Текст книги "Операция «Оверлорд». Как был открыт второй фронт"

Автор книги: Макс Хастингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Трагические несчастные случаи являлись составной частью некоторых боевых событий. Однажды, корректируя огонь корабельной артиллерии, Айвон-Джоунс обнаружил, что артиллеристы, неправильно восприняв координаты, вели огонь по своим. Экипаж корректирвщика «Остер» в ужасе наблюдал, как бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз на позиции своих войск, и отчаянно пытался сообщить пилотам бомбардировщиков, что они «ошиблись в цели». На земле пилоты-корректировщики жили в одиночных окопах возле котлованов, вырытых бульдозерами для укрытия самолетов, которые поднимались в воздух с любого более или менее удобного поля и приземлялись. Айвон-Джоунс, страстный поклонник соколиной охоты, держал у себя в течение нескольких недель ястреба-перепелятника по имени Мисс Паттон, подкармливая ее птицами и мясом павших коров. Он, как и другие пилоты, ежедневно совершал 4–5 вылетов примерно по 40 минут каждый и всегда внимательно следил, как бы не появились немецкие истребители. Некоторые летчики союзной авиации настолько привыкли считать каждый самолет в небе своим, что немецкая авиация преподносила им смертельные сюрпризы. «Что там за самолеты, Джордж?» – спросил капитан Гарри Бордон у своего наблюдателя. ««Спитфайеры», сэр», – весело ответил он за несколько секунд до того, как пять истребителей «Мессершмитт-109» сбили их самолет.

Помимо очевидных опасностей, исходящих от действий противника, большое число солдат и офицеров пострадали от случайностей, от ошибочного обстрела своей артиллерией или бомбардировки своих же позиций. Священник Ловенгроув находился далеко от переднего края и искал убитых в предыдущем бою однополчан. При попытке поднять снаряжение солдата в надежде найти его личный служебный номер наступил на мину. Джон Прайс из 2-го батальона 6-й воздушно-десантной бригады наблюдал, как трясло солдата, когда того назначили в разведывательный дозор, и как тот, когда вернулся живой, с облегчением опустился на землю, положил рядом автомат и уснул. Проходивший мимо солдат задел ногой автомат, произошел выстрел, насмерть поразивший хозяина автомата. Сотни солдат были раздавлены своими же танками или автомашинами. Когда танковый взвод Стефана Дайсона остановился после выгрузки, на другом танке «Черчилль» из-за нарушения герметизации наводчик получил тяжелые увечья за пять минут до выхода на французскую землю. Лейтенанта Артура Хилла, оставшегося в живых в день Д при штурме «Хиллмана», пришлось эвакуировать после полученного перелома. Заменивший его лейтенант был убит в течение суток. Подполковник Эрик Хей из 153-й бригады 51-й дивизии был уже ранен в Сицилии. Теперь, после шести недель пребывания на плацдарме «Орн», после того как он проехал на штабной машине многие мили, взрывом шального немецкого снаряда его тяжело ранило в голову. Сотни солдат поплатились жизнью или получили увечья из-за того, что, пренебрегая предосторожностями от оставляемых немцами мин-сюрпризов, беспечно обращались с подозрительными проводами между живыми изгородями или с зарядами, присоединенными к соблазнительным трофеям, оставленным на столах покинутых домов.

С наступлением ночи солдаты укладываются спать под звездным небом, укутавшись одеялом, в своих окопах или в ближайшей канаве. Большинство танковых экипажей стаскивают с корпусов своих танков непромокаемый брезент и устраиваются под ним на ночлег. Некоторые считают более безопасным ночевать под танком, однако охотников для такого ночлега значительно поубавилось с той поры, как с наступлением плохой погоды несколько солдат погибло под танками: на промокшей и размякшей за ночь земле танки под своим весом оседали и спавшие под ними солдаты гибли. Комары буквально изводили солдат и, казалось, совершенно не реагировали на специальную противокомариную мазь, выданную солдатам. Были и другие естественные беды и напасти: рои мух и ос, дизентерия, которой болели очень многие солдаты, несмотря на большую концентрацию хлора в воде, и вши.

