Текст книги "Тит. Божественный тиран"

Автор книги: Макс Галло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Макс Галло
«Тит. Божественный тиран»

ХРОНОЛОГИЯ

Ромул: 754–715 гг. до н. э.

Римская республика

Марий, консул: 107 г. до н. э.

Сулла, консул: 88 г. до н. э.

Восстание Спартака: 73–71 гг. до н. э. Римляне, том 1

Помпей и Красс, консулы: 70 г. до н. э.

Цезарь переходит Рубикон: 49 г. до н. э.

Убийство Цезаря: 44 г. до н. э.

Римская империя

Династия Юлиев-Клавдиев

Октавиан Август: 27 г. до н. э. – 14 г. н. э.

Тиберий: 14-37

Распятие Христа: около 30

Калигула: 37-41

Клавдий: 41-54

Нерон: 54–68, Римляне, том 2

Гальба

Отон

Вителлий: 68-69

Династия Флавиев

Веспасиан: 69-79

Тит: 79–81, Римляне, том 3

Домициан: 81-96

Династия Антонинов

Нерва: 96-98

Траян: 98-117

Адриан: 117-138

Антоний Пий: 138

Марк Аврелий: 161, Римляне, том 4.

и его соправитель Луций Вер 161-169

Коммод 180-192

Пертинакс: 193

Династия Северов

Септимий Север: 193-211

Диоклетиан: 284-304

Максимиан: 286–304, 306-310

Галерий: 304-311

Констанций I Хлор: 305-306

Север: 306-307

Максимин II Даза: 307-313

Лициний: 307-323

Династия Константина

Константин I Великий: 306–337, Римляне, том 5.

Крисп Цезарь: 317-326

Константин II: 337-340

Констант I: 337-350

Констанций II: 337-361

Юлиан: 361-363

Иовиан: 363-364

476 – Конец Западной Римской империи

Война евреев против римлян была не только величайшей войной нашего времени, но и, пожалуй, самой великой из известных нам войн между городами или народами.

Иосиф Флавий, «Иудейская война»

Даже если правда, что не должно считаться со слабыми властителями, то это никак не может относиться к тем, которым подвластно все. На самом деле, какая страна могла избежать римской власти, кроме тех, которые ввиду своего слишком жаркого или слишком холодного климата не представляли для римлян никакой пользы? Повсюду удача сопутствовала им, и Бог, передающий власть от народа к народу, в тот момент обитал в Италии.

Иосиф Флавий, «Иудейская война»

Он покорил евреев и разрушил город Иерусалим, который до него не мог взять ни один полководец, ни один царь, ни один народ.

Надпись на триумфальной арке Тита у Большого цирка в Риме

ЧАСТЬ I

1

Я, Серений, гражданин Рима, приступаю к последней главе «Хроники моей жизни».

Уже два года, как с нами нет императора Тита. [1]1
  Тит Флавий Веспасиан – римский император (79–81 гг. н. э.) из династии Флавиев (69–96 гг. н. э.). Сын Веспасиана, он сопровождал отца, посланного в 66 г. императором Нероном во главе римской армии на подавление разразившегося в Иудее антиримского восстания. ( Здесь и далее прим. переводчика.)


[Закрыть]

Я служил ему и знаю, как много он сделал для империи.

Его брат и преемник Домициан пытается изгладить имя Тита из памяти римлян.

Надписи, высеченные на триумфальных арках, гласят: «Тит покорил евреев и разрушил город Иерусалим, который до него не мог взять ни один полководец, ни один царь, ни один народ».

Теперь по велению завистливого императора эти слова могут исчезнуть.

Если Бог, которому я молюсь, даст мне силы завершить «Хронику», она станет величественным памятником, который не позволит людям забыть о моем императоре.

Я поведаю о его пороках и ошибках, жестокости и малодушии, но также о его честности, щедрости и храбрости.

Я хочу, чтобы он занял достойное место в ряду римских императоров.

Когда я впервые увидел Тита, он был легатом Пятнадцатого легиона Аполлинарис, стоявшего лагерем в дельте Нила, у ворот прославленной, величественной, ученой Александрии. Александрия была вторым городом империи, и Рим завидовал ей.

