рисунки, письмена. Я кивнул на них Лехе, но останавливаться не стал. Чувствую, что где-то лежало нечто более важное. Тем более, что опытному следователю я здесь только помеха.
В шкафу с двумя стеклянными створками, расположенном напротив кровати, битком пылились книги: Сартр, Руссо, Достоевский, Толстой, Ницше, какие-то современные новеллы и женские романы, стопка журналов Вокруг Света разных лет, накиданных без всякой периодизации.
После шкафа, у окна были прибиты две полки. На них покоились тетради, школьные или студенческие. Там же лежала черная книжка с золотыми буквами на корешке: Дневник.
Я взял его и открыл наугад страницу где-то в середине:
«Пишу тебе снова. Не хватает слов, чтобы…»
Перевернул следующую страницу:
«Чудесный день! Самый лучший на свете! Я обожаю тебя, ведь…»
Страница ближе к концу:
«Зачем ты так со мной? Неужели…»
Понятно.
Хотел было закрыть и вернуть дневник на место как неожиданно увидел запись на самой первой странице:
«Давай сыграем в любовь?»
– Что-то нашел? – поинтересовался Леха, разглядывая вытащенные из ящиков трюмо рисунки.
– Да, есть… интересное, – последовал мой задумчивый ответ, и я показал ему дневник. – Возьму на пару дней, если не возражаешь? Потом оформишь протокол повторного осмотра…
– Косяк, – поморщился Леха. – Сразу внесу все, просто руки до дневника дойдут через пару дней.
– Хорошо. Если тебе все еще интересно мое мнение, это самоубийство.
– С пулей в башке? – удивленно дернулись брови Лехи. – Что-то я не вижу ствола рядом.
– Стреляли уже после. Думаю, на ноже отпечатки самой Хопко. Предполагаю, весь этот кошмар она сделала с собой сама, причем… с любовью. Она тем самым что-то показывала человеку в этой комнате. И он сидел вот здесь, на стуле рядом с трюмо.
– Хорошо, мы изучим эту версию, – по лицу друга было понятно, что он в замешательстве.
Мне неожиданно стало трудно дышать, затошнило. Я чуть ли не пулей выбежал на улицу.
Вдохнув свежего воздуха, я закурил, осмотрелся по сторонам. У входа в подъезд все также стояли полицейские, только теперь все их внимание было приковано к подозрительной группе молодежи, ныне приблизившейся к ним метров на двадцать. Пахло конфликтом.
Но мне было все равно. Я курил и смотрел на набережную. И неожиданно увидел у ограждения ее…
Отбросив сигарету, я быстрым шагом направился к девушке. Она стояла спиной, облокотившись на железную ограду, игриво переминаясь с ноги на ногу, напрягая упругую попку под персиковым коротким платьем…
Кажется, я попытался утонуть в ее черных волосах, вдыхал ее запах, целовал шею, нежно ласкал губами за ушком… Мои дрожащие руки скользили по ее груди, изгибам ее бедер, ее ногам…
Я что-то шептал ей, уговаривал, умолял… просил.
Но вот подул ветер, и девушка в моих руках превратилась в синий сигаретный дым, развеявшийся над набережной.
Я стоял один, внизу журчала вода канала.
«Давай сыграем в любовь?» – услышал я шепот.
Где-то в небе среди ясного неба послышался гром, за моей спиной крики, а затем автоматные очереди.
Апокалипсис приближался.
Алексей
C появлением Максима в моей жизни стало меньше ошибок, ибо от многих из них он меня отгораживал, если, конечно, само его присутствие в моей жизни не относить к одной из них.
Способность совершать минимум ошибок, да еще и отгораживать от них окружающих, казалось, была у него в крови, перманентно, странно. Думаю, он ни минуты не сомневался, что станет юристом, хотя не то, чтобы я могла сказать, что это было его призвание. Он не был циничен. Умел ли он врать? Только не мне.
Я часто задавалась вопросом, когда же его плюс перестанет перевешивать мой минус, когда он уже не сможет спасать меня, а я погублю его, вовсе этого не желая, но стремясь к этому всем своим существом.
Иногда я начинала рассуждать об этом вслух, он останавливал меня, смотрел как на юную выпускницу гимназии для девочек и говорил: «Оксана, в тебе лишь свет».