Нас пощадили головные вши. Но их славные белые братья победили нас, – писал рядовой танкист войск СС Сади Шнейд. – Как будто нам не хватало именно вторжения союзников! Я избавился от вшей только тогда, когда стал военнопленным у американцев спустя шесть месяцев. Я никогда не мог понять, почему немцы с их блестящими химиками не могли найти какого-нибудь эффективного средства против этого бедствия. В наличии было только одно средство – лизоль, – которое оказалось совершенно неэффективным, да дезинфекция одежды горячим паром. В итоге мы постоянно имели вшей, а наша кожаная экипировка стала жесткой от пара. Иногда наши свитера так кишели вшами, что мы не могли их терпеть. Пусть те жители Нормандии, у которых обнаружилась пропажа нижнего белья в шкафах, простят меня, ибо постоянные мучения от вшей иногда были хуже, чем налеты вражеской авиации.[174]174
  176. Sсhneid S. Beutesdeutscher, p. 119


[Закрыть]

В условиях, когда узкий прибрежный плацдарм оказался битком набитым сотнями тысяч машин, их передвижение в дневное время постоянно затруднялось пробками. В темноте оно превращалось в настоящий кошмар: колонны танков и машин ползли буквально впритык, ориентируясь только на маленькую красную лампочку, которая находилась на каждой машине или танке под задним бампером. Добирались они до места назначения после многочисленных объездов, обходов и задержек. В 1944 году еще не в достаточной мере сознавали важную роль военной полиции в обеспечении быстрого продвижения машин на любое поле сражения на Европейском театре, и опасность, которой они подвергались во время артиллерийских обстрелов перекрестков дорог, а также хронических дорожно-транспортных происшествий.

Воюющие стороны предпринимали друг против друга пропагандистские акции. В листовках, распространяемых союзниками, тем немецким солдатам, кто сдастся в плен, обещали нормальную жизнь и безопасность, что подтверждалось фотографиями ухмыляющихся бывших военнослужащих вермахта. А в одной немецкой листовке, озаглавленной «Пойманный, точно лисица в капкан», говорилось:

Английские и американские солдаты! Почему фрицы ждали так долго после вашей высадки, чтобы использовать так называемое секретное оружие за вашей спиной? Не кажется ли вам это странным? Очень похоже, что, дождавшись, пока вы пересечете Ла-Манш, они заманили вас в капкан. В настоящее время вы ведете бои на очень узкой полосе побережья, ширина которой пока что зависит от немцев. Вы используете огромное количество людей и столь же огромное количество материалов. А между тем самолеты-роботы бросают на Лондон и Южную Англию фугасные и зажигательные бомбы, мощность и эффективность которых беспрецедентны. Они уничтожают за вами мосты к вашим базам.

В более краткой листовке, адресованной солдатам американской армии генерала Брэдли, говорилось: «Американские солдаты! На той ли стороне вы воюете?» Куда более эффективную пропаганду вела «Радио Кале», английская радиостанция, передачи которой доходили до немецкой армии во Франции, и немецкие солдаты внимательно прослушивали перечни фамилий сдавшихся в плен, которые регулярно передавала радиостанция.

Хотя у Люфтваффе уже не было возможностей более или менее серьезно помешать союзникам, тем не менее немецкая авиация все еще была в состоянии причинять значительное беспокойство и даже сеять страх среди тех, кто жил и работал на плацдарме. Каждую ночь иногда до 50 самолетов появлялись в небе, сбрасывали бомбовый груз почти наугад, но почти наверняка поражая что-нибудь на битком набитом плацдарме. Эти ночные визиты американцы прозвали «Чарли, проверяющий устроившихся на ночь». Люди у побережья – огромная масса из служб снабжения, обеспечения и поддержки, как правило, состоявшая не из наиболее обученных или оснащенных необходимыми защитными средствами солдат, – все глубже и глубже окапывались в дюнах. «Нас просто терроризировали эти бомбардировки», – говорил один сержант, высадившийся 6 июня в составе строительной роты и рассчитывавший сразу же проследовать в Кан, чтобы приступить там к восстановлению соответствующих сооружений. Вместо этого он и его товарищи в течение многих недель мыкались по побережью без конкретных занятий. «Мы были настолько напуганы, что каждое утро с радостью осознавали, что живы. Мы никак не ожидали, что будет что-либо подобное». Каждую ночь они ложились спать в противогазах, защищаясь от мощной дымовой завесы, которую ставили над этим районом, чтобы немецкие летчики не могли вести прицельное бомбометание по пирсам и другим объектам. «Золотым Сити»[175]175
  177. Торговая деловая часть Лондона.