Титу было двадцать семь лет, а мне только что исполнилось пятьдесят.

Империей тогда правил Нерон. Он путешествовал по Греции, декламировал в театрах, разъезжал на колеснице по аренам. Жаждал трофеев и триумфа и мечтал, подобно Александру, совершить великий поход в Индию, который сделал бы его самым знаменитым из всех когда-либо живших императоров.

Но евреи подняли мятеж в Иудее и Галилее.

Империя была ранена, подобно центуриону, вооруженному двумя мечами и облаченному в позолоченную кирасу, которому стрела пронзила ногу. Воин не был побежден, но теперь мог передвигаться, лишь прихрамывая, боясь, как бы рана не воспалилась и зараза не охватила всю ногу, а может, и все тело. Ибо это восстание могло распространиться на весь Восток.

Евреи были в каждом городе. Даже в Риме, в кварталах на правом берегу Тибра жили десятки тысяч евреев.

Восстание Галилеи и Иудеи против Рима стало поводом для всех, кто ненавидел евреев, подвергнуть их гонениям и уничтожить.

В Риме их презирали и преследовали. В Антиохии, третьем городе империи, устраивали их массовые избиения. Их изгнали из Кесарии, великого порта Галилеи.

Еврей-отступник Тиберий Александр, префект Александрии, велел жителям города и легионерам убить пятьдесят тысяч евреев.

Спокойствие империи было нарушено.

Новость настигла Нерона в Греции.

Я находился рядом с ним и видел, как его одутловатое лицо исказили страх и гнев.

Восстание евреев бросало тень на актерские успехи императора и мешало ему с триумфом идти во главе своих легионов по следам великого Александра. Он был вне себя от ярости.

Пришло время уничтожить восставший народ, отвоевать города Иудеи и Галилеи, взять надменный Иерусалим, где некогда Ирод, царь иудейский, построил дворец, больше похожий на крепость, чтобы возвеличить своего бога, невидимого и единственного, которого почитал выше всех богов Греции, Рима и Востока.

Нерон поручил Веспасиану восстановить повсюду власть Рима.

Этот генерал, успешно воевавший в Британии, должен был принять командование Пятым и Десятым легионами, пересечь Геллеспонтский пролив [2]2
  Пролив Дарданеллы.


[Закрыть]и добраться до Галилеи.

Его сын Тит, назначенный легатом Пятнадцатого легиона, отправился вместе с ним.

Зимним утром, когда серые волны с грохотом разбивались о камни порта Пассос, мы с Титом взошли на трирему. Она взяла курс на Александрию, где нас ожидал Пятнадцатый легион.

2

Поначалу я остерегался Тита.

Как только я поднялся на трирему, он жестом подозвал меня к себе.

Тит стоял на корме, на капитанском мостике, окруженном перилами. Рядом с ним находились центурионы и трибун Плацид, которого я знал. Их плащи развевались на ветру, обнажая крепкие мускулистые тела и сильные руки. Послышался приказ отдать швартовы, трирема сильно накренилась, им пришлось ухватиться за ограждение. Зимнее море, даже вблизи порта, бурлило и пенилось. Дальние плавания в это время года были особенно опасны.

Осторожно продвигаясь к Титу, я заметил рядом с ним двух молодых людей с гладко выбритыми головами. Под их коричневыми плащами виднелись длинные белые туники с короткими рукавами. Глубокий вырез обнажал грудь, которая, как и голова, была бритой.

Море играло галерой, словно щепкой. Волны подбрасывали ее так высоко, что весла иногда не доставали воды, казавшейся почти черной. Безбородые юноши вскрикивали испуганно, как женщины.

По слухам, ходившим в Риме, Тит вырос в императорском дворце и стал одним из тех, с кем Нерон предавался своим порочным утехам. Говорили, будто Тит превосходит императора в извращенности и жестокости, и будто именно эта тяга к пороку спасла ему жизнь.

Он был другом Британика, но гнев Нерона не коснулся его. Отравленного блюда, предназначенного брату императора, отведал и Тит. Британик умер, а Нерон спешно призвал к изголовью Тита лекарей, не затем, чтобы лишить его жизни, приказав вскрыть ему вены (он часто давал врачам подобные указания), а затем, чтобы излечить его.