Возможно, я крайне на себя наговариваю, в целом с Максимом мы встретились в светлом городе, где живут только приятные люди. Точнее это я так думаю, Максим, который неоднократно видел результаты преступлений, в том числе, против жизни и здоровья, мог бы со мной поспорить. «Против жизни и здоровья», конечно, эту фразу я знаю от него.
До встречи с ним в моем мире чаще были долгие прогулки, я могла часами сидеть и смотреть на какое-нибудь красивое здание, хотя кого я обманываю, для часов мне не хватило бы терпения. Друзья архитекторы, художники, творческие, но по-своему часто скучные. Временами мы выезжали на пленэры в другие города, северные, южные… Это были удивительные поездки, перед нашими взорами открывались богатые красками реки, строго зеленые леса, мы правдиво отражали моря. Мой друг Алексей… Хотя уже в этой фразе так много лукавства… Не уверена, что у меня были друзья-мужчины… Ведь практически в любой дружбе хотя бы раз возникал момент напряжения, когда на секунду ты чувствуешь, что его запах для тебя уже родной и значит несколько больше… И, когда сидишь в большой компании, то почему-то чаще начинаешь встречаться понимающим взглядом именно с ним, со временем ты начинаешь понимать, что, рассказывая ему истории приукрашиваешь их, чтобы вызвать в нем больше эмоций, раздуваешь проблемы, чтобы именно он их помог тебе решить, а при прощании тебе уже хочется укусить его в шею вместо того, чтобы поцеловать в щеку… Потом в определенный момент это заканчивается…
Так вот, мой друг Алексей очень любил зеленый, столько оттенков зеленого, как он, найти не мог никто другой, я говорю не о распространенных оттенках, о которых знают все, таких как бирюзовый, оливковый, фисташковый, аквамарин, а тех, у которых и названия то нет… Не то, чтобы я разделяла его пристрастие, уж слишком спокойный цвет, безопасный. Сам Алексей был также спокоен и предсказуем, абсолютно безобиден. Привлечь его легче было, держа в руках зеленое яблоко, но уж если ты попадаешь в его поле внимания, то он расскажет, что такое настоящая нежность. Не знаю, что во мне его привлекло, но он обо мне крайне заботился. Мы с ним работали в одной студии. Обычно дела у него шли несколько лучше, последнее время он работал уже не только для себя, были и интересные заказы. Именно с ним мы начали часто летать в разные точки России, а потом и Европы, пытаясь в каждом новом месте крайне правдиво отразить богатство причудливой природы, рассветов, закатов. Самая первая поездка была в Мурманск.
Я понятия не имела, что нужно брать с собой, да и собиралась, как всегда, в самый последний момент. Акварель, туфли, кисти, тушь для ресниц… Несколько свитеров, запиханных в последние секунды перед выходом, как в беспамятстве. Бегу в аэропорт, вот он стоит, улыбается. Регистрация, место у окна, конечно, досмотр, обувь долой, еще полчаса, посадка…
Я даже разговаривать не могу, как на иголках, безумно страшно, мимо проходит стюардесса, задевая мой локоть. «А сейчас вы прослушаете информацию о спасательно-бортовом оборудовании»… Страх прям нагнетается… 2 часа полета длятся как маленькая вечность… Посадка, самолет немного трясет, я впилась руками в спинку впереди стоящего кресла… Мы сели, по моим щекам текли слезы, то ли радости, то ли стресса, то ли ощущения собственной беспомощности. Леша ухмыльнулся, увидев мои карие глаза, полные слез, затем прильнул ко мне, очень близко, поцеловал в левый глаз, потом в правый, слезал оставшуюся на щеке слезинку. Это и был, наверно, первый момент напряжения, которого, казалось, каждый из нас уже ждал. Я растерянно на него посмотрела, я никогда не знала, как вести себя в такие робко-нежные моменты… Поэтому после несколько затянувшейся паузы я зевнула и сделала вид, что безумно хочу спать. Когда уже мы ехали в такси, я корила себя, думая, что упустила такой момент, момент нежности, почему я не дотронулась до него губами, не прижалась к нему, такому близкому, так долго находящемуся рядом.