[Закрыть] прозвали немецкие летчики прибрежный район бомбардировок за ослепительный наряд из множества трассирующих снарядов, прорезающих темноту побережья. Если судить по голой статистике потерянных кораблей, подорвавшихся на минах или в результате действий в Ла-Манше подводных лодок-малюток, взорванных бомбовыми ударами складов и убитых солдат в ходе скоротечных штурмовых атак авиации, то воздействие Люфтваффе и германского военно-морского флота на наращивание сил союзников кажется несущественным. Однако для тех, кого непосредственно касались эти небольшие по масштабам беды, они были на самом деле ужасными.

Подавляющее большинство союзных солдат, которые высадились в Нормандии, никогда до этого не участвовали в боях. Многие тысячи особенно английских солдат околачивались дома в течение двух, трех и даже четырех лет, занимаясь военной подготовкой и несением обычной службы. Они рвались в бой, который обещал многое для их командиров. «Конечно, мы все были очень напуганы, но были вместе с тем рады, что наконец идем на настоящее дело», – сказал лейтенант Эндрю Уилсон. – Мы боялись, что война закончится до того, как мы попадем на фронт. У людей не было особого желания убивать, но они хотели подвергнуть себя испытанию на мужество в условиях опасности для жизни».[176]176
  178. Интервью Уилсона 20.VI. 1980


[Закрыть] Майор Уильям Уайтлоу и его товарищи по оружию из 6-й гвардейской Шотландской танковой бригады «испытывали волнение, собираясь действовать, а на самом деле беспокоились и насчет того, как отвечать, если им впоследствии зададут вопрос: «Папа, что ты делал на войне?»».

Первый шок от сражения, первые потери, сколь ни жестокие, не подорвали полностью чувство удивления, приподнятого возбуждения и исполненного долга, которое было порождено многими месяцами и годами боевой учебы. Один английский пехотинец писал об этом периоде после участия в первом бою на другом театре:

Мы были в ожесточенном бою и потеряли много людей. Однако чувство отвращения брало верх даже тогда, когда мы испытывали некоторую приподнятость настроения от успеха в кровавом приключении. Я, конечно, тогда не понимал, что чувство риска с его сильными импульсами любопытства и возбуждения было одним из тех немногих преимуществ, которыми обладал новичок в бою по сравнению с ветеранами; и это чувство – увы! – постепенно ослабевало и исчезало. После этого мы становимся более твердыми, более опытными солдатами. Но для этого нам нужно будет еще больше использовать находящиеся глубоко внутри нас резервы дисциплинированности, товарищества, выносливости и стойкости».[177]177
  179. Cole D. Rough Road to Rome. London, 1982, p. 82


[Закрыть]