Лекарям удалось спасти Тита, и он стал в сопровождении Нерона разгуливать по улицам Рима, погружаясь в грязь притонов и публичных домов. Он, так же как и император, получал наслаждение, заставляя других страдать.

За это Нерон, не отличавшийся постоянством в связях, назначил его трибуном легионов, воевавших в Британии и Германии.

Тита теперь часто видели вместе с его отцом Флавием Веспасианом. По возвращении в Рим он обнаружил еще большую страсть ко всякого рода извращениям. Говорили, будто каждую ночь он проводит в обществе молодых женщин и мужчин, предаваясь безудержному разврату.

И этому человеку я должен был служить!

Тит шел мне навстречу, широко расставляя ноги, чтобы сохранить равновесие. Он взял меня за руку и, пытаясь заглушить вой ветра, прокричал, что счастлив и горд видеть рядом с собой философа. При встрече с народом, который считает себя на редкость ученым и сведущим буквально во всем, ему без меня не обойтись. Трирему снова подбросило, отчего расстояние между нами резко сократилось.

– Ты был другом Сенеки, – шепнул он, когда его тело прижалось к моему.

Отстранившись, он не выпустил моей руки и добавил шутливо:

– И ты еще жив! Боги оберегают тебя, Серений! Это доброе предзнаменование.

Он пристально смотрел на меня, и я, не выдержав его взгляда, опустил глаза, будто был виноват в том, что пережил своего учителя. Он мог подумать, что я достиг успеха лишь благодаря тому, что предал Сенеку и стал одним из доносчиков Нерона.

Я боялся, но ничего ему не ответил.

Его пронзительный взгляд, улыбка и красота взволновали и встревожили меня. Я чувствовал, что он, уверенный в своей неотразимости, пользовался ею, как ядом.

У Тита были правильные и живые черты лица. Черные вьющиеся волосы спадали на высокий лоб. Большие глаза на бледном лице казались ярко синими. Весь его облик был полон какой-то неуловимой, почти женской прелести.

Мы вышли в открытое море. Волны были такими высокими, что весла часто ударяли в пустоту. Трирема, взобравшись на белые и острые гребни волн, несколько мгновений оставалась неподвижной и вдруг падала, пена заливала палубу и даже установленную на ней платформу, вода обрушивалась на головы гребцов, которым в случае кораблекрушения грозила неминуемая смерть.

Тит стоял, подставив лицо ветру, крепко вцепившись в перила. Все его тело было напряжено, и в таком положении он очень походил на своего отца Флавия Веспасиана. Тот, когда я предстал перед ним, напомнил мне старое узловатое дерево с короткими ветвями, которое ветер не может ни вырвать с корнем, ни сломать. У этого полководца даже в его пятьдесят семь лет была фигура и походка центуриона.

У Тита, которому еще не исполнилось и тридцати, была такая же походка, широкие плечи и упругие ноги. Но лицо этого солдата, в особенности его взгляд, выдавало в нем утонченную личность, чистую, лишенную всякой хитрости. Однако война раскрыла перед ним все человеческое коварство, и он превратился в искусного и вдумчивого полководца, которому приходилось сталкиваться с врагом не только на полях сражений, но и в залах дворца Нерона, где к жестокости войны добавлялись сплетни и интриги соперников и придворных льстецов.

Он походил не на отца, а, вне сомнения, на свою покойную мать Домициллу, красоту и очарование которой мне расхваливали. Этими природными дарами она щедро пользовалась, пока не вышла замуж за Флавия Веспасиана.

Я вспомнил о ней, глядя на Тита, лежавшего в подвесной койке под мостиком. У его ног, как дрессированные собачки, застыли два юноши. Кивком он приказал им выйти, затем потянулся и скрестил руки за головой. Его тело покачивалось в такт движениям галеры.

Зимний шторм, не дававший нам покоя три дня, утих. По воде шла лишь мелкая зыбь. Волны стали менее яростными, и море успокоилось. Ветер стих ветер и тучи затянули небо до самого горизонта. Начался дождь.