После огромного первоначального возбуждения, связанного с высадкой на незнакомый вражеский берег, быстрым захватом Байё, овладением Шербуром и изгнанием противника с северной части полуострова, настроение среди солдат союзных армий медленно изменялось, становилось более устойчивым по мере того, как рубежи переднего края сражения приобретали более или менее стабильные очертания. Они познали опасность щелей-траншей, вырытых под деревьями, если по этим деревьям ударит вражеский снаряд; важность смазки оружия, чтобы не допускать ржавчины, которая появлялась почти за ночь; они теперь знали, что длительное хранение магазинов в заряженном состоянии ослабляет пружину, которая в критический момент может не подать очередной патрон в патронник. Поскольку солдаты большую часть времени находились на позициях в зарослях крапивы и одуряющего бутеня, буйно разросшегося в живых изгородях, под постоянной угрозой минометного или артиллерийского обстрела, то они постепенно приспосабливались к будням жизни на передовой: завтрак из чая, кофе или из супа, подогретого тут же, на наблюдательных точках, в окопах или в укрытиях для танков; дневное патрулирование или развертывание танков на исходном рубеже – танки союзников почти повсеместно на ночь уходили с переднего края в глубь обороны; стрельба с подготовкой данных по карте или атаки локального характера с целью ликвидировать выдававшийся вперед вражеский участок переднего края или обеспечить исходный рубеж для предстоявших более крупных операций. Самое высокое напряжение во всех союзных армиях в Нормандии вызывала длительность летнего светового дня – от 4.45 до 23.15 в первые недели июня. Это особенно сильно утомляло командиров и штабных офицеров, которые были вынуждены продолжать готовить донесения и издавать приказы по возвращении на свои командные пункты и в штабы с передовой с наступлением короткой летней ночи. Большинство командиров не выдерживали и, чтобы оставаться весь день на ногах, выкраивали часок на отдых в дневное время. Но трудно было обеспечить спокойствие и на этот часок. Один английский полковник на этот час вывешивал над входом в свой командный пункт такое предупреждение: «У вас сегодня был отдых? Теперь отдых у меня». Солдаты научились спать стоя, во время бомбардировки, в своих, танках, при движении в колонне. Усталость и стремление преодолеть ее руководили жизнью солдат.

Танковым экипажам даже в бою приходилось порой часами сидеть без движения внутри машин, иногда произведя одиночный выстрел только для того, чтобы иметь пустую гильзу, куда можно помочиться. Внутри танка они были уязвимы только прямым попаданием артиллерийского снаряда или мины, но они чаще, чем пехотинцы, не знали, что происходило вокруг. Во время решающего боя за овладение Виллер-Бокажем танкист Денис Хьетт из 5-го королевского танкового полка не увидел ни одного немца. Из разведывательной машины по радио сообщили, что приближаются вражеские танки и артиллерия ведет огонь. Он быстро развернул свою башню, чтобы встретить приближавшийся танк, но вовремя понял, что это свой танк. Батарея, оказавшаяся поблизости, вела огонь прямой наводкой 24-фунтовыми снарядами. Трое из экипажа соседнего «Кромвеля», которым надоело сидеть без дела, вылезли из танка, чтобы лично осмотреться за пределами живой изгороди. Не прошли они и 100 ярдов, как возле сарая оказались перед наведенным на них «шмайссером» командира немецкого танка. Когда немец узнал, что сегодня день рождения незадачливого 21-летнего наводчика английского танка, произошел редкий случай проявления человечности – он поставил бутылку вина, чтобы отметить этот день, прежде чем отправить трех пленных в тыл.

Всю ночь и весь следующий день Хьетт и другие экипажи оставались в своих танках, периодически запуская двигатели, чтобы подзарядить аккумуляторы. На ночь им не разрешили отойти в тыл с передовой, поэтому с наступлением сумерек они проявляли крайнюю настороженность: «Мы таращили глаза, нам каждый раз казалось, что видим какой-то силуэт, и мы были уверены, что там что-то есть». Кто-то сказал, что они окружены. Они почувствовали страшное облегчение, когда в ночь на 15 июня наконец отошли в тыл вместе с измотанной пехотой. Но кто куда наступал, кто выиграл и кто проиграл – им было мало что известно. Они только смутно понимали то, что, как сказали танкисту Топперу Брауну, «немцы всех нас помяли, точно туалетную бумагу, разве не так?».[178]178
  180. Интервью Брауна 18.11.1983


[Закрыть]

Танкисты сочувствовали пехотинцам, которых настигали любые виды снарядов, в то время как большинство пехотинцев предпочитало танкам комфорт своих щелей-окопов, где они встречали противника в его огромных стальных грохочущих ящиках, моментально вспыхивавших пламенем, стоило, казалось, только в них попасть. Танковые экипажи могли иметь при себе всякого рода предметы личного комфорта и дополнительные пайки. Несмотря на строжайшие приказы, запрещавшие греть пищу внутри танка во время боевых действий, все экипажи это делали. Главное затруднение танкистов заключалось в плохой видимости через перископы при закрытых люках. Многие из хороших командиров танков были убиты огнем стрелкового оружия, когда они высовывались из люка, чтобы увидеть поле боя. Больше всего они боялись разрыва гусеницы или других с ней происшествий, ибо это заставило бы экипаж под огнем противника выйти из танка для ремонта. Капрал Билл Престон из американского 743-го батальона находился в боях 32 дня, когда его экипаж наткнулся на другой «Шерман», застрявший в канаве живой изгороди. Он высунулся из башни, наблюдая, как его командир и радист прикрепляли трос к застрявшему танку; в это время две немецкие мины упали прямо между ними, и один из танкистов был убит, другой ранен. Сам Престон упал парализованный, с осколочным ранением шейной части позвоночника. «Папе это не понравится», – думал он в коматозном состоянии. Вывод, к которому он пришел после шести месяцев лечения в госпиталях, был более прагматичным: «Слава богу, я вышел из этой игры».

Каждая часть, находившаяся на передовой, несла постоянные потери от огня снайперов, артиллерийского и минометного обстрелов, к которым ежедневно прибегали обе стороны, чтобы оказывать давление друг на друга; но союзники вели огонь в большем объеме, поскольку обладали превосходящей огневой мощью. 2-я танковая дивизия в июле докладывала, что на фронте дивизии в среднем ежедневно падает до 4 тысяч артиллерийских снарядов и до 5 тысяч мин; эти цифры во время английских атак в отдельных случаях возрастают до 3,5 тысячи разрывов в час. Следует иметь в виду, что на протяжении всей кампании даже на участках фронта, где ни одна из сторон не предпринимала крупных наступательных операций, происходили постоянные схватки местного значения. О подавляющей огневой мощи союзников можно составить представление на примере небольшой операции возле Кристо 16 июня. В течение всей ночи с 15 на 16 июня немецкие позиции, против которых намечалась атака, были подвергнуты беспокоящему огню. Рано утром 16 июня корабельная артиллерия в течение 15 минут вела огонь по намеченным целям; в последующие 15 минут перед началом атаки эти же позиции противника подвергли ракетному и пулеметному обстрелу самолеты «Тайфун». Танковая рота обеспечивала огневое прикрытие атаки с полузакрытых позиций на фланге. В этом время бронетанковый полк в полном составе осуществлял отвлекающий маневр севернее от намеченного участка прорыва. Рота тяжелых 4,2-дюймовых минометов молотила отдельные участки немецкой обороны на протяжении 15 минут перед атакой. Сама атака была поддержана семью полевыми полками 25-фунтовых орудий и двумя полками средней артиллерии. В полдень 16 июня батальон 49-й дивизии начал атаку, двинув вперед две роты, которые вели наступление с обычным для наступления пехоты темпом – 25 ярдов в минуту; взвод танков сопровождал каждую роту. Танки возглавляли атаку через открытую местность, а затем пропустили вперед пехоту, чтобы она уничтожила противотанковые средства противника, прежде чем танки снова выйдут вперед. Через 1 час 15 минут после начала атаки батальон прошел через Кристо, где затем перегруппировался. В деревне наступавшие обнаружили 17 убитых немцев, два разбитых бронеавтомобиля. Англичане потеряли три человека убитыми и 24 ранеными, главным образом от минометного огня противника. В итоге всего комплекса мер ценой небольших потерь было захвачено несколько сот ярдов полей и развалин. Ошеломляющая сила огневой мощи, которая была использована ради обеспечения такого крохотного успеха, убедительно показывает причину того, почему у союзников в Нормандии хронически не хватало боеприпасов.