Тит посмотрел вслед двум бритым юношам.

– Ты не любишь удовольствий, Серений, – сказал он, – значит, ты не любишь жизнь. Может быть, ты, как некоторые восточные чудаки, веришь в воскрешение? В Риме доносчики утверждали, что Сенека, стоик, стал последователем Христа. Ты тоже входишь в эту еврейскую секту?

Он улыбнулся и раскинул руки.

– Что тебе известно о евреях? Мне говорили, что в своих храмах они поклоняются ослиной голове и откармливают греческих и римских детей, чтобы потом зарезать их для пиршества в праздничный день.

Он презрительно скривился.

– А как тебе их идея отрезать себе крайнюю плоть… неплохо, не правда ли?

Он наклонился ко мне.

– Ты не обрезанный, Серений? – рассмеялся он. – Говорят, некоторые последователи Христа не обрезаны.

На его лице отразилось отвращение.

– Евреи очень своеобразны. Это не варвары, с которыми я сражался в Британии и Германии. Они более гордые и образованные, чем греки, и убеждены в своем превосходстве над всеми остальными народами. Однако им не хватает ума понять, что наши легионы сомнут их, – он сжал левый кулак, – так же, как я могу сжать птичку в кулаке. Мы оставили им царя Агриппу, священников, царицу Беренику, их храмы принадлежат им. Они могут исповедовать свою религию. Некоторые евреи получили римское гражданство. В Риме их десятки тысяч.

– Их убивают, их распинают, – сказал я.

– Ты защищаешь их, Серений?

В его голосе было больше удивления и любопытства, нежели гнева.

Тогда я рассказал ему все, что мне было известно о евреях.

Об этом народе я узнал из «Истории восстания Спартака», написанной моим предком Гаем Фуском Салинатором. В ней он расхваливал мудрого, набожного и образованного Иаира-целителя из Иудеи. Гай Фуск Салинатор дал ему приют у себя на вилле в Капуе, там же, где я писал свою «Хронику».

В Риме я узнал, что еврейский священник Иосиф бен-Маттафий встречался с императрицей Поппеей. Говорили, что она обратилась в еврейскую веру. Иосиф нанес визит Сенеке, и мой учитель был поражен обширными и глубокими познаниями этого молодого человека, который прочел всех греков и пришел в Рим, чтобы добиться освобождения из тюрьмы еврейских священников. Благодаря Поппее ему это удалось. Ему помогали самые известные актеры Рима, и среди них – мим Алитир, любимец Нерона. Он заваливал Алитира подарками и завидовал ему. Я присутствовал на многих его спектаклях. Римляне бурно приветствовали мима, и в императорской ложе я видел царя Иудеи Агриппу и его сестру Беренику, которых принимали и чествовали как законных государей.

Но в Иудее прокуратор Гессий Флор и наместник Сирии Цестий Галл обращались с евреями, одним из самых древних народов на земле, как с варварами. Флор унижал их. Римляне позволили сирийцам и арабам Антиохии и Кесарии преследовать их. Римские легионеры участвовали в разграблении их имущества, а Флор запустил руки в сокровища Иерусалимского Храма. Он велел бичевать и распять тех, кто протестовал, и на иерусалимском рынке его легионеры уничтожили более трех тысяч евреев, многие из которых была римскими гражданами. Детей убивали, женщин насиловали, и даже сама царица Береника, умолявшая Гессия Флора прекратить резню, подверглась преследованиям. Ей угрожали смертью, и она была вынуждена бежать и укрыться в своем дворце под защитой стражи.

Это было все, что я знал о евреях.

Тит молчал и не сводил с меня глаз, будто ожидал, что я продолжу рассказ.

Тогда я поведал ему то, о чем хотел умолчать: евреи очень набожны, они ожидают прихода Мессии, посланника их бога Яхве. Некоторые приняли за Мессию Христа, распятого по приказу еврейского первосвященника римским наместником Понтием Пилатом при императоре Тиберии.

Я не сказал только, что сам молюсь Христу.