Каждая немецкая часть докладывала о мучительных затруднениях, вызываемых тем, что в воздухе постоянно висели самолеты противника, наблюдавшие за полем боя. Даже само присутствие в небе вражеского самолета, наблюдавшего за разрывами, часто вынуждало к молчанию все находившиеся поблизости немецкие орудия. Было рискованно открывать огонь по этим самолетам, поскольку союзники тут же обрушивали шквал артиллерийского огня на районы, откуда велся зенитный огонь.

Снайперов ненавидели и боялись как за напряженность, которую они вносили в повседневные будни на передовой, вызывая страх при всяком передвижении, так и за потери, которые они причиняли. Действия снайперов вызвали столь же острую реакцию, как и убийство выскакивающих из подбитых танков уцелевших членов экипажей и парашютистов, спускавшихся на парашютах. Обе стороны обычно расстреливали снайперов, если они попадали в плен. «Брэд говорит, что он не будет предпринимать никаких мер против любого, кто будет обращаться со снайперами несколько жестче, чем с ними обращаются в настоящее время, – писал в своем дневнике адъютант командующего 1-й американской армией. – Снайпер не может занять позицию и стрелять, а когда вы вплотную приблизитесь к нему, взять вас в плен. Так в бою не бывает». Здесь важно видеть различие между действиями специально обученного, хорошо замаскированного меткого стрелка, который орудует винтовкой с оптическим прицелом на переднем крае в периоды затишья, и обычным стремлением приписывать снайперу любое поражение солдата или офицера из стрелкового оружия.

Командирам в войсках союзников приходилось все время убеждать пехоту не останавливаться во время наступления, продолжать движение, а не прятаться за укрытия, создавая бесконечные задержки, как только противник открывает огонь из стрелкового оружия. У большинства пехотинцев при первом же выстреле невидимого вражеского стрелка – а в Нормандии почти каждый стрелок мог так маскироваться на местности, что практически был незаметен, – срабатывал рефлекс найти укрытие и оттуда выследить источник опасности. Никакая другая привычка не вызывала столь серьезных затруднений и задержек во время наступления, как эта, и преодолеть ее оказалось труднее всего. Многие из младших командиров, которые настойчиво стремились ее преодолеть, оказывались убитыми. «Естественная тенденция у необстрелянных солдат считать, что каждая пуля, которая пролетает над их головами, выпущена в сотне ярдов от них, – говорилось в одном английском докладе по итогам первых боев во Франции, – в то время как на самом деле выстрел был произведен на значительно большем расстоянии». Многие части в обороне завели привычку на рассвете вести огонь из орудий наугад по окружающей местности, особенно по ближайшим лесным массивам, чтобы выбить оттуда любого противника, который, возможно, проник туда в ночное время. Командиры безуспешно пытались положить конец такой практике, которая почти каждый раз провоцировала ненужный ответный огонь со стороны противника.

Потери

В войсках существовала не требующая доказательства жестокая иерархия риска: естественно, что минимальный риск был у солдат на линиях коммуникаций и в тяжелой артиллерии; затем риск постепенно возрастал в полевой артиллерии, затем в танковых частях, саперных подразделениях и максимального уровня достигал в пехоте. В английских войсках в Нормандии к августу 1944 года 56 процентов личного состава относились скорее к боевым частям, чем к частям обслуживания. Но из них только 14 процентов были «чистые» пехотинцы, 18 – артиллеристы, 13 – саперы, 6 – танковые экипажи, 5 процентов – связисты. Даже в пределах пехотного батальона у солдата в роте тяжелого оружия было заметно больше шансов остаться в живых, чем у его коллеги из стрелковой роты. Именно здесь потери, текучесть офицерского и рядового состава приняли ужасающие размеры, куда более серьезные, чем рассчитывали планирующие органы, и в конечном счете достигли в американской, немецкой и английской армиях критических масштабов. Перед высадкой в Нормандии американские специалисты считали, что потери за счет пехоты составят 70,3 процента от общего числа потерь. И тем не менее в случае, когда американские потери в июне и июле достигли 100 000, из них 85 процентов приходилось на пехоту и 63 процента на пехотинцев из стрелковых рот. Согласно английским прогнозам потерь, составляемым на основе штабных расчетов, известных как «нормы Эветтса», потери подразделяются на три категории: «большие», «нормальные» и «спокойные». После первых же недель боевых действий в Нормандии потери английских войск по этой системе подсчета оказались настолько велики, что пришлось ввести еще одну категорию: «вдвойне большие».

Все помыслы солдата на переднем крае сузились и касались только непосредственно вопросов жизни и смерти. «Каждый из нас был одержим одним вопросом: «Доживу ли я до завтра?» – говорит лейтенант Эндрю Уилсон из огнеметного танкового подразделения 79-й бронетанковой дивизии. – Я действительно каждый раз думал, когда шел в бой, что буду убит». Несмотря на все его страхи, Уилсон был одним из тех молодых англичан, которые на опыте войны многому научились и многое познали.

У меня, как и у многих английских школьников, – рассказывал он автору, – была запоздалая зрелость. Все, что я узнал о таких жизненных вопросах, как, например, что делать, чтобы девушка не забеременела, я выяснил у членов моего танкового экипажа. У меня выработалась любовь к людям, которая невозможна в англосаксонском обществе в мирное время. В некотором отношении наши эмоциональные способности развивались быстрее, чем мы достигали соответствующих возрастных рубежей. Однако в других вопросах наши познания жизни за пределами поля боя отставали.

Близкий друг Уилсона, командовавший тоже взводом огнеметных танков, был расстрелян вместе со своим экипажем, когда попал в плен; немцы считали, что огнеметный танк «Крокодил» превышал какие-то допустимые пределы жестокости боя. 12-я танковая дивизия СС и другие немецкие части в Нормандии отличались многочисленными расстрелами военнопленных, особенно печально известными расстрелами канадских военнопленных. Однако следует сказать, что пропаганда искажала баланс виновности сторон в этом вопросе. Среди десятков лиц, с которыми беседовал автор, почти каждый был свидетелем или участвовал в расстреле немецких военнопленных в ходе этой кампании. В разгар сражения при виде гибнущих товарищей многие солдаты находили невыносимым отправлять пленных в тыл, зная, что благодаря этому они останутся живы после войны, в то время как они сами имеют очень небольшие шансы на выживание. Во многих английских и американских частях пленных эсэсовцев расстреливали без особых церемоний, этим в немалой степени объяснялось как фанатическое сопротивление эсэсовцев, так и небольшое их число в лагерях для военнопленных. 6-й королевский Шотландский пограничный пехотный полк никогда не простит и не забудет раненого эсэсовского солдата, к которому майор Джон Огилви наклонился, чтобы дать напиться. Немец выпил воду, а затем застрелил английского офицера.

Отношение как немцев, так и союзников к военнопленным не отличалось постоянством. Сержанта Гейнца Хикмана из парашютной дивизии Люфтваффе однажды утром задремавшего, когда он с 12 солдатами удерживал перекресток дорог, подтолкнул сосед, шепотом сказав: ««Томми» идут!» Они обстреляли головную машину колонны, состоявшей из 12 грузовиков, из которых высыпали с поднятыми вверх руками проснувшиеся сопровождавшие груз солдаты. В замешательстве от такой обузы в 34 человека пленных Хикман посадил их под замок в ближайшем сарае и оставил там, когда отошел со своей группой: «В России мы бы их расстреляли». Некоторые солдаты имели особые основания бояться попасть в плен: рядовой Абрахэм Арбитти из 10-й воздушно-десантной дивизии никогда не забывал букву на личном знаке, обозначавшую, что он еврей. Хотя имеются документально подтвержденные сведения об убийствах военнопленных эсэсовскими частями, однако в целом представляется сомнительным, что это делалось одной стороной в более крупных масштабах, чем другой. Лейтенант Филипп Рейслер из 2-й американской бронетанковой дивизии видел, как пехотинцы 4-й дивизии беззаботно расстреливали трех раненых немцев. Один из коллег-офицеров выразил общее настроение в части: «Что бы вы ни сделали фрицам, все будет в норме, так как они должны были сдаться еще в Африке». Паттон описывает, как немецкий солдат взорвал мост, убив несколько американских солдат, после того как головные подразделения успели проскочить по мосту: «Затем он поднял руки вверх… Американец взял его в плен, что я считал верхом глупости». Линдли Хиггинс из 4-й американской дивизии видел, как один лейтенант с раздражением закричав солдату, удалявшемуся с военнопленным: «Вы собираетесь этого человека доставить в тыл?» – вытащил пистолет и выстрелил немцу в голову. При обнаружении неопровержимых свидетельств жестокости – как это было с телами канадцев, расстрелянных солдатами 12-й танковой дивизии СС, – было решено ответить противнику тем же. Трудно в этом случае задним числом найти существенное различие в поведении той и другой стороны на поле боя.