Тит поднялся. Он был невысоким и мог стоять в полный рост в своей каюте с низким потолком. Он ходил взад-вперед, слегка откинувшись назад, выпятив круглый живот. Потом остановился и наклонился ко мне:

– Нерон отстранил от должности Гессия Флора и Цестия Галла, – сказал он.

Он выпрямился, скрестил руки на груди и громко добавил:

– Римляне могут быть несправедливыми и совершать преступления, и их ошибки должны быть наказаны. Но Рим никогда не должны осуждать народы, которые он победил. Рим не должен мириться с тем, чтобы ему бросали вызов. Люди, восставшие против него, должны быть наказаны. Те, что будут упрямиться, познают участь рабов Спартака. Ты прекрасно знаешь, Серений, как они были наказаны. Я тоже читал «Историю», написанную твоим предком. Если евреи не попросят пощады, не сложат оружия, их убьют или обратят в рабство, прогонят из их царства и рассеют по всему миру. Они потеряют свои земли навсегда, их храмы и города будут разрушены. Таково право Рима, и наша задача – сделать так, чтобы оно восторжествовало.

Тит посмотрел на меня, немного склонив голову набок, будто желая удостовериться, что я хорошо понял его слова. Неожиданно он схватил меня за руку и повел к носовой части галеры.

На самом краю моря, ставшего гладким, на горизонте, позолоченном сумерками, я увидел Александрию.

– Все это принадлежит Риму! – сказал Тит, сжимая мое плечо.

Я разглядел остров Фарос и его белый маяк, строения эмпория, [3]3
  Эмпорий (греч. emporion) – место, служившее складом для товаров, перевозившихся по морю.


[Закрыть]простиравшегося вдоль набережной Большого порта. Я видел купола Музея и Александрийской библиотеки, колонны царского дворца, и дальше, среди многочисленных построек, высокие стены Большого цирка, к которому сходились главные улицы, разделявшие город на кварталы.

Галера легко скользила по воде. Весла, казалось, без всякого усилия погружались в зеркально-гладкую воду. Нос судна прокладывал в ней большую борозду, которая расширялась по краям и исчезала, оставляя после себя лишь несколько складок, которые вечернее солнце окрашивало во все цвета радуги.

– Александр, Цезарь… – несколько раз повторил Тит.

Он повернулся ко мне и положил руки мне на плечи. Он был ниже меня и гораздо моложе: ему едва исполнилось двадцать семь, а мне было пятьдесят. Однако я склонил перед ним голову и слушал его так, будто он был старше меня, знал больше, был мудрее и выше меня. Он был представителем Рима и нес меч его могущества. Он командовал легионерами. Рим сделал его великим.

– Город Александра стал городом Цезаря, – продолжал Тит. – Посмотри на евреев Александрии, Серений. Напомни волю Рима. Скажи, что мы опустошим Галилею и Иудею и что у них есть только один выход: подчиниться Риму. Пусть посылают гонцов в Иерусалим, пусть велят безумцам, восставшим против легионов, услышать голос разума!

Он постучал пальцем по моему плечу:

– Если они этого не сделают, евреи Иудеи и Галилеи будут напрасно страдать до тех пор, пока не будут побеждены и убиты. Люди будут помнить лишь о победах Веспасиана, Тита и о славе Рима!

3

Я передал слова Тита Иоханану бен-Закаю, одному из самых влиятельных и почтенных евреев Александрии. Это был высокий, худой человек с черными вьющимися волосами и матовой кожей, лицо его заросло седеющей бородой.

Он поймал мой взгляд, улыбнулся и сказал усталым голосом:

– Мы, евреи, сейчас старимся быстро, а очень многие даже не успевают состариться!

Мы стояли в вестибюле его жилища, небольшого дворца, расположенного недалеко от синагоги и окруженного пальмами, лаврами и цветами. Я был поражен красотой этого места, тишиной огромного сада, в котором пение птиц смешивалось с журчанием многочисленных фонтанов.

Бен-Закай вышел мне навстречу, и я был очарован его изысканным поведением, неторопливыми жестами и печалью, сквозившей в его глазах. Он поклонился и пригласил войти в его жилище, фасады которого закрывали большие мраморные плиты. Их сверкающую белизну подчеркивали розовые и черные колонны.