Капрал Топпер Браун из 5-го королевского танкового полка даже не знал, куда угодил вражеский снаряд в его танк, когда командир его роты в башне спокойно сказал: «Выскакивай из машины». Он оказался в канаве со своим товарищем Доджером Смитом, наводчиком орудия. Они слышали, как совсем рядом немцы окапывались и видели трассирующие снаряды над головой. Но оба чувствовали ужасную усталость и через некоторое время заснули. Проснулись, когда над ними светило яркое солнце и вокруг пели птицы. Солдаты осторожно осмотрелись и увидели брошенный «Кромвель». Забравшись в него, они обнаружили там убитого командира танка. Попытка связаться по радио со своей частью успеха не принесла. Затем они пешком двинулись вверх по дороге, пока не услышали голоса. Оказавшись лицом к лицу с группой немцев, оба подняли руки вверх: «Выше поднять руки мы не могли». Даже когда поблизости начали рваться снаряды и немцы спрятались в укрытиях, напуганные молодые парни из Лондона продолжали стоять на дороге с поднятыми руками.

Наконец у них отобрали револьверы и часы и отвели на ферму, где в углублении возле дома на редкость умело был замаскирован танк «Тигр». В подвале жесткий допрос им учинил немец, говоривший по-английски, который под конец сказал: «Как английские младшие командиры вы не блещете умом, не так ли? Вы знаете, что войну вам не выиграть?» Затем под охраной их повели за живую изгородь. Браун нервно сказал: «Они собираются нас расстрелять, Додж». Но тут они к великому облегчению увидели грузовик, полный солдат из своего полка и Корнуэльского легкого пехотного полка, которые оживленно кричали: «Идите сюда, вы, глупые типы!» – и их увезли в тыл, в плен. Браун некоторое время обдумывал планы бегства из плена, но не был склонен один предпринимать такую попытку. Большинство других, по-видимому, без особых угрызений совести примирилось с мыслью: «Пропади все пропадом, я свое сделал…» И Браун оставался в лагере для военнопленных до 1945 года. Помимо военнопленных или вообще уцелевших, живыми поле боя покинули сотни тысяч более или менее серьезно раненных солдат. Было исключительно редким событием, чтобы пехотинец, высадившийся в день Д, оставался в целости и сохранности со своим подразделением до июля. Врачи и медико-санитарные команды, обрабатывавшие сотни раненых каждый день, располагая медицинскими средствами беспрецедентного качества, и прежде всего чудесным пенициллином, установили, что многие легко раненные солдаты с большим облегчением сознавали тот факт, что они избавились от поля боя, не уронив своего достоинства. «Для вас нет дома в рейхе, Лангангке», – с сочувствием говорил немецкий врач, который залатал раны лейтенанту танковых войск СС, поскольку рана в предплечье оказалась недостаточно серьезной, чтобы выдать ему страстно желаемую путевку домой. Когда тяжело раненного капрала Билла Престона эвакуировали, его главным ощущением было чувство облегчения, что он сделал свое дело, не опозорив себя. Для большинства солдат понимание необходимости продолжать дело, поддерживать в себе чувство собственного достоинства являлось главным побудительным мотивом, заставлявшим их оставаться на поле боя.