В вестибюле, как и в остальных комнатах, через которые я проходил, было совсем немного мебели. Время от времени я замечал фигуры слуг, будто украдкой скользивших мимо.

Бен-Закай сказал, что счастлив видеть меня. Он знал, что я был учеником и другом Сенеки, и, не разделяя философских взглядов моего учителя, тем не менее, восхищался человеком, который имел мужество до конца не изменить своим убеждениям, хотя они и лишали его всякой надежды.

– Он умер храбро и с достоинством, – добавил он и, помедлив, продолжил тем же спокойным голосом: – Скажи легату Титу, что евреи тоже умеют храбро умирать.

Тогда мне показалось, что мой приезд к нему не принесет никакой пользы. Война кончится, только когда легионы убьют всех евреев, способных сражаться, и разрушат все города Иудеи и Галилеи. Таково, впрочем, было мнение Тиберия Александра, который поднялся на борт почти сразу после того как наша трирема пришвартовалась к пирсу эмпория в Большом порту.

Это был человек с костлявым лицом, прямой как лезвие меча. Когда Тит спросил его, с кем из евреев я мог бы встретиться, чтобы тот передал своим единоверцам в Иерусалиме волю Рима, он скорчил гримасу, свидетельствующую о его презрении и горечи.

– Бен-Закай – вот человек, которого должен повидать Серений. Его корабли продолжают служить торговцам, пришедшим из Персии и со всего Востока. Они заходят в гавани Тира, Птолемаиды, Кесарии, Иоппии. Его караваны ходят по всей Иудее, Самарии, Галилее, от Мертвого моря до Генисаретского озера, добираются до Дамаска и даже до Персии. Бен-Закай лучше осведомлен о положении дел на Востоке, чем префект Египта, который говорит с вами. И, возможно, знает больше прокуратора о войне в Иудее и Галилее.

В его словах слышалась неприкрытая злоба.

Тиберий Александр отрекся и от веры отцов, и от своих предков, щедро жертвовавших на строительство Иерусалимского Храма.

– Бен-Закай осуждает восстание, – продолжал Тиберий Александр. – Но он еврей и гордится этим. В глубине души он понимает, а может, даже и восхищается восстанием этих сикариев [4]4
  Сикарии (по-латински sicarii – «разбойники», «убийцы», от sica – «кинжал») – название, которым пользуется Иосиф Флавий для обозначения наиболее радикального крыла антиримской оппозиции в Иудее в 6-73 гг. н. э. Сикарии были вооружены короткими кинжалами, которые они скрывали в складках одежды и которыми убивали своих жертв – римлян и сотрудничавших с ними евреев.


[Закрыть]и зелотов, [5]5
  Зелоты (по-гречески zelotes – ревнители) – общее название радикальных течений в освободительном движении последнего столетия эпохи Второго храма, вылившемся в восстание 66–73 гг. н. э.


[Закрыть]которых осуждают его разум и чувство выгоды. Я ни разу не слышал, чтобы он сказал хотя бы слово против Иоханана бен-Леви, Элеазара, Симона Бар-Гиоры и всех тех, кто атаковал наши когорты и убивал легионеров, но которым, однако, было обещано сохранить жизнь. Они запретили приносить в Иерусалимском Храме жертвы в честь императора. Бен-Закай против войны с Римом. Он все знает, он видит нашу мощь и понимает, что во всем виноваты бедняки, которые завидуют богатым и не желают подчиняться существующему порядку потому, что не нашли себе в нем места. Вот почему они не оставляют в покое римлян и всех зажиточных евреев, которые владеют лавками и складами, а также священников и влиятельных людей. Война, которую ведут против нас сикарии и зелоты, – это мятеж. Но евреи – не фракийские варвары, они набожны. Они верят в Яхве, и эта вера только укрепляет их мятежный дух. Те, кого они грабят и убивают, – такие же евреи, как и они, поклоняющиеся тому же богу, ожидающие, как и они, прихода Мессии…

Он внезапно остановился, не закончив фразу, будто сожалея, что сказал слишком много. И обратился к Титу:

– Серений должен встретиться с Иохананом бен-Закаем. Если часть евреев послушает нас и подчинится, победа будет легкой. Но весь еврейский народ не пойдет за ними. Они верят, что их бог принесет им победу, даже если им придется сражаться с десятью нашими легионами. И они не боятся умереть, потому что верят в бессмертие души.

Была ли это вера в жизнь после смерти, которая роднила меня с евреями, я точно не знаю. Я знаю только, что с отвращением слушал центуриона Паруса, которому Тиберий Александр поручил проводить меня в город до жилища Иоханана бен-Закая.

Парус плевался каждый раз, когда произносил это имя.

– Он ускользнул от нас, – сказал он. – Мы убили тысячи людей, но Иоханана бен-Закая как будто кто-то защищает.

Тиберий Александр велел выставить оцепление вокруг дворца Иоханана бен-Закая, чтобы защитить его от грабителей.

– Почти каждый день я видел, как с его кораблей выносят золото, слоновую кость, черепашьи панцири, пряности, жемчуг, драгоценные камни, шелк, который привозят с другого края света, из Индии, – продолжал Парус. – Но все, кто пытался возмутиться, были обезглавлены по приказу префекта Тиберия Александра, и Иоханан бен-Закай продолжает смотреть на нас свысока. Евреи презирают нас. Они крадут детей, чтобы пить их кровь. Нужно прогнать их из Александрии и из других городов империи, сделать их рабами и отправить в копи, они ведь так любят золото!

Он остановился в нескольких шагах от входа в сад Иоханана бен-Закая.

– Он богаче, чем префект Александрии. А кто он такой? Потомок прокаженных, которых фараоны изгнали из Египта!

После этих слов у меня возникло чувство, будто меня облили грязью и сунули головой в клоаку. Я отошел от центуриона Паруса. Он был из тех людей, что всегда готовы стать палачами, из тех, кто распинал последователей Христа в Риме. Из тех, кто бичевал и распял самого Христа.

Они будут терзать еврейский народ до тех пор, пока земля Иудеи и Галилеи не захлебнется в крови.

Размышляя так, я вошел в сад Иоханана бен-Закая.

Бен-Закай предложил мне сесть в тени деревьев. Посреди сада находился большой квадратный бассейн, каждый угол которого украшала мраморная пасть льва, из которой била струя воды. Повеяло свежестью.

Слуги поставили передо мной чаши с фруктами и напитками. Бен-Закай знаком предложил мне угощаться.

– Римляне едят и пьют в любое время, – заметил он и, скрестив руки, добавил: – Я не римлянин.

Его поведение, немного высокомерное, даже пренебрежительное, смутило меня.

– Римляне умеют воевать, – ответил я. – Повторите это тем, кто думает, что может победить римлян: ни одному народу не удалось справиться с Римом. Евреи познают участь галлов, германцев, бретонцев и парфян.

Бен-Закай опустил голову и сказал:

– Я знаю. Царь Агриппа говорил так, и я могу это повторить.

Он оставил меня на несколько минут, вернулся с пергаментом в руках и стал зачитывать речь, которую Агриппа произносил священникам и жителям города.

– Эту речь для Агриппы составил я. Он не изменил в ней ни слова. И сегодня я могу прочесть то, что написал тогда.

Он читал глухим, прерывающимся от волнения голосом, и я прекрасно запомнил его слова:

– «Братья мои, где ваши армии, ваши силы? Где флот, способный открыть вам доступ в моря, которые подчиняются римлянам? Где сокровища, которых хватило бы, чтобы претворить в жизнь столь смелую идею? Вы ответите мне, что рабство – грубая вещь, но посмотрите на греков, которые, веря, что своим благородством превосходят все остальные народы и которые так далеко раскинули свое владычество, безропотно подчиняются магистратам, назначенным Римом».

Бен-Закай прервался и спросил меня:

– Нерон все еще в Греции, не так ли? Мне сказали, что он предоставил грекам свободу.

Он вздохнул.

– Но греки дали римлянам своих богов, свой язык, свои мысли, свои статуи и свои трагедии. Мы…

Он пожал плечами и, взяв рукопись, продолжил чтение. Он напомнил об участи галлов и карфагенян, об их поражении и страданиях.

– «Если вы не в силах противиться желанию воевать, помутившему ваш разум, разорвите же своими руками ваших жен и детей и обратите в прах эту прекрасную землю. Не надейтесь на Бога! Как вы можете верить в то, что он проявит к вам благосклонность, если он один мог поднять римскую империю на такую вершину счастья и могущества…»

Голос Иоханана бен-Закая стал спокойнее.

– Я написал текст, а царь Агриппа произнес его перед народом. Он добавил: «Если вы последуете моему совету, мы будем жить в мире, но если вы продолжите подчиняться ярости, которая руководит вами, я не решусь пойти с вами на опасности, которых нам так легко избежать».

Бен-Закай откинул голову и поднял обе руки, будто собирался вознести молитву или даже принести себя в жертву. Я был растроган, видя, какая боль и какое неподдельное отчаяние отразились на его лице.

Он долго молился, закрыв глаза, едва шевеля губами. Потом опустил руки и посмотрел на меня с удивлением, будто забыв о моем присутствии.

Я наклонился к нему и спросил, как была встречена его речь.

– Большинство священников и вся толпа освистали Агриппу и его сестру Беренику, а самые свирепые сикарии и зелоты стали бросать в них камни. Им пришлось бежать.

Он поднес скрещенные пальцы к губам.

– Агриппа и Береника собрали войска и ушли в Птолемаиду, куда полководец Флавий Веспасиан только что подошел с двумя легионами. Рим, как всегда, находит союзников среди народов, с которыми сражается.

– Ты один из них, Иоханан бен-Закай, – начал я.

Он снова закрыл глаза и сказал:

– Ради того, чтобы мой народ выжил, чтобы мир снова вернулся к нам, чтобы у нас было будущее, – да, я один из них.

Пронзительный крик заглушил пение птиц и журчание фонтанов. Молодая женщина бежала через сад. Ее лица не было видно под синим покрывалом. Она остановилась у бассейна, довольно далеко от Иоханана бен-Закая, который повернулся к ней.

– Мир! – воскликнула она. – Ты говоришь о мире, когда уже пятьдесят тысяч евреев убито здесь, в городе, которым ты так гордишься! Где, по-твоему, тебя почитают и слушают, и славу и процветание которому, говоришь ты, приносят евреи! А сколько народу погибло в Иерусалиме, Кесарии, Тибериаде и Антиохии? Я слышала речи Агриппы, твои речи: неужели чтобы наслаждаться миром, нужно умереть?

Женщина подходила все ближе.

– Так иди же тогда до конца, – добавила она, привстав на носки, – стань как Тиберий Александр, отступником, служителем и рабом Рима!

Она исчезла так же внезапно, как и появилась, длинная туника и покрывало развевались вокруг ее хрупкой фигуры.

Бен-Закай поежился, будто от сквозняка.

– Моя дочь Леда, – сказал он. – Это другой голос, который говорит во мне.

Он вздохнул:

– Ей шестнадцать лет. Она из тех молодых людей, которые хотят войны. Они начинают ее и умирают на ней.

Я поднялся.

– Умереть в сражении – ничто, – ответил я. – Гораздо хуже стать пленным, рабом победителей.

Бен-Закай проводил меня, и мы прошлись по аллее, вдоль которой росли пальмы и лавры, разделявшие сад вокруг дома.

Центурион Парус сжимал рукоятки двух мечей – длинного и короткого, ходил взад-вперед, загребая ногами желтый песок.

– Спаси свою дочь от солдат, – сказал я, прощаясь с Иохананом бен-Закаем.

Он схватил меня за руку, заставил остановиться и посмотреть на него. Его воспаленные глаза, казалось, ввалились еще глубже.

– Если однажды, волею Бога, ваши пути пересекутся, защити ее, – попросил он.

Я пожал плечами.

Он отпустил мою руку и прошептал:

– Ты пришел в мой дом, говорил со мной. Видел Леду и слышал ее. Наш Бог, римлянин, ничего не делает случайно. Помни о ней, Серений